Глава 2 В Москве
17 июля 1944 года по Москве должен был пройти марш пленных немцев. Женя Евтушенко вот уже несколько недель, как вернулся из эвакуации. Родители его были на фронте, а Женя жил в семье отца. Воспитанием мальчика занялась сестра Александра Ирина Рудольфовна Козинцева. Эта стройная и смелая женщина в строгих очках в роговой оправе казалась мальчику воплощением всего важного и почему-то запрещенного.
«Я увидел их около Проспекта Мира. Минут пятнадцать от Рижского вокзала. Любопытно было на них посмотреть, да и они, как я потом заметил, нас всех тоже с любопытством разглядывали. По большому счету, их вели ведь не только, чтобы нам показать, но и наоборот. Эти солдаты три года слушали немецкое радио, которое толдычило, что Москва давно разрушена, а тут они увидели город, чистый летний город, в котором даже не было заметно последствий четырех лет войны.
Москва тогда была почти пустой. Мы вернулись из эвакуации в 1943-м, но и к 1944-му еще не все вернулись. В тот день все на улицу высыпали. Сначала показались военачальники. Их немного было. За ними шли обычные солдаты, офицеры. Все тощие, уставшие, в каких-то лохмотьях, многие были даже босиком. Охраны было немного, все немцы были поразительно дисциплинированы, шли нога в ногу, не шумели, не пытались бежать. Иногда кто-то падал, правда. Колонна была гигантской. Они оставляли за собой грязные разводы, мусор, поэтому сразу за маршем шли поливальные машины».
Тем июльским днем Женя Евтушенко привычно слонялся по московским улицам, пока не заметил какие-то мрачные приготовления на одной из них. Людей везде было как-то слишком много. В основном женщины и дети. Оно и понятно: исход войны был уже определен, но все мужское население страны по-прежнему сражалось на фронте.
«Парад побежденных». Немецкие военнопленные на улицах Москвы. 1944 г.
Сейчас на улицах появились мужчины в форме. Они выглядели напряженными и сосредоточенными. Все они таскали какие-то балки, пытаясь соорудить самодельное ограждение.
– Их сейчас убивать будут… – крикнул один из людей в форме.
Уже другой парень несколькими минутами позже пояснил Жене смысл брошенной фразы. Сейчас по улицам поведут пленных немцев. Практически у каждой женщины здесь муж, отец или брат умерли на войне, сражаясь с немцами. Именно эти пленные виноваты в смерти их близких. Сейчас их должны были начать убивать.
Неожиданно вспомнилась учительница физкультуры, которая считала, что в смерти ее мужа виноват ученик по фамилии Гангнус, просто потому что он немец. Мы никогда не мстим тем, кто виновен в наших трагедиях, мы мстим тем, кто попался под руку… Это понимали все: и военные, и собравшиеся здесь женщины, и третьеклассник Женя Евтушенко.
Впереди показалась толпа, справа и слева охраняемая советскими солдатами. Первыми в колонне шли генералы. Их гордые и мрачные лица были воплощением холодного смирения перед судьбой. Чисто теоретически их еще можно было возненавидеть, хотя и получалось с трудом. Как и тысячи школьников, Женя Евтушенко каждый день слушал радиосводки с фронта, знал наизусть стихи и лозунги, совершенно искренне ненавидел всех немцев, потому что они были повинны в смерти тысяч советских солдат. Но тогда ведь речь шла о каких-то абстрактных немцах, а сейчас по московским улицам вышагивали настоящие, живые немцы с изможденными и уставшими лицами. Их не получалось ненавидеть.
За рядами военачальников показались обычные немецкие солдаты. Они еле держались на ногах от голода и усталости, многих лихорадило Видны были только лица. Вдруг один из солдат, шагавший в конце ряда, начал падать. Женщина по правую руку от Жени Евтушенко начала расталкивать все оцепление, требуя пропустить ее. Спорить с ней никто не решился. Все понимали: сейчас она первой кинет в кого-нибудь камень, а потом последуют остальные. Эту колонну сейчас буквально растерзают, и ни сотня, ни тысяча конвоиров от этого не спасут…
Вдруг женщина подхватила падающего солдата и стала поспешно засовывать в карман формы кусок серого, испеченного из дикой смеси отрубей и гороха, хлеба. Вслед за ней остальные женщины тоже бросились засовывать в карманы падающих от голода изможденных немецких солдат куски хлеба и смальца.
Сцена этого шествия пленных немцев навсегда отпечаталась в памяти будущего поэта. В каждом или почти каждом интервью он вспоминал эту сцену, всякий раз дополняя ее новыми подробностями, но всегда заканчивая только фразой:
Это были уже не враги.
Это были люди.
В сентябре 1944 года Женя Евтушенко пошел в четвертый класс. Мама его вернулась с фронта лишь спустя пару месяцев после начала учебного года. По большому счету Женя оказался предоставлен самому себе, и это положение не могло не радовать.
В эти счастливые дни он впервые попытался написать свои первые стихотворные строчки. Что-то из этих первых и наивных попыток звучало совсем уж отвратительно, что-то попросту забылось, но было четверостишие, отчего-то плотно засевшее в памяти поэта. Пожелтевший лист, на котором оно было записано, давно выкинули.
Я проснулся рано-рано
и стал думать – кем мне быть.
Захотел я стать пиратом,
грабить корабли.
Жажда приключений уже тогда путала ученику четвертого класса все карты. Учился он по-прежнему хорошо, но упоительные приключения, которые таили в себе бесконечные московские улочки, так и манили его.
Евгений Евтушенко в детстве. 1940-е гг.
В ноябре с фронта вернулась мама Евгения Зинаида Ермолаевна Евтушенко. Он даже не узнал ее поначалу, так она изменилась. Она так похудела, что казалась почти бесплотной, а вместо гривы красивых и вьющихся волос на голове у нее была шапка иссиня-черных волос, оказавшаяся плохо скроенным париком. Под ним скрывалась обритая наголо голова. Тиф и вши… Фронтовые условия не только внешне изменили эту хрупкую женщину, но и надломили ее.
Четвероклассник Женя Евтушенко прибежал в школу одним из первых. Небывалое для него дело. Обычно он норовил опоздать, а лучше и вовсе прогулять уроки. Всему классу он объявил о том, что к нему приехала мама. Друзья постоянно донимали его расспросами о том, где его мама и почему он целыми днями предоставлен сам себе. Если он сирота, то должен жить в детском доме…
Эти расспросы, по большому счету являющиеся повторением разговоров взрослых, сильно обижали мальчика. А уж скептическое выражение лиц, появлявшееся в тот момент, когда он говорил, что его мать певица, обижало вдвойне. Сейчас он, наконец, мог смело опровергнуть все слухи и досужие домыслы. Теперь ему все завидовали, но продолжалось это недолго.
Вернувшись с фронта, Зинаида Ермолаевна очень долго не могла найти работу. Конечно, свободных трудовых мест было полно, но все это было не достойно… Выступая перед солдатами в дождь и снег, понимая, что ее голос и ее песня могут стать последним хорошим воспоминанием в жизни солдат, она отдавала всю себя этой работе. В конечном счете ее голос не выдержал. Она больше не могла петь, а безголосые певицы почему-то никому не были нужны. Лишь спустя пару месяцев она устроилась на работу, но куда, так и не сказала. Донесли добрые одноклассники. Кто-то увидел эту хрупкую женщину в фойе кинотеатра «Форум». Здесь она вместе с небольшим оркестром должна была встречать гостей, распевая патриотические песенки, которые почему-то никто не хотел слушать. Недостойная и непочетная работа, так сочли «добрые» одноклассники.
Это был май 1945 года. Город праздновал великую победу, на каждом углу можно было встретить компании ликующих от счастья людей. Повсюду устраивались открытые сцены, наспех сколоченные из досок. Отовсюду слышались пронизанные всеобщим ликованием знакомые строки из песен военных лет.
Серое, немного громоздкое здание на Садовой-Сухаревской улице не стало исключением. Уже на подходе к нему стали все чаще встречаться группы счастливых и чересчур веселых людей.
Зинаида Ермолаевна тихо пела в микрофон в фойе кинотеатра. Увидев это до слез печальное зрелище, Женя еще долго не решался подойти поближе к сцене. Он так и стоял, спрятавшись за колонной, и наблюдал за тем, как развеселые компании проходят мимо небольшого оркестра при входе. Мама все-таки заметила его и попросила оркестр чуть пораньше отпустить ее. Будущий поэт помог матери собраться и лихо подхватил большую сумку с концертными костюмами и париками.
– Я ведь хорошо пела, правда? – без конца вопрошала хрупкая женщина всю дорогу. И каждый раз Женя хмуро кивал ей в ответ.
Чтобы избежать насмешек одноклассников или попросту от неизбывного желания свободы, ученик уже пятого класса Евгений Евтушенко стал безбожно прогуливать школу. Он честно приходил в школу к первому уроку, но уже через пятнадцать минут сбегал через открытое окно в туалете на первом этаже.
Учеба ему давалась по-прежнему легко, но стали появляться предметы, в которых Евтушенко ни черта не смыслил. Физика, химия и вскоре даже любимая математика. Учителя жаловались на него и без конца грозились вызвать родителей. В восьмой класс он так и не смог перейти, будущего поэта оставили на второй год. Ученик по фамилии Евтушенко портил всю статистику школы.
Москва 1950-х гг.
Уже на следующий год к ним в школу приехал человек с патриотической лекцией, разъясняющей смысл знаменитого доклада Жданова. Пытливый и не в меру начитанный ученик седьмого класса Евтушенко заметил, что пара строк из этого доклада слово в слово повторяют статью из литературной энциклопедии. Будущий поэт тут же поднял руку вверх и сообщил докладчику об этом. Воцарилась мертвая тишина. Все замерли в ожидании чего-то ужасного, что непременно должно было последовать за таким выступлением.
«…выручил наш десятиклассник, школьный комсомольский вожак Дима Калинский – единственный в школе, кто позволял себе носить длинную, хотя и умеренно, прическу и элегантный, хотя и неброский, галстук.
– Мне кажется, Женя, ты нездоров, – сказал он, ласково приложив к моему лбу ладонь. – У тебя явно высокая температура… Ребята, проводите Женю домой…»
Без внимания такая выходка остаться не могла. Кое-как ученика по фамилии Евтушенко перетащили из седьмого класса в восьмой, а затем попросту вытурили его в только что открывшуюся школу № 607. Тогда еще не было понятия «коррекционная школа», но общеобразовательное учреждение № 607 в Марьиной Роще было как раз такой школой, предназначенной для обучения неблагополучных подростков.