I. Переменки
Учителю, ветерану, познавшему жестокость, коварство и фанатизм врагов великолепнейшему рассказчику историй Любомиру Семёновичу Померанцеву и его светлой памяти посвящается
От автора
Все повествования из серий рассказов и сказок Любомира Семёновича – это не то самое, о чём поведал учитель. Те замечательные истории не записывались на диктофон, никто не занёс их в свой дневник Мальчишки просто слушали, сопереживая персонажам рассказов. Самым юным слушателям, пятиклассникам, Любомир Семёнович рассказывал сказки.
Иногда казалось, что он всё придумывает на ходу. Наверное, часто так и было. Его истории были с продолжениями, бывало, затягивались почти на четверть. Той весной Любомир Семёнович не успел окончить свой очередной шедевр, по обещал продолжение в следующем учебном году К всеобщему сожалению, летом замечательный учитель и великолепный рассказчик-выдумщик покинул наш мир – ранения подорвали здоровье укоротили жизнь.
Переменки были желанны мальчуганам потому, что в эти минуты все тесной толпой ловили каждое слово своего учителя. Даже большаки[1]вместо того, чтобы покурить, на переменах прибегали в мастерские, слушали любомировы истории.
И, став взрослыми, все его слушатели не перестают удивляться, как он умудрялся ни разу не повториться в своих рассказах. Каждый раз у него был новый сюжет.
Не менее поразителен сам рассказчик. Всё-то у него получалось складно да ладно и так правдиво да жизненно, что никто не сомневался в истинности его историй. Не чьи-то фантазии, а сама жизнь, без ретуши и прикрас, являлась воображению юных слушателей.
Дети знали, что их учителю довелось побывать на войне. И не просто присутствовать там, а воевать. Были у него и ранения, и боевые награды. Известно и то, что не любил он вспоминать тот период службы в армии, а рассказать хоть что-нибудь, хоть чуточку, хоть самую малость всегда отказывался. Учитель будто поклялся кому-то или себе самому не рассказывать подробностей военного периода своей жизни. И это табу им не нарушалось.
Автор «Переменок» глубоко признателен всем ученикам Любомира Семёновича за предоставленные крупицы, из которых родились эти повествования. Серии коротких рассказов и сказок «Переменки» предваряются воспоминаниями Николая Николаевича Верещагина-младшего, ученика Любомира Семёновича.
Без прикрас из первых уст
Казалось бы, что такое память? Воспоминания поры детства? У кого-то они стёрлись, у других – притупились, а у некоторых – отчётливо врезались в сознание.
И в моей памяти остались лишь самые незабываемые события и явления. Запах пыли… Бегая мы босыми ногами подымали мирно лежащую на обочине дороги пыль. Она продавливалась сквозь пальцы ног, как теплое тесто просачивается сквозь пальцы пекаря. Шелест капель дождя по глади воды «маленькой» речки, как мы называли Кежемку. С разных концов Кежмы приходили купаться в ней, более прогретой и безопасной, чем огромная Ангара.
В начале лета на том изгибе речки можно было повстречаться с «портовскими» и «зареченскими», с «химдымовскими» и «центровскими» мальчишками и девочками. Не исключаю и нас, живущих рядом. Выражаясь современным языком, в этом местечке на берегу в жаркие дни возникала своеобразная тусовка, куда приходили на людей посмотреть и себя показать.
Незабываем писк комаров, которые огромными тучами атаковали кежмарей вечерами. И не толь ко тогда, когда мы шли на танцы или возвращались с них. В лесу и в огороде этой прожорливой мелочи было в достатке и днём.
А гул авиационных моторов, доносившийся из аэропорта! Особая слышимость моторного рёва приходилась на морозные зимние дни, когда запускали и прогревали вертолёты и самолёты «Ан-2», «Аннушки». А какой гул проносился над Кежмой от набирающих высоту «ИЛ-18»! Они летали только зимой, после густого морозного тумана, когда несколько дней погода была нелётной. Для этих гигантов, в сравнении не только с «Аннушками», но и с «ЯК-40», продолжением взлётно-посадочной полосы была промёрзшая земля. Отрывались от «взлётки» «ИЛ-18» около ограждения аэродрома, а ещё неубранные шасси едва не касались крыш ближайших домов.
Как пощипывал нос мороз, когда мы шли играть в хоккей! Кроме коньков и клюшек каждый нёс ещё метлу или лопату для уборки снега. Прежде чем поиграть, нужно было освободить лёд от сне-а. Неважно, где мы собирались играть: на школьной площадке, на скованном льдом «болоте», или на льду Ангары – возле школы, Районного Дома культуры, в «Заречке». Всегда, когда заканчивали расчистку снега, сразу забывали про мороз и гоняли шайбу до темноты.
Но особенное наполнение душевным теплом дают воспоминания о школе. Школа – это особый мир, по крайней мере, для меня. Всевозможные кружки и занятия проходили так, что мы ждали дни их проведения. Почти каждый находил занятие по душе, занимался тем, что ему нравилось. А какие были прекрасные учителя, учившие нас, как в начальной, так и в средней школе. Не умаляя достоинство и профессионализм наших преподавателей глубочайшее уважение и почтение к ним, хочется рассказать об Учителе труда нашей школы.
Мы с нетерпением ждали дня недели, когда был урок труда. И это понятно: нас ждало увлекательное путешествие в мир сказок, рассказчиком которых был наш учитель, Любомир Семёнович Померанцев. Учителей-фронтовиков у нас было не сколько. Все они имели награды: ордена и медали.
Казалось, что Любомир Семёнович присутствовал везде: на нём держались ремонт школы летом театральный и кукольный кружки, – с осени и до весны. Почти половина школьников сидела на табуретках, сделанных учениками на его уроках. Он был из тех людей, которые смотрят на жизнь и все её составляющие с оптимизмом. А ещё у него слово не расходилось с делом.
Природа и родители дали ему крепкое, хоть и не спортивное телосложение. При росте выше сред него он казался нам богатырём. В этом прошедшем войну человеке чувствовалась какая-то непомерная сила и одновременно большая любовь доброта и терпение к нам, его ученикам.
Вспоминаются слегка волнистые седеющие волосы, прямой нос, на котором особенно внушительно и уверенно сидели очки. В тёмной роговой оправе они, связанные тонким шнурком за обе дужки, в случае ненадобности, висели на его крепкой шее.
Ходил он неспешно переставляя ноги, немало прошедшие по дорогам и бездорожью. Наверное, они побаливали, как у всех фронтовиков. Приезжая на работу, учитель переобувался в крепкие, но много повидавшие рабочие ботинки. Запомнилось, что в какой-то период на одном его ботинке был шнурок, на другом – тонкая проволока в тёмной цветной оболочке.
Вспоминаю его натруженные руки русского мужика. От человека, обладавшего такими руками, веяло крепостью и надёжностью, силой и уверенностью. На загрубевших пальцах правой руки, между указательным и средним, был коричневый, въевшийся в кожу и потемневший от времени никотинный налёт от выкуренных без мундштука сигарет «Прима». Он много курил. Со стороны его курение виделось только ему понятным ритуалом. Зажигая спичку, смотрел на неё некоторое время, затем как бы спохватившись, быстро подносил к сигарете. Прикуривал, прищурив один лаз, потом взмахивал пару раз рукой, чтобы потушить пламя. Огарок спички запихивал с тыльной стороны коробка, тем самым окончательно гася её. Ни мусора, ни пожара при таком гашении.
Руки никогда не находились в состоянии покоя Они всё время что-то пилили, строгали, клеили Казалось, что они живут своей самостоятельной жизнью.
Завершали портрет нашего любимого учителя два предмета, без которых мы не могли представить его – это столярный фартук и ситцевая кепка Оба в некоторых местах вымазаны клеем.
На работу он приезжал на видавшем виды, но выглядевшем неплохо, мотоцикле, поскольку жил довольно далеко от школы, в районе больницы как мы говорили, «в Заречке». Ходил слух, что Любомир Семёнович привёз этот мотоцикл с войны в качестве трофея. И мы, мальчишки, каждый раз рассматривая его на улице, искали, куда крепился пулемёт, где следы от пуль и осколков. Мы неволь но сравнивали трофей с теми немецким мотоциклами, что видели в нашем РДК.
Вспоминаю тёплые рассказы учителя об армии Позже, уже повзрослев, я осознал, что, рассказывая свои мирные армейские истории, он подготавливал нашу психику к службе. Не надо бояться армии – главный мотив всех армейских рассказов Любомира Семёновича.
Долгожданный всеми звонок с очередного урока подал свой заливистый голосок. Кто-то рванул в школьную столовую, а кое-кто – в коридор и сразу в раздевалку. Она была в переходе между нижним и средним корпусами. Наши пальто и куртки висели там гроздьями по несколько штук на одном крючке. Обычно, порывшись и найдя свою куртку, мы доставали из рукава шапку и выбегали на улицу. Но это было только в холода. Если дни были уже тёплые, то выскакивали вообще без шапок. А что, бежать было недалеко. Дорогу переходили, посмотрев по сторонам, нет ли машин. Впереди – спортивная площадка, т. е. футбольное поле. Обогнув интернат, устремлялись в проулок налево и в здание, где у нас проходили уроки труда.
Справедливости ради следует сказать, что в мою ученическую бытность они были там один или полтора года. Позже их перенесли в правое крыло интерната, где уроки проходили до конца жизни Любомира Семёновича.
Почти всегда он встречал нас словами:
– Парни, а вы что так рано прибежали, ведь ещё вся перемена впереди?
– Сказку хотим послушать, – чуть ли не хором отвечали мы.
– Нет, нет, нет. Только в строго отведённое время, а именно – на перемене после первого урока, – отвечал учитель.
Первый урок пролетал очень быстро. И вот раздавался до боли знакомый звон. Это Любомир Семёнович проводил стамеской по зубьям циркулярной пилы. Первая половина сдвоенного урока окончена. Мы, кто на верстаке, кто-то на табуретке, садились кружком вокруг учительского стола. Наш рассказчик, помедлив и прищурившись, спрашивал:
– Ну что? На чём я в прошлый раз остановился?
– Вы обещали начать новую сказку, – сообщали мы.
Оперев одну руку о край стола, посмотрев на нас, он загадочно говорил:
– Ну, тогда слушайте, друзья мои верные и не терпеливые.
Николай Верещагин
Часть 1 Армейские темы от Любомира
Негодование
На пересыльном пункте в военных билетах нам делали отметки с датой начала службы. Вечером на автобусах довезли до железнодорожного вокзала, а там разместили по вагонам. Так, уже в поезде, началось наше официальное служение Отечеству. Со всех новобранцев сразу собрали деньги на возмещение предполагаемых затрат железной дороги: разбитые оконные и дверные стёкла, зеркала, ломанные унитазы, исчезнувшие стаканы. Начитали немало, но обещали вернуть деньги при высадке, если всё окажется в целости.
Беззаботная толпа соскакивала с подножек, не дожидаясь полной остановки поезда. Очень спешили пополнить запасы жидкости, расслабляющей тело и разум. Чтобы не отстать от поезда, приходилось бежать, и не близко. Оказывается, узнав о приближении эшелона с новобранцами, продавцы магазинов и ларьков навешивали на свои заведения внушительного вида замки и разбегались.
Сопровождающие нас офицеры и сержанты срочной службы, чтобы избежать пьяных разборок необычных пассажиров, дежурили у входов в вагоны. Спиртное вносить в поезд запрещалось. Но пока одни отвлекали блюстителей армейской дисциплины, другие пролазили с запретным грузом под вагонами и передавали трофеи магазинных «набегов» через раскрытые окна. Были и курьёзы.
На одной из станций, сбегав «за тридевять земель», запыхавшиеся новобранцы подбежали к тамбуру своего вагона в тот момент, когда поезд уже набирал ход. Кто-то в вагоне сорвал стоп-кран остановив эшелон. С площадки к портфелю потянулась рука. Разгорячённая бегом доверчивая молодёжь, не имеющая горького опыта, подала то что для парней в те дни было равноценно сокровищу. Из остановившегося поезда на шпалы вышли сопровождающие. Выходы из остальных вагонов проводники успели закрыть до торможения Во всех вагонных окнах виднелись по несколько пар любопытных глаз, ожидающих развязки экстренной остановки.
Бутылки из портфеля доставались офицером одна за другой и… с грохотом разбивались о рельсы. После уничтожения второй нераспечатанной поллитровки раздалась протяжная, будто стон неодобрительная фраза негодования: «У-у-у, га-а-ды!». С каждой следующей разбитой бутылкой многоголосие негодования росло и крепло. Чтобы ещё больше не разозлить толпу, а она могла бы на броситься на погромщиков, оставшийся груз сопровождающие внесли в вагон для собственного потребления. Это было воспринято парнями более достойным поступком, чем уже совершённый акт «вандализма». Некоторые тогда впервые познали, что в армии «тот прав, у кого больше прав». Нет, не какие-нибудь алкоголики, а обыкновенные ребята ехали в том поезде. Пили про запас. Впереди всех ожидал «сезон спиртной засухи» продолжительностью в два года.
Переросток
В поезде мы ехали в гражданской одежде. В Спасске-Дальнем, после помывки в армейской бане, новобранцы друг за другом проходили вдоль длинного стола-стеллажа. Там несколько прапорщиков лишь бросив на парня взгляд, подавали форменную одежду. Спрашивали только размер обуви Всё остальное всем пришлось впору без лишних вопросов. А вот Саше Громову, гиганту из Сорска сапог по размеру не нашлось. При росте два метра и три сантиметра обувь у него сорок девятого размера. Переглянулись мастера по переодеванию новобранцев, засуетились. Один из прапорщиков даже отошёл и позвонил куда-то. Оказалось, что и на складах самые большие сапоги только сорок шестого размера.
В строю Громов выглядел экзотично: всё форменное, а на ногах тапочки, в которых он ехал в поезде. Сопровождающий тут же сообщил о «переростке» в воинскую часть, куда попал наш Саша. В учебной роте за два дня до принятия присяги появился ещё незнакомый нам ротный старшина в звании прапорщика. Он прервал занятия по изучению уставов и объявил общее построение.
– Рядовой Громов, выйти из строя, – скомандовал приезжий.
– Есть выйти из строя, – отозвался солдат в тапочках.
– Вручаю тебе сапоги сорок девятого размера. Будешь носить их год, как все. Раньше не получишь. Такая обувь шьётся на заказ. Чтобы не оставить подошвы на плацу, строевой подготовкой не занимайся. Отцы-командиры, все слышали мой приказ? – обратился хозяйственник к командирам взводов и отделений.
– Так точно, товарищ «капитан», – полушутя, взяв под козырёк, ответил командир взвода, тоже прапорщик.
На следующее утро, после команды «Подъём!», в роте возникла неразбериха. Громов, спрыгнув с верхнего яруса двухъярусной кровати, не нашёл свои сапоги. Он суетливо метнулся между кроватями, распластался под ними на полу, всматриваясь, нет ли его сокровищ где-то дальше, между мелькающими ногами сослуживцев. Перескакивая через пыхтящую от напряжения громаду, все спешили встать в строй раньше, чем потухнет спичка в руке взводного, отдавшего приказ на построение.
Когда все обулись, свободной оказалась обувь ровно на десять размеров меньше той, которая невероятным образом исчезла в первую же ночь Пунцово-красный от пережитого волнения «пере росток» втиснул свои стопы в голенища и, как в ластах, побежал в строй. Маленькому Мише Сазанакову достались сапоги Громова. В них он бежал перед великаном, как на лыжах. Солдаты учебной роты, успевшие встать в строй, увидев это комическое представление, разразились хохотом. По команде, уже в строю, парни обменялись обувью.
Шутника, ночью переставившего обувь, найти не удалось. За шалость того юмориста учебная рота вместо отдыха в наказание совершила пяти километровый марш-бросок в противогазах. Ах как не смешно бежать в противогазе сквозь зной палящего солнца!
Присяга
Присяга для военнослужащих – один из самых торжественных и ответственных моментов. Проехав в открытых кузовах грузовых машин более часа, в новенькой парадной форме мы построились около памятника герою-комсомольцу Виталию Бонивуру, установленному вблизи места его гибели, у деревни Кондратеновка. Ещё в учебной роте нам рассказали о нём. По одной версии белогвардейцы, а по другой – казаки, разрезали грудь и вырвали юное сердце подпольщика времён гражданской войны.
В тот день внутреннее напряжение, влажность и жара были такими, что казалось, через мгновение пот закапает с козырька фуражки. С безоблачного неба щедрое солнце не просто ласкало своими невидимыми лучами – оно раскалило воздух за тридцать. Не спасала и тень густых древесных крон разнообразной приморской флоры, окруживших мемориальный комплекс. В субботний день туда приехали туристы, отдыхающие и немного численные родственники принимающих присягу защитников Отечества. Всем им была интересна торжественная армейская церемония.
Мы выучили присягу наизусть, но чтобы от волнения не сбиться, присягающий перед строем держал текст и чеканил каждое её слово. Остальные стояли в строю по команде «Смирно!». Черёд присягать подходил к Серёге Босычу, а он побелел будто припудренный, ноги подкосились. Упал бы но стоящие в строю товарищи подхватили парня под обе руки. По команде (в армии всё делается по команде) молодого бойца отвели в сторону для оказания медицинской помощи. Предобморочное состояние – не шутка, но через пару минут Босыч присягал Отечеству.
Этот случай говорит не о хлипкости молодого солдата, а о том физическом и моральном напряжении, которое сопутствует присяге. В череде солдатских будней день принятия присяги – праздник для военнослужащего. С этого момента начинается настоящая солдатская служба с её маленькими радостями и неприятностями, с редкими благодарностями и неминуемыми взысканиями.
Армейская проверка
В обычной воинской части в мирное время будни протекают вполне обыденно. Весь личный состав, от рядового до командира полка, несёт службу размеренно, по отлаженному за десятилетия распорядку. Лишь иногда случаются авралы по случаю предстоящей проверки воинской части. А проверяющие – представители командования военным округом. К их прибытию полы натираются мастикой тщательнее обычного. Латунные краны в умывальной комнате чистятся зубными щётками до блеска. С дорожек и плаца сметается каждая пылинка. Дежурными по ротам и дневальными ставят тех, кого ни разу не заподозрили в халатности, или, по армейским меркам, в разгильдяйстве.
Порядок везде: от казармы до курилки, от столовой до спортивной площадки. И в солдатской толовой, если она не гарнизонная, в дни проверки всё не так, как обычно: и щи наваристее, и сдоба, как в праздничные дни. А, кроме косметических мероприятий, все, как в обычные дни, несут основную службу. О личном оружии не может быть речи – оно, почищенное и смазанное, всегда готово к применению.
Мы делали всё, что приказывали командиры. Приказы в армии не обсуждаются, а выполняются. Даже обжалуется приказ лишь после его выполнения. Молодое пополнение всё выполняло, но роптало:
– Армейская показуха. Лизоблюдство перед высшими чинами.
Старослужащие на наши роптания отвечали просто и доходчиво:
– Зелёные вы ещё. Прослужите с наше, тогда будете знать, что проверка – это тогда, когда приезжает военная прокуратура. С ними и показуха не «прокатит». По сравнению с теми – это гости. А как вы сами встречали гостей, когда были на гражданке? Вот то-то! Гостям приятно и на гражданке, и в армии, когда к их приезду готовятся. Знайте же зеленцы, прописные истины солдатской жизни Эти приехали сверить, всё ли в полку так хорошо как показано в отчётной документации. Коль при ехали они, то всё у нас замечательно!
Но не обошлось тогда без казуса. Наш командир полка – низкорослый крепыш лет пятидесяти пяти. Проверяющий из штаба округа – высокий и стройный, лет на двенадцать моложе нашего «бати». Оба они – полковники. Не знал молодой проверяющий, что наш комполка имеет привычку дёргать вниз пожимаемую руку. Потому-то и не был готов к этому. А наш полковник после рапорта пожал поданную ему руку так, что молодой проверяющий не устоял и коленом коснулся плаца. Если бы не полковой замполит и его кулак, вовремя показанный перед строем, то не миновать бы хохота А так всё было обставлено как случайность.
А мы всё равно были горды за нашего «батю» – поставил-таки на колени проверяющего из округа.
Тоннель
В каждой воинской части есть то, что следует охранять. И это не только знамя воинской части. Полк, в котором я на первом году проходил службу, не исключение из правила. Под нашей охраной были объекты, расположенные на большой территории. По периметру между заграждениями из колючей проволоки кинологи выставляли несколько сторожевых собак. Внутри ограждений, вдоль всего периметра, тропа натоптана часовыми.
Один участок периметра проходил через сопку, заросшую орешником, диким виноградником и молодыми дубками. Нависая над тропой, кроны плелись так, что часовой шёл как по тоннелю.
Звёзд не видно, а в траве зеленоватыми огоньками мерцали светлячки. Поневоле приходилось прислушиваться к каждому постороннему шороху.
В те предрассветные часы по жутковатому участку проходил ефрейтор Гаджиев, старослужащий не из робкого десятка. Вдруг со стороны колючки послышался шорох.
– Стой! Кто идёт?
В ответ только тишина. Сделал ефрейтор пару шагов, шорох повторился.
– Стой! Стрелять буду! – скомандовал часовой и передёрнул затвор карабина.
И вновь тишина. Кто-то словно выжидал, когда продвижение по тропе продолжится. Нет, не мышка тогда шуршала прошлогодней листвой Нешуточно в зарослях, карабин на изготовке к стрельбе. По уставу, в случае повторения опасности, после команд полагается сделать предупреди тельный выстрел вверх, а второй – на поражение Так ли это было у Гаджиева, только в караульном помещении услышали два выстрела, а до ефрейтора в тоннель донеслось:
– Мму-у-у.
События разворачивались по-солдатски споро. С ближайшего оповещателя часовой сообщил начальнику караула о причине и месте стрельбы. Караульные свободной смены, бежавшие за внешней колючкой, в зарослях обнаружили убитую наповал корову. Дежурный по роте, услышавший выстрелы, узнал от караульных причину и разбудил повара. Тот топором для рубки мяса ловко «отстегнул» не только стегно, а всю коровью ногу. Утренняя каша сварилась со свежей говядиной. Оперативно быстро сработал повар! И все довольны!
Всё бы хорошо, да вот незадача – полковая казна выплатила хозяину заплутавшей коровки стоимость ноги и испорченной шкуры той бурёнки. А Гаджиев, уложивший животное одним патроном ориентируясь только по шороху, отбыл в кратко срочный отпуск на родину. Десять суток, не считая времени в пути, равносильно награде для любого военнослужащего-срочника. Вот так командование полка оценило меткость, бдительность и действия по уставу.
Белый якут
Известно, что волосы у якутов как смоль чёрные. Не все знают, что фамилии у них русские. Призывались они ровно на год раньше нас – опытные служаки, не под стать нам. Коренастые или худенькие, но в нашем полку все они были невысокого роста. Многие имели спортивные разряды по вольной борьбе. Но это так, для сведения, к слову пришлось.
Осенью дело было. Сменил тогда разводящий часовых, зашли все в караульное помещение, а Егора Ануфриева не узнать. Над смуглым лицом ершатся белёсые как весенний снег волосы. Всем стало интересно, что случилось за те два часа, пока Егор нёс караульную службу, проходил по образованному кронами тоннелю на сопке. Сменивший его часовой в темноте не заметил седину товарища, иначе неизвестно, как бы он повёл себя. На вопросы начальника караула по оповещателю ответил, что ничего необычного на посту не обнаружено.
К расспросам друзей и земляков подключился начальник караула, офицер. Сначала при всех, потом в комнате начальника караула лицом к лицу с белёсым караульным пытался выведать начальник причину поседения. Тщетными были усилия. Крепким орешком оказался Егор. Пришлось Ануфриева заменить, не ставить на пост со следующей сменой.
Утром другой офицер сопроводил Егора в особый отдел при штабе полка. Пришлось седовласому солдату беседовать с самим капитаном Магницким. Голос у капитана-особиста такой, что даже при телефонном разговоре непроизвольно встаёшь так, будто прозвучала команда «Смирно!», вытягиваешься в струну. Мурашки пробегали по коже от его сильного металлического голоса.
До конца моей службы в полку было неизвестно ни землякам, ни друзьям, солдатам срочной службы, как прошла беседа в особом отделе, выведал ли Магницкий правду о поседении. Но на загадочном посту с тоннелем, даже после возвращения Егора из штаба, никаких изменений не произошло. По-прежнему тропа часового проходит через сопку. Так же переплетаются (переплетались) над головой кроны орешника, дикого виноградника и молодых дубков И, как прежде, несут службу на этом посту часовые.
Три капитана
Этот рассказ не о капитанах дальнего плавания, не о путешественниках по неизведанным морям и океанам. Он о трёх обычных сухопутных капитанах Советской Армии. Необычное в них только то, что всем троим было под пятьдесят, все ростом выше ста восьмидесяти сантиметров, а триста с лишним килограммов веса делили примерно поровну. Расслабиться душой и телом хотелось трём капитанам. Потому-то и выбрали они ресторан не в гарнизонном городке, а в Уссурийске, отмечая день любимого ими рода войск.
Время шло к закрытию заведения. Те, кто приходили просто поужинать, успели разойтись. Остались изрядно выпившие посетители, которым что-то не понравилось в трёх «богатырях». Вот и решили они показать друг другу свою удаль, надеясь увидеть поверженными этих нехилых мужиков в гражданской одежде. Задирам не спустили, слово за слово, и завязалась драка.
Как-то случилось, что все ввязавшиеся в кулачные разборки, оказались на стороне задир. Крепко держали оборону три капитана. Отбивались не только от кулаков и пинков, но и от летящих в них бутылок, фужеров, стульев и столов. Вызванный работниками ресторана наряд милиции оказался бессилен утихомирить озлобленную толпу. Им на помощь подоспел патруль. Патрульным три «богатыря» подчинились, а с остальными справилась милиция. Патрульные не позволили милиции за держать военнослужащих, предъявивших свои удостоверения личности. Задержание повлекло бы очень серьёзные последствия, бросило тень на родную армию.