Жанна приходит на кладбище точно «по расписанию» – на это свидание она старается не опаздывать. Утром она побывала в парикмахерской и привела в порядок концы своих длинных волос, которые закалывает в пучок, собираясь на улицу. Раз в сезон, когда луна прибывает, длину уменьшают на несколько сантиметров.
Мирей, уже двадцать лет обихаживавшая голову Жанны, поинтересовалась, как дела у Пьера, она забеспокоилась, что давно его не видела. Вопрос причинил острую боль, Жанна не сумела ответить: «Он умер…» – и сказала: «Я его потеряла…» – эти слова очень точно выразили ее чувства.
На скамейке рядом с могилой Пьера сидела женщина с прямой спиной и пустым взглядом. Жанна поздоровалась, ответа не дождалась, но не огорчилась: ее ждал Пьер. Она погладила ладонью его фотографию, наклонилась к уху мужа и заговорила тихим голосом:
– Я ищу тебя повсюду, милый. В скомканных простынях, в запотевшей душевой кабине, в зеркале, за шторой, во взгляде Будин, в звуке шагов на лестнице, в рубашках на вешалках. Ищу в моих воспоминаниях, в программе телеканалов, в песне, в вибрирующем голосе, в дуновении ветра, в треске молний, в солнечном ожоге. Я ищу тебя во флаконе твоего одеколона, в начатом тюбике зубной пасты, в списке твоих незаконченных дел, в автоответчике. В кассетах, отснятых во время последнего отпуска, в так и не разобранных фотографиях. Я ищу тебя на углах улиц, на террасах кафе, в очереди в бакалею. Я ищу тебя, когда звонит телефон, когда стучат в дверь, когда открывают почтовый ящик. Я ищу тебя в три минуты первого ночи, в семь тридцать четыре утра, в полдень, в восемнадцать семнадцать, в двадцать один ноль шесть. Я ищу тебя в моей спине, в моей шее, под моими руками, у моего живота. Я ищу тебя повсюду и нигде не нахожу. Я потеряла тебя, мой любимый.
Жанна вытерла щеки и повернулась к скамейке. Женщина исчезла. Она обобрала сухие листья с цветов, полила их, начистила таблички и села.
– Я обещала, что найду решение с квартирой, и сдержала слово. Не уверена, что ты одобрил бы идею, но я долго думала и поняла: выбора нет, придется сдать вторую комнату. Я все равно больше не занимаюсь шитьем – просто не хочется, вот и снесла все вещи в подвал, а Виктор помог мне поставить комод и кровать. Жиличку зовут Ирис, она социальный помощник и показалась мне серьезным человеком. Придет сегодня вечером.
Жанна помолчала, глядя на фотографию мужа, он не ответил, и она продолжила.
– Мне не очень-то спокойно, ведь я ни с кем никогда не жила, кроме тебя. Виктор считает, что я поступаю правильно, мол, будет не так одиноко. Но я не чувствую себя одинокой. Я чувствую себя «без тебя».
Жанна снова замолчала, борясь с подступающими слезами, решила приберечь бессмысленные рассуждения для себя и перешла к сплетням, услышанным от Мирей. Пьер обожал сплетни. Он всегда возвращался из салона, где бывал чаще Жанны, с кучей сплетен о жизни квартала. У мадам Мино новый любовник, мсье Шмидт попал в скандальную историю. Младшие Лироны снова пошалили…
Они хихикали как гадкие дети, перемывая кости соседям.
Небо нахмурилось, когда Жанна попрощалась с мужем до завтра, обмотала шею шарфом, надела на Будин поводок и пошла к выходу, горбясь сильнее обычного. Чувство вины за полуправду давило на плечи.
В почтовом ящике ее ждало новое письмо. Она заскочила в квартиру и вскрыла конверт, даже не сняв плащ.
Посмотрев в кинотеатре «Привидение», Жанна идет к парикмахеру, чтобы сделать стрижку а-ля Деми Мур. Она долго колебалась, но в конце концов решилась, сказав себе: «Ничего, отрастут!» Она ничего не сказала Пьеру – хотела сделать сюрприз, он всю жизнь видел ее только с длинными волосами. Жанна редко ходит в салон – у нее нет «своего» мастера, выбирает наугад и попадает на парикмахершу, которая часто делает эту модную прическу. На пути домой Жанна чувствует себя на редкость хорошо. Теперь она легкая, как Деми Мур. Пьер уже вернулся с работы, и Жанна, как подросток, разрывается между нетерпеливым ожиданием и опаской. Он удивленно разглядывает ее, просит покружиться, даже зажигает свет, чтобы лучше видеть, а потом говорит: «Ты великолепна! Новая прическа подчеркивает форму подбородка и красоту прямого носика. Знаешь, кого ты напоминаешь?» Жанна в восторге. Она не сомневается, что муж сейчас сравнит ее с Деми Мур, но подыгрывает ему и качает головой: «Нет…» Пьер взволнованно улыбается, как человек, придумавший великолепный комплимент, и говорит: «Мирей Матье!»
Жанна успела забыть этот смешной эпизод. Она смеется и вдруг понимает, что должна немедленно присесть. Ноги вот-вот откажут. Второе письмо взволновало ее даже сильнее первого: она надеялась, что оно придет, и боялась получить его. Автора она опознать не могла, но это не имело значения. За несколько секунд Жанна перенеслась в исчезнувший мир.
Не могу прийти в себя. Когда старуха позвонила и сказала, что комната моя, я решил, что она ошиблась номером. Последний раз удача улыбнулась мне то ли два, то ли три года назад, на игре в лото в обществе охотников. Мы с Манон, Ахмедом и Жераром – последний слишком молод для своего имени – болтались без дела, проходили мимо зала для вечеринок, увидели, как люди пялятся в карточки с числами, и захотели поучаствовать. Мы взяли одну карточку на четверых – так вышло дешевле. Это был последний тур с самым крупным выигрышем. Нам не хватало номера 63, чтобы закрыть все поля. Сидевшая рядом женщина, «забывшая дома брови», ждала номер 31. Перед ней лежало штук десять карточек и намагниченные жетоны, которые она подтягивала к себе специальной палочкой. У нас не было ни черта, но мы победили! Когда выпал № 63, мы прыгали от радости, будто выиграли финал чемпионата мира по футболу, бегали по залу, обнимали незнакомых людей, но мгновенно успокоились, узнав, каков выигрыш. Я и сейчас хохочу до слез, вспоминая лица наших приятелей, когда мы вернулись… с живым свином. Он стал нашим талисманом и получил имя Бордо Шеснель[12]. Я иногда думаю о нем, если вдруг погружаюсь в воспоминания, но стараюсь делать это как можно реже, потому что мама всегда говорила, что слезы – удел слабаков.
Звоню в домофон, и дверь открывается. Вижу почтовые ящики, дворик с деревьями и мусорные баки. Не понимаю, куда идти дальше, но тут из окна первого этажа высовывается мужик и спрашивает: «Вам помочь?» – а я даже имени хозяйки не знаю.
– Мне нужно к даме с пучком…
Он захлопывает окно и тут же выходит из красной двери с котом на руках, будто телепортировался, как инопланетянин, и представляется Виктором Джулиано, консьержем здания. Кажется, он в курсе дела.
– Мадам Перрен живет на четвертом этаже, поднимайтесь по лестнице.
Он указывает мне дорогу, я благодарю и собираюсь последовать совету, но дядька удерживает меня за руку.
– Имейте в виду, она очень милая дама.
– Ясно…
– Ведите себя с ней как положено, – не отстает он.
– Хотите сказать, что я не должен удушить мою квартирную хозяйку подушкой во сне или сожрать ее мозг? Очень жаль…
Виктор отшатывается, я успокаиваю беднягу: «Шутка, я никогда не любил мозги!» – он сдавленно хихикает, мол, понял. Притворяюсь, что верю, хотя консьерж пялится на меня, как индюшка на мясника накануне Рождества.
Старая дама открывает дверь, просит подождать на коврике и кладет к моим ногам два прямоугольных куска ткани.
– Теперь входите.
Я оказываюсь в маленькой прихожей, но дальше меня не пускают.
– Наденьте, пожалуйста, коньки!
– Что-что?
Она указывает пальцем на два куска войлока и объясняет, что это, конечно же, не «коньки», а что-то вроде тапочек для защиты паркета.
– Если останетесь в ботинках, будете скользить на войлоке, но можете и разуться. Это натуральный дорогой паркет, я за ним ухаживаю, но он очень капризный. У вас нет сумки?
Я качаю головой, становлюсь на… «лыжи» – так будет точнее! – и следую за хозяйкой к моему новому жилищу. Зовите меня Тео Канделоро.
Комната небольшая и не очень светлая, но сойдет и так. Тут есть одноместная кровать, комод, письменный стол и белый ковер – его, похоже, соткали из волос с задницы Пер-Ноэля[13]. Скольжу к окну и выглядываю в окно, оно выходит во двор.
– Устраивайтесь, все остальное я покажу вам потом, – говорит хозяйка, закрывая за собой дверь.
Наконец-то один! Сбрасываю кроссовки и падаю на кровать. Не могу перестать лыбиться как придурок, когда же еще, если не сегодня? У меня есть дом. Дом. Это чудо. Будь здесь больше места, я сделал бы тройной лутц. Я был уверен, что женщина из булочной перебила у меня это место. Это карма. Попыталась пролезть без очереди, не пожалела меня, ну и я не буду.
Хватаю телефон, чтобы поделиться радостью с друзьями, но в последний момент передумываю. Я не давал о себе знать с момента отъезда и не стану дразнить их, пока она еще там. Лучше напишу Белле, у меня со вчерашнего дня нет от нее новостей. Обычно мы пишем друг другу, как только появляется возможность, а по вечерам, когда ей нечего делать, общаемся часами. Она заботится о больном отце, изучает историю искусств и работает официанткой. У нас очень много общего. Она доверилась мне, рассказала то, что никогда никому не говорила, и я тоже открыл ей мои секреты. Кажется, она и правда меня понимает. Вчера я послал ей свою фотографию – она давно просила. Мне было не по себе: что, если Белла найдет меня противным? Но она ведь сказала «я тебя люблю», и у меня дрогнуло сердце. Нечасто я слышал эти слова. И не подозревал, что можно привязаться к человеку, которого ни разу не видел.
«Привет, Белла, как дела? Угадай, откуда я пишу <3».
Нажимаю на клавишу «Отправить», и в этот момент кто-то звонит в дверь. А потом до меня доносятся два голоса. Приоткрываю дверь, высовываю голову и вижу женщину, «встающую на лыжи». Она поднимает глаза, и я узнаю конкурентку из булочной с зеленым чемоданом.
Я с детства не ходила в «паркетных тапках». Бабушка, натерев полы, всегда заставляла нас с кузеном надевать их, и мы играли в «кто доскользит дальше». Он был на два года старше и намного наглее. В моем характере уже тогда присутствовал соревновательный дух, и я делала все, чтобы не дать ему победить. Один раз «поцеловалась» со стеной, и на лопнувшую губу пришлось накладывать специальный пластырь, а за залитый кровью свеженатертый паркет меня лишили «Клуба Дороти»[14].
Я поднимаю голову и встречаюсь взглядом с парнишкой из булочной, улыбаюсь, и он закрывает дверь.
– Я решила принять на постой вас обоих – у меня две свободные комнаты. Идемте, покажу, где вы будете жить. Кстати, меня зовут Жанна.
Я следую за хозяйкой по коридору до моего нового пристанища. Комната не очень большая, но здесь есть все необходимое, а на кровати лежит притягательно-пухлое одеяло, зовущее прилечь и отдохнуть. Жанна оставляет меня одну и предлагает через десять минут обсудить условия и правила совместного проживания. Я за две минуты освобождаю чемодан от вещей, их немного, одежда на несколько дней да зубная щетка. Собиралась я как в тумане и далеко вперед не заглядывала, а сейчас я мечтаю только о горячем душе: гостиничная лейка плевалась слабенькими теплыми струйками. Я смотрю на белые шторы, явно сшитые вручную, на обои в облачках и спрашиваю себя, сумею ли однажды почувствовать себя здесь как дома. После Ла-Рошеля[15] это моя первая попытка где-то осесть. Я взяла на вооружение технику «пошаговых действий» и двигаюсь на ощупь, не зная, как сложится каждый завтрашний день. Я понимаю, что проживу в этом доме в лучшем случае полсрока, и все-таки чувствую успокоение, потому что обрела приют. Пусть и ненадолго.
Толкаю дверь гостиной – и на меня нападает свирепый зверь. Бегу к первому попавшемуся на глаза «убежищу» и вспрыгиваю на зеленый бархатный диван на глазах у изумленных соседей по квартире.
– Не бойтесь, милая, Будин просто хотела познакомиться и приласкаться.
– Не думала, что вы держите сторожевого пса.
Парень издает смешок и комментирует:
– Никогда не видел такого могучего питбуля.
– Будин – не питбуль! – восклицает Жанна, подхватив собачку на руки. – Она – карликовая такса. Ну-ну, дорогая, не слушай этих глупых молодых людей.
«Собачья» фобия появилась у меня в семь лет: абрикосовый пудель соседки пробрался в наш сад и принял мою икру за пулку жареного цыпленка. Я попыталась вырваться, дергая ногой в разные стороны, но пес не желал расставаться с добычей. На крик прибежал отец и избавил меня от агрессора. Результат – несколько швов и панический ужас при виде любого представителя псовых, независимо от размеров. Когда Жереми сообщил, что хочет завести лабрадора, я прошла курс терапии, надеясь справиться со страхом, но ничего не вышло. Он часто напоминал мне, как был разочарован…
На подгибающихся ногах возвращаюсь на пол и присоединяюсь к новым соседям за круглым деревянным столом. Новый сосед указывает мне на диван:
– Вы кое-что потеряли.
Потеряла? Странно… Встаю, провожу ладонью по подушкам: диван пуст.
– И что же я, по-вашему, потеряла?
– Чувство собственного достоинства, – очень серьезно откликается он.
Миленькое будет сожительство…
После ухода Пьера у Жанны появилась привычка рано ложиться. Она изо всех сил пыталась сохранить прежний распорядок жизни, но некоторые правила утратили смысл. С Пьером они всегда досматривали фильм до конца, потом обсуждали его, обменивались впечатлениями, а иногда какая-нибудь сцена вызывала у них целый рой воспоминаний. Теперь все изменилось. Ни экрану, ни книгам не удавалось полностью завладеть ее вниманием. Разум и дух пребывали в другом измерении, где главным действующим лицом был Пьер.
Этим вечером Жанна легла еще раньше обычного, возможно, из-за вселения «сонанимателей». Она никак не могла избавиться от странного ощущения и уже много недель сбегала от него в сон, как в убежище, даже прибегала к помощи выписанного врачом снотворного, если долго не могла отключиться. Только так ей удавалось заглушить буйную печаль, укротить ее, ввести в приемлемые рамки и отдышаться перед встречей с бушующим морем дневной реальности.
Жанна больше не чувствовала себя «у себя». Вот о чем она думала весь вечер. За столом с ней сидели незнакомцы – какими бы милыми они ни казались! – и вся квартира, а следовательно, то, что она олицетворяла, изменило свою природу. Она приняла поспешное решение, подгоняемая страхом перед финансовыми проблемами, не сообразив, насколько все серьезно. Эти люди будут пить из тех же стаканов, что пил Пьер, класть головы на подушки в его наволочках, касаться тех же дверных ручек. А молодая женщина, та вообще умудрилась потоптать ногами диван в том месте, где он обычно сидел.
Жанна потянулась погладить Будин, занявшую половину Пьера в кровати, и собака шевельнула хвостом. Дать задний ход Жанна не могла – они подписали договор. Молодой человек поблагодарил ее раз десять, а Ирис с трудом сдерживала слезы, когда ставила подпись. Потом они сочинили подобие устава, чтобы сосуществовать мирно и интеллигентно. Все трое впервые оказались в подобной ситуации, каждый выдвинул свои предложения, и они проголосовали. Сошлись на следующем. Посетители не приветствуются, хозяйственные обязанности – по расписанию, свою комнату каждый убирает сам, шум строго запрещен, комнаты – частное пространство, куда не имеет права доступа никто, кроме их обитателей, в холодильнике и шкафу каждому будет отведена полка, совместные трапезы необязательны, плата вносится 5-го числа каждого месяца. Сон всех жильцов – святое дело. Правила будут меняться в течение совместного проживания. Так были заложены основы.
В самом конце собрания Жанна предложила вместе поужинать. Тео поблагодарил, но отказался – сказал, что перед уходом из булочной перехватил сандвич, Ирис согласилась, и они съели суп из китайской тыквы со вкусом каштана и киш лорен, приготовленные хозяйкой, подумавшей, что жильцы вряд ли успеют купить продукты. Жанна и Ирис обменялись несколькими банальными фразами. Потом молодая женщина убрала со стола и ушла к себе, а перед этим высказала настоятельную просьбу: «Мне бы не хотелось, чтобы моя фамилия фигурировала на домофоне!» Жанна удивилась, но тем не менее согласилась.
Она забылась глубоким сном, а в три ночи ее разбудил какой-то шум. Жанна встала, надела носки, халат и тихонько открыла дверь в коридор. Звук усилился. Она подошла ближе, стараясь не ступать на скрипучие половицы, приложила ухо к косяку третьей комнаты и убедилась в правильности догадки: Ирис плакала.
Я пришел на работу раньше обычного, и у Натали чуть глаза не выпали, так что я почти увидел ее мозг. Дорога от дома до булочной заняла ровно четыре минуты.
От дома. Давненько я не произносил ничего подобного. Впервые я попал в приют в пять лет и о том дне помню одно – как крепко сжимал кулачки, даже ладони поранил ногтями, и как ужасно кричала мама, когда меня забирали. Еще помню, что меня больно лягнул Жасон, один из старших мальчиков, которому не понравилось, что я не поздоровался. Никогда не забуду мой рюкзачок с головой коалы, с которым уходил из дома…
Вчера я подписал первый в жизни договор аренды жилья. Однажды у меня будет собственная квартира, я редко мечтаю – фантазии всегда развеиваются, но в эту мечту верю свято. Хочу повернуть ключ в моем замке, открыть мой холодильник, усадить мой зад на мой диван, поставить мою музыку и наслаждаться моей жизнью. Если получу диплом о профпригодности, хочу работать в большом ресторане или чайном салоне – в таком месте, где люди едят, – чтобы наблюдать за их лицами, когда они пробуют мои пирожные. Эти мгновения я люблю больше всего, если для кого-нибудь кашеварю. Момент, когда человек чувствует себя счастливым.
Присоединяюсь к Филиппу в холодильной камере. Он не один и знакомит меня с Лейлой, которая теперь будет помогать Натали за прилавком. Я был не в курсе – у них не принято делиться планами. Филипп отсылает меня к верринам[16], а сам остается с новенькой. Мой телефон вибрирует как очумелый, и я закрываюсь в сортире. Это Белла.
«Ты мне нужен, Тео».
«Тео, пож. это срочно!»
«Я в дерьме!!!»
Пугаюсь и звоню. Сейчас впервые услышу «живой» голос. Пока набираю номер, приходит новое сообщение.
«Не могу ответить, я в больнице».
«Что произошло?»
«Был приступ, он в коме. Мне страшно…»
Белла часто рассказывает об отце. Мать умерла два года назад, и у Беллы не осталось никого, кроме папаши. «Я не переживу, если его не станет!» – то и дело повторяет она.
«Ты мне нужен, Тео».
«Хочешь, приеду?»
Кто-то стучит в дверь. Это наверняка Филипп, так что придется выйти, но Белла отвечает:
«Не сейчас. У меня утром украли кредитную карту, а еще требуют двести евро за папину операцию. Можешь прислать купон PCS?»
У меня скручивает живот, я спрашиваю, что такое «купон PCS», хотя ответ уже знаю.
«Сходи в табачную лавку, спроси купон на двести евро, они дадут тебе код, а ты перешлешь его мне».
«Ладно, Белла. Сейчас займусь».
Филипп барабанит в дверь, но я не могу вот так сразу взять себя в руки. Меня «поимели», а я не понял, хотя слышал кучу историй о мошенниках с сайтов знакомств. Ну как можно быть таким придурком?! Достаточно нежного «люблю тебя», и меня можно брать голыми руками. Я растекаюсь как снеговик от контакта с любовью. За это меня Манон и бросила. Она считала, что я «слишком милый». Когда мы познакомились, я все время орал и любил подраться, но как только начал писать ей комплименты, собирать и дарить цветы, спорить, если мне не нравился ее тон, она ушла, забрав с собой приличный кусок моего сердца.
В дверь колотят что было сил. Я выхожу и вижу Филиппа со скрещенными на груди руками.
– Жаль, ты не гадишь нефтью, стал бы миллионером!
Лейла прикрывает рот ладонью, чтобы не расхохотаться, а Натали ржет во все горло за прилавком. Молча прохожу мимо них на рабочее место. Да пошли они все…
– Это ты, шлюшка?
– Кто же еще!
Мадам Болье рада мне: с тех пор как я узнала о ее любви к «Скраблу», мы играем. Из-за ее проблем с мозгами правила упростились: слова можно ставить какие угодно и куда вздумается. Иногда она спрашивает, что значит какое-нибудь слово, и я придумываю ответ. «Питвоб» – оранжевый тропический цветок, «мукир» может случиться на людях в жару, а «зуб» – это маленький зебреныш.
Она наблюдает за мной, пока я хлопочу по хозяйству. Сначала я думала, это «надзор», но потом поняла – нет, театральное действо, а ваша покорная слуга – балерина с пипидастром[17]. Мадам Болье одержима навязчивым страхом насчет своего нижнего белья и каждые три минуты спрашивает, достаточно ли у нее «штанишек». Я отвечаю: «Не тревожьтесь, все панталоны лежат в шкафу, на третьей полке». Она довольно кивает, но еще через три минуты диалог повторяется. Дочь моей подопечной я видела всего несколько раз, и она всегда рассказывала, какой энергичной и крепкой была «мамочка» до болезни. «Она участвовала в движении за права женщин, решилась на развод, создала свое предприятие и наняла на работу тридцать человек. Мама была гранд-дамой, и я просто не могу видеть ее в таком… жалком состоянии!»
Иногда туманный небосклон сознания мадам Болье на мгновение проясняется. Сегодня мы встречаемся взглядом, когда я выставляю слово «говноокс» за утроенную стоимость.
– Тебе нравится твоя профессия?
Я киваю и собираюсь поменять тему, но вспоминаю, что она все равно мгновенно все забудет, и решаю не врать.
– Сиделка – не моя настоящая профессия.
– Правда? А какая настоящая?
Я очень давно не произносила этого вслух и не уверена, что у меня когда-то была другая жизнь
– Я кинезитерапевт[18]. Работала с еще двумя коллегами, кинезитерапевтом и остеопатом, у нас была общая практика.
Мадам Болье хмурится.
– Так какого же черта ты не практикуешь?
– Я не могла там оставаться, работу нужно было найти немедленно, а сиделки всегда требуются. И потом…
Я умолкаю, боясь, что слишком разоткровенничалась, но любопытство мадам Болье оказывается сильнее.
– И что? Да говори же!
– Было слишком рискованно работать по той же специальности.
Она долго смотрит на меня, не говоря ни слова, и я ругаю себя – боюсь, что бедняжка захочет узнать больше, а правда закопана так глубоко, что эксгумация окажется слишком болезненной.
Перемена почти неуловима – и все-таки заметна. Взгляд мадам Болье расфокусируется, плывет сквозь меня. Она смотрит в свой «другой» мир и через несколько бесконечно долгих минут спрашивает, что такое «говноокс».
Мой день заканчивается рано, я возвращаюсь в квартиру и не застаю никого из «сонанимателей». За неделю я запомнила их привычки: Жанна приходит не раньше шести вечера, Тео – примерно часом позже. Питбуль тоже отсутствует, чему я очень рада.
Наливаю в чайник воду и включаю газ. Открываю два шкафчика, нахожу чай. Кухонный гарнитур из светлого дерева с синими ручками куплен в 90-х. Все, что на виду, идеально убрано, зато все остальное… О-хо-хо… В ящиках – зона боевых действий. Приборы лежат внавал, макароны и рис валяются между пустыми коробками, а один пакет муки появился на свет раньше меня. «Это организованный беспорядок!» – заявила Жанна, заметив мое изумление. Я не призналась, что в этом мы похожи, побоялась, как бы Жанна не поменяла меня на хозяйственную фею. Знала бы она… Мне платят за то, что я организую чужую жизнь, мою, чищу и убираюсь у других людей, а свою наладить не могу. Я – сапожник без сапог, мясник-веган, лохматый парикмахер. У Жереми был прямо противоположный характер: свои вещи он держал в коробках с наклейками, расставленных в алфавитном порядке. Наливаю кипяток в чашку с изображением Уильяма и Кейт, и тут звонит телефон.
– У тебя все в порядке, дорогая?
– Здравствуй, мама.
– Ты в порядке? – настаивает она.
Голос выдает тревогу. Она знает. Я не успеваю ответить.
– Ирис, мне звонила мать Жереми и рассказала, что ты исчезла два месяца назад. Дело в свадьбе?
Жанна вошла в здание, не переставая спрашивать себя, хорошая ли это идея. Ей, в отличие от Пьера, всегда хотелось верить в существование другого мира и другой жизни, потому она и восприняла звонок этого человека как знак свыше.
На черной двери позолоченная табличка, на которой написано:
Брюно Кафка
Голос ушедших
Сразу за дверью зал ожидания. Жанна прошла по переплетению ковров и села в кресло с потертой кожаной обивкой.
В детстве ее навсегда впечатлила история соседа, который рассказывал всем и каждому, что они с женой условились: тот, кто уйдет первым, тем или другим способом даст о себе знать оставшемуся. В вечер похорон супруги он ясно ощутил ее присутствие в спальне. Он трижды постучал в стену, подождал, и ровно через три секунды раздались ответные три удара. Маленькой Жанне, уже тогда задававшейся вопросами о смысле жизни и ее конечности, этого оказалось вполне достаточно, чтобы уверовать в идею встречи с… чем-то после великого перехода.
С годами возникло сомнение – несмотря на множество горьких потерь, которые должны были укрепить ее веру в «необычное». Она тем не менее продолжала подпитывать свои надежды, читая свидетельства людей, «общавшихся» с усопшими родственниками или описывавших «посмертный» опыт.
Возможно, господин Кафка окажется тем самым алхимиком, который превратит надежду в убежденность.
Дверь открылась, и Жанне улыбнулся лысый коротышка.
– Мадам Перрен? Я вас ждал.
Жанна встала, пытаясь сдержать дрожь. Собираясь на свидание с чародеем, она надела красную блузку, которая так нравилась Пьеру.
Она вошла в полутемную комнату: ставни на окнах были закрыты, горели свечи. Кафка пригласил ее сесть на диван, сам устроился напротив, по другую сторону круглого стола.
– Я обратился к вам, мадам Перрен, чтобы передать послание. Вашего супруга звали Пьер, я не ошибаюсь?
Жанна молча кивнула, не в силах произнести ни звука, собеседник открыл блокнот, взял ручку и продолжил:
– Пьер хочет вас успокоить: у него все хорошо.
Слезы подступили к глазам Жанны, но она справилась с нервами и спросила:
– Вы его видите?
– Совершенно отчетливо. Он стоит рядом с вами. Чувствуете его руку на вашем плече?
Жанна напряглась, но ничего не ощутила.