Так отчего же у меня депрессия? Вопрос на миллион долларов, детка, вопрос без ответа; даже совы, которые, как известно, знают все, вряд ли на него ответят. Я тоже не знаю. Мне известно только, что за чем шло.
Два года назад я поступил в лучшую среднюю школу на Манхэттене – Подготовительную академию управления. Эту продвинутую школу организовали для воспитания лидеров завтрашнего дня. Учась в ней, вы в обязательном порядке стажируетесь в крупных компаниях, перед учениками выступают шишки из руководства «Меррилл Линч»[1] и раздают всякие рекламные крýжки и тому подобное. Основал ее миллиардер-филантроп по имени Бернард Лутц. Подготовительная академия управления встроена в государственную систему образования: что-то вроде направления внутри школьной системы, чтобы туда попасть, нужно сдать экзамен в виде тестирования. После этого для счастливчиков все обучение будет бесплатным и они войдут в число восьмисот умнейших и подающих надежды студентов в мире – и это не считая того, у каких крутых учителей им предстоит учиться и с какими высокопоставленными гостями удастся познакомиться. Окончив Подготовительную академию управления, можно сразу перебраться на Уолл-стрит, хотя это не приветствуется – приветствуется поступление в Гарвард, на юридический факультет. Примерно так и становятся президентами.
Признаюсь, я не прочь стать президентом.
Тест под названием «Благотворительный экзамен Бернарда Лутца» (видимо, в благодарность за его филантропию) стал для меня всем. Он стал важнее, ну, скажем, еды. Я купил специальный учебник – Академия выпускает собственную серию пособий для подготовки к их экзамену – и начал заниматься по три часа в день.
Я тогда учился в седьмом классе и впервые в жизни прочно обосновался в своей комнате: приходил домой с тяжеленным рюкзаком, швырял его на кровать и смотрел, как тот катится к подушкам, потом садился за стол и вынимал пособие к тесту. Я заводил таймер на телефоне и выполнял пробный двухчасовой экзамен. В книге было пять экзаменов, выполнив их все до единого, я с радостью обнаружил в конце рекламу еще двенадцати пособий для экзамена Бернарда Лутца. Тогда я отправился в магазин «Барнс и Нобл», но оказалось, что до сих пор никто никогда не изъявлял желание приобрести весь комплект, и у них не нашлось в наличии всех двенадцати книг, поэтому они заказали их для меня. И вот тут началась настоящая гонка. Каждый день я выполнял по одному экзамену. Впрочем, среди вопросов попадался обычный шлак для отсеивания идиотов, например, такие вот задания на понимание прочитанного: «Прочитайте этот отрывок и скажите, какое дерево они хотели спасти», на словарный запас: «Признайтесь, вы купили словарь необычных слов и выучили их все наизусть?» и по математике: «Вы можете отключить свой разум от окружающего мира и заполнить его символами в логической последовательности?»
Я победил этот тест. Я вгрызался в пробные экзамены, спал с пособиями под подушкой и превратил свой мозг в свирепую циркулярную пилу, которой все по зубам. Я сидел за столом под лампой и прямо чувствовал, как с каждым днем наливаюсь знаниями и становлюсь умнее.
И да, когда я переключился в режим Подготовительной академии, то почти перестал тусоваться с друзьями. Вообще-то друзей у меня было не так чтобы много: только ребята, с которыми я сидел в столовой, да и все, но с тех пор, как я начал всюду таскаться с карточками для запоминания, разбежались и они. А что такого-то, что им было не так? Лично я всего лишь хотел использовать время с толком. Когда я перещелкал все пособия, мне наняли репетитора для подготовки к «Благотворительному экзамену». Мы с репетитором прозанимались половину оговоренного срока, после чего она объявила, что я в ее услугах больше не нуждаюсь, однако мамины 700 баксов все равно оставила себе.
На тестировании я получил 800 баллов из 800.
Я узнал об этом в холодный, унылый осенний нью-йоркский день – мой последний хороший день. Отдельные приятные моменты случались и потом, обычно когда мне становилось лучше, но это был последний раз, когда я чувствовал себя победителем. Письмо из Подготовительной академии управления пришло по почте, и мама оставила его на кухонном столе до моего прихода с занятий по тай-бо. На эти занятия я ходил, чтобы вписать лишнюю строчку в список дополнительных занятий, когда буду поступать в университет. Теперь университет должен был стать моим новым рубежом, очередной ступенью.
– Крэйг, угадай, что пришло!
Я отшвырнул рюкзак и промчался мимо «вампирского зеркала» на кухню. Он был там – большой желтый конверт, такой как надо. Если тест провален, вам присылают маленький конверт, если же вы прошли, то получаете большой.
– Да-а-а! – заорал я.
Я разорвал конверт, вытащил лиловый с золотом пакет документов и поднял над головой, как святыню. Я мог бы на него молиться. Да что там, я бы, наверное, и любовью с ним занялся. Я нацеловывал и прижимал его к груди, пока мама не сказала:
– Перестань, Крэйг. Это ненормально. Может, лучше друзьям позвонишь?
Ах да, я же ей не рассказывал, что с друзьями мы немного разошлись. Не так уж они мне и нужны. Нет, конечно, все знают, что без дружбы никуда, об этом и по телику талдычат, но друзья приходят и уходят. Завести друга несложно: нужно просто разговаривать с людьми, и все. А тогда я еще был в состоянии с кем-то разговаривать. Да и что это за друзья, которые только и делают, что достают тебя или занимают место, стоит только выйти из комнаты. С какой стати мне им звонить?
Другое дело Аарон. Вот он был моим настоящим другом, наверное, даже лучшим другом. Аарон был в классе старше остальных, потому что его отдали в школу на год позже: так было можно, если ты родился на стыке. Родители Аарона приняли правильное решение и отправили его к младшим. Он носил такие прикольные черные очки в квадратной оправе, из-за которых всегда нравился девочкам. Веснушчатый, с копной вьющихся каштановых волос, умный и бесстрашный, он постоянно о чем-то рассказывал. Когда мы встречались, то всегда что-то придумывали: то будильник разберем на части и развесим по стене детали, то сделаем покадровый мультик про трахающихся лего-человечков, был у нас и сайт с фотографиями туалетов.
Я познакомился с ним в столовой, когда, привычно погруженный в свои карточки, сел не глядя за какой-то столик, и один из его друзей спросил, что я тут забыл, но тут подошел Аарон, весь раскрасневшийся от тако, и спас меня, спросив, что я учу. Оказалось, что мы с ним будем сдавать один и тот же экзамен, только Аарон вообще не готовился – не видел в этом смысла. Он пригласил меня к общему разговору о том, какова была бы принцесса Зельда[2] в постели, и я сказал, что ужасна, потому что она с подросткового возраста была заточена в башне, но Аарон возразил, что именно из-за этого она была бы суперштучкой.
В ту же пятницу вечером Аарон позвонил мне.
– Не хочешь зайти киношку посмотреть?
Ежедневный пробный экзамен я уже сделал, так что без проблем согласился:
– Конечно.
Аарон жил на Манхэттене, в маленькой квартирке большого дома около ратуши. Я поехал к нему на метро, и моей маме пришлось согласовывать все это с мамой Аарона, и это было жуть что такое. Я представился пузатому консьержу и поднялся на лифте на нужный этаж. Мама Аарона встретила меня и проводила в его комнату с отдельной вентиляцией, куда мы прошли мимо каморки его отца, больше похожей на тюремную камеру, где он что-то писал, время от времени колотясь головой о стол, когда мама Аарона приносила ему чай. Я зашел и плюхнулся на кровать, тогда еще не покрытую красноречивыми пятнами, которыми она покроется в будущем.
– Привет, – сказал Аарон. – Травку покурить хочешь?
Опа. Так вот что значит «киношку посмотреть». Коротко о том, что я тогда знал о наркотиках: мама велела к ним не притрагиваться никогда, а папа сказал, что до сдачи SAT[3]. Мама победила папу в споре, поэтому я поклялся никогда в жизни не прикасаться к наркотикам. Но у меня были сомнения: а вдруг меня кто-нибудь заставит? Раньше я думал, что наркотики – это что-то такое, что людей заставляют делать насильно: идешь себе по делам, а тут раз – и втыкают в тебя иглу.
– А вдруг меня кто-нибудь заставит, мам? – спросил я у нее. Мы были на детской площадке и разговаривали о наркотиках. – Что, если мне приставят пистолет к виску и заставят принять наркотики?
– Сынок, это делается не так, – ответила мама. – Люди принимают наркотики потому, что сами этого хотят. Ты просто не должен этого хотеть, понял?
И вот я сидел у Аарона дома и хотел. В его комнате пахло как в некоторых уголках Центрального парка, особенно возле озера, где белые парни с дредами играют на бонго.
Я тут же представил себе маму.
– Не-а, – сказал я.
– Да не проблема. – Аарон открыл пахучий мешочек и переложил часть содержимого в какое-то интересное приспособление, напоминающее сделанную из металла сигарету. Потом поджег это дело газовой зажигалкой, разом выпустив язычок пламени размером с мой средний палец, и выдохнул дым прямо в стену.
– Разве не нужно открыть окно?
– Не-а, это же моя комната. Я тут делаю что хочу.
– А твоя мама не против?
– Ей хватает хлопот с отцом.
За следующие два года стена, на которую он выпускал дым, полностью потеряет цвет. А со временем, как и все остальное в комнате, она скроется под постерами рэперов с золотыми зубами.
Аарон пару раз затянулся металлической сигаретой, и комната наполнилась затхлым запахом, стало жарко. Потом он объявил:
– Ну что, чувак, пора встряхнуться. Что хочешь посмотреть?
– Боевик.
Ну да, а что? Я же был в седьмом классе!
– Идет! А знаешь, чего я хочу? – Глаза Аарона загорелись. – Хочу кино со скалами!
– Про скалолазов, что ли?
– Необязательно про скалолазание. Просто чтобы там была хотя бы одна сцена, где чуваки дерутся, а потом кто-нибудь падает со скалы.
– Слышал про Пола Стояновича?
– Что за тип?
– Он придумал «Лучшие полицейские погони» и «Копов».
– Гонишь? Ведущий?
– Нет, продюсер. Хотя ведущий тоже крут.
Я пошел за Аароном к входной двери, и мы снова прошли мимо его отца, тот что-то лихорадочно печатал, вытирая пот и чуть ли не сросшись с компьютером. Его мама, шатенка в комбинезоне, остановила нас, подала одежду и угостила печеньем.
– Вот это жизнь! – сказал Аарон. – Пока, мам.
Мы вошли в лифт со ртами, полными печенья.
– Ладно, так о чем ты там говорил? Обожаю «Лучшие полицейские погони», – тут Аарон проглотил печенье. – Особенно круто, когда парень такой… – и он переключился на резкий, напористый говорок комментатора: – «…эти жалкие клоуны думали, что могут плевать на закон, но сейчас ребята из полицейского управления округа Броуард покажут им что почем и отправят их прямиком за решетку!»
Я загоготал, плюясь крошками.
– Я неплохо пародирую голоса. Хочешь Джея Лено покажу, как он в рекламе пышет огнем на дьявола? Я скопировал это из шоу Билла Хикса!
– Слушай, ты дашь мне закончить про Пола Стояновича?
– Это кто?
Лифт остановился в парадном.
– Ну, продюсер «Лучших полицейских погонь»!
– А, ну да.
Аарон открывает стеклянную дверь в вестибюль. Я выхожу за ним, вытаскиваю и надеваю капюшон.
– Короче, он позировал со своей невестой для свадебной фотосессии. Дело было в Орегоне, как раз на высокой скале. И фотограф им такой: «Чуть назад, теперь немного левее». Короче, они двигались, как он говорил, и чувак сорвался со скалы!
– Вот ни хрена себе! – Аарон покачал головой. – Откуда ты об этом узнал?
– В интернете прочитал, – улыбнулся я.
– Это вообще круто. А что случилось с девушкой?
– Ничего. С ней все нормально.
– Ей надо было засудить фотографа. Она подала иск?
– Не знаю.
– Надо было подать. Я бы его точно засудил. Знаешь, Крэйг, – Аарон посмотрел на меня, глаза у него были покрасневшие, но живые и блестящие, – я хочу стать адвокатом.
– Да ну?
– Ага. Черт бы побрал моего отца! Он вообще ничего не зарабатывает. Жалкий неудачник. Мы живем в этой квартире только благодаря брату моей матери, он адвокат и когда-то давно здесь жил. Сейчас дядя выполняет какие-то заказы для нашего здания, поэтому они согласились сдать квартиру моей матери. Всему хорошему в жизни я обязан адвокатам.
– Наверное, я бы тоже хотел стать адвокатом, – сказал я.
– Почему нет? Будешь зарабатывать деньги!
– Ну да.
Я поднял глаза от чистого холодного серого манхэттенского тротуара и оглядел окрестности. Все здесь стоило кучу денег. Я посмотрел на продавца хот-догов, самой дешевой фигни в округе, а даже от него фиг уйдешь, не выложив три-четыре бакса.
– Давай станем адвокатами вместе, – сказал Аарон. – Пардис и… Как твоя фамилия?
– Гилнер.
– «Пардис и Гилнер».
– Идет.
Мы пожали друг другу руки и пошли дальше, чуть не сбив с ног маленькую нарядную девочку, шедшую нам навстречу. Повернули на Черч-стрит и взяли в прокате диск «Жизнь против смерти». В этом кино навалом скал, пожаров, нападений животных и несчастных случаев во время затяжных прыжков с парашютом. Потом я сидел, прислонившись к стене, у Аарона на кровати, он курил свою травку, а я отказывался – я подпитывался от него и уверял, что получаю контактный кайф, хотя на самом деле просто чувствовал, что обрел новую рутину. Самые крутые эпизоды «Жизни против смерти» мы ставили на паузу и делали крупным планом: мощные взрывы, крутящиеся колеса после падения грузовика и еще эпизод, где парень кривлялся перед клеткой гориллы, а та засандалила в него камнем. Мы обсуждали, что как-нибудь обязательно снимем свое кино.
Уснул я только в четыре утра, но, когда ночуешь не дома, просыпаешься раньше, и поэтому я встал в восемь. Прошел мимо сидевшего за компьютером отца Аарона и взял из шкафа в гостиной книгу «Латинские корни». Все утро я зубрил «Латинские корни» для теста.
С тех пор так и повелось. Это стало вроде как традицией, хоть мы и не давали этому никаких названий, просто… просто по пятницам Аарон звонил и приглашал меня посмотреть кино. Наверное, ему было одиноко. Неважно, что с ним было, но он стал для меня единственным человеком, с которым я хотел бы поддерживать отношения после школы. И вот теперь, спустя год после знакомства, я стоял на кухне с письмом о приеме в руках и гадал, получил Аарон такое же или нет.
– Я позвоню Аарону, – сказал я маме.
– Ну что там, чувак? Тебя приняли?!
– Ага.
– Да-а-а!
– Ура-а!
– Кру-у-уто, блин!
– Ага-а-а!
– Но ты хоть готовился, а я даже не притрагивался, – сказал Аарон.
– Точно. Я должен быть счастлив, что разговариваю с тобой. Ты мощный вообще, вроде Геракла.
– Ага, постоянно чищу конюшни. Короче, у меня вечеринка.
– Когда? Сегодня?
– Точно. Родители в отъезде – вся квартира моя. Ты ведь придешь, да?
– Настоящая вечеринка? Не чаепитие с тортом?
– Угадал.
– Конечно, приду!
Я учился в восьмом классе, поступил в крутую школу и шел на настоящую вечеринку. Жизнь удалась!
– Можешь принести бухло?
– Типа выпить?
– Крэйг, сосредоточься. Да. Типа. Принесешь?
– У меня же нет удостоверения личности.
– Крэйг, ни у кого из нас нет удостоверения личности! Я спрашиваю, ты можешь прихватить что-нибудь у родителей?
– Не уверен, что у них есть… – Но, конечно, я знал, что это неправда.
– У них точно что-нибудь есть.
Я прикрыл телефон рукой, чтобы мама не услышала.
– Скотч сойдет? Есть бутылка скотча.
– Какого?
– Блин, чувак, да откуда я знаю?
– Ладно, тащи. Слушай, можешь позвонить каким-нибудь девчонкам?
Откуда? Я же целый год просидел за пособиями в своей комнате.
– Нет.
– Ладно, проехали, девочек я возьму на себя. Но ты хотя бы поможешь мне все приготовить?
– Конечно!
– Тогда дуй сюда.
– Мам, я пойду к Аарону! – объявил я, сложив телефон. В другой руке я все еще держал конверт с приветственным письмом, поэтому вручил его маме, чтобы отнесла в мою комнату.
– Чем вы там собираетесь заниматься? – спросила мама, сияя улыбкой сначала пакету, потом мне.
– Ну… я останусь у него ночевать.
– Будете праздновать? Это точно нужно отпраздновать!
– Ну да.
– Крэйг, честное слово, я не знаю ни одного человека, который бы так упорно готовился к поступлению, как ты. Ты должен гордиться собой, и тебе уже пора сделать передышку. Ты очень талантлив, и сегодня мир это заметил. Крэйг, ты сделал первый шаг в удивительном путешествии…
– Да ладно, мам, хватит. – И я обнял ее.
Накинув куртку, я сел за кухонный стол и сделал вид, будто пишу сообщение в телефоне. Как только мама вышла, я бросился к шкафчику под мойкой, достал бутылку скотча («Гленливет») и вытащил из буфета термос, в котором брал с собой еду в начальной школе. Мне думалось, что на вечеринке термос будет смотреться нереально круто. Я отлил в термос немного скотча, а в бутылку долил воды до прежнего уровня – на случай, если родители за этим следят, потом затолкнул термос в карман куртки и крикнул маме, что позвоню.
Впервые за год я ехал в метро к Аарону без учебника на коленях. Выйдя на нужной станции, я взлетел по лестнице, промчался по серым улицам, проскользнул в дом, кивнул консьержу и так вдавил большим пальцем кнопку лифта, что она слегка накренилась и повернулась. На шестнадцатом этаже возле открытой двери, за которой надрывалась рэп-музыка с призывом убивать людей, стоял Аарон. Он протянул мне свою металлическую сигарету и предложил:
– Курни. Отпразднуй.
Я остановился.
– Когда, если не сейчас?
Я кивнул.
– Пошли, покажу.
Аарон провел меня в дом, усадил на диван и показал, как держать сигарету, чтобы не обжечься о металл. Он объяснил, что нужно втягивать дым в легкие, а не в желудок: «Не глотай его, Крэйг, а то тебя не торкнет», – и что выпускать его нужно через нос или рот и как можно медленнее – удерживая дым в себе как можно дольше. Долго, но не слишком, а то закашляешься.
– Как ее поджечь? – спросил я.
– Я тебе зажгу.
Он присел на диван передо мной, а я бегло осмотрел гостиную, пытаясь запомнить, как все выглядит, на случай, если что-то вдруг изменится: по стенам книжные стеллажи от пола до потолка, в центре свободное пространство, заполненное кофейным столиком, высокой пепельницей с канавками по бокам, собакой из фарфора и маленьким электрическим пианино. Некоторые говорят, что из всего, что я делал до сих пор, к курению травки более-менее приближалось сильное раскачивание на качелях, но Аарон сказал, что те, кто так говорит, наверное, накуривались, когда качались на качелях.
Взметнулось бутановое пламя. Я как можно старательнее затянулся металлической сигаретой, как будто мне ее врач выписал. Рот мгновенно наполнился хорошо знакомым пьянящим и легким химическим привкусом – так пахло в комнате Аарона.
Сидя со втянутыми щеками, я посмотрел ему в глаза. Он закрыл зажигалку и улыбнулся.
– Только не в щеки! – велел Аарон. – Ты похож на этого трубача, как его… Диззи Гиллеспи[4]! В легкие, слышишь? Втягивай в легкие.
Я попробовал втянуть по-другому. Показалось, что у меня внутри не дым, а пузырь клея.
– Вот так, да, и держи, держи…
Глазам стало горячо, выступила слеза.
– Держи-держи. Хочешь еще?
Я в ужасе замотал головой. Аарон расхохотался.
– Ладно, чувак, ты крут. Ты прямо крут!
Пф-ф-ф. Я выдохнул дым прямо в лицо Аарону.
– Блин, чувак! Ну ты даешь! – Аарон замахал руками, разгоняя вырвавшееся из меня облако. – Ты точно раньше не накуривался?
– И что теперь будет? – спросил я, тяжело дыша и жадно втягивая в себя воздух, в котором все еще висел дымок.
– Может, ничего и не будет.
Аарон встал, забрал у меня сигарету и положил на высокую пепельницу. Потом протянул мне руку – я ожидал рукопожатия, но он просто стащил меня с дивана.
– Поздравляю!
Мы обнялись, губами к уху – настоящее мужское объятие с похлопыванием по спине. Отстранившись, я улыбнулся и, обхватив его за руки, сказал:
– Тебя тоже, чувак. Все будет круто!
– Я скажу тебе, что будет круто: наша сегодняшняя туса. – И Аарон принялся мерить шагами гостиную, загибая пальцы. – Так, сначала сходи за газировкой для напитков. Потом уберем все папины книги и бумаги, чтобы ничего не испортить ненароком. Еще ты должен позвонить одной девчонке. Ее отец пригрозил полицией, если я позвоню еще раз, так что скажешь, что ты из «Гринписа».
– Погоди, я не запомню. – Я взял с кофейного столика в гостиной плотные линованные карточки для записей. Я начал было проставлять фломастером номера, как вдруг меня торкнуло.
– Вот ни фига-а-а се!
– Та-а-ак, – посмотрел на меня Аарон.
– Бли-и-ин.
– Вставило? Чувствуешь, да?
«Что? Как мозги вываливаются из головы?» – промелькнуло у меня. Я уставился на свои записи: вдруг надпись «1) Купить газировку» изогнулась дугой, будто решила свалиться с карточки. Посмотрел на книжные стеллажи: они выглядели как обычно, но, когда я отворачивался, полки шевелились. Я словно был в замедленном кино, но не так, как бывает под водой, нет, это больше походило на пребывание в густом тяжелом воздухе, который двигается вместе с тобой, как туча. Для улета это, пожалуй, тяжеловато.
– Вставило? – повторил Аарон.
Я посмотрел на полную смятых окурков напольную пепельницу, среди которых лежала блестящая ровная металлическая сигарета.
– Смотри, это же королева окурков! – восхитился я.
– Ну, приехали, – расстроился Аарон. – Крэйг, у нас куча дел, ты вообще в состоянии что-то делать?
В состоянии ли я? Да я мог сделать все что угодно! Если здесь я отпускал остроумные замечания типа «королевы окурков», то страшно представить, что я на улице буду вытворять!
– С чего начать? – спросил я.
Аарон дал мне пару баксов на покупку газировки, но, как раз когда я открыл дверь, чтобы выйти в мир, зазвенел домофон.
– Это Ниа! – заорал Аарон, опрометью бросаясь к домофону на кухню, полную грейпфрутов и темных деревянных шкафчиков.
– Она тут? – офигел я.
Ниа из нашего класса, она наполовину китаянка, наполовину еврейка и хорошо одевается. Каждый день она приходила в чем-то новом: то в ожерелье из игрушечных Губок Бобов, которые дают в «Бургер Кинге»; то с одной гигантской красной пластиковой сережкой в виде кольца; то с черными клоунскими кругами на щеках. Я считал, что она носила эти аксессуары просто из вежливости, чтобы хоть как-то отвлечь внимание от своего миниатюрного соблазнительного тела и кукольного личика. Оставь она все как есть, распусти волосы, будто росла с ветром в поле, – нас, парней, просто разорвало бы.
– Да уж, Ниа – просто огонь, – сказал Аарон, вешая трубку.
– Она ничего.
Мы сидели, уставившись на дверь, как голодные птенцы.
Раздался стук, и мы наперегонки бросились к двери. Кинув взгляд в мою сторону, Аарон потянул дверную ручку:
– Приве-е-ет! – завопил он, перебивая меня.
– Привет! – сказал я.
И вот она вошла: в зеленом платье, с радугой браслетов на лодыжке. Глаза у нее были такие огромные и темные, что она сама казалась еще более щуплой. Туфли на высоченных каблуках буквально швырнули ее к нам, так что зеленое платье обрисовало ее маленькие грудки.
– Мальчики-и-и, – протянула Ниа. – Мне кажется, тут кто-то недавно пыхал.
– Ни в коем случае, – сказал Аарон.
– Мои друзья уже едут. Когда начало?
– Было пять минут назад. Не хочешь пока в «Скрэббл» сыграть?
– В «Скрэббл»? – Ниа поставила на пол свою сумку в форме бегемота. – Кто вообще играет в «Скрэббл»?
– Ну, я играю и… Крэйг тоже, – сказал он за меня, а вообще-то я не играю, – а мы, между прочим, неглупые парни, раз поступили.
– Я знаю! – Ниа схватила свою бегемотскую сумку и ударила ею Аарона. – И я прошла!
Подумав немного, она стукнула и меня тоже:
– Поздравляю!
– Обнимашки! – провозгласил Аарон, и мы сошлись, образуя трехступенчатую пирамиду: макушка Ниа уперлась в мой подбородок, а моя голова доставала до подбородка Аарона. Я обнял Ниа за теплую узкую талию, а ее ладонь обвилась вокруг моего плеча. Наши тела образовали что-то вроде балетной композиции. Я чувствовал дыхание Ниа. Повернул голову, чтобы посмотреть…
– «Скрэббл»! – объявил Аарон.
Он пошел в гостиную и, сняв с книжной полки игру, положил ее на пол. Мы расселись вокруг: Аарон между мной и Ниа, напольная пепельница – с четвертой стороны.
– Местные правила, – принялся рассказывать Аарон, высыпая пластиковые квадратики с буквами. – Если слово не получается, то можешь придумать свое, но при одном условии: нужно дать точное определение. Если это определение рассмешит остальных, ты получаешь очки по стоимости букв, если нет – теряешь ровно столько же.
– Значит, можно придумывать свои слова? – переспросил я.
Это сулило богатые возможности. Я мог бы выставить слово «прониазанный» – это то, что происходит, когда до тебя дотрагивается Ниа. Она тебя трогает, и ты становишься прониазанный. Наверное, это ее рассмешит. А может, и нет.
– А китайские слова можно? – спросила Ниа.
– Ты должна точно знать, что они значат, и суметь объяснить.
– Ну, это не проблема, – с лукавой улыбкой парировала она.
– Кто начинает?
– Может, покурим?
– Какие запросы!
Аарон подал ей металлическую сигарету, а я на этот раз отказался, мне было уже достаточно.
Первым словом Ниа выставила M-У-В-Л-И.
– И что это? – спрашиваю я.
– Китайское слово.
– Что оно означает?
– Хм… кошка!
– Что за бред! Откуда нам знать, что это так и есть? – Я повернулся к Аарону за поддержкой. Тот пожал плечами:
– Может, поверим на слово?
Ниа показала мне язык – черт возьми, какой хорошенький язычок! Там кольцо, что ли? Вряд ли. Стоп – уже все.
– Клянусь! – заныла Ниа. – Иди сюда, маленькая мувли, кис-кис-кис! Доволен?
– В следующий раз я проверю, – сказал я.
– Интернет в моей комнате, – сообщил Аарон.
– Но знай: если выйдешь из комнаты, мы поменяем все твои буквы на согласные, – с ехидной улыбкой добавила Ниа.
– Мой ход?
Я пристраиваю к ее М-У-В-Л-И слово Г-У-Б-К-А. Вышло десять очков.
Аарон составляет слово Х-Л-О-П-К-А.
– Это среднее между шлепком и хлопком. Например: «Сейчас ты у меня отхватишь хлопку».
Ниа зашлась смехом. Я тоже посмеялся, хотя мне совсем этого не хотелось. Аарон заработал свои очки.
Ниа выложила: Т-Р-И-E-Л-Ь.
– Что это? – спросил я.
– Триель? Ну, знаешь, это из музыки, скажем, «триель на флейте».
– Не «триель», а трель – тре-ель!
– Ладно, как скажешь!
Она переставила буквы, и получается Т-Р-И-Л-Ь-Е.
– Трель, Ниа! Что еще за «трилье»?
– Это такой неприличный акт.
Аарон захохотал так, что, конечно, просто обязан был привалиться к плечу Ниа всем телом. Она же отпихнула его, прижавшись боком к его боку.
Я видел, к чему все идет. И, посмотрев в глаза Нии, вот что я там узрел:
«Крэйг, мы все пойдем в одну школу. Мне нужен парень для подстраховки, чтобы чувствовать себя увереннее, понимаешь? Ничего серьезного. Ты классный, но Аарон будет покруче. У него есть травка, и он не такой зажатый, как ты. Ты целый год готовился к этому экзамену, а он и пальцем не пошевелил, значит, он поумнее тебя. Я не говорю, что ты несообразительный, но ум для парня – это очень важно. Честно говоря, это самое важное, наравне с чувством юмора, с которым у него тоже получше. Он и ростом выше. Так что с тобой я буду дружить, но на этом давай и остановимся. И, пожалуйста, не ревнуй – толку от этого никакого».
Мы продолжили играть. Аарон и Ниа все ближе придвигались друг к другу, так что вскоре их колени соприкоснулись, и я мог только воображать, какое электричество пробегало между этими сдвинутыми коленями. Я уже подумал, что они вот-вот наклонятся друг к другу для первого поцелуя (или второго? Нет, Аарон рассказал бы), когда снова зазвонил домофон.
Это была Куки, подруга Ниа. Она принесла бутылочное пиво. Мы минут десять пытались открыть бутылки, пока не догадались сдирать пробки о край кухонной столешницы. Ниа сказала Куки, что надо было брать отвинчивающиеся, а Куки спросила, что значит «ввинтить», и мы ржали как ненормальные. У нее были светлые волосы и шея, усыпанная блестками. В Подготовительную академию управления Куки не прошла, но это и неважно, потому что она будет учиться в Канаде. Продавец в местном винном разрешает ей покупать пиво, если она наклонится над стойкой: Куки рано созрела, и у нее такие тяжелые манящие груди, которые покачиваются при ходьбе.
«Скрэббл» мы убрали – так никто и не выиграл. Один за другим прибывали гости и заполняли гостиную, где гремела рэп-музыка, по-моему, скачанная с какого-то трек-листа в интернете: песни звучали одна за другой, не повторяясь. Пришла Анна – она принимает риталин[5], я видел, как перед тестами она втягивала его носом с маленького зеркальца. Потом пришел Пол – он киберспортсмен, входит в национальную сборную по «Хало-2» и по пять часов в день тренируется со своей «командой» из Сиэтла (и даже собирается указать это в заявлении на поступление в универ). Подошел Мика – его отец заправляет «Службой такси и лимузинов», поэтому у Мики есть что-то вроде карточки для бесплатного проезда на такси куда угодно и в любое время. Потом повалили люди, которых я даже не знал, например коренастый парень в яркой спортивной кожаной куртке с цифрой 8 на плечах и спине – он рассказал, что в девяностые такие куртки были так популярны, что тебя запросто могли пырнуть ножом, чтобы снять ее, а такой, как у него, сейчас вообще ни у кого нет.
Разумеется, не обошлось без маски Бэтмена – в нее вырядился Рейс.
Задиристый коротышка с усиками по имени Ронни ввалился с полным рюкзаком травки – и тут же, посреди гостиной, принялся ее продавать.
Какая-то девушка в бледных солнцезащитных очках и с конопляными браслетами на запястьях сказала, что мы просто обязаны послушать «Сорок унций к свободе» группы «Сублим», а когда Аарон отказался ставить эту песню, стала кружиться на месте и, по ее словам, «накладывать проклятье сатаны», приговаривая «Дьябло Тантунка!», делая пальцами козу и фырча: «Ф-ф-ф! Ф-ф-ф!»
Я курнул еще. Вечеринка была похожа на фильм, ну или по ней стоило его снять. Это было самое странное кино в моей жизни – где еще увидишь такое: стаканы вдребезги, брейк-данс в гостиной, летящий в таракана словарь, парень, засунувший голову в морозилку, потому что якобы «от этого торкает», разбрызганная полукругом по кухонной раковине оранжевая блевотина, народ, орущий в окно «Школа сосет», рэп «Я хочу пиво пить и дури покурить» и втягивающий в себя сладкий порошок из трубочки «Пикси Стикc»[6] бедолага, распыляющий лиловую пыль по всему туалету?.. Да нигде.
Аарон и Ниа сидели на диване и разговаривали. Я схватился за термос со скотчем (просто чтобы занять руки, я его даже не открывал) и стал наблюдать, как пара двигалась, то сближаясь, то отдаляясь друг от друга, неуклонно сокращая расстояние, чего они сами даже не замечали. Для меня это были уже не люди, а мужской и женский органы, идущие к неизбежному взаимодействию.
– Ну как, чувак? – спросил подошедший Ронни, тогда еще только таивший в себе страсть к ювелирным украшениям. – Нравится?
Аарон с Ниа мне определенно не нравились. Скотч тоже не вызывал восторга, но мне захотелось показать, что хоть с ним у меня порядок.
– Как тебе такое? – спросил я, открывая термос.
– Что это? – Он повел носом. – О, чувак, какая жесть. Глотни.
Я поднес термос к губам, но не пил, просто пропускал аромат через себя и ощущал, какой скотч горячий, режущий, опасный, горький…
– Глотай! – Ронни подтолкнул термос к моему рту.
– Чувак! – Я дернулся, и скотч выплеснулся мне на рубашку – оказалось, он легче и теплее воды и какой-то скользкий. – Ну ты и придурок!
– Секунду! – Ронни бросился через всю комнату, подскочил к парню по имени Асэн с криком, что имел его маму, а потом швырнул подушкой в Аарона и Ниа, уже слипшихся губами.
Я просто взбесился, но не из-за того, что это случилось, а из-за того, что пропустил, как все началось: он наклонился к ней или, наоборот, она к нему – мне бы это пригодилось на будущее, ради какой-нибудь другой девочки, пусть и не такой желанной, как Ниа. Ну, по крайней мере, хоть посмотрю, что к чему: Аарон правой рукой нежно поглаживал лицо Ниа, а в это время левая рука скользила по ее талии и крепко обвивала узкую спину. Его руки как будто играли в плохого и хорошего копа.
В термосе еще осталось немного скотча. Я отпил глоток. После тычка Ронни вкус меня уже не отпугивал.
– А я и не знала, что ты пьешь, Крэйг! – раздался голос у меня за спиной. Это Джулия, которая постоянно ходит в тренировочных брюках с надписью «Хорошая попытка», пущенной полукругом поверх ягодиц. Она чокается пивом с моим термосом.
– Да нет, вообще-то не пью, – промямлил я.
– Я думала, ты такой весь в учебе. Слышала, ты поступил в Академию? Чем теперь будешь заниматься?
– Буду в ней учиться.
– Да нет, я имею в виду, какие планы на будущее?
Я пожал плечами.
– Буду впахивать в школе, получу хорошие оценки, поступлю в хороший универ и найду хорошую работу.
– С ума сойти, как ты загонялся во время подготовки! Сколько тебя помню, вечно ходил с этими карточками!
Я заглянул в термос и, хоть пищевод уже горел огнем, глотнул еще немного.
– Видел, как Аарон и Ниа обжимаются? Они такие милые!
– Они… обжимаются? – Я был потрясен.
– Ну да, ты что, не видел?
– Я видел, что они там перепихиваются, – объяснил я, выглядывая из кухни в гостиную, чтобы посмотреть на них, – но не думал, что они занимаются сексом.
– Они и не занимаются, с чего ты взял?
– Я думал, «обжиматься» – это и есть заниматься сексом.
– Крэйг, «обжиматься» не значит «заниматься сексом», а «перепихнуться» – как раз означает. Ты просто перепутал.
Теперь Аарон и Ниа были заняты вовсю. Одна рука Аарона скрылась из виду, погрузившись в исследование восхитительных незагорелых местечек.
– Запиши это на свою карточку.
– Ха-ха, – усмехнулся я.
Джулия шагнула ближе и произнесла:
– Я бы пообжималась с кем-нибудь прямо сейчас.
– Да? Круто.
– Ага, вот ищу, с кем бы…
– Э-э-э…
Я уставился на ее обрамленное короткими светлыми волосами, слегка расширяющееся книзу лицо, зубастое и какое-то красноватое. Я не хотел с ней ни перепихиваться, ни обжиматься – вообще ничего такого. Та, с которой я хотел бы, сидела в трех метрах от меня. Предложи она, это был бы мой первый поцелуй. Девочки часто говорят, что им хочется с кем-нибудь перепихнуться, имея в виду кого угодно, только не тебя. Однако же Джулия запрокинула голову и закрыла глаза. Я смотрел на ее губы, пытаясь собраться с силами и поцеловать их, но остановился – не таким должен быть мой первый поцелуй, не хочу я довольствоваться тем, что подвернулось.
Джулия открыла глаза:
– Да что с тобой, чувак?
– Да-а, да просто…
«Фу-у-уф, – гудело в голове, – просто я обкурился и меня развезло от скотча, Джулия. Дай передохнуть».
– Ладно, проехали, – бросила она и вышла из комнаты, а потом и вовсе ушла с вечеринки.
Позже я узнал, что обидел ее. Надо же. Я и не знал, что на такое способен.
Я пробрался к ноутбуку, с которого музыка передавалась на установку. Рядом на полках стеллажа стояла музыкальная коллекция отца Аарона – только старые виниловые пластинки. Мне вдруг до чертиков захотелось выбросить из головы все, что здесь произошло, и загрузить мозг чем-то другим, поэтому я вытащил пластинку – третий альбом Led Zeppelin.
Пластинка была размером с ноут, а конверт покрыт разрозненными рисунками: волосатые мужские головы перемежались дирижаблями (я догадался, что это и были те самые цеппелины), цветами и зубами. Край пластинки слегка выступал наружу, как цветной тетрадный разделитель, я потянул его наугад – тот повернулся, и вместе с ним повернулась вся пластинка внутри конверта, и картинки в маленьких окошечках сменились: радуги превратились в звезды, дирижабли – в самолеты, цветы – в стрекоз, просто офигеть! Один из рисунков был точь-в-точь как уровень из «Кьюберта»[7] – лучшей из старых видеоигр – я и не знал, что Led Zeppelin придумали «Кьюберт»!
Я посмотрел – Аарон и Ниа продолжали свое дело. Теперь одна рука Аарона спряталась в ее волосах, и он натягивал их на себя как противогаз. Я поднял альбом, закрывая их головы. Опустил – Аарон и Ниа. Поднял – картинки, картинки. Как будто Аарон и Ниа тоже были картинками на конверте.
Народу было битком. Все начали выстраиваться в очередь к одному из набитых книгами туалетов. Они не обжиматься туда шли, ничего такого – просто какой-то пацан, Джон, распылил там перцовый баллончик, и всем захотелось проверить, как этот газ на них подействует. Мальчики и даже некоторые девочки вылетали из туалета со слезами и воплями «А-а-а, мои глаза!» – и бежали к воде, что совершенно не останавливало стоявших в очереди. По-моему, там перебывали все, кроме меня.
Я продолжал рассматривать коллекцию пластинок. Например, там был «Белый альбом» The Beatles – я и не знал, что он в самом деле белый, – и каждый раз, когда я поднимал от него глаза, то видел, что Аарон и Ниа переплетались все сильнее. И вдруг на меня накатило тепло и сонливость, наверное, от скотча, поэтому я привалился на стопку пластинок, просто чтобы на минутку прикрыть глаза. Очнувшись, я машинально поискал глазами Аарона и Ниа, но их уже не было. Я выглянул из-за своего импровизированного лежака и посмотрел на часы над теликом – было уже два часа ночи.
Дом почти опустел.
Я еле поднялся. Плей-лист на ноутбуке давно остановился. Ночевка в гостях закончилась, и все, что я сделал, – это порылся в старых пластинках и едва не перепихнулся с девчонкой; тем не менее я почему-то был доволен проделанным.
– Эй, Ронни! – окликнул я игравшего на PlayStation Ронни. Шнур от приставки тянулся от дивана через всю комнату. Ронни отвлекся от игры:
– Чего?
– А где все?
– Имеют твою мамку.
Недалеко от Ронни, на другом конце дивана, прикорнула девочка по имени Донна. Сидел на стуле парень в яркой куртке с цифрой 8. Кто-то крикнул, чтобы врубили музыку, а Ронни проорал в ответ: «Заткнись, пацанчик». Повсюду стояли стаканы и кружки, как будто они размножились за время вечеринки.
– Кто-нибудь видел Аарона?
– Отвали! – Это было все, чего я добился от Ронни.
– А-а-арон!
– Заткнись, баклан! Он там со своей цыпочкой.
– Здесь я, здесь! – вышел из своей спальни Аарон, поправляя штаны. – Капе-е-ец! – заметил он царящий повсюду разгром. – Ну, ты как? Нормально оттянулся?
– Да, блин, зачетно. Где Ниа?
– В отрубе.
– Видать, ты неплохо потрудился, а? – спросил Ронни. – Азиатское вторжение, все дела.
– Заткнись, Ронни.
– Азиатская чума.
– Заткнись.
– Азиатский сговор.
Аарон выдернул из рук Ронни джойстик от PlayStation.
– Эй, ты чего? – заорал тот и кинулся его забирать.
– Прошвырнемся? – спросил Аарон.
– Конечно! – Я стал натягивать куртку.
Аарон разбудил Донну и «Куртку номер восемь» и выставил их вон; потом, после долгих препирательств, выгнал и Ронни. Мы все спустились на лифте, потом восьмой номер и Ронни ушли в сторону пригорода, Донна и еще пара ребят сели в такси, а мы с Аароном не сговариваясь побрели к Бруклинскому мосту, который прорезал своим сиянием ночь в трех кварталах от его дома.
– Хочешь перейти через мост? – предлагает Аарон.
– До Бруклина?
– Ага. Оттуда можешь пойти домой или вернемся ко мне на метро.
– А когда рассветет?
– Наверное, часа через три-четыре.
– Тогда идем. Потом я пойду домой пешком и к завтраку как раз дойду.
– Круто, пошли.
Мы шли в ритм. Ноги совсем не мерзли. В голове плыло. Обнаженные деревья, попадавшиеся по пути, казались мне верхом красоты. Если бы еще и снег пошел, было бы совсем круто. Тогда на меня падали бы снежинки, и я мог бы ловить их языком. И мне было бы плевать, что это увидит Аарон.
– Ну, как ты? – поинтересовался я.
– О чем ты? – удивился он.
– Сам знаешь, – сказал я.
– Погоди-ка.
Он заприметил на тротуаре стеклянную бутылку от фруктового чая, с виду было похоже, что она наполнена мочой, что на Манхэттене не редкость: уж не знаю почему, но бездомные мочатся в бутылки и даже не трудятся их выбрасывать. Но это вполне мог оказаться и безобидный яблочный чай, почему бы и нет? Аарон подскочил к бутылке и точным ударом ноги запустил ее через всю улицу, так что она грохнулась о край тротуара на противоположной стороне и вдребезги разлетелась под фонарем.
– Есть! – заорал Аарон. Потом огляделся по сторонам. – Копов же не видно?
– Нет, – сказал я сквозь смех.
Мы подошли ко входу на мост.
– Нет, серьезно, как это было? – не унимался я.
– Она просто супер! Знаешь, ей реально нравится это все. Она любит… любит секс!
– У вас был секс?!
– Нет, но я уже вижу: все остальное ей по кайфу.
– Что ты делал?
Он рассказал мне, пока мы карабкались на мост через Нью-Йоркский залив.
– Врешь! – пихнул я его. С залива потянуло холодом, и я набросил капюшон и потуже затянул замусоленные шнурки. – И как это вообще?
– Это капец как прикольно! – оживленно ответил Аарон. – Там на ощупь как внутренняя сторона щеки, прикинь?
– Правда? – Я вытащил руку из кармана.
– Ага.
Я сунул палец в рот и надавил на щеку изнутри.
– Вот так?
– Ну да, – ответил Аарон. Он тоже засунул палец в рот. – Так и есть, и еще там жарко.
– Надо же.
Какое-то время мы шли молча, держа пальцы во рту.
– А ты уже шпилился с кем-нибудь? – спросил он.
– Не. Но Джулия вчера хотела.
– Неплохо. Она тебе случайно ничего не подсыпала?
– Что? Нет!
– Просто ты же тупо вырубился в углу.
– Ну, я там пил мамин скотч и просматривал пластинки твоего отца.
– Ты что-то с чем-то, Крэйг.
– Холодно здесь.
– Зато вид отпадный.
Мы не поднялись и на десятую часть высоты, но было уже круто. Позади нас виднелась пешеходная дорожка, уходившая к Сити-холлу, башня которого сияла в свете прожекторов, напоминая белую жемчужину, приютившуюся между великанами вроде здания Вулворт-билдинг, которое, как я узнал на уроке литературы, Айн Рэнд[8] сравнила с перстом Божьим, что, наверное, так и есть. Мне же оно напоминало огромный, богато украшенный мятный леденец с бело-зеленой верхушкой. Слева от нас раскинули свои синусоиды другие мосты Манхэттена, неся по своим полосам одинокие ночные грузовики, бороздящие туман.
Но лучший вид открывался по правой стороне, где зиял почти непроницаемой чернотой Нью-Йоркский залив. Сияющая посреди темноты статуя Свободы никогда не вызывала у меня доверия – стоит такая вся, притворяется милахой. Настоящая жизнь – по берегам залива: на Манхэттене с его деловым центром, где люди делают деньги, и на другой стороне, в темном сонном Бруклине, у которого, однако, свой козырь в рукаве – контейнерные краны, работающие на разгрузке кораблей даже ночью. Все знали, что эти грузы никто не досматривает на предмет террористической угрозы, но каким-то чудом до сих пор ничего не взорвалось. Что-что, а эти краны освещают не ради государственного престижа и прочей показухи. Бруклин – это порт. Нью-Йорк смог обзавестись нехилым портом – мы, местные, много чего добились, и я тоже не отстаю.
В самом далеке, словно финальный занавес на сцене Нью-Йорка, раскинулся мост Веррацано-Нарроус. Он протянулся от Бруклина к Манхэттену, предваряя вход в порт, – отливающая синевой стальная верхушка губ[9], приветствующих ночную тьму.
Я чувствовал себя на вершине мира – всесильным и всемогущим.
– Ты что, Крэйг? – спросил Аарон.
– Что такое?
– Это с тобой что такое, чувак?
– Мне классно, – ответил я.
– Конечно, а как еще может быть?
– Нет, не то. Мне просто охренительно.
– Ну да, я понял. Так и должно быть.
Мы подошли к первой башне моста, и я остановился перед табличкой с именем архитектора: «Джон Рёблинг». В строительстве ему помогали жена, а потом и сын. Джон Рёблинг погиб при постройке этого моста, ну да и бог с ним, а Бруклинский мост простоит здесь еще сотни лет. Хотел бы я оставить после себя что-то похожее. Я не знал, как этого добьюсь, но чувствовал, что первый шаг вроде как сделал.
– Самое классное, что Ниа… – начал Аарон и пустился в такие анатомические подробности, которые я предпочел бы не слышать, поэтому я просто отключился, понимая, что он говорит сам с собой. Ему было классно от одного, а я тащился совсем от другого: однажды я пройду по этому мосту и буду смотреть на город, зная, что мне принадлежит какая-то его часть, что я здесь не пустое место.
– А какой у нее зад… Знаешь, я думаю, символ «сердечко» делали с ее задницы…
Мы дошли до середины моста. По обеим сторонам от нас проносились машины: красный поток слева, белый – справа, отделенные от пешеходной дорожки тонкой металлической решеткой по обеим сторонам.
Мне вдруг нестерпимо захотелось выступить за решетку, склониться над водой и заявить о себе миру. А если уж мне что втемяшится в голову…
– До сих пор не верится, что это было на самом деле… – продолжал свой монолог Аарон.
– Хочу постоять над водой, – известил я его.
– Чего-чего?
– Идем! Хочешь со мной?
Он остановился.
– Ну да, – сказал Аарон. – Да, я понял, о чем ты.
Там были такие мостки поверх решеток, для того чтобы рабочие могли добираться до тросов и ремонтировать их. Я перебрался по одному из мостков на внешнюю сторону, с которой был виден мост Веррацано-Нарроус, и, ухватившись за перила, принялся балансировать на узкой металлической полосе шириной не больше десяти сантиметров. Подо мной с шумом проносились легковушки и внедорожники, а впереди в холоде простиралась чернота воды и неба.
– Ты чокнутый, – сказал Аарон.
Я продвинулся вперед – делов-то: как и все, что нам запрещают взрослые, это было проще простого.
Я миновал первую полосу из трех, шумевших подо мной, прошел до середины второй – и тут Аарон заорал снизу:
– Ты чего туда полез?!
– Я просто хочу подумать! – прокричал я в ответ.
– О чем?
Я помотал головой. Не мог я ему объяснить.
– Я быстро!
Аарон отвернулся.
Перебравшись через вторую полосу, я стал смотреть на линию горизонта и не отрывал от нее глаз, пока, ритмично перехватывая руками по балке, не миновал третью полосу. Добравшись до края моста, я с удивлением обнаружил, что там вообще нет никаких ограждений: ничего, что могло бы уберечь от падения, кроме крепких рук и воли. Я ухватился за ледяные прутья арматуры обеими руками и распростерся над водой, раскинув руки в стороны: меня мотало на ветру, пока я висел там, как… ну вроде как Христос.
Я закрыл глаза, потом открыл – почти никакой разницы: даже с закрытыми глазами я отлично видел россыпь огней, просто с открытыми глазами я чувствовал ветер на слизистой. Маленьким я читал книжки про аббатство Рэдволл, фэнтези-книжки про воинственных мышей, боевой клич которых приводил меня в полный восторг: «Эвлалия!»
И я как придурок запрокинул голову и заорал с Бруклинского моста во всю глотку:
– Эвлалия-а-а-а!
Я бы мог умереть прямо тогда.
И учитывая, как все потом повернулось, лучше бы я так и сделал.
Депрессия не начинается так сразу. Вдоволь поорав с Бруклинского моста, я в отличном настроении пошел домой. Аарон вернулся на ночном метро на Манхэттен, у него была куча времени, чтобы прибраться в квартире и проводить Ниа к родителям. Я перекусил в закусочной, съел яичницу и пшеничный тост, вернулся домой в десять утра, сказал маме, что ночевал у Аарона, и рухнул на кровать. Проснувшись после обеда, я обнаружил, что нужно подписать документы по поводу поступления в Подготовительную академию и записаться на медосмотр – как мило. Так и вижу, как доктор берет меня за яйца и просит покашлять (кстати, я до сих пор не понимаю, зачем им это нужно).
Само окончание средней школы было сущей ерундой – надо было только не завалить экзамены и не получить «отказано» из Подготовительной академии, поэтому я начал зависать у Аарона каждый день. После того как «травяной барьер» был сломан, настала удивительная пора, когда мы просто накуривались и кайфовали под рев телевизора; «смотреть киношку» мы это уже не называли, теперь у нас появился термин «охладиться».
– Хочешь охладиться? – бывало, спрашивал Аарон, и я врубал телик погромче.
Ронни всегда отирался поблизости. Оскорблениями сыпать он не перестал, но они стали гораздо нежнее, хотя это уже не имело значения, ведь Ронни заделался проверенным дилером. С нами в Академию он не собирался (кажется, он вообще никуда не поступал), зато чего он точно хотел, так это открыть ювелирный магазин, торговать наркотиками и заколачивать бабло.
Без Ниа наши тусовки тоже не обходились. Они с Аароном разлучались так же часто, как я со своей правой рукой. Я думал, что мне на это плевать, но чем больше я видел, как они милуются – сидя рядом, сидя друг на друге, сидя в обнимку, трогая друг друга за задницы, целуясь как в комнате Аарона, так и при всех, – тем больше меня это бесило. Мне казалось, что они это нарочно, чтобы выбесить меня, хотя прекрасно понимал, что нет – так же как я не хотел никого бесить, когда зубрил свои карточки у всех на глазах. А зачем же они тогда шептали, как сильно друг друга хотят, так что я все слышал? И зачем Аарон в мельчайших подробностях рассказал про их первый раз в постели? А однажды, когда мы с Ронни пялились в МТV, Аарон выдал:
– Знаете, с тех пор как я замутил с Ниа, я совсем забыл, как мастурбировать.
– Я тоже, с тех пор как спутался с твоей мамкой, – ответил Рони.
– Хм, – сказал я. В животе у меня екнуло.
– Нет, серьезно! Я вообще не помню, как это делается! – с довольной улыбкой добавил Аарон.
Молодец, чувак, поздравляю. Я узнал, как мастурбировать, в последние месяцы обучения в неполной средней школе, когда подключился к АОL[10] и начал переписываться с девчонками с никами вроде «МаленькаяСочнаяЛолита42». Даже не знаю, девчонки ли это были, просто мне было одиноко, да еще хотелось понять, что к чему, чтобы к тому времени, когда начну шпилиться с кем-то, знать, что делать.
Все осложнялось тем, что, с какой бы девочкой я ни болтал онлайн, когда дело доходило до финала, я стремглав бежал в ванную и, упав на колени перед унитазом, в самые последние секунды всегда представлял себе Ниа.
Занятия еще не начались, а нам уже дали безумно длинный список для летнего чтения, включая «У подножия вулкана» и «Дэвида Копперфильда». Я честно пытался прочесть эти книги, но оказалось, это совсем не то, что зубрить карточки. На одну книгу уходило несколько дней! Мама читала все, что прислали из Академии, и сказала, что они там в числе прочего хотят воспитать из нас «широко развитых, разносторонне образованных носителей идей будущего», поэтому к английскому мне следует готовиться так же серьезно, как к математике. Хорошо устроились авторы этих книг: умерли, а все равно продолжали красть мое время. Кем они себя возомнили? Я предпочитал прохлаждаться у Аарона или сидеть в своей комнате, шариться в интернете, а потом бежать в ванную, чтобы спустить воду, сделать несколько ритмичных движений – и так по новой. В итоге ни одну книгу из списка для летнего чтения я не дочитал.
Когда же начались занятия, выяснилось, что лучше бы я их читал: в первый же день нам раздали тесты на тему прочитанного. Я получил 70 баллов – небывалое для меня дело. Где вообще пишут число 70? Нет банкноты в 70 баксов, нет никакой причины выписывать счет в 70 долларов. Короче, я смотрел на это 70, как будто оно у меня что-то украло.
Аарон (мы оказались в разных классах) получил за тест по летнему чтению 100 баллов. Он читал книги в Европе, куда ездил на летние каникулы, потому что романы его отца были там очень популярны. Аарон не только загорел и набрался новых знаний и впечатлений – он вернулся с кучей историй о европейках, с которыми шпилился. Он сказал, что они с Ниа это обсудили и она нисколько не возражает против других девушек. По его словам, он усиленно работал над превращением Ниа в согласную на все извращенку.
Теперь, когда мы тусили вместе, я уже не болтал как тогда, в первую ночь, на вечеринке. Я просто слушал и офигевал, всеми силами пытался контролировать нижнюю часть тела, если Ниа была рядом, одновременно сохраняя в памяти отдельные стоп-кадры с ее участием для вечернего просмотра.
Учиться в Подготовительной академии управления оказалось далеко не просто.
Все учителя заверяли, что на подготовку домашних заданий будет уходить не менее четырех часов в день, но я так не думал – уж раз я поступил в эту школу, значит, смогу справиться со всем, что бы они там ни придумали, так ведь?
Мало мне было этого списка для чтения, так в первом триместре начался предмет под названием «Знакомство с Уолл-стрит», для которого нужно было каждый день покупать New York Times и Wall Street Journal. Оказалось, что летом их тоже надо было покупать – это значилось в какой-то брошюре, которую я не получил по почте. Требовалось сделать подборку новостных статей и показать, как они повлияли на биржевые курсы, для этого мне нужны были старые номера. Брать информацию из интернета запрещалось: учитель отправил меня в библиотеку читать микрофиши, а это все равно что читать Конституцию США на почтовой марке. И пока я две недели таскался в библиотеку, вышла куча новых газет, еще на две недели чтения. Газеты были такими толстенными, что я диву давался, сколько всего происходит каждый день! Как мне было прочитать это все? Стопка газет в моей комнате росла с каждым днем, и, глядя на нее по приходе из школы, я был уверен, что управлюсь с ними в два счета – вот просто возьму, открою первую и проработаю все до единой, и задание выполнено.
Но вместо этого я ложился на кровать и ждал звонка от Аарона.
Примерно тогда я и начал называть это Щупальцами. Щупалец была целая тьма. Нужно было отрубить хоть какие-то из них, но у меня ничего не получалось – они были очень сильными и обвивались слишком крепко. Чтобы их отрезать, пришлось бы признать, как ни безумно это звучит, что я не подготовлен к новой школе.
Остальные ребята были гениями. Я-то думал, что 800 баллов за экзамен – это круче некуда, а оказалось, что у всех поступивших по 800 баллов. И еще выяснилось, что как раз в год моего поступления тест был «битый», то есть его слегка скорректировали и сделали менее стандартным, чтобы по возможности отсечь претендентов вроде меня.
Ребята из Уругвая и Южной Кореи, которые совсем недавно выучили английский, и те получили бонусные баллы за подборку последних новостей для курса «Знакомство с Уолл-стрит», потому что дополнительно читали новостные выпуски Barron’s и Crain’s Business Daily. У нас были первогодки, выбравшие в качестве основного предмета матанализ, в то время как я застрял на том разделе высшей математики, который шел сразу за алгеброй и который наш учитель в первый же день назвал «наипростейшим», прибавив, что меньше 100 баллов за контрольную по нему получать просто странно. Я получил 85 и недовольный взгляд учителя.
А ведь были еще и внешкольные занятия. Другие ученики успевали все: состояли в ученическом совете, занимались спортом, работали волонтерами, делали школьную газету, посещали школьный киноклуб, а также литературный и шахматный заодно, участвовали в общенациональном состязании по сооружению роботов из медицинских шпателей, помогали учителям после школы, ходили на курсы в местный универ и на дни открытых дверей. У меня же не было ничего, кроме школы и занятий по тай-бо, где я не особенно-то и блистал. В секции надо мной посмеивались, нарочно поддавались на поединках и копировали мои «не самые образцовые» отжимания, а тренер знал, что мне это не по душе, но ничего не делал. Вот я и бросил. Это было единственное Щупальце, которое я смог обрубить.
Почему другие ребята успевали лучше меня? Потому что они и были лучше. Я сознавал это каждый раз, когда зависал в интернете или ехал на метро к Аарону. Одни не курили и не дрочили, а другие просто были одарены свыше – для них эта гонка жизни была парой пустяков. Я не был одарен. Не был талантлив. Мама ошиблась. Просто я кое в чем соображал и усердно учился. Я обманул самого себя, поверив, будто в мире это имеет значение. И никто не раскрыл мне глаза на эту ложь, не сказал, что я самый обыкновенный.
Нет, конечно, все было не так уж и ужасно – как-никак я набрал 93 балла. Родители были вполне довольны. Но дело в том, что в реальности 93 балла являлись дерьмовой оценкой, и в университетах все прекрасно знали, что это означает: 90 баллов – предел твоих способностей. Твой уровень ниже среднего. Таких, как ты, пруд пруди. Ты никогда не поднимешься на вершину, раз ты уже сейчас не способен ни на какие внеклассные занятия. Конечно, в будущем можно подтянуться по оценкам, но 93 балла за первый год всегда будут тащить вниз.
В декабре, после трех месяцев учебы в Подготовительной академии, меня первый раз вырвало на нервной почве. Это случилось в ресторане, где мы ужинали с родителями, я ел стейк из тунца со шпинатом. Мы пришли в это заведение, чтобы отпраздновать начало каникул и пообщаться. Мама с папой ничего не подозревали. Я сидел за столом, смотрел на еду и думал о поджидающих меня дома Щупальцах, тогда-то в моем желудке и появился этот маленький человечек и заявил, что я не съем ни куска и лучше мне смириться с этим прямо сейчас, а то пожалею.
– Как там у тебя с биологией? – спросила мама.
Биология была адом. Надо было заучивать наизусть бесконечные названия гормонов и всего, за что они отвечают, а у меня даже времени не было изготовить карточки для запоминания, потому что все оно уходило на вырезание газетных заметок.
– Отлично.
– А как «Знакомство с Уолл-стрит»? – спросил папа.
К нам на урок приходил тип из «Беар Стернс»[11] – тощий, лысый, с золотыми часами на запястье. Он сказал, что если мы собираемся в будущем заниматься финансовой деятельностью, то придется впахивать и соображать быстрее, потому что уже сейчас компьютеры способны принимать инвестиционные решения, а в будущем программы окажутся повсюду. Он спросил, кто из нас ходит на информатику, и руки поднял весь класс, кроме меня и одной девочки, которая не говорила по-английски.
– Отлично, великолепно, – сказал тот тип. – А вы двое останетесь без работы, ха-ха-ха. Учите информатику!
«Пожалуйста, пусть я умру прямо сейчас», – пробормотал я про себя, не в силах справиться с тем сумбуром, который все заполнял и заполнял мою голову. Тогда я еще не знал, что так начинается Зацикливание, впрочем, в тот раз оно было не такое уж сильное.
– «Уолл-стрит» – отлично, – ответил я отцу, сидевшему напротив.
Ресторан, где мы сидели, находился в Бруклине и упоминался в статье Times, которую я недавно прочитал для проекта. Я понимал, что он нам не по средствам, поэтому закуску не стал заказывать.
Тунец и шпинат бурлили в желудке. Я напрягся всем телом. Зачем я тут сижу? Почему не занимаюсь какими-нибудь уроками?
– В чем дело, солдат?
– Я не могу это съесть, хоть и знаю, что должен смочь.
– Живо ешь. Через «не могу»!
– Я не могу!
– А знаешь почему?
– Почему?
– Потому что попусту тратишь время, солдат! Потому что армия США не для кастрюлеголовых! Ты целыми днями торчишь в доме своего сексуально озабоченного дружка, а когда возвращаешься оттуда, то уже не способен заниматься тем, чем должен!
– Я знаю, знаю. Только не понимаю, как у меня получается быть таким амбициозным и таким ленивым одновременно.
– А я скажу тебе как, солдат. Это потому, что никакой ты не амбициозный. Ты просто ленивый.
– Мне нужно выйти, – сказал я родителям и понесся через зал таким быстрым-быстрым шагом человека, которого вот-вот вывернет, – в последующий год я отточил эту походку до совершенства. И вот я влетел в хромированную уборную, и меня вырвало в унитаз. Потом сел, выключил свет и помочился. Вставать не хотелось. Да что со мной такое? Где я напортачил? Хватит курить травку! Хватит зависать у Аарона! Я должен стать машиной.
Я не выходил из кабинки до тех пор, пока кто-то не постучал в дверь.
Вернувшись за стол, я сказал:
– Мне кажется, что у меня, наверное, это… депрессия.
Моим первым врачом был доктор Барни – толстенький коротышка с бесстрастным морщинистым лицом серьезного гнома.
– На что жалуешься?
Он откинулся на спинку серого стульчика. Вопрос был довольно казенный, но доктор задал его так мягко и участливо, что я проникся к нему доверием.
– Мне кажется, у меня серьезная депрессия.
– Так-так.
– Все началось осенью.
– Понятно. – Он черканул какие-то пометки в блокноте. Тут же на столе стояла кружка с надписью «Зипрекса», я подумал, что более безумного медицинского названия я в жизни не слышал. (Потом оказалось, что это лекарство для психов; может, какой-то пациент называл своего доктора «Зипрексой», так и придумали это название?) В кабинете доктора Барни все было фирменное: клейкие листочки для заметок с надписью «Паксил», ручки «Прозак» и даже настольный календарь со словом «Золофт» на каждой странице.
– Я поступил в такую школу, о которой мечтает каждый. Вроде бы – живи да радуйся, – продолжал я, – но я, наоборот, начал психовать и с тех пор чувствую себя все хуже и хуже.
– Так-так. Вижу, ты заполнил анкету.
– Да.
Я держал в руках анкету, которую мне дали в приемной. Это был стандартный опросник, который выдают всем, кто пришел в первый раз в Центр психического здоровья, расположенный одном из центральных зданий Бруклина. Анкета, призванная оценить мое психическое состояние, состояла из кучи вопросов по поводу эмоций, которые пациент испытывал за последние две недели, c четырьмя окошками для ответа на каждый. Например: «Вы чувствуете отчаяние и беспомощность. У вас проблемы с аппетитом. Вам сложно справляться с повседневной рутиной». Под каждым пунктом нужно было выбрать один из ответов: 1) никогда, 2) иногда, 3) почти каждый день, 4) постоянно.
Я заполнил анкету, практически везде выбрав третий или четвертый варианты.
– Эту анкету будешь заполнять в каждый приход, чтобы мы могли отслеживать твое состояние, – продолжал доктор Барни. – А сейчас мы обсудим один из твоих ответов, который меня особенно беспокоит.
– Да?
– Под пунктом «У вас возникает желание покончить жизнь самоубийством или причинить себе вред» ты отметил третий вариант: «почти каждый день».
– Ну да, только вред я себе причинять не хочу. Не собираюсь я себя резать или еще какой-то ерундой заниматься. Если я захочу это сделать, то просто сделаю.