Был у Вики сосед – дедок, который знал всё на свете. Очень, ну очень любознательный. Он и сообщил Вике то, что решило бы все проблемы и её, и Фомы.
– Такую болезнь, уж ты меня, миленькая, слушай, – говорил он, зазвав Вику в недра своей квартиры, – лечить надо один раз. Простым средством – а проходит на всю жизнь и больше уже никогда не привязывается. И печёнка здоровая, хоть водку, милая, вёдрами глуши…
Секрет его лечения был простой и предельно народный – нужно было проглотить вошь обыкновенную. Проглотить, понятное дело, не Вике, а тому, кто болеет.
– В воши такие полезные качества, что болезнь наповал валит, прямо сразу… – дед говорил так едко, что Вика полностью поверила.
Теперь две проблемы встали перед ней – где достать вошь, потому что сосед своего товара не имел и посоветовать ничего не мог. И вторая – вошь должна быть живая в момент её глотания: ей предстоит, выделив свои полезные качества, умереть внутри больного организма Фомы, иначе никакого эффекта не будет.
Как всё это устроить – Вика не знала. Оставалось только жаловаться подруге. Вика так и сделала.
Подругу звали Лариска. Уже по телефону общаясь с встревоженной Викой, она поняла, как можно всё устроить.
– Вика, собирайся, мы едем к Брысе! По дороге объясню, почему к ней… – заявила она, и уже через пятнадцать минут стояла у дверей Викиной квартиры.
Брыся была когда-то одноклассницей Лариски и Вики, а теперь работала медсестрой в детской больнице. Особой дружбы они с Брысей никогда не имели, но и откровенной не дружбы тоже.
– Я у Брыси была на работе один раз, но точно уже не помню, как её искать, – при всей своей худобе Лариска умела ходить очень быстро, да ещё и говорить много и тоже быстро, так что Вика едва-едва за ней поспевала, – но это ничего, найдём.
Перед Викой снова была больница, только детская. Приятного в ней тоже оказалось мало – хорошо только, что здание находилось почти в центре города, да и построено оно было в позапрошлом веке.
– У-гу-гу-гу! – моталось по коридорам с высокими потолками словно отсыревшее эхо.
И совсем это было не у-гу-гу-гу, эхо ещё и всё перевирало – это Лариска спрашивала у проходящей мимо медсестры:
– Скажите, а где тут терапевтическое отделение?
– Какое терапевтическое? – удивилась медсестра, словно впервые слышала это слово. – Кто вам нужен?
Услышав имя Брыси, она малость подумала, а потом снялась с места и, уже удаляясь, махнула рукой:
– Идите во вторую соматику.
Лариска хотела возмутиться невоспитанностью этой медсестры – что она, по-человечески, что ли, ответить не может, но на первой же двери оказалось написано, что там и есть вторая соматика.
Дети носились по коридору, который открылся сразу Вике и Лариске за дверью «вторая соматика», как угорелые. У них только что закончился тихий час и полдник. Как ледокол сквозь айсберги, пробиралась между ними Брыся в халате и замысловатом чепчике. Она хватала некоторых детей, встряхивала, громко ругалась, перекрикивая визги и верещание – Брыся, наверное, хорошо работала.
– Мы что, у них будем искать? – в ужасе спросила Вика у Лариски, пока Брыся узнавала их и подходила ближе, радостно всплескивая руками.
– Паразиты, а не дети. – втолкнув в одну из комнат мальчика, которому, чтобы не упасть из-за этого, пришлось ускориться, сказала Брыся и, весело улыбаясь, подошла к Лариске и Вике. – Какими судьбами, девчонки? Вот уж кого не ждала… Пойдёмте ко мне. Не балуйся, Казаков, я сказала, а то мигом у меня будешь в боксе сидеть. А маме твоей скажу, что у тебя карантин. Понял?
«В боксе сидеть – это страшное наказание, – подумала Вика, увидев, как борзый мальчонка сразу притих и тихонько встал к стеночке, – бедный Фома…»
– Заходите, тут у нас типа комнаты отдыха, – сказала Брыся и завела Вику с Лариской в крошечный закуток без окна. Дверь она оставила открытой и время от времени выглядывала в коридор.
Минут пять они говорили про жизнь, про то, кто чем занимается, кто и что знает о судьбах других одноклассников, а потом Вика сказала:
– Одним словом, нам нужна вша. Живая. Очень нужна, – и коротко объяснила, зачем.
– У вас тут ведь должны быть вшивые дети, помнишь, ты рассказывала? – заглянула Лариска прямо в лицо Брысе, и той ничего не оставалось, как кивнуть:
– Есть. То есть должны быть. Вернее, их не должно быть, но есть… – Вика подумала, что Брыся стесняется, а на самом деле она просто вспоминала что-то. – Погодите, я сейчас…
С этими словами она быстро вышла из комнаты и пропала где-то.
– Неужели это так просто? – удивилась Вика.
– Я ж тебе и говорю – сейчас на подносе принесёт, – Лариска всегда была уверена в успехе.
– Целый поднос, и всё вши, вши?
– Ага.
Но Брыся пришла с пустыми руками – она всего лишь ходила давать таблетки ребёнку.
– Дело в том, что вшивых-то, на самом деле, у нас полно бывает. – сказала она, когда вернулась.
– Маленькие беспризорники которые, или дети бомжей, да? – спросила Вика.
– Да нет, у нормальных, у домашних детей вошки. – спокойно ответила Брыся.
– А родители куда смотрят? – удивилась Лариска.
– Ну, получается, мимо вошек, – развела руками Брыся. – Вы что, такие родители бывают… Когда поступают к нам в больницу с ребёнком, мы их обязательно на педикулёз осматриваем – если ребёнок один ложится, то только ребёнка, а если с мамой – то и того, и другого. Вот они, эти мамы, так против, как будто мы их права человека нарушаем – скандалят, не даются, одна чуть ли не министру здравоохранения звонить собиралась.
– Ого.
– Да. Пришла, значит, она вот с такой причёской! – Брыся подняла руки и сомкнула их кольцом над головой. – Эдакая фуфочка… Вот именно у неё-то вошки и были. Как разгребла я эту причёску, гульку такую накладную, всё начёсано, лака море – а там вохи: видимо-невидимо! Друг на друге катаются! И у девочки её тоже гнидки нашла… Если вам интересно, конечно, – вдруг остановилась Брыся.
– Конечно, конечно, интересно! – с восторгом воскликнула Лариска, которой только дай послушать что-нибудь эдакое. Но только послушать, в крайнем случае посмотреть, но чтобы с ней что подобное – ни-ни, на это она не согласна.
– А ты нам когда, прямо сейчас наловишь? – до Фомы добираться было почти полтора часа, Вика спешила и волновалась. – Если можно, конечно.
– Ну, пойдёмте в бокс, есть там у меня пациент, как раз в обед поступил. Сидит там, как миленький, ждёт обрабатываться… Сейчас, только я порядок наведу и зайду за вами. Посидите. – С этими словами Брыся вышла – и тут же понёсся над детским гвалтом её командный голос.
– Вик, а может, мы не пойдём, пусть она одна наловит, а то вши на нас перепрыгнут? – Лариска неуверенно заёрзала и даже зачесалась.
– Хочешь – не ходи, а мне надо, – заявила Вика.
– Ну, идёмте! – тут же появилась Брыся и крутанула в воздухе ключами. – В боксы ходить, конечно, даже родителям нельзя, но врача уже нет, так что…
Лариска не хотела идти, совсем не хотела, она попросила у Брыси халат и шапочку, а Вика посмотрела на её причёску – три волосинки, и подумала, что заведись там вошки, изловить их проблем не будет. Но вслух ничего не сказала.
– Вообще мы всех, кто со вшами, домой заворачиваем – если несрочная операция, и они приехали не из области. – говорила Брыся и словно экскурсовод показывала Вике и Лариске даже на самые маломальские достопримечательности своей больницы. Подруг у Брыси, считай, и не было. – А тех уж, кто издалека приезжает, мы по всей строгости обрабатываем. Вот он, – Брыся открыла ключом дверь с тюремным окошком, – заходите. Сидит. Ну, сидишь, не скучаешь?
От окна отскочил мальчик лет восьми-девяти, в тапках и застиранной пижаме – и жадно уставился на руки Брыси, Вики и Лариски.
– На, я тебе редиску принесла, – с этими словами Брыся вытащила из кармана мокрый пакет с бледно-розовой редиской.
Мальчик схватился за пакет, влез в него обеими руками и начал быстро поедать редиску.
– А «спасибо» Пушкин будет говорить? Спа-си-бо. – Брыся попыталась выхватить у мальчика пакет, но он так вцепился в него своими тёмными-тёмными пальцами почти без ногтей, что было ясно – схваченного один раз этот мальчик уже не отдаст никогда. – Ладно, ну тебя, садись на стул и сиди тихо. На стул, я сказала. Знакомьтесь, девочки: Рафик Гусейнов, дикий человек. Привезён сегодня своим папаней из области, диагноза пока нет, так что будем тут его воспитывать и лечить. Видите, ногти какие? Это я их ему обстригла. Он сам не умеет и никогда не пробовал.
– А как же? – спросила Лариска, которая как встала у самой двери, так дальше и не пошла.
– А вот так же: пока сами отломятся. Честно. Ничего, мы из него человека сделаем. Да, Рафик?
Рафик промолчал, но Брыся продолжала:
– Он, кажется, даже зубной щёткой и туалетной бумагой пользоваться не умел. Щёткой зубной, а, Рафик, умеешь?
– Умеешь, – хрипло ответил Рафик и даже гордо передёрнул плечами.
– О, вот так. Это я его сегодня научила. Быстро схватывает.
– У тебя есть шанс выйти в люди, Рафик, – серьёзно сказала Вика, потому что Рафик уже насупился – он решил, что про него говорят что-то нехорошее.
– Есть, конечно. Когда он по-русски говорить научится, тогда вообще будет всё отлично. Хоть в университет поступай. Да, Рафик?
Слово «университет» напомнило Рафику слово «универсам», а в универсам обычно ходили за едой, поэтому Рафик вмиг оживился, чёрные глазёнки его бодро загорелись, он даже приоткрыл рот и завертел головой во все стороны, прямо как галчонок.
– Кушать хочет. Любит кушать. – пояснила Брыся.
Вика, чувствуя себя виноватой, порылась в своей сумке и достала разорванную пачку леденцов, хотела протянуть их маленькому Рафику, но Брыся опередила её:
– Не давай ничего. Пусть он сначала смирно посидит, пока я поищусь у него, а когда отпущу, тогда дай. Так, Рафик, садись ровненько. – с этими словами Брыся натянула резиновые перчатки и накинула на Рафика марлю, которую принесла с собой в бокс. – Сиди, не вертись. Будешь вертеться – конфеты не получишь. Понял?
Рафик уселся послушно. Лариска совсем прижалась к двери и только шею изо всех сил вытянула, чтобы смотреть на то, что Брыся делает. А Вика, заложив, правда, руки за спину, наклонилась прямо над Рафиковой головой и, не отрываясь, смотрела, как резиновые пальцы Брыси разгребают чернейшие и густейшие Рафиковы волосы.
– Ну зарос, не проберёшься. – сказала Брыся, раздирая спутанные кудри, отчего бедный Рафик заорал и схватился за Брысину руку.
– Нельзя! Не хватайся за меня! – закричала Брыся и, вырвав руки из Рафиковой шевелюры, попыталась успокоить дикого ребёнка, который начал сдирать с себя марлю. Рафику, видно, даже леденцов не так хотелось, как свободы.