Песчаный пляж был необъятным. Он тянулся вдоль побережья пролива из одного туманного конца в другой, растворяясь на оконечности мыса в золотистой дымке. Белый песок сверкал под ярким летним солнцем чистым серебром. Пляж был огражден скалами, которые далеко выдавались в пролив Па-де-Кале, – торчали из воды, как зубы огромного дракона, которого пронзил копьем святой Георгий Победоносец. Течения, достаточно сильные в Дуврском проливе, вблизи скалистых берегов ослабевали. Вода возле камней была гораздо прозрачней, нежели в других местах, здесь разрастались водоросли и обитало множество морской живности.
Эсташ Баскет, сын Бодуэна Баскета, многоуважаемого пэра Булони, со своим закадычным дружком Жоффруа де Люси собирали устриц. Они брели по песчаному берегу, на который сильный шторм выбросил много раковин. За пару часов корзина, которую носил на спине Жоффруа, изрядно потяжелела, и он простонал:
– Дружище, я изнемогаю от жары! Не пора ли нам отобедать? Отборных устриц в корзине хватит на четверых.
– Непременно! – охотно откликнулся Эсташ. – Согласен! Айда в тень! Порыбачим ближе к вечеру…
По годам он был младше Жоффруа на год, но в их маленькой компании Эсташ верховодил. В нем был очень силен бунтарский дух. Его дерзкие вспышки неповиновения следовали одна за другой, и благонравный отец уже не знал, что делать со своевольным пятнадцатилетним отпрыском.
Сеньор Бодуэн Баскет не без некоторых сомнений надумал пристроить Эсташа сначала на морскую службу, дабы тот освоил корабельное дело. Тем более, что так делали многие дворянские семейства графства. А как без этого в Ла-Манше? Ну а затем намеревался отправить его в славившийся своими школами Толедо, где сын должен был обучиться достойной для сына пэра и дворянина профессии. Какой именно, на семейном совете пока не определились. Но Эсташ точно знал, что никакие науки ему не нужны. Он буквально бредил морем.
В детстве Эсташ и Жоффруа соорудили плот и отправились в свободное плавание, – естественно, ничего не сообщив об этом родителям. Конечно же, мальчики не намеревались попасть на другой берег Па-де-Кале; просто они хотели поймать большого тунца – короля-рыбу, по понятиям булонских рыбаков (королевой считалась селедка). А тунец водился только на глубине, и достать его с берега, даже со скал, было невозможно. Но неожиданно разыгравшийся шторм начал сносить их в сторону коварных отмелей у побережья Англии, где погиб не один корабль.
Им здорово повезло в тот раз. Их подобрало небольшое, но очень быстроходное судно контрабандистов с треугольным косым – латинским – парусом. Такой парус был очень удобным для людей их профессии. Он позволял лавировать и неплохо ходить при боковых ветрах, что контрабандисты и оценили давным-давно.
Контрабандисты оказались людьми весьма сердобольными. Обычно люди их профессии опасаются брать на борт незнакомцев. Ведь уже случалось, что потерпевшими кораблекрушение притворялась береговая стража, которая так ловила контрабандистов с поличным – на «живца». Наверное, жалкие фигурки намокших мальцов не вызвали подозрений.
Став постарше, Эсташ повторил попытку. И опять вместе с Жоффруа. Они умыкнули лодку с парусом у местного рыбака и отправились покорять Дуврский пролив. Обошлось без штормов и иных приключений, юные авантюристы наловили много рыбы, но по возвращении домой их ждали большие неприятности.
Возмущенный рыбак, который уже не чаял увидеть свою лодку-кормилицу, пришел на суд к самому пэру Булони – сеньору Бодуэну Баскету. Пришлось старику раскошелиться, чтобы замять скандал с сыном, хотя дела в его поместьях шли неважно, и семья часто сидела без денег. Нужно сказать, что только благодаря успехам Эсташа в рыбной ловле семейство Баскетов (у Эсташа было еще два брата) не голодало…
Подростки расположились под скалистым козырьком, который давал превосходную тень. В каменистом обрыве природа создала небольшое углубление в виде пещерки, где у мальчиков находился тайник, а в нем железная оконная решетка из полуразваленной булонской капеллы, которую все собирались восстановить, да никак не получалось.
Богохульство, только не для Эсташа и Жоффруа. Нельзя сказать, что они были безбожниками, но святош недолюбливали и при случае высмеивали. Правда, втихомолку, между собой, – от греха подальше. На это у них ума хватало.
Решетка была прикрыта плавником и сухими водорослями (этого добра на пляжах побережья было полно), поэтому вскоре под скалами ярко и почти бездымно горел костер, а поверх него, на оконной решетке, аппетитно скворчали огромные раковины устриц – добытчики поднимали только самые крупные. Выбирать было из чего.
– А как тебе это? – не без торжества в голосе сказал Жоффруа, достав из сумки вместительный узкогорлый кувшин, плотно закрытый деревянной пробкой, которая была залита смолой.
– Это что, перри[1]? – с кислой миной спросил Эсташ.
– Обижаешь! Настоящее «бордо»! Выдержанное в отцовских подвалах восемь лет! Пришлось немного повалять дурака перед экономом, но он все же милостиво выделил мне это превосходное винцо, как я понял, из своих личных запасов. Старый лис хитрец еще тот.
– Превосходно! Обожаю это вино! А что касается эконома, то он прекрасно понимает, что скоро именно ты возглавишь семейство де Люси.
– Да, батюшка плох… Но видит Господь, мне совсем не хочется заниматься хозяйскими делами! Я в них дуб дубом. Сидеть днями в душном, пыльном кабинете, заваленном бумагами, и проверять отчеты управляющих поместьями… бр-р! Это ужасно! К тому же все они воруют и безбожно врут. А я не отец, который снисходителен к этим негодяям. И все им прощает. Неровен час, сорвусь, и полетит чья-нибудь башка на пол. Потащат меня к графу, на суд, а там, поди знай, как все обернется.
– И то правда, – согласился Эсташ. – Но у тебя есть братья. Они вполне могут управлять вашими поместьями.
– Есть. Как и у тебя. Но только у моих еще молоко на губах не обсохло. Наворотят таких дел… Все по миру пойдем. Их-то мне не жалко, а вот матушку и сестрицу…
– Да уж… Для тебя это весьма убедительный довод самому стать сеньором. Надеюсь, чаши ты не забыл?
– Да что ты! Можно, конечно, и из горлышка, но мы ведь дворяне… черт возьми! Неприлично.
Подростки расхохотались и принялись трапезничать, запивая восхитительно ароматное мясо печеных устриц красным кларетом с привкусом земляники…
Довольный отлично проведенным днем и немного навеселе, Эсташ шел по пыльной дороге, которая вела к загородному поместью семьи Баскетов. В одной руке он нес кукан, на который было нанизано несколько больших камбал и десяток морских петухов (их мясо считалось очень вкусным), а в другой – тяжелую сетку, в которой все еще трепыхались огромные креветки. Их любил отец, и Эсташ, несмотря на все разногласия, всегда старался угодить ему.
Особенно радовался Эсташ, что ему удалось наловить триглы – морских петухов. Эта рыба имела белое, плотное и жирное мясо, которое почти лишено костей, и его очень уважала матушка. Она говорила, что мясо триглы по вкусу похоже на нежную паровую курятину. Хотя Эсташу оно напоминало скумбрию, и он не был в особом восхищении от триглы.
Правда, из нее получалась вкусная уха, а уж марсельский суп буйабес был и вовсе выше всяческих похвал. Но о вкусах не спорят; главное, угодить матушке, пожалуй, единственному человеку из семьи Баскетов, который по-настоящему любил Эсташа и прощал ему все его проказы.
Встречные вилланы[2] кланялись сыну пэра – некоторые в пояс, а другие лишь изображали поклон и старались быстрее пройти мимо. Лицо Эсташа вдруг стало суровым и неприступным. И не потому, что он шибко гордился своим аристократическим происхождением и стоял гораздо выше на иерархической лестнице, нежели работники отцовских поместий. Отнюдь. В обхождении с простонародьем сын пэра был сам любезность. (Особенно с молодыми крестьянками.) Причина была в другом – Эсташ знал, какие разговоры ведутся за его спиной.
Он родился в пикардийском поместье отца, в двенадцати римских милях[3] от Булони. В ночь, когда Эсташ появился на свет, в проливе разыгрался страшный шторм, сопровождавшийся невиданной грозой.
Казалось, что толстые столбы синего пламени вырастают прямо из воды и достигают небес. Ураганный ветер срывал крыши крестьянских хижин, ломал и выворачивал с корнем деревья, утаскивал с берега лодки рыбаков в бушующие воды Па-де-Кале и отправлял их на дно или в щепки разбивал о камни. А под конец этой феерии ужасов молния ударила в капеллу главного города графства Булонь-сюр-Мер и подожгла ее, после чего она превратилась в кучу закопченных камней вперемешку с железными деталями.
Первый крик крохотного Эсташа совпал с грохотом, который потряс дом Баскетов до основания. Изрядно уставшая повитуха едва не уронила ребенка, но на помощь испуганной женщине подоспела старая служанка, которая впоследствии стала второй матерью старшего сына пэра. Роды были сложными, длительными, мать еле выжила после них, потому как Эсташ вышел чересчур крупным.
Но повитуху, весьма неглупую женщину, которую за глаза все называли ведьмой[4], так как она была еще и знахаркой, лечила крестьян травами и разными заговорами, потрясло не грозное природное явление, а родившийся мальчик. Его взгляд был чересчур смышленым для малыша, который только появился на свет, тельце новорожденного было не розовым, как обычно, а белым, крепким и упругим, и под левым сосцом находилось родимое пятно в виде осьминога.
Все бы ничего – булонские рыбаки, как велось издревле, отправляясь в море, брали с собой изображения с осьминогом, дабы получить от него защиту от дурного глаза и напастей, поджидающих отважных добытчиков в морских пучинах. Существовали предания, которые утверждали, что огромные осьминоги протягивали свои длинные щупальца на палубу судна, хватали не успевших спрятаться людей и утаскивали в мрачные глубины океана. Иногда большому спруту удавалось потопить целый корабль вместе с плывущей на нем командой. Мало того, некоторые рыбаки даже видели таких чудовищ. Поэтому изображения с осьминогом в первую голову должны были задобрить Кракена[5], короля подводного мира; он был размером с небольшой остров. Но главная проблема заключалась в том, что родимые пятна считались метками дьявола. И повитуха должна была сообщить священнику о необычном родимом пятне на теле первенца пэра. А уж там как решит церковный синклит.
Бодуэн Баскет, напуганный таким поворотом дела, – его первая жена умерла на сносях, и второй раз он женился уже изрядно в годах, – решил вопрос с повитухой в привычной ему манере. Он отсыпал ей приличное количество серебряных монет за молчание. Женщина просто не могла отказаться от денег; для нее сотня денье[6] была целым состоянием; пэр не поскупился, хотя и был не шибко богатым.
Но кому хочется, чтобы столь долгожданный ребенок попал в поле зрения святош. Это было чревато преследованиями со стороны Церкви до конца его жизни.
По настоянию императора Священной Римской империи Фридриха Барбароссы была разработана целая система розыска и выявления религиозных преступлений. Епископы, прибывавшие на новое место, подбирали людей из своей паствы, которые должны были открывать новому иерарху все преступления и злодеяния в этой местности, требовавшие церковного суда. В том числе они должны были доносить, кто из прихожан носит на теле «метки дьявола». Для этой процедуры был разработан опросный лист, в который в качестве доносителей попали лекари и повитухи.
Так вот, на следующий день после рождения Эсташа повитуха вдруг слегла в постель с неизвестной болезнью. Сильный жар туманил ей сознание и никакие ее снадобья – а они были очень сильными – не смогли спасти женщину от смерти. Скоропостижная кончина ведьмы поразила жителей Булонь-сюр-Мер и его окрестностей. Пошла молва, что это неспроста, что в смерти женщины как-то замешан новорожденный сын пэра.
Повитуха была небогатой, но когда ее хоронили, то обнаружили в узелке целое состояние – сотню серебряных денье. Постепенно странные обстоятельства кончины повитухи обросли слухами, домыслами, и в конечном итоге простодушные и обделенные большим умом вилланы и горожане Булони решили, что во всем виноват Эсташ.
Почему виноват, никто не знал, даже догадок на этот счет не строили, однако худая молва прилипла к нему с младенчества. А уж когда он подрос, начал шкодничать и устраивать разные каверзы, то все и вовсе утвердились в этом мнении.
Будь на его месте кто-то другой, не миновать бы ему допросов с пристрастием в епископском подвале за его проделки, которые нередко были несомненным святотатством. Но дворянин, сын пэра Болони, был даже для святых отцов недосягаем. Впрочем, никто и не стремился обвинить в чем-то отпрыска сеньора Бодуэна Баскета. Сам епископ находился с пэром в дружеских отношениях. А Эсташ своей резвостью и светлым умом ему даже нравился…
Оказавшись в поместье, первым делом Эсташ отправился на поварню. Она находилась за домом – в пристройке. Там среди котлов-мисок-поварешек священнодействовал Жак Бретонец, повар Божьей милостью. Он мог буквально из ничего состряпать превосходный обед или ужин.
Аппетитные запахи поварни разбудили у Эсташа зверский аппетит. Ведь устрицы уже давно переварились в желудке и даже успели его покинуть, поэтому живот подростка прилип к спине и настоятельно требовал наполнения.
– Ах, мсье, какая прелесть! – радостно воскликнул Жак, когда Эсташ выложил свой улов на кухонный стол. – Завтра у нас будет превосходный обед! Суп, поджарка… М-м… Пальчики оближете!
Жак Бретонец был еще тем живчиком; иногда казалось, что он находится в двух местах одновременно. Круглолицый, розовощекий, хорошо упитанный, он катался по поварне, словно колобок, притом с невообразимой для нормального человека скоростью.
– До завтра еще дожить нужно, – резонно заметил подросток. – А я хочу поесть сейчас. Очень хочу, Жак. Я голоден, как сам Кракен!
– Ваша милость, подождите до ужина! Уже недолго осталось. За семейным столом…
– К дьяволу семейный стол! Тащи мне, что уже готово. А за столом я обязательно посижу. Не хочу огорчать матушку.
– Это верно. Сеньора Маргрит вас любит, даже боготворит, и не стоит ее обижать. Что ж, коли вам, мсье Эсташ, захотелось чего-нибудь откушать, перебить голод, у меня для вас есть холодный «потжевлеш» из крольчатины в маринаде.
– А, давай «потжевлеш»! – махнул рукой Эситаш и вскоре уминал за обе щеки любимое блюдо фламандских крестьян.
– Ну как? – спросил Жак спустя некоторое время.
– Потрясающе! Ты маг и кухонный чародей! Ничего более вкусного я еще не едал. Как ты это готовишь?
– Да, в общем, просто. Беру мясо (можно любое), чеснок, морковь, чабрец, сельдерей, ягоды можжевельника, лавровый лист и пиво. Крольчатину режу на небольшие куски, затем мелко крошу сельдерей и чеснок, готовлю маринад, в который входят чеснок, пиво, чабрец, сельдерей, лавровый лист и ягоды можжевельника. Затем кладу мясо в горшок и заливаю его маринадом. В таком виде оно находилось сутки, после чего я переложил его в большую керамическую миску, залил мясо маринадом, уложил сверху кружочки нарезанной моркови и, плотно накрыв крышкой, поставил в хорошо разогретую печь. Крольчатина томилась со вчерашнего утра и до обеда. Достав мясо, я хорошенько остудил его и отнес в погреб. Вот и все. Ничего сложного. И теперь вы, сеньор, откушиваете его с огромным удовольствием.
– Не то слово! Я на верху блаженства! Особенно хороша подливка, которая превратилась в ароматное желе.
– В этом-то вся соль… Хе-хе… – довольно хохотнул Жак.
Он симпатизировал Эсташу. Хотя бы потому, что тот всегда был с ним вежлив и временами становился настоящим кормильцем семье, когда с деньгами у сеньора Бодуэна Баскета становилось туго. Это случалось нечасто, но все равно было неприятно. Хотя бы потому, что сам Жак любил хорошо поесть…
До ужина было еще много времени. Сеньор Бодуэн Баскет ужинал поздно, как было заведено в семье издавна (с той поры как его дед получил рыцарские шпоры), при свечах и зажженном камине. Эсташ отправился на поиски Большого Готье, нанятого пэром Булони для своих мальчиков в качестве учителя воинских искусств.
Большой Готье немало повоевал, когда началось восстание англо-нормандской знати против английского короля Генриха II Плантагенета в 1173–1174 годах, которое возглавили трое его сыновей и жена, Алиенора Аквитанская. Восстание было поддержано королями Франции и Шотландии, а также графами Фландрии и Булони.
В 1170 году король Генрих серьезно заболел. Полагая, что его дни сочтены, он составил завещание о разделе своих владений между четырьмя сыновьями.
Королем Генрих Плантагенет назначил старшего, Генриха, который должен был также унаследовать отцовские владения во Франции (Нормандию, Анжу, Мэн и Турень). Следующий сын, Ричард Плантагенет, получал наследные владения матери – Аквитанию и Гасконь. Третий, Джеффри, получал Бретань – наследство своей жены, Констанции Бретонской. Только младший из сыновей, Джон (Иоанн) оказался обделен; он не получил никаких владений, хотя ему было обещано графство Мортен.
Генрих Младший, получивший позже прозвище «Молодой Король», был миропомазан и провозглашен королем. Желая обеспечить безболезненный переход короны сыну, Генрих II заставил всех баронов королевства, включая короля Шотландии Вильгельма I и его брата Давида Хантингдонского принести клятву верности Генриху Молодому, в результате чего тот стал королем Англии, признанным знатью.
Однако Генрих II выздоровел. Хотя Молодой Король был коронован, Джеффри после смерти Конана Бретонского в 1171 году был признан герцогом Бретани, а Ричард 11 июля 1172 года – герцогом Аквитании, старый король считал все эти церемонии лишь символическими. Он намеревался продолжать лично управлять своими владениями и делиться властью с сыновьями не желал.
Подобное положение не устраивало Генриха Молодого. В итоге против Генриха Старого началось восстание сыновей, душой которого была королева Алиенора.
Большой Готье подался в наемники к Генриху II. Король платил щедро. Но и воевать пришлось на полную катушку, притом против своих, французов. (Что потом он долго скрывал.) Наверное, Большой Готье родился от ведьмы, потому что у него, как и у Эсташа, в районе поясницы находилось большое родимое пятно. И похоже, этот нечистый знак спас ему жизнь. Несколько небольших ранений были не в счет.
Большой Готье в конечном итоге открестился от наемничества, благополучно пропил-прогулял все, что скопил своим ратным трудом, а так как был не женат, то поступил на службу к пэру Булони, благо его халупа находилась неподалеку от Булонь-сюр-Мер, в выморочной деревеньке, которую обезлюдили постоянные войны.
Учитель фехтования, как обычно, был слегка навеселе. Впрочем, это обстоятельство не сказывалось на его работе. Он отменно знал свое дело и гонял юного Баскета до седьмого пота, невзирая ни на какие жалобы.
«Терпите, мсье, – говорил Готье. – В настоящем бою вы мне спасибо скажете за то, что ваша выносливость находится на должной высоте. Там никто не станет предлагать вам немного отдохнуть, чтобы продолжить сражение. Рви жилы, дыши, словно загнанный конь, потей как в объятиях любимой женщины, – до седьмого пота – но дерись до последнего. Иначе все, каюк. А с того света еще никто не вернулся».
Женщин Большой Готье упоминал часто. Это был его конек. Несмотря на то, что Готье считался ветераном, – ему недавно стукнуло двадцать семь лет – он пользовался большим успехом у деревенских девушек и служанок дома Баскетов. В его постели перебывали многие – как юные прелестницы, так и замужние женщины.
Готье был рослым широкоплечим малым со строго очерченным, «медальным» лицом и хорошо подвешенным языком. Он мог уболтать любую девицу. Впрочем, они и сами слетались к нему, как пчелы на мед.
Некоторые мужья знали о проделках своих жен, но даже самые отчаянные ревнивцы боялись иметь дело с Большим Готье. Он был здоров, как бык, и мог сломать любого.
– Жду вас с самого утра! – заявил Готье. – К барьеру, мсье, к барьеру! Сегодня я преподам вам урок обращения с кулачным щитом – баклером[7]. Я уже все подготовил, вот ваш учебный меч – и к делу, мсье, к делу!
Этот меч был гораздо тяжелее баселарда[8], подаренного Эсташу отцом на пятнадцатилетие. Так решил Большой Готье.
«Когда придет время драться по-настоящему, баселард покажется вам легким прутиком, – сказал он, вручая Эсташу затупленную болванку без острия, выкованную местным кузнецом из простого железа, которая лишь отдаленно напоминала меч. – А еще мы утяжелим доспех. Я заказал пояс с карманами, куда положим свинцовые пластины. Это еще добавит вам выносливости».
Бедный Эсташ изнемогал под тяжелым грузом, тем не менее от природы упрямый, сражался, словно одержимый, нередко кусая губы до крови, потому как временами было просто невмоготу махать тяжеленным учебным мечом, который казался ему гирей. А Большой Готье гонял его безбожно, лишь посмеиваясь над красным, как вареный рак, юнцом.
Временами Эсташ начинал его ненавидеть, но, приняв омовение после учебного боя и чувствуя приятную легкость во всем теле, благодушно прощал своему наставнику его чрезмерное усердие.
Результаты стараний Большого Готье были налицо. Эсташ легко побеждал Жоффруа, хотя раньше сын потомственного рыцаря Гийома де Люси был на голову выше него. Ведь другу дали в руки легкий учебный меч, едва тот встал на ноги.
А у сеньора Гийома особо не забалуешь, он учил Жоффруа всем рыцарским премудростям с младых ногтей. Притом так ретиво, что бедный мальчик готов был волком завыть, ведь занятия начинались с раннего утра и часто длились до вечера без выходных, а иногда и по праздникам.
Жоффруа блаженствовал только последний год; теперь у него появилась уйма времени. Правда, не от хорошей жизни. Сеньор Гийом слег и лекарь по секрету шепнул Жоффруа, что дни отца сочтены.
Нанять учителя фехтования не было никакой возможности – семья де Люси была в таком же состоянии, как и семья Баскетов. Фамильные поместья едва сводили концы с концами, и поправить дела не смог даже новый управляющий-валлонец, нанятый сеньором Гийомом незадолго до его болезни.
– Ну что, начали? – спросил Большой Готье, привычно помахивая такой же болванкой, как и та, что была в руках Эсташа.
Подросток невольно поморщился, вспомнив, с какой силой может молотить по щиту его наставник. Так это по большому, достаточно крепкому. Эсташ покосился на крохотный баклер в своей левой руке и лишь горестно вздохнул; да уж, сегодня ему придется точно не сладко.
– Баклер нынче входит в моду, – начал свою «лекцию» Готье. – Как по мне, так он в бою бесполезен. Лучше вооружиться мен-гошем[9], ежели щит превратился в хлам. Но в поединке чести, один на один, баклер может быть незаменим. С ним легко обращаться, а удары он держит не хуже большого щита. Итальянские дворяне не мыслят себе жизнь без баклера; это нужно учесть, ведь нарваться на горячего сеньора проще простого. Любой из них, не думая, сразу хватается за меч. Учтите это, мсье. Щиты они носят всегда с собой, на ремне или на крюке у пояса.
Эсташ кротко кивнул головой, поправил шлем-капеллину[10], и занятия начались…