Если я исчезну - читать онлайн

Эпизод № 13: Вне зоны доступа

В тот день твоя мать отправляет меня в летний домик, где я должна вымыть панорамные окна от пола до потолка. Сделать это нужно очень тщательно: сначала я осторожно, с помощью ножа для масла вынимаю все сетки (специальные язычки-крепления на них все сломаны), затем аккуратно выталкиваю стекла и в конце вынимаю пластиковые направляющие. Пылесос, который дала мне твоя мать, бесполезен: здесь тоже нет электричества, так что мне приходится выметать засохших солдатиков из оконных рам зубной щеткой. Задумавшись, я иногда дергаю рукой, и тогда жучки отлетают мне в лицо.

Несмотря на это, такое времяпрепровождение кажется мне странно умиротворяющим. Я никогда раньше толком не работала руками, поэтому физический труд доставляет мне удовольствие. Опускающийся за окнами закат поджигает своими лучами все лобби. Есть что-то магическое в том, что я здесь, в этой глухомани, почти совсем одна и никто меня не слышит, не видит и не осуждает.

Я вспоминаю свою прошедшую жизнь так, словно это был сериал, который я просмотрела залпом. Сериал, главная героиня которого притягивала и забавляла меня, не зная, что она находится в телевизоре, не зная, что она может сбежать и увидеть себя со стороны. Будет ли кто-нибудь думать обо мне? Будет ли кто-нибудь скучать по мне? Нет. Я была не более чем шумом на фоне. Теперь же я сменила частоту, но, возможно, однажды кто-нибудь подключится ко мне.

Я чувствую необъяснимое волнение, представив, как нахожу тебя. В этом видении я вытаскиваю тебя из подземного бункера, куда тебя запихнули, чтобы ты исчезла. Из того бункера, куда хотят запихнуть и меня. Ты щуришься от яркого света, поднимаясь с земли. Твое лицо грязное, а волосы спутаны, но ты улыбаешься. Ты улыбаешься, потому что я спасла нас.

Я подскакиваю от неожиданности, когда твоя мать с коробкой еды задом протискивается в дверь:

– На сегодня все. Можешь закончить завтра. – Она опускает коробку на стол. – Этого должно хватить до возвращения Эмметта. Он вернется завтра.

Она собирается уходить.

– Мне нужно связаться с родными. Сообщить, где я. Здесь есть Wi-Fi?

Она морщит нос:

– Мы его не включаем, пока не приедут гости.

Интересно, думаю я, как ты транслировала свой подкаст без Wi-Fi. Возможно, ты ездила в город? Или работала откуда-то из другого места?

– Когда приедут гости?

– Через шесть недель.

– Ого.

– Вон там, в кухне, есть стационарный телефон. – Она указывает в дальний конец домика, в сторону подсобного окна в кухне. – Можешь позвонить оттуда.

Как только я слышу рев двигателя ее квадроцикла, то тороплюсь к телефону. И, уже сняв трубку, я понимаю, что звонить мне некому. Последнее время со своими друзьями я виделась урывками. С удивлением я осознаю, что не видела свою лучшую подругу почти год, остальных – больше двух лет. Как же так получилось? Я много смотрела ютуб и много слушала твой подкаст.

Я все же снимаю трубку. Единственный номер, который я помню, это номер моего бывшего мужа. Я не хочу ему звонить, но кто-то должен знать, что я здесь. В эпизодах подкаста «Она рассказала убийство» ты советовала мне оставить необходимую информацию человеку, которому я могу доверять (другу или члену семьи), на случай если я исчезну. Ты называла это – набор УПС: Убийство, Пропажа, Сговор. В этот набор может входить все что угодно, что может помочь в случае исчезновения: детальное физиологическое описание со всеми особыми приметами, полная история болезни или список людей, с которыми можно связаться. Людей, которые знали тебя, которые заботились о тебе, которые могут знать, где ты. Именно это я и планирую искать в первую очередь. Искать здесь, где нахожусь сейчас и где нет тебя. У меня нет близкого человека или друга, которому можно оставить УПС, но мне нужно сообщить хоть кому-то, пусть даже ему, что я здесь.

– Алло? – Звук его голоса звучит для меня неожиданно, несмотря на то что это я ему позвонила. – Алло? – повторяет он, когда я не отвечаю. Наверное, думает, что ему сейчас снова что-то будут втюхивать, а он сможет отыграться на продавце.

– Это Сера.

– Опа. Какого черта? Не думал, что ты снова позвонишь, – говорит он так, словно я была девушкой на одну ночь, с которой все пошло не туда. Хотя, возможно, так оно и было.

Я растеряна и не знаю, как начать разговор. Первый порыв – начать с «Я просто звоню тебе на тот случай, если со мной случится что-то плохое», но, думаю, это прозвучит безумно, так что я говорю:

– Просто звоню узнать, как дела, как жизнь.

– А-а-а, ага, отлично, Лос-Анджелес, все дела. Дом хороший.

– Здорово.

– А у тебя как дела?

– Я нашла работу.

– Работу? Кто же тебя взял?

Вот спасибо.

– Работа на гостевом ранчо, с лошадьми и уборкой.

– Я тебя почти не слышу. Ты шепчешь, что ли?

– Работа, говорю, с лошадьми.

– О. Не знал, что ты ездишь верхом.

Он совсем меня не знал.

– Место находится недалеко от Хеппи-Кэмпа, в Северной Каролине. Называется «Ранчо Фаунтен-Крик». – Я хочу, чтобы он запомнил названия, но не хочу, чтобы понял это. – Пока не видела ни фонтана, ни ручья[23].

– Ха-ха, а смешно.

Он резок и груб – настоящий лосанджелесец. И мне кажется, что все время, что мы были вместе, я просто играла какую-то роль. Играла так самоотверженно, что теперь не осталось ничего. Я теперь оболочка женщины, которая работает с лошадьми и моет окна, словно психически нездоровый человек между нервными обострениями. И, наверное, мне стоит рассказать бывшему мужу, что я приехала ради тебя, в поисках тебя, что я не сошла с ума и у меня не сдали нервы – я героиня историй без героя. Я защитница всех забытых людей. Я на передовой в некоем роде.

Вместо этого я говорю:

– Ага, такой вот нежданчик.

Это было его любимое слово, но не думаю, что люди еще используют его.

Он фыркает.

– Прости. Просто это так странно. Насколько я помню, ты даже не могла приготовить себе ужин, а теперь вдруг поехала по побережью на север и нашла работу на ранчо? Без обид, но все это смахивает на один из тех чокнутых подкастов, от которых у тебя крышу сносит. Ну типа, я вот думаю, не похитили ли тебя или ты рехнулась вкрай и сбежала?

– Это и есть один из тех подкастов.

– Эм. О’кей.

Я говорю вполголоса, торопливо. Звука квадроцикла твоей матери не слышно, поэтому я думаю (или даже знаю), что вокруг никого нет, но не чувствую этого. Из-за какой-то особенности рельефа местности все здесь ощущается рядом, каждый звук отдается эхом, каждый блик света преломляется. Я пытаюсь сдерживаться, но не могу и в нервном экстазе выплескиваю все:

– Я черт знает где. Городок когда-то назывался Отмель Убийств, и он… Телефон здесь не ловит в радиусе двух с половиной часов. Полиции тоже нет. Доехать сюда можно только по извилистому серпантину, который вьется по горному склону вдоль реки, большой реки, реки Кламат, а она бежит так быстро, что тела выбрасывает на берег только после того, как их вынесет в океан.

Длинная пауза.

– Какого хера, Сера?

– Здесь потрясающе. Реально, я никогда не видела ничего подобного.

– Звучит опасно. – Пауза. – Особенно для тебя.

Тон его голоса изменился, стал мягче, и теперь я вспоминаю, почему мы не были просто сексом на одну ночь, который зашел слишком далеко.

Он не любит меня (не хочет любить меня), но я ему не безразлична, поэтому я говорю:

– Это работа. У меня есть работа. Это ведь хорошо.

Я не спрашиваю его, есть ли у меня выбор. Не говорю ему, что, прозанимавшись здесь твоими поисками всего ничего, я уже чувствую себя более живой, более нужной, чем когда бы то ни было с ним. Когда я теряла себя. Я вообще не говорю ему о тебе. Мне понятно, что это будет уже слишком. Ведь вполне возможно, что я добровольно иду на место преступления, и набор УПК может быть очень кстати.

– Знаешь, когда люди говорят, что изменят свою жизнь, это не значит, что все изменится в одночасье.

Мне хочется сказать ему, что он не понимает. Что это мое предназначение. Ты бы поняла, но он не сможет. Теперь мне понятно, что весь прошлый год, все то время, когда я не могла выйти из дому и проводила время, лежа в кровати и слушая тебя, – все это было лишь подготовкой. Ты подготавливала меня, и все то время, когда я думала, что пропала, оказалось очень важным, не прошло впустую. Потому что теперь я здесь, и все складывается одно к одному идеально, как во сне; как в тех снах, которые снились мне, когда я засыпала под твой подкаст. Это «Убийство, Пропажа, Сговор», а я – героиня. Я иду по следу, и я найду тебя. Я докажу своему бывшему и всем остальным, что я не пустое место, что все то время, когда я казалась никем, было лишь подготовкой к Этому.

Я сдерживаю те эмоции, которые переполняют меня, и ничего не говорю ему. Пока я ему ничего не скажу. Он недостаточно мне доверяет. Он решит, что я сошла с ума, что стала сбрендившей старухой, которая взвалила на себя непосильную ношу, так что я беру себя в руки и сосредотачиваюсь на деталях:

– Я ездила на лошади сегодня. А теперь мою окна. Я делаю хоть что-то, и это хорошо.

Пауза затягивается и порождает другие. Я вижу их все, выстроившиеся в ряд. Он вздыхает:

– Что ж. Ты могла бы помыть наши окна.

Не знаю почему, но меня это задевает. Я выбрала себе эгоиста, полюбила его и попросила не быть эгоистом. Даже сейчас я хочу, чтобы он помог мне, чтобы думал обо мне, чтобы понял, каково это – быть женщиной в мире мужчин.

– Я перезвоню через неделю, – говорю я. – А если нет…

Я хочу намекнуть, что это будет значить, что что-то случилось. И в таком случае ему стоит позвонить в полицию. Но это выглядит как манипуляция. Будто я нарочно держу себя в заложницах, чтобы заставить его беспокоиться. Я понимаю, что позвонила не тому человеку. Так что я просто говорю:

– Я на ранчо в Фаунтен-Крик, недалеко от Хеппи-Кэмпа.

И надеюсь, что он запомнит это. Если я исчезну.

Мои родители не отличаются особой требовательностью – они никуда особо не звонят. Они вообще из той категории людей, с которыми ничего и никогда не происходит. Мир может пылать, бомбы могут взрываться, и даже если появятся четыре всадника Апокалипсиса – мои родители ничуть этим не обеспокоятся. Мой отец будет продолжать смотреть традиционный семейный кабельный телеканал «Холлмарк», а мама не сможет оторваться от еженедельного судебного реалити-шоу «Дэйтлайн». Я заканчиваю разговор с ними и кладу трубку, в который раз задаваясь вопросом: что за глубокая внутренняя червоточина делает людей настолько скучными и посредственными?

Не испытывая желания возвращаться к себе, я какое-то время исследую домик, из которого звонила, но не рискую продолжать поиски среди бела дня. Быть может, будет лучше, если я подожду до захода солнца. Нас окружают горы, поэтому темнеть здесь начнет рано. Еще каких-то двадцать минут – и я пойду на поиски твоего дома в кромешной темноте.

В лобби висит книжная полка, и я ищу на ней что-нибудь почитать: там стоят книги по верховой езде, много книг о рыбалке и топографии, а еще четыре копии «Милостивой государыни». Взяв одну из копий, я кладу ее в свою коробку с едой и выхожу.

Перед тем как идти к себе, я обхожу домик вокруг. Нахожу старую сувенирную лавку; вдоль ее стен висят футболки и пайты с эмблемой Фаунтен-Крик, все засиженные мухами. Поодаль виднеется небольшая теплица, светящаяся мертвенным светом.

Оставив свою коробку на крыльце домика, я направляюсь к теплице. Открываю дверь, и меня обдает воздухом настолько горячим, что он обжигает глаза. Когда за моей спиной захлопывается дверь, я понимаю, что это не воздух. Это запах, доносящийся с полок. Они под завязку забиты бутылками толстого стекла, в которых разлито странное зелье. Бутылки расставлены аккуратно. На них нет этикеток, а в некоторых из них просвечивают листья папоротника и какие-то цветы. В одной из бутылок я замечаю рыбью кость. У меня начинает щипать глаза и щекотать в носу. Во рту появляется привкус земли.

Я хватаюсь за дверную ручку, но дверь заедает и издает странный всасывающий звук, будто она герметически запечатана. Сердцу становится тесно в груди, плечи напрягаются. Я упираюсь пятками и изо всех сил дергаю. Стеклянная дверь распахивается, а я отлетаю и натыкаюсь на полку, которая отзывается стройным звоном бутылок.

Выскочив на улицу, я пытаюсь унять дрожь. Беру свою коробку. Но во рту у меня все еще стоит привкус земли. Глаза мои все еще слезятся.

Я иду обратно к своему домику и пытаюсь проморгаться в целительной темноте. Найдя внутри старый, практически лысый веник, я пытаюсь прибраться у себя в комнате, но только поднимаю пыль и раскидываю крысиный помет из-под мебели, из-за чего глаза снова воспаляются.

Я решаю ограничиться уборкой небольшого участка вокруг кровати. Затем иду к стенному шкафу и с верхней полки достаю еще одно одеяло. Оно соскальзывает на пол, и из складок выпадает книжка. Тоненькая книжечка в кремовой обложке. Я вздрагиваю от неожиданности. Нервы мои на пределе.

Я поднимаю книгу и одеяло с пола и приношу их в расчищенный круг у кровати. Обложка книги хрустит, когда я открываю ее. Внутри на обложке нацарапано имя «Лиззи» и год «2007». Удивившись, что этот дневник до сих пор сохранился, я погружаюсь в чтение.

Первые несколько абзацев наверняка написаны рукой Лиззи – одинаковыми романтичными каракулями. Сначала речь идет о красоте ранчо, об ощущении свободы, об уединенности. А потом начинается новый абзац.

А потом – подробности домашней жизни Лиззи, описание ее ссоры с отчимом, пересказ звонка от бывшего. Через три страницы Лиззи пропадает, и другая рука, на этот раз анонимная, подхватывает, словно ведя беседу с Лиззи:

Эта девушка ведет записи четыре страницы – а затем ее сменяет новенькая.

Блокнот превращается в книгу жалоб на твою мать, где перечисляются все ее нечестивые поступки. Никаких имен, кроме Лиззи, нет, впрочем, как и дат. Описания выходят далеко за пределы обычных отношений «начальник-подчиненный». Пишущие жалуются на график работы, на нехватку перерывов, на изоляцию, на тяжелый труд, на то, сколько раз в день люди плачут из-за нее, и на ощущение, что она постоянно наблюдает. Это ощущение, похоже, разделяли все.

Я читаю все до последнего слова. Закрыв наконец блокнот, я вспоминаю, как твоя мать говорила мне, что мысли здесь могут быть заразны. Я, например, уже начинаю думать, что мне твоя мать не нравится.

Я засовываю блокнот под матрас, сажусь на край кровати и, не отводя глаз, смотрю в окно, на солнце, опускающееся на горы. Где-то ржет лошадь.

Когда достаточно темнеет, я поднимаюсь. Я точно знаю, куда мне нужно. У тебя я научилась разгадывать тайны и поэтому точно знаю, куда идти. Туда, куда твоя мать мне идти запретила.

Я выхожу на ту же тропинку, опоясывающую ранчо, где утром нашла кота. Его тело убрали, оставив след, как от выжженной земли. Я обхожу это место. Тропа резкими изгибами спускается вниз по склону, врезаясь глубоко в гору.

Внизу гряды тропу преграждают сложенные в аккуратные штабеля бревна. Я на секунду замедляю шаг, но затем перелезаю через них по крутому склону, стараясь не угодить в ядовитый плющ. Я расчесываю до крови ладони, под ногтями собирается грязь, и я оказываюсь по другую сторону внезапной преграды. Быстрым шагом я иду вдоль ручья, который шумит не так сильно, как река Кламат, но более громко, пузырясь и сердито разбиваясь о камни. В долине растут доисторические папоротники, их зеленые силуэты чернеют в темноте. Тропа упирается в широкий пожарный проезд, ведущий в горы. Я оглядываюсь по сторонам, прежде чем ступить на эту дорогу, а затем замираю в изумлении.

Вдалеке, у съезда с дороги, как круглые белые шары горят автомобильные фары. Я провожаю их взглядом, пока машина задним ходом выезжает на основную трассу, удаляясь от меня все дальше и дальше. Мое сердце колотится в груди. Похоже, машина стояла там в ожидании меня. Я слышу, как двигатель взревел, как будто кто-то резко дал по газам. На мгновение мне кажется, что этот звук оглушил меня, а затем он пропадает так внезапно, будто машина растворилась в воздухе. Я моргаю. Машина, должно быть, повернула, и звук просто исчез за поворотом, но это было похоже на магию. На тайну, которую предстоит раскрыть.

За рулем мог быть кто угодно, напоминаю я себе. Кто-то мог остановиться в долгой дороге или в поисках укромного места. Не все дороги ведут к тебе, но, посмотрев вперед, я думаю: но эта – однозначно.

Я ускоряю шаг, спотыкаясь на неровной земле. И останавливаюсь, когда вижу, что на земле лежит резинка для волос, по своим очертаниям напоминающая раскрытый в крике рот. Я поднимаю ее и представляю, как было бы здорово, если бы я могла отдать ее на экспертизу и найти следы твоей ДНК. Но оставшиеся на резинке волосы длинные и светлые, сверкающие в лунном свете, так что я понимаю: резинка – не твоя.

Я иду вдоль ручья, в честь которого, видимо, ранчо и назвали «Фаунтен-Крик». Дорога делает поворот. От волнения мое сердце начинает биться медленнее. В темноте я вижу его. Он возвышается над землей, и во мраке цвет его кажется зеленоватым, но я все равно вижу его желтым. Это твой желтый дом. Такой, каким я и надеялась его найти.

Как дети в сказках, я не медлю ни секунды, а со всех ног бегу к дому, взбегаю на крыльцо и стучу в дверь. И жду. В доме темно. Свет не горит нигде.

«Эй, есть кто живой?» Я боюсь звать тебя по имени, боюсь, что кто-нибудь другой меня услышит. «Откройте!» Я барабаню в дверь. Не дождавшись ответа, я пробую открыть дверь. «Мы тут не запираемся», вспоминаю я слова твоей матери. «Нет смысла». Твоя дверь заперта.

Я стою под навесом и страдальчески смотрю вверх. Я делаю несколько шагов в сторону, чтобы заглянуть в окно. Мое сердце готово выскочить из груди: я понимаю, что вполне могу увидеть там твое тело. Мысленно готовлюсь увидеть твой скелет: холодную гладкую кость голени, кость бедра. Готовлюсь найти твой череп, который ждет с приоткрытым ртом, чтобы рассказать мне твою историю, и история эта «Убийство, Пропажа, Сговор».

А затем я слышу ее дыхание у себя за спиной. Она шла по моим следам. Я резко поворачиваюсь и вижу, как твоя мать злобно глядит на меня из темноты.