Если враг не сдается - читать онлайн

1

– …ему было не больше пятнадцати, может, четырнадцать, – они, подонки чеченские, рано взрослеют. Его уже было не перевоспитать – не осталось такой среды. Я попросил его поднять бутылку с водой. Когда он нагнулся, я выстрелил ему в затылок: не из жалости к этому уроду – с такими давно все понятно, надо только кончать. Мне человека убить, как два пальца… Ничего не чувствую. Бах! Мозги по всему подвалу. Чеченцы – сволочная нация, уроды, которые испокон веков жили грабежами и убийствами, – это у них в крови. Воюет сейчас тупорылая чеченская молодежь, которая выросла между двумя войнами. Если вывести войска, боевики, собравшись, передавят несогласных как вшей. И не только в Чечне, а в любом российском городе, в любой воинской части, где служат эти уроды.

И еще о чувствах. Сейчас говорю за себя, но большинство офицеров не чувствуют себя гражданами своей страны: России не существует. Они воюют за малую часть российского народа. А для них, офицеров, эта малая часть – солдаты. Россия пинками гонит их на горные чеченские пастбища – не бросать же их.

У моей разведывательно-диверсионной группы свой горный район в Чечне, своя задача: поиск и уничтожение боевиков без суда и следствия. Мне уже месяца три никто в плен не сдавался. Последний раз – четверо «чехов». И то потому, что мы с ребятами крепко обложили их. Другого выхода у них не было. Они вышли с поднятыми руками. Мои парни поставили их на колени и разрешили помолиться. Что дальше? Мы подарили им легкую смерть.

– Это вы похищаете по ночам людей и потом уничтожаете?

– Процентов тридцать из них похищены и убиты в результате криминальных разборок между самими чеченцами, двадцать – боевиками. А процентов пятьдесят уничтожаем мы. Под это дело порой и невинные люди попадают. Чеченцы власть делят, оговаривают друг друга. Так что иногда поздно что-либо исправить – человека нет. Только не надо меня в чем-то обвинять. Рано или поздно каждому замазанному в крови придурку снесут башку.

И вообще я бы заварил такую спецуху. Для начала уничтожил бы всю чеченскую верхушку. Любыми путями. Подстрелил бы или взорвал. Свалил бы все это на ваххабитов, а потом поделил бы Чечню между Ингушетией, Дагестаном и Ставропольским краем. Такой республики не должно быть. Она должна раствориться в России, а чеченцев надо ассимилировать. Знаете, что говорят мои ребята? Умные вещи: «Дайте нам веру в будущее, и мы перемелем всех».

Я лица своего от камеры не прячу, смотрю открыто, говорю прямо то, что знаю и думаю, в чем уверен. Но показал бы больше, представься такая возможность: того пятнадцатилетнего урода-боевика, чьи мозги я размазал по подвалу. Ответ. За каждый кадр, где режут русского солдата. Только вы не покажете. Потому что России вражеская кровь не нужна – своя слаще.

– Думаете?

– Иногда делаю, а думаю потом. Но совесть никогда не мучает. Неважно, сколько человек ты убил, важно другое: как ты будешь жить с теми, кто еще жив.

– Жалеете о чем-нибудь?

– Да. Что не могу перечеркнуть свою жизнь и сначала начать – как в песне поется.

– И с чего бы вы ее начали?

– С начала. С самого начала. Заново.

– Каким вы видите свое будущее? Может, это контрактная служба, военное училище?

– Вряд ли. Я не хочу состариться вместе со своим автоматом. Но я не боюсь, что кто-то, как и я, подарит мне легкую смерть. Холодею лишь от одного, что подохну от шальной пули.

– Чеченские боевики назначили за вашу голову большую награду. Что вы испытываете по этому поводу?

– Жалость к подателю моей головы. Боевики обманут его. Потом, возможно, хлопнут.

– Жалость, вы сказали. Вы способны на сострадание?

– Недавно я был в отпуске. Присутствовал при сносе школы, в которой учился. Стоял в десятке метров. Камни и щепки летели мимо меня. Плакал.

– Вы верите в удачу?

– Когда работаешь 24 часа в сутки и 7 дней в неделю, удача приходит сама.

– Еще один вопрос. Почему вас называют Миротворцем?

– Каждого как-нибудь да называют.

Миротворец прикурил сигарету. Отвечая на вопросы репортера телеканала РТР, сержант-спецназовец смотрел на него и лишь изредка бросал взгляд в объектив видеокамеры. Оператор тоже лишь иногда брал крупным планом его длинное скуластое лицо с раздвоенным подбородком и светло-серыми, водянистыми глазами. Порой ему становилось жутковато от холодного взгляда Миротворца – «волкодава», специалиста по диверсиям. Несколько странным показался репортеру ответ Миротворца на один из первых, как бы общих вопросов: как воспитывают солдат в учебных подразделениях спецназа. «Так, – ответил «волкодав», – чтобы они ненавидели командира на учебном полигоне и чтобы ненависть превратилась в любовь в реальном бою. Всего один шаг, но опытный командир его всегда чувствует».

Странный, противоречивый человек, действительно сильный и одинокий, как волк, но такой же сильный в качестве вожака стаи. Своей стаи бойцов из спецподразделения ГРУ. Там его почитают, поэтому ему необязательно исполнять девять заповедей.

Акела? – задался вопросом корреспондент, заканчивая интервью. И ответил себе сообразно: плохо ему будет, если он промахнется. Если уже не промахнулся, согласившись на откровенную беседу. После выхода материала в эфир вокруг него загалдит не только «генеральская свора» из ОГВ на Северном Кавказе: «Акела промахнулся!» И он сползет со скалы советов. Его никто не станет защищать – не хватит смелости. Он еще молодой, но уже «продвинутый»; обесценится ли он в глазах общества, которому свое мнение, продиктованное свыше, навяжут средства массовой информации? Один – нет, разговор о целом пласте таких же «продвинутых» сверстников Миротворца. Чтобы пресечь этот яркий пример для подражания, его поспешат объявить психически неуравновешенным – причем лишь раз, дабы не разгоралась вокруг него шумиха. И быстренько эвакуируют его на «большую землю», чтобы, не дай бог, кто-нибудь не подарил ему легкую смерть. Сраженный чеченской пулей, он действительно станет героем.

Но самым странным противоречием в этом интервью был контраст между тем, что говорилось, и тем, кем говорилось. Не верилось, что эта слаженная, порой грубая, но в основном беспощадная и трезвая речь принадлежит старшему сержанту, 23-летнему парню. Чтобы мыслить и говорить с такой жесткой убежденностью, нужно пройти путь военного как минимум в десять лет. Может, он выступает не от себя, а от группы товарищей, среди которых есть и офицеры? Этот вопрос журналиста остался открытым.

«Был бы жив сосед, что справа, он бы правду вам сказал».

Генерал-майора Николая Мельникова, прилетевшего в Ханкалу, встречал капитан из штаба внутренних войск. А лучше бы никто не встречал, злился генерал. Он был одет в камуфлированную куртку без знаков различия; а спускаясь по трапу, надел солнцезащитные очки. О, это крайне важная деталь, позволившая Николаю Александровичу скрыть свои полыхающие огнем мигалки. От того же капитана, которому также не помешала бы светомаскировка: на его лице, показалось генерал-майору Мельникову, было выписано что-то клиническое, типа язвы открытой формы. Впрочем, Мельников ошибался: в глазах офицера, поднесшего руку к головному убору, не было и намека на иронию.

– Здравия желаю, товарищ генерал-майор! Капитан Рявкин…

– Здравствуй, – козырнул в ответ Мельников и пожал офицеру руку.

– Как долетели? – справился капитан и указал рукой на «УАЗ», стоявший в пятидесяти метрах от самолета. – Нам сюда.

– Неплохо, – ответил Николай Александрович, на языке которого вертелась распространенная язвительная фраза: «Спасибо, что спросил». Прикурив на холодном ветру и чуть отставая от Рявкина, он проявил нетерпение: – Где этот змей?

Капитан, воспользовавшись тем, что генерал был на шаг позади, пошарил по хмурому небу своими ясными глазами, словно отыскивал на нем воздушного змея – отчего-то китайского производства.

– Дожидается вас в общежитии. Нам разрешили привезти его, до утра он в вашем распоряжении.

– Далеко ехать? – спросил Мельников, занимая место в машине и так же за руку здороваясь с водителем, сержантом внутренних войск.

– Мигом доедем, товарищ генерал! – обнадежил Рявкин.

Мигом… А побыстрее нельзя?

Для беседы генерала с сыном была подготовлена комната в общежитии для приезжих, в основном там останавливались родственники военнослужащих. Генерал прошелся по мрачному коридору со скрипучими половицами, отметил, послушав неспокойный фон голосов, неважную звукоизоляцию, словно общагу строили кагэбэшники. Открытого разговора тут не получится, пришел к выводу Мельников, остановившись перед дверью, на которую ему указал провожатый.

Генерал толкнул скрипучую дверь, оставаясь на месте; желания шагнуть за порог у него не было.

С койки поднялся высокий молодой человек. Красивый, падла, хотя и бритый наголо; стройный, сволочь, хотя и в мешковатом камуфлированном костюме. Перед генералом стоял совсем не тот человек, которого последний раз он видел полтора года назад. Вживую. Повзрослевший, возмужавший, с легким налетом усталости на лице.

– Миротворец… – Генерал, прикуривая очередную сигарету, не сводил глаз с сына; боковым зрением видел застывшего рядом капитана Рявкина. Тот проявлял явное любопытство и не спешил с казенным вопросом: «Разрешите идти?» – Миротворец, – повторил Мельников-старший, насылая в голос иронию и многозначительно выпячивая губу. – Помню, на гражданке тебя прозвали Фролом Кургановым. Там у тебя было два дела: гулять и портить девок.

– Пап, зайди, а? – Старший сержант дал отмашку провожатому, кивнув и скосив глаза в сторону: «Давай, капитан, канай отсюда».

Рявкин, словно генерал спал, тихонько обошел его сзади и исчез из виду.

А Мельников так и остался стоять у порога. Вряд ли таким образом он выказывал свое недовольство или пренебрежение, не походило это и на воспитание. С воспитанием генерал, окончивший Саратовское училище внутренних войск, Военно-политическую академию, занимавший должности начальника политотдела полка, бригады и дивизии, а теперь исполняющий обязанности командующего войсками Приволжского округа внутренних войск, участник Первой чеченской кампании, – так вот, с воспитанием он явно опоздал.

Избалованный, со всеми – в том числе и с жизнью – грубо на «ты», генеральский сынок… Что от него осталось? И вообще он ли это? Если снять с него камуфляж и одеть в гражданку, проявятся ли его знакомые черты? Прежнего Игоря Мельникова словно не стало, а вместо него из «ящика» показался совсем другой человек, вовсе не родной сын, но с определением «наш». В ушах Николая Александровича до сей поры стоял испуганный голос жены: «Коля, скорее! НАШЕГО показывают».

«Нашего» показали во всей красе и в полном патриотическом смысле этого слова. «Наш» мочил врагов – скрытно, хладнокровно; «наш» вел к победе свой народ, с каменным лицом сопереживал ему; он то ли просил, то ли требовал дать свободу ему подобным, чтобы они перемололи всех!

Боевик. Не сын, а передача по телевизору походила на крутой боевик, где главную роль супермена играл мордоворот, здорово смахивающий на Игоря Мельникова. Начало крутое, но где пролог? Где вступление, где та российская сказка, в которой обычный дурак превращается, как и положено, либо в тупую смертоносную машину, либо в олигарха? Следовало показать по «ящику» разнузданного героя нашего времени: джинсы – майка – пиво. И его окружение, отличающееся лишь цветом маек и потертостью заморских штанов. На «заднике» хорошо бы показать сутулого генерала – еле-еле его видно – и дать титры: «Сын по стопам отца не пошел». И многообещающее многоточие, стилизованное под прошитую автоматной очередью окровавленную грудь отпетого негодяя. И дабы не искушать зрителя однотипностью подачи информации, запустить голос за кадром – гнусавый такой голос, знакомый многим по переводам американских кинофильмов: «В свои 22 года он, пока еще Фрол Курганов, но еще не Миротворец, неожиданно заявил, что хочет… в армию! Может, он таким образом хотел спастись от многочисленных дружков, которые служили при нем аппаратом машинного доения? Или он убегал от подруг, каждая вторая из которых была уверена, что забеременела от генеральского сынка и непременно в генеральских хоромах? Каждая вторая рассчитывала на продолжительную веселуху, заодно предвкушая растерянную харю будущего папаши. Только наш герой никого веселить не собирался. Он выбрал для себя подразделение с самой строгой дисциплиной, какую только можно себе представить: армейский спецназ. Под «крышу» отца, то есть спецназ внутренних войск, лезть не захотел из принципа».

– Так и будешь стоять в дверях? – спросил Игорь.

И генерал не узнал голос сына. Вообще что он сможет объяснить своим голосом? Ничего. Ему требуется защита, без нее он никто – ни прежний разнузданный генеральский сынок, ни возмужавший, с перекошенной крышей, Миротворец. Для кого-то – наверное, для большинства российской молодежи – он предстал профессионалом высокого уровня, со своими понятиями о том, что происходит в Чечне, какими методами нужно бороться с «чеченской заразой». Разумеется, по молодости лет он в чем-то заблуждался, а в чем-то был откровенно прав. Но свою точку зрения не только имел, но и сумел высказать ее очень громко, на всю страну.

– Я скажу тебе, что станет с тобой в ближайшем будущем, – словно отвечая на свои мысли, сказал генерал. Он вошел в комнату и прикрыл за собой дверь. Не сдержав усмешки, протянул сыну руку. – Ну, здравствуй.

– Привет! – Игорь коротко и облегченно рассмеялся, пожимая отцу руку. – Как мама?

Николай Александрович, не ответив на вопрос сына, продолжил:

– Ты многое приобрел за эти полтора года. Не все, но опять же многое ты потеряешь, когда вернешься домой. Утерянные позиции. Ты начнешь штурмовать утерянные позиции: расслабляться пивом, оттягиваться с подругами. Но уже более сильным, – в духе военно-политической морали продолжал Мельников, – и с прежним опытом распутной жизни. Из тебя выйдет военно-гражданский гибрид – хочешь ты этого или нет. А теперь я хочу спросить: кто подтолкнул тебя к этому дурацкому интервью?

– Никто не подталкивал, я сам.

– Сам… Просто так, беспричинно, да? А я могу назвать причину. Тебя достала служба, война, если хочешь. Тебя достал десинхроноз [2]. Ты здесь, но все твои мысли дома. То же самое произошло полтора года назад, когда ты был в кругу доставших тебя друзей.

– Ну чё ты все достал да достал! – психанул Игорь. – Никто меня не доставал. Тебя, как я понял, больше волнует твоя репутация. Колись, товарищ генерал. Скажи, что вторая звезда и должность командующего войсками округа тебе пока не светит. Я не хотел тебя подставлять, я высказался, понял? Чтобы у людей что-то сдвинулось в их уродских мозгах. Нельзя так. Знакомо, правда?

– Ты спятил, скажи честно?

– Нет. Но что-то важное в себе погубил. Разве и это тебе ни о чем не говорит?

«Генеральский сынок?» Мельников давно перестал морщиться от этого определения, но еще ни разу оно не звучало в вопросительной форме. Выходит, меняется его качество? В лучшую сторону? Хорошо бы так, но хлопотать за сына придется именно в этом качестве; погоны не сбросишь – ни с себя, ни с него; развода друг другу не дашь. И когда это кончится? Никогда. Тянет вечностью; но особого желания жить вечно (такой жизнью, как сейчас) отчего-то нет.

Хлопотать…

Словцо-то неплохое. Как хорошо хлопотать по дому, на даче; слегка тревожные, но ставшие привычными хлопоты перед новым назначением тоже порой приходятся по душе. Но вот это чуть суетливое слово деформируется и, меняя свойства, превращается в просьбу. Придется даже не ходатайствовать, а просить на самом высоком уровне прощения за слова сына. Николай Мельников хорошо помнил, когда в середине интервью Игорь чуть придвинулся к видеокамере: «Вот интересный момент: «То, что не удалось Басаеву, оказалось по плечу начальнику Генштаба Квашнину. Который создает чеченские формирования. Хотите пример? Вы его знаете: чеченская спортивная рота СКА Московского военного округа. Чеченская боевая единица. Генерала на … послать – легко, избить офицера – еще легче, обоссать памятник погибшим на Кавказе бойцам – их долг и удовольствие».

Хорошо сказал сынок. С упоминанием фамилии и должности генерала армии. И как тут не представить военную палатку, битком набитую заговорщиками. Они шепчутся, делятся соображениями, вынашивают планы, засранцы!

Но про «чеченскую боевую единицу» сказал верно. Сто пятьдесят человек, сосредоточенных в одном месте и в самом центре родины, в любой момент готовых взять в руки оружие. И таких подразделений по стране хватает. Если апеллировать, то… цитатами, взятыми из интервью. Что могут посчитать и поддержкой отпрыска-заговорщика. Переворачивай как хочешь.

Генерал Мельников улыбнулся – впервые за эти полчаса, пролетевшие, как одна минута. Не сводя с сына глаз, насмешливо и со знанием садовода-профессионала произнес:

– Посадив семя, я вырастил вид, а не культуру. А с другой стороны, где бы я взял привитой саженец?

Игорь отреагировал мгновенно, как и подобает спецназовцу:

– Женился бы на даме с ребенком, и все дела.

Генерал рассмеялся.

– Как мать, спрашиваешь? – Он пожал плечами. – Вроде ничего.

– А ты? Как работа?

– Не спрашивай. Увязли всем округом в охранении железнодорожных составов с боевыми отравляющими веществами: зарин, зоман, иприт, люзит и прочая отрава. Везут и везут к нам на «Каустик-2» по Южно-Уральской «железке». Скоро загадят весь Приволжский округ. Кто-то на этом делает деньги и набирает политический вес, а кто-то однажды, не дай бог, задохнется.

– Интересно. Поподробнее не расскажешь?

– Я же сказал: не спрашивай. Я спрошу тебя. Хочешь послужить под Самарой? Все равно тебя уберут из подразделения. Лучше будет с моей помощью.

– Меня никто не заставит написать рапорт.

– Тебя переведут приказом.

2

Та связующая нить, что мысленно удерживала Сашку Литвинова в войсковой части 1286-Р, а иначе Школа по подготовке снайперов Приволжско-Уральского военного округа (ПУрВО), оборвалась, когда пассажирский поезд «Орск – Москва», несильно грохнув сцепками вагонов, отошел от орского железнодорожного вокзала и, набирая скорость, с участившимся пульсом перестука колес покатил в сторону таких же заснеженных краев, туда, где молодого бойца спецназа поджидали новые товарищи, командиры, впечатления, обстановка, наверное, иные отношения. В общем, много нового.

Сашка, хранивший в своей душе немало старого, по-своему дорогого, давшегося ему тяжелым трудом, потом и кровью, грустно улыбнулся. Прихватив со столика пачку сигарет и зажигалку, он вышел в студеный тамбур, где ритм дороги ощущался острее, и закурил. Подышав на замороженное стекло, он всматривался одним глазом, как в оптику снайперской винтовки, в проносящиеся мимо дома и деревья, в путаницу проводов, провисших между покосившимися телеграфными столбами.

Ритм. Рваный. Неспокойный. Щемящий душу. На него ложатся строки из песни: «А стекло… на прицеле от влаги… опять… запотело… Снайпер, сняв… рукавицу, его… аккуратно протер…» Про него, про сержанта Сашку Литвинова песня.

Позади осталась какая-то станция, названия которой Литвинов прочесть не успел, а сосредоточил свой острый взгляд на полноватом мужичке с сигнальным флажком, вышедшем провожать поезд, – точь-в-точь командир войсковой части подполковник Николай Дичев, где прошли шесть месяцев службы: главное, в фуражке, коренастый, с широкими бровями, сросшимися на переносице. Ты, говорит, Сашка, самостоятельный парень, тебе провожатого не надо, один доедешь, тем паче без пересадок. Вроде как не боевой командир, прошедший Чечню и Дагестан, говорил с ним, а добрый деревенский дядька, провожающий племянника. У Литвинова не было клички, все просто звали его Сашкой, что на самом деле и стало его позывным. Наверное, потому, что характер у него был покладистый, улыбка – доброжелательной. Так его называл и репортер центрального телеканала.

«О-о… – снова улыбнулся сержант, продолжая «подсматривать» за дорогой, – тема щекотливая, но, с одной стороны, приятная».

Сашка окончил школу (роту) снайперов, аналог солнечногорской, созданной по инициативе заместителя министра обороны генерала Топорова в 1999 году. После он два месяца проходил боевую стажировку в Чечне, куда повзводно школа направляет своих курсантов. Мечтал попасть после учебки в Асбест-5, в 12-ю отдельную бригаду спецназа. Или в Самару, где дислоцирована 3-я Гвардейская отдельная бригада СпН. Но – совершенству нет предела: из одной учебной роты, как из одного вуза в другой, Сашка «попал» под эксперимент Генштаба (первый – в результате военной реформы), целью которого было сформировать на базе учебного центра войск СпН Приволжско-Уральского военного округа отдельное экспериментальное подразделение спецназа, способное создавать на территории противника активно действующий фронт. Вот так – ни много, ни мало. Именно в учебный центр нес его сейчас пассажирский «Орск – Москва». Нес избранного – одного из целого выпуска роты, первого среди равных.

В школе снайперов Сашка сдружился с сержантами и офицерами, штатскими инструкторами – теми, кто раньше занимался спортивной стрельбой, биатлоном, даже охотой (командир части Дичев и начальник штаба Румянцев были ярыми охотниками). Проходили службу в роте солдаты и сержанты срочники, а контрактников – ни одного. Сашка слышал, что часть одного выпуска школы – из контрактников – попала в криминальные структуры. Теперь сержант Александр Литвинов, несмотря на свои двадцать один год и шесть месяцев, профессионально делает свою работу, ориентированную на «фиксированную ликвидацию и действия в составе пары или пары пар».

Во время боевой стажировки Литвинова задействовали не в одной спецоперации, насыщенность боевых выходов группы спецназа, в которую входил Сашка, была высокой. Он работал по своему профилю – против снайперов, когда просто в качестве наблюдателя с последующей наводкой на противника огня артиллерии, а когда сам бил в цель из «СВД».

Репортер. Центральный телеканал. Щекотливая тема.

…Сашка сидел спиной к видеокамере и на вопросы репортера отвечал неохотно; а взгляд оператора, смотрящего через визир камеры, отчего-то жег затылок сержанта. И вообще он согласился на интервью под давлением коменданта Октябрьского района Грозного, где была расквартирована группа спецназа ГРУ. Корреспондент обещал изменить голос сержанта Литвинова, но по какой-то причине слова своего не сдержал. И мать с отцом, конечно же, узнали сына по голосу. Каково им было слышать, что Сашка за одну только ночь убил двух чеченских снайперов и навел огонь группы спецназа на их прикрытие в составе четырех боевиков.

Стране нужны герои – это понятно. Скрывает герой свое лицо – зрителя совсем захватывает: невидимый фронт, рашн коммандос, супер, класс; за один вечер шестерых, и тут же по совковой программе идет пересчет: а сколько в месяц, в год? Стране нужны герои. А семье? – рассуждал повзрослевший Сашка. Нужны родителям постоянные думы о том, что их сын убивал? Защищал ли он в это время Родину – не очень-то и важно. Скорее не Родину защищал, а ее интересы, и здесь Литвинов видел громадное различие. Сложная тема, и Сашка, углубляясь в нее, запутывался все больше и больше. И откровенно завидовал прямому, как мачтовая сосна, командиру разведгруппы спецназа ГРУ, ориентированного на поиск и уничтожение боевиков без суда и следствия, старшему сержанту Мельникову по кличке Миротворец. У Миротворца своя правда, устал он от беспредела – так и сказал: «Нужно, чтобы у людей что-то сдвинулось в их уродских мозгах. Нельзя так. Я здесь не то чтоб совсем свихнулся, но что-то важное в себе погубил. Человека убить, как два пальца… Ничего не чувствую».

Отрывисто говорил. И его слова тоже ложились на рваный ритм железной дороги. Далеко сейчас Миротворец, но его слова близко, артиллерийскими залпами бьют из-под колес. И с каждым залпом все ближе. Их судьбы невероятным образом пересекались: «уставшего от беспредела» Миротворца, открыто выступившего по ТВ, начальство решило «спрятать» под тот же эксперимент Генштаба и особо совестью не мучилось: Миротворец был способен создать на территории противника активно действующую группу диверсантов (не фронт, конечно), но что дальше?.. Он не свихнулся, но, по его словам, уже ничего не чувствовал. И отсчет пошел с того момента, когда завалил он первого своего «духа». А после буквально вырвался, как джинн из бутылки, не на свободу, а на волю.

«Какой он на самом деле?» – задавался Сашка вопросом. Старшего сержанта Мельникова он видел только по телевизору и то не поверил, что с экрана говорит именно этот парень. Ему показалось, что кто-то озвучивал Миротворца.

…Сашка открыл дверь тамбура и, выбросив окурок в беснующуюся между вагонами снежную кашу, вернулся в купе, где продолжился разговор с попутчиками.

Один из них – Сашкин ровесник – в армии не служил и наивно допытывался, как там, хоронят ли пресловутые окурки, процветает ли дедовщина. Действительно, наивный. Дедовщина сидит в тебе. Сильный избавится от нее, слабый – нет. Такова реальность, выживает сильнейший. Есть ли в этом правда, ответ лежит во времени, в том, в котором мы живем, философски ответил Сашка.

Он не хотел показать себя умудренным опытом сержантом, спецназовцем, просто все то, что он видел и прошел в учебке, а позже во время боевой стажировки в Чечне, буквально выплескивалось наружу. Этот парень, не нюхавший пороху, не виделся Литвинову «косильщиком» от армии, по большому счету это его личное дело. В чем-то он, несомненно, выигрывал, предъявляя на медкомиссии липовые справки, в чем-то уступал тому же сержанту Литвинову. В чем? Хотя бы в том, что ничего не сдвинется, говоря словами Миротворца, в его «уродских мозгах».

У Сашки сдвинулось, факт, что сдвинулось, во всяком случае, он имел собственную точку зрения на то, что действительно происходит в Чечне, точнее, он соглашался с тем, что республику вернули к мирной жизни раньше, чем отвоевали… Он видел все это своими глазами, когда смотрящими открыто, а когда через оптику снайперской винтовки. Видел много того, что не укладывалось в голове. Как солдаты, которым не выдали индивидуальных жетонов, писали на бумаге свои имена и фамилии, адреса, закладывали эти жалкие и в то же время дорогие клочки бумаги в гильзы, сплющивали дульца и зашивали их в одежде на правом плече и левой ноге, держа в голове страшное слово «фрагменты». Никто не хочет остаться неопознанным трупом, никто не хочет покоиться под камнем с надписью «Неизвестный солдат».

Вот она, правда войны, правда пацанов, Сашкиных ровесников. Да и какие они пацаны, носящие кто на груди, а кто в одежде свои личные данные? Поймет это попутчик? Никогда. Пока сам не возьмет в руки гильзу, которая будет биться на груди, как борется с неспокойными волнами бутылка с запиской о помощи, брошенная в океан.

Бездна.

Россия.

Синонимы.

Сашкин попутчик ехал в Самару, Литвинов же не доедет до нее около ста пятидесяти километров. Он один. Без провожатого, как выразился комбат. Его точила, не могла не точить душу мысль повидаться с родителями. Жаль, что Коломна не на пути, жаль, что поезд не останавливается в родном городе – хотя бы на пять минут, которые могли пройти в коротком свидании с матерью. Только коротком. Перрон, гудки локомотивов, предостерегающие голоса проводниц и диктора вокзала: «Просьба пассажирам занять свои места…» Пять минут, так много и так мало. «На перроне. У вагона. Всего лишь пять минут».

– А ты махни в Коломну, – подогревал Сашку попутчик. – Один же едешь.

– У меня предписание… Патруль задержит.

– Слушай, а почему после командировки в Чечню тебя снова в школу снайперов отправили?

– Так положено после стажировки – курс заканчивал.

– Значит, в той части, куда ты едешь, ты никого не знаешь?

– Как и меня тоже, – невесело усмехнулся Сашка, занятый своими мыслями. Коломна. Перрон. Свидание. Предписание. Патруль.

Чертов патруль! Им свою спину не покажешь и голосом, который слышала вся страна, свой дурацкий поступок не объяснишь.

Эх, вздохнул Сашка, смех да и только.

– Не грусти, парень, напишешь родичам, они приедут к тебе.

– Не получится, – покачал головой Литвинов. – Отец болеет, с постели не встает, мать всегда рядом с ним.

– Ну, позвонишь по телефону.

Сашка вспомнил, как дозвонился соседке из Чечни по спутниковому телефону – по сотовому оттуда не дозвонишься – и попросил ее позвать мать. Трубку рвали друг у друга из рук, связь периодически прерывалась. Желающих поговорить с родными было море, а «спутник» забросили на «вертушке» буквально на несколько минут. «Мам, ты?.. Я это. Пару слов всего. Как у вас? У меня все нормально, папе привет». И все. Чьи-то жадные пальцы, побелев в одно мгновение, вцепились в трубку, голос боевого товарища стал чужим: «Светка?.. Привет, любимая! Куда, сука, лезешь?! Нет, Светик, не тебе…»

– Выпьешь?

– Не, – отказался Сашка. – Не буду.

– Сушняк, – настаивал попутчик. – «Ркацители». Десять градусов. Сок. Стаканчик не повредит.

Парень извлек из кармана нож необычной формы – с длинной костяной рукояткой, куда убиралось длинное же и узкое изогнутое лезвие, с шилом и штопором, которые складывались с другой стороны рукояти.

– Ого! – одобрил Литвинов, понимающий толк в хорошем оружии. Хотя оружием его можно было назвать с натягом: нож был складной.

– Фирма, – улыбнулся попутчик, ловко орудуя штопором и поблескивая золотой печаткой на безымянном пальце. – Франция, «Леджоле» – к твоему сведению. Подарок.

– От подруги?

– Как угадал? – Парень, подмигнув сержанту, налил в два стакана. Два других попутчика – видимо, муж с женой, которые активного участия в разговоре не принимали, – от выпивки отказались и тактично вышли из купе (уже в очередной раз) и встали у окна, раздвинув шторы. Чем напомнили рекламу сока «Добрый».

– Таким и убить можно. – Литвинов подержал на ладони увесистый нож, целое произведение искусства. Да, такой подарок стоит недешево. Испанская наваха в миниатюре. В руках мастера он может вполне сойти даже за нож для метания.

– Можно и убить, – подтвердил парень. – Умеючи. Ну, давай за знакомство. Кстати, меня Игорем зовут. Кто знает, может, после нашей встречи я тоже надену военную форму. Если честно, я завидую тебе, парень. Честно. Железки, которые я толкаю в Кр-ском крае… – Он махнул рукой. – Дерьмо это все. Там видно будет, явлюсь в военкомат по первой повестке. – Он снова подмигнул Сашке: – Тебе бы гражданскую одежду, брат, и слово «патруль» можно забыть надолго.

Литвинов хмыкнул, невольно оглядывая одежду попутчика: темная рубашка, джемпер с треугольным вырезом, на крючке висела кожаная утепленная куртка.

Нет, он ни за что не поддастся на уговоры, которые из уст Игоря Батерского походили на подковырки, смешанные с сочувствием. Хотя была, была у него возможность прокатиться до Московской области: в предписании, выданном сержанту Литвинову в штабе, перепутали числа, согласно им ему надлежало прибыть в учебный центр не завтра, а через три дня.

– И ты молчал?! – Батерский налил по второму стакану. – Поехали ко мне, отдохнешь как белый человек.

– Не, – Сашка снова замотал слегка захмелевшей головой.

– Слушай, брат, расскажи, как там, в Чечне? Мне интересно.

Да, покивал Литвинов, интересно. И только… только сейчас вдруг до него дошло, что и он поначалу испытывал любопытство. Не сказать, что ребяческое, но с верой в свое… бессмертие в Чечне. Уже потом, когда над головой просвистела первая вражеская пуля и он в ответ послал свою, интерес уступил место вниманию – в прямом смысле этого слова. Не сменил вовремя позицию, противник – такой же скрытый и коварный – тотчас накажет за это. Работа против снайпера – одна из самых тяжелых и опасных. Внимание! Кругозор сузился до размеров тарелки, горизонт словно отдалился, но в то же время центральная часть его, как в воздушную трубу, воронкой ввинчивается в оптику прицела и дальше, в самую глубину пульсирующего зрачка. Со всех сторон неожиданно рождаются приглушенные звуки, перекрывающие друг друга, будто перешептываются привидения; шипящие восклицания перемешиваются с вопросительными интонациями, жалобы тонут в ответных упреках. Потусторонний мир словно оживает – оказывается, дверь в него открывается при помощи современного вооружения.

Но все это в напряженных мозгах, в воображении. Как только начинаешь понимать это, посторонние звуки исчезают; у кого-то навсегда, а кто-то изредка продолжает слышать их, порой зазывает, испытывая ни с чем не сравнимое возбуждение, причастность к неизведанному. Порой близость этого порога для кого-то становится вечностью…

Сашка расположился в глубине комнаты полуразрушенного дома, направив ствол винтовки в сторону подслеповатого окна. Лежка выбрана грамотно – толковый снайпер никогда не встанет непосредственно у окна даже ночью. В составе группы спецназа он выполнял главную задачу: обнаружить позицию чеченского снайпера, который накануне дважды работал по 61-му блокпосту, результат его творчества – трое убитых: офицер и двое солдат срочной службы. С помощью станции ближней разведки засекли боевиков (скорее в обычном составе: снайпер, тройка автоматчиков, гранатометчик с помощником) при их отходе. А уходили они, так ловко обходя растяжки, словно передвигались солнечным днем, а не в кромешной темноте.

Командир группы спецназа лейтенант Петренко полностью доверял своему снайперу. Именно молодые давали сейчас сто очков вперед более старшим товарищам, поскольку они проходили курсы по новейшим программам боевой подготовки снайперов для различных войсковых подразделений.

Сержант Литвинов не стал вдаваться в подробности, почему именно в этом здании он выбрал позицию, наверное, он чувствовал противника-снайпера – плоть от плоти своей профессии, предугадывал его тактику, с большой точностью определяя его очередную точку. И лейтенант Петренко, видя в «хлопчике» профессионала, сказал лишь: «Добре».

Как-то Литвинов поймал себя на странной мысли: в оптическом прицеле «СВД» нет перекрестья, но все же оно незримо присутствовало в голове стрелка. Он видел на сетке прицела основной угольник для прицеливания, шкалу боковых поправок, дальномерную шкалу и тем не менее ставил крест на своем противнике.

Чеченский «щелкунчик» был одет в свободный, скорее всего грязновато-серый самодельный костюм, в «ночнике» же он виделся бутылочного цвета. «Чех» расположился на сваленном платяном шкафу, включил ночник на винтовке, обмотанной для маскировки тряпьем. Литвинов медлил с выстрелом – чеченский «кукушонок» уже его, по необъяснимой причине он хотел дать ему возможность увидеть себя и опередить его на мгновение. Он поймает этот момент, когда, выискивая цель, винтовка в руках снайпера успокоится и замрет.

Вот это мгновение. Сашка не держал палец на спусковом крючке, его подушечкой он касался предохранительной скобы, как бы не теряя связи с оружием, и во время выстрела он просто согнул палец, испытав привычное сопротивление спуска.

Он знал, куда попадет пуля – точно в стекло оптики, направленной на него, и это было отнюдь не ребячество. Сашка показывал противнику свое мастерство: он не дал ему выстрелить, а сам произвел два точных выстрела, выводя из строя оружие чеченского снайпера, а потом и его самого.

– Я тут же сменил позицию, – рассказывал Литвинов, – и как оказалось, не зря: из соседнего дома по моей точке отработал второй снайпер. – Он показал пальцами расстояние: – Прямо над головой пуля просвистела.

У сержанта хватило выдержки отметить, куда именно угодила пуля, скорее по звуку, эту отметину в стене Сашка потом внимательно рассмотрел. А до этого, определив угол, а заодно и точку второго снайпера, навел на него спецназовцев лейтенанта Петренко, но снял его сам – первым же выстрелом уже из другого окна-бойницы. Тут же по огневой точке отработала вся группа спецназа, накрыв боевиков сосредоточенным огнем из гранатометов.

Литвинов мог бы и в отпуск поехать, и обещанную награду к груди прицепить, но по достоинству оценил как начальство, так и себя: его единственного из выпуска направили в экспериментальное подразделение спецназа.