Михаил Моисеевич Вайсберг, председатель правления «Орион-банка», одного из крупнейших банков города, недаром носил прозвище Ледяной.
Происхождение этого «прохладного» прозвища проистекало не только из фамилии банкира – Вайсберг, – легко и податливо переделывающейся в Айсберг, что, как известно, переводится как «ледяная гора» да и означает соответственно то же самое.
Михаил Моисеевич и был такой горой. Его ледяная расчетливость, непреклонность и совершенная бесчувственность в области, где, как известно, нет друзей, а есть корреспонденты, стали притчей во языцех. Злые языки многократно коверкали знаменитую песню Пугачевой, применяя ее к банковским и житейским реалиям, по которым, как по нитям и схемам, тянул свою жизнь глава «Орион-банка»: «А ты такой холодный, как Вайсберг в синагоге» или: «А ты такой крысючий, как Вайсберг в депозитарии». Слово «крысючий» восходило к любимому криминальными структурами слову «крысить» (бабки, лавэ, кредит) и соответственно означало человека, зажимающего деньги и во что бы то ни стало не желающего с ними расставаться.
Да и внешне он полностью соответствовал «ледяному»: высокий, лысый, сухощавый, с перевитым жилами морщинистым горлом и длинным, сухим постным лицом, на котором выделялся хищный ястребиный нос. Глаза Вайсберга, холодные, бесцветные, водянистые, ничего не выражали и, казалось, с одинаковой индифферентностью могли смотреть и на пришедшего за кредитом бизнесмена, и на обнаженную девушку, которая вдруг возжелала бы одарить старого черствого еврея своей молодой горячей и, главное, бесплатной любовью. И даже, вероятно, на киллера, который пришел бы в полном соответствии с арифметическими законами уничтожить Михаила Моисеевича, «умножив его на ноль».
Вот и сейчас, уставив невозмутимые рыбьи глазки на труп зятя, Вайсберг некоторое время помолчал, а потом спокойно спросил:
– Кто был с ним?
Дамир молча кивнул на Аню, которая уже успела натянуть на себя трусики и платье и теперь придерживала его на голом плече – на том месте, с которого покойный Кислов вырвал лоскут ткани.
Вайсберг сцепил тонкие бескровные губы, провел рукой по лысой голове и произнес:
– Я понимаю, что Юрия застрелила не эта девушка. Иначе бы вы меня сюда не позвали, Дамир Маратович.
– Но, Михал Моисе… – начал было Дамир, но банкир безапелляционно прервал его, даже не повышая своего тихого, спокойного скрипучего голоса:
– Я не люблю, когда прерывают ход моей мысли. Вы еще будете иметь возможность высказаться, господин Сафин. Так вот, по всей видимости, Юрия застрелило какое-то третье лицо, которое проникло сюда в момент контакта моего зятя с этой… дамой.
Даже в экстремальных ситуациях Ледяной был максимально вежлив и сдержан в подборе слов, которыми он выражал ту или иную свою мысль.
И, как выяснится чуть позже, слова банкира были куда как невинны и дипломатичны по сравнению с теми мыслями, которые они выражали.
Вайсберг поправил очки и продолжал:
– Вы правильно поступили, Дамир Маратович, что не стали поднимать шума. Огласка – это не дело в данных обстоятельствах. Надеюсь, вы распорядились, чтобы из клуба никого не выпускали? Под каким-нибудь благовидным предлогом?
– Да.
– Вот и прекрасно. Вы разумно поступили. Рыбка не должна уплыть.
Вайсберг окинул взглядом комнату, в которой был убит его зять, и начал тягучее рассуждение:
– Этот номер был заперт. Но, как я понимаю, опытному специалисту ничего не стоило открыть дверь отмычкой и произвести выстрел. Ведь, если Юрий лежал так, как он лежит сейчас, на животе и ногами к двери, то его затылок находился в трех метрах от этой двери. И представлял собой прекрасную цель для убийцы. Не так ли, Дамир Маратович?
Дамир, которого бросило в пот от этого холодного рассуждения, медленно подводящего их к чему-то жуткому, к какому-то выводу, который перелопатит все течение его жизни и его бизнеса, машинально кивнул.
– Я рад, что вы соглашаетесь со мной, – кивнул Михаил Моисеевич и снова поправил очки. – Теперь, я думаю, вы согласитесь и с тем, что нужно найти убийцу. И сделать это как можно быстрее.
– Вы хотите сказать, Михал Моисеич, что это нужно сделать… мне? – быстро спросил Дамир.
– А вы предпочитаете, чтобы я обратился в прокуратуру, РУБОП и ФСБ? – впервые за все время разговора повысил голос Ледяной. – Или того лучше – к Андронику? Я могу это сделать, но, думаю, это не будет лучшим выходом для вас и этой девочки.
Дамир, похолодев от этого жуткого, режущего голоса, поспешно замотал головой. Аня, которая сидела на краешке «траходрома», боясь шелохнуться и даже глубоко вздохнуть, впервые видела его таким.
– Вот и хорошо, что вы меня понимаете.
С этими словами Вайсберг поднялся и в несколько шагов, сделанных длинными журавлиными ногами, достиг Анны. Она сидела, опустив голову и пытаясь не замечать взгляда его бесцветных рыбьих глаз, которыми он в данный момент буквально буравил ее.
Вайсберг протянул руку и тонкими сухими пальцами, цепко взявшись за Анин подбородок, приподнял его и впился леденящим взглядом в ее влажные темно-синие глаза, на дне которых тускло отражались животный страх и почти физическая боль.
– Красивая девочка, – наконец сказал банкир. – Как тебя зовут?
– А… Аня.
– Аня? Анна, значит. Это красивое имя. Оно означает «благодать» в переводе с древнееврейского. Ты не знала об этом?
Аня пыталась уклониться от его холодного взгляда, оторвать от него свои глаза, как от вязкого болота, как от гибельной трясины, но не могла. Она даже не могла понять, к чему он говорит ей о ее имени.
Впрочем, она чисто машинально качнула головой в ответ на его вопрос: нет, не знала.
– Значит, теперь будешь знать. Знай и другое: я сочувствую тебе и понимаю, что ты сейчас переживаешь. Но… – Ледяной сделал длинной паузу, по мере истечения которой Аня все отчетливей слышала, как колотится и падает в груди ее сердце, – но и ты должна меня понять. Убит близкий мне человек, муж моей дочери. Единственная, кто может навести на след его убийцы, – это ты. Я и так сделал вам послабление, не обратившись в соответствующие органы… я не хочу подрывать репутацию Дамира Маратовича, репутацию этого, в сущности, неплохого клуба, да и свою тоже: все-таки человек, входящий в мою семью, был убит непосредственно на проститутке. Так? Так.
Аня оцепенело молчала, чувствуя на своем подбородке его холодные пальцы… Только невнятно шевелились губы, словно не в силах подобрать слова, которые могли бы оправдать ее перед этим неумолимым и невозмутимым человеком.
Вайсберг отпустил ее подбородок и договорил:
– Тебе просто не повезло, Анна. Я понимаю, что ты не виновата. Но тебе не повезло, а невезучим в нашей собачьей жизни достается самый тяжелый крест. За такое невезение можно заплатить по самой высокой ставке. Вот так.
Он повернулся к Дамиру и, смерив владельца клуба своим холодным цепким взглядом, вымолвил, чеканя каждое слово:
– Я. Даю. Вам. Двое. Суток. Двое суток, и ни минутой больше.
– А если… – начал было Дамир тоном старичка, который в «Бриллиантовой руке» спрашивал у Нонны Мордюковой, что делать, если жильцы не будут брать лотерейные билеты, но Михаил Моисеевич оборвал его точно так же, как Нонна Викторовна своим безапелляционным «А если не будут брать – отключим газ!»:
– А если не успеете – пеняйте на себя! – И мягко добавил:
– Двое суток – это сорок восемь часов. Вам не имеет смысла тратить это время на совершенно бессмысленные препирательства. Так что в ваших интересах, Дамир Маратович, поторопиться. А потом… потом можно возобновить разговор о кредите. Я вас прошу, как человека, с которым мы могли бы хорошо и обоюдовыгодно поработать: решите эту проблему, и все будет прекрасно. В противном случае… Впрочем, не будем об этом: я уверен, что все будет хорошо. Возможно, вы отловите убийцу сейчас же, на месте. К тому есть все показания. Сейчас я распоряжусь, чтобы приехали эксперты-криминалисты из службы безопасности моего банка и произвели все необходимые анализы и экспертизы. Конечно, конфиденциальность гарантируется. Всего наилучшего, Дамир Маратович. Счастливо… Аня.
После его ухода Дамир упал на «траходром», схватился руками за голову и начал раскачиваться взад-вперед, как от сильной зубной боли.
Телохранитель Вадим, который точно так же, как и Аня, никогда не видел босса в таком состоянии, только моргал глазками, но от выражения своих мыслей и впечатлений вслух воздерживался.
Потом Дамир вскочил, подлетел к окну и выглянул из него, убедился в том, что автокортеж Вайсберга еще здесь, а потом, навертев махровое замысловатое ругательство, снова бухнулся на кровать-»кингсайз» так, что та застонала и затряслась, и продолжил свои шаманские штучки с раскачиванием.
Изредка сквозь бубнеж и бормотание просачивались вполне членораздельные слова и целые реплики типа «шалава», «ну что за твою мать!» и «жидяра».
Впрочем, Дамиру пришло в голову то, что причитаниями и вырыванием волос из задницы горю не поможешь.
Он поднял голову и бросил на Аню взгляд, весьма далекий от восторженного. А потом процедил сквозь зубы:
– Одного я не могу понять: почему этот гребаный киллер не убрал и тебя? Почему? Ведь так куда проще! Почему он не убил тебя… а, сучка?!
Он подскочил к ей и, схватив за волосы, притянул к своему лицу ее пепельно-серое, оцепеневшее лицо с яркими полуоткрытыми губами, зашипел, скаля острые зубы до самых десен:
– Может, это ты, кошка драная, его и шлепнула? А, мымра? Может, ты и шлепнула? Пришел к тебе богатый дядя, сказал, что ты на своей манде, пусть даже сладенькой и валютной, в рай все равно не выедешь… слил тебе лавэ, а потом сказал, что делать. А? Так оно и было, ты, шмара? Ну признайся! Всем легче будет, и тебе в первую очередь! Если ты… если ты ему ласты склеила, то тебя сразу шлепнут и еще памятник поставят… гранитный. Сам оплачу, да еще поплачу, бля буду!
Аня хотела что-то ответить, но в горле словно застрял и растопырился колючий сухой ком, не давая протолкнуть и словечка.
– Ну, признайся, сука! – продолжал вдохновенно вещать Дамир, прихватывая Аню здоровенной рукой уже за горло. – Признайся, ведь легче будет… мне. А то все равно тебя по наводке Ледяного звери Андроника кубиками нашинкуют, а перед этим всю расковыряют своими шнягами черными. Ну, бля, что ты молчишь?!
Аня уже давно разучилась отвечать на такие выходки Дамира соответствующе.
То есть – гневно и с достоинством.
Три года назад, когда они только начали «работать» вместе, Аня попыталась было высказать Дамиру, что она думает о нем и всем его бизнесе, построенном на удовольствиях одних и крови и боли других. Дамир тогда ничего не сказал. Ушел и вернулся с пятью татарами, своими соотечественниками. Правда, один из них оказался никаким не татарином, а армянином. Прямо как поется в блатной песне: «четыре татарина и один армян».
– Девушка вспомнила о том, что она тоже человек, – тихо сказал он, не глядя на нее. – У вас есть пять часов, чтобы рассказать ей о том, какой она человек.
О последующем кошмаре ей жутко вспоминать. Он продолжался не пять часов, а только час, а потом пришел Дамир и разогнал компанию недовольных «четырех татар и одного армяна», а когда кто-то заикнулся, что рановато что-то он забирает у них телку, Дамир молча хлестнул фрондеру по зубам и кивком головы показал на дверь.
Но Ане хватило и этого часа. Она поняла свое место. И то, что Дамир после назначенной им самим жестокой экзекуции, этого зверского изнасилования, говорил ей примирительные слова, целовал в щеку, в губы и в грудь и чуть не прослезился, объясняя, что его тоже переломало жизнью и что он хочет только закалить ее, дать понять, по каким волчьим законам живет этот мир, – все это она воспринимала едва ли не с благодарностью. Стыло смотрела расширенными синими глазами на склонившееся над ней его лицо и думала, что ведь он в самом деле хочет ей добра.
…Добра!
Такие рабские мысли означали только одно: гордую и самолюбивую девчонку, мечтавшую в богом забытом Текстильщике о покорении Большого мира, перемололи жернова этого самого Большого.
Вот и теперь – слыша грязные слова, оскорбления и прямой, пересыпанный бранью вопрос о том, не она ли убила Кислого, Аня только пролепетала:
– Я не знаю… я никого не убивала… он сам. Я никого… Я все рассказала. Ты должен… ты должен мне верить. Потому что если не ты… то кто же?
Дамир внезапно остыл. Провел рукой по мокрому лбу и кивнул головой:
– Да, так. Все верно. Ты извини. Я просто сегодня… день такой, сама понимаешь. Ладно. Мы теперь, Анька, ходим с тобой по краю пропасти. И ходить осталось два дня. И две ночи.
Аня машинально потянулась к нему, краем сознания тепля только одну мысль: а ведь никого и не было в этом жестоком, пустынном городе лучше его, Дамира.
Ведь это он нашел, отогрел, накормил. Определил в жизни. Он сильный. А все те, кого она видела в этом городе из тех, кто хотел ей помочь, – слабые. Без денег, без связей. Зачем они ей? Ей, которая твердо решила пробиться в этой жизни и чьи заглушенные, но все еще честолюбивые намерения старательно подогревал Дамир Сафин, владелец ночного клуба «Аттила»?
Дамир взял пиджак Кислова, извлек оттуда бумажник и, вынув деньги, переложил в свой карман.
– Склеить ласты – недостаточно уважительная причина для того, чтобы не платить, – пробормотал он. Потом протянул две купюры Ане и сказал:
– Двойная ставка за… моральный ущерб. А платье он тебе порвал, что ли?
– Ага.
Дамир вынул из бумажника еще несколько купюр, а потом засунул его обратно в Юркин пиджак.
– Вот теперь порядок. Ладно, Аня, иди переоденься, прими надлежащий вид и – работать.
– Работать?
– А ты что думала? – Дамир покосился на Вадима, который застыл у двери в позе дрессированного медведя, и добавил, чуть понизив голос:
– Но работать будешь только с теми, на кого я тебе укажу. Я сам… сам все продумаю, вам, бабам, иначе, чем вашим сладким местом мыслить ничем больше нельзя. Сам покажу пальцем. Не понимаешь, почему?
– Почему?
– Потому что тот киллер еще тут, в клубе. И мы его вычислим. Или ты – ты его вычислишь…
В большом зале было около двадцати человек. Когда Аня, переодевшись и совершенно приведя себя в порядок так, что и следа не осталось от недавнего смятения и дикого, животного страха, читающегося в каждом жесте и в каждой черточке ее лица, вышла «в свет», стоявший возле стойки бара в сопровождении Вадима, Дамир окинул ее цепким взглядом и одобрительно кивнул.
По всей видимости, Дамир тоже успокоился: охранники клуба, приведенные в полную боевую готовность, докладывали ему о малейшем более или менее подозрительном поведении того или иного клиента.
С момента смерти Кислова – а он так и валялся наверху, в интим-кабинке, прикрытый простыней, как будто ничего и не произошло, – никто не выходил из клуба и не входил в него: двери были закрыты.
Как бонус-меры, были активированы видеокамеры, имеющиеся на входе, встроенные в потолок главного зала и в стены двух VIP-апартаментов.
В одном из них сидел Вайсберг с охранниками.
По лицу этого человека самый опытный физиономист никогда не определил бы, что он только что пережил смерть зятя. Потому что Ледяной нисколько и не переживал. Он сидел рядом с начальником своей охраны, прихлебывал из бокала с таким видом, словно там был кофе или подкрашенная марганцовкой водичка, и равнодушно смотрел на то, как его телохранитель вдохновенно мацает севшую к нему на колени девушку из штата «Аттилы».
Амеба.
Аня подошла к Дамиру.
– Хорошо? – спросила она, показывая глазами на свое новое платье.
– Нормально, – коротко бросил Дамир. – Значит, так…
Но он не успел сказать, что «значит» и что «так»: застрекотал его мобильник.
– Я слушаю. Что? Какой Леня? Ломится? Конечно, не пускать! Понятно. Придержите его там на пару сек. Сейчас пришлю… подкрепление.
Закончив разговор, Дамир вскинул глаза на Аню и быстро проговорил:
– Значит, так. Иди к выходу, там ребята тормознули какого-то раздолбая. Деньгами сорит направо-налево. Но это не самое главное. Главное то, что он хочет свалить из клуба. Сильно я сомневаюсь, что это он… Есть у меня одна мыслишка, но… в общем, иди и проверь этого, который на выходе баламутит. Если еще кредитоспособен, то обслужи. Только быстро, как говорится, по экспресс-методу Илоны Давыдовой! Все ясно?
– Да.
– Тогда валяй. Труба зовет!
Злоба и всплески бешеной ярости из-за упущенной выгодной сделки и нажитой на пустом месте проблемы, грозящей непредвиденными и серьезными осложнениями, – все это сменилось у Дамира лихорадочным весельем, неестественным и красноречиво свидетельствующим о том, что он натянут, как струна.
Аня, которой стоило большого труда успокоиться, взглянула на босса из-под ресниц и, цокая тринадцатисантиметровыми каблучками, грациозно двигая бедрами – половина мужчин в зале оторвали свои физиономии от столов, лиц собутыльников или собутыльниц или же вовсе от тарелок с салатом, – направилась к выходу.
Туда, где нужно было «проверить» буянившего раздолбая, заподозренного в причастности к убийству зятя банкира.