Глава 4

Сорок восемь часов спустя, к вечеру среды, произошло множество самых разных вещей, но если мне и удалось продвинуться, то я этого не заметил.

Во вторник я сводил Треллу на ланч в ресторан «Рустерман». Что было рискованно, поскольку меня там хорошо знали. Я сообщил по телефону Феликсу, что работаю под прикрытием, и попросил персонал сделать вид, будто мы незнакомы. Но, когда мы с Треллой туда пришли, я сразу пожалел, что не выбрал другого места. Очевидно, все здесь, начиная со швейцара и кончая Феликсом, хорошо знали миссис Джаррелл и теперь явно пытались понять, почему, работая под прикрытием, я заявился с их старой и очень ценной клиенткой. Но держались исключительно хорошо. Правда, когда Бруно принес счет, то положил возле него карандаш. Официант предлагает посетителю карандаш лишь в том случае, если твердо знает, что чек будет подписан и у гостя хорошая кредитная история. Я демонстративно не заметил карандаш – хотелось верить, Трелла его тоже не заметила, – а когда Бруно принес сдачу с моей двадцатки, я отмахнулся, понадеявшись, что Бруно не сочтет это прецедентом.

Во время застольной беседы Трелла сообщила мне одну вещь, которую я нашел достойной того, чтобы занести в досье. Я упомянул имя Сьюзен и извинился за свое опрометчивое суждение относительно того, что Джаррелл достаточно прохладно относится к невестке. В ответ Трелла сказала, что, если уж на то пошло, извиняться нужно не за опрометчивое суждение, а скорее за ошибочное. Если верить Трелле, ее муж относился к Сьюзен отнюдь не прохладно, а со всем жаром. Я согласился, что должен переключить кран с «холодно» на «горячо» и даже готов извиниться. Но вот только за что?

– А вы что подумали? – Трелла выразительно округлила голубые глаза. – Она влепила ему пощечину. Ой, ради всего святого, перестаньте строить из себя святую простоту! В свой первый рабочий день в качестве секретаря вы уже успели пообщаться с Лоис на террасе и пригласить меня в «Рустерман»! Неплохое начало для обычного секретаря.

– Но ведь ваш муж в отъезде. Он разрешил мне пока побездельничать.

– По возвращении он получит подробный отчет от Норы, и вы это знаете. Алан, я отнюдь не дура. Далеко не дура. Я могла бы обладать блестящим умом, если бы не моя чертова лень. Возможно, вы знаете о моем муженьке даже больше, чем я. Так что бросьте изображать из себя невинность!

– Мне приходится выглядеть невинным. Ведь я его секретарь. Стеку тоже приходится. Ведь он его дворецкий. А если уж речь зашла о том, что мне известно, я понятия не имел, что Сьюзен влепила вашему мужу пощечину. А вы при этом присутствовали?

– Свидетелей не было. Не стану утверждать, будто она ударила его рукой. Это не в ее стиле. Не знаю, как именно она это сделала – возможно, просто посмотрела на него. Она может согреть мужчину взглядом, а может – испепелить. Или одно, или другое. Вот уж никогда не думала, что женщина способна испепелить Отиса взглядом. Мне казалось, для этого нужна по меньшей мере раскаленная кочерга. Но это было до того, как я встретила Сьюзен. До того, как она переехала к нам. Она уже подала вам знак?

– Нет. – Впрочем, теперь я ни в чем не был уверен. – Не могу точно сказать, но понимаю, о чем вы. Поскольку в противном случае моя невинность подверглась бы жестокому испытанию. Ведь Сьюзен жена его сына.

– Ну да. И что с того?

– Со стороны это выглядит как-то не слишком достойно. Он же не человекообразная обезьяна.

Трелла покровительственно похлопала меня по руке:

– Я, должно быть, в вас ошиблась. Храните свою невинность, если вам так угодно. Он определенно человекообразная обезьяна. Это всем известно. Раз уж я вышла в свет, то, пожалуй, прошвырнусь по магазинам. Ну как, составите мне компанию?

Но я отказался, рассыпавшись в благодарностях.

Чтобы немного размяться, я прошел тридцать кварталов, по дороге пытаясь решить вопрос, стоит звонить Вулфу или нет. Если я позвоню и сообщу о том, что Джаррелл подкатывался к невестке, но, получив от ворот поворот, нанял Вулфа и попытался подкупить меня, чтобы избавиться от свербевшей в душе обиды, Вулф непременно прикажет мне собираться с вещами на выход. Однако на данный момент я предпочел бы немного задержаться, чтобы получить возможность еще раз встретиться со Сьюзен и проверить частоту своего пульса и дыхания. Но если я позвоню Вулфу и умолчу о разговоре с Треллой, то мне, собственно, будет нечего ему сказать. И я решил сэкономить десять центов.

Миссис Уаймен Джаррелл вышла, сообщил Стек, так же как и мисс Джаррелл. А еще мистер Фут просил известить его о моем возвращении, и я ответил: хорошо, можете его известить. Решив, что до наступления ночи мне не мешало бы появиться на своем рабочем месте, я повесил пальто и шляпу в стенной шкаф и отправился в библиотеку. Нора Кент за письменным столом Джаррелла разговаривала по красному телефону. Пробравшись к батарее картотечных шкафов, я выдвинул наугад какой-то ящик, после чего вытащил первую попавшуюся папку, на которой было написано: «ПРОИЗОДСТВО БУМАГИ. БРАЗИЛИЯ».

Я начал было пролистывать папку, но тут услышал за спиной голос Норы:

– Вы что-то хотели, мистер Грин?

– Ничего особенного, – ответил я. – Но мне было бы приятно сделать хоть что-то полезное. Если секретарю надлежит ознакомиться со всеми этими делами, надеюсь, за два-три года я справлюсь.

– Ой, это займет куда меньше времени. Дождитесь возвращения мистера Джаррелла. Он введет вас в курс дела.

– Вы очень любезны. И я это ценю. Нет чтобы просто сказать: не лезьте, куда не следует! – Я положил на место папку и задвинул ящик. – Что я могу для вас сделать? Может, выбросить мусор из корзины или заменить промокательную бумагу на пресс-папье?

– Нет. Благодарю. Но поскольку мистер Джаррелл сам дал вам ключ, с моей стороны было бы слишком самонадеянным что-либо вам запрещать.

– Вы совершенно правы. Беру назад свои слова. От него что-нибудь слышно?

– Да. Он звонил около часа назад. Приедет завтра. Возможно, сразу после полудня.

Было нечто такое в ее облике, в манере держаться, что меня настораживало. Не то чтобы стенографистке не пристало разговаривать в таком тоне с секретарем. Называть ее стенографисткой было все равно что называть Уилли Мейса парнем с битой. Но вот почему, я и сам толком не понимал, а только чувствовал, что между нами установилась односторонняя связь, постичь которую мне так и не удалось. Я собрался было немного разговорить Нору Кент, чтобы понять, в чем дело, но тут зазвонил телефон.

Нора взяла трубку черного телефонного аппарата и, немного послушав, повернулась ко мне:

– Это вас. Мистер Фут.

Я взял трубку.

– Привет, Роджер. – К попрошайкам я обращался запанибратски. – Алан тебя внимательно слушает.

– Ты никудышный секретарь! Где ты весь день пропадал?

– Да так. То там, то сям. Но теперь я здесь.

– Я уже понял. Насколько я понимаю, ты играешь в джин-рамми. Как насчет того, чтобы перекинуться в картишки? Раз уж Старый Броненосец в отъезде и твои услуги не требуются.

– Почему бы и нет? Где?

– В моей комнате. Поднимайся ко мне. Направо по коридору от твоей спальни, потом первый поворот налево – и я встречу тебя на пороге.

– Заметано. – Я положил трубку, сказал Норе, что готов выполнить любое ее поручение, и, поскольку таковых не оказалось, покинул библиотеку.

Похоже, Роджер получал сведения от дворецкого. Впрочем, маловероятно, чтобы Стек поделился с ним информацией, что я по-дружески пригласил его поиграть в джин-рамми.

Комната Фута оказалась несколько больше моей, на три окна. Кресла были обиты зеленой кожей, причем размер и форму того, что стояло у окна, одобрил бы даже Ниро Вулф. К стенам были прилеплены скотчем фотографии лошадей всех мастей и размеров. В основном цветные. Почетное место занимал снимок коня по кличке Нэйтив Дансер. Конь стоял боком, повернув морду к камере.

– Нет такой лошади, на которой я не терял бы деньги. Мускулистые. Красавцы. Красавцы! Утром открываю глаза, а они прямо передо мной. Ради этого стоит просыпаться. Ведь что нужно мужчине для счастья? Чтобы было ради чего просыпаться. Согласен?

Да, я был согласен.

Естественно, я предположил, что на кону будет центов двадцать пять, может, больше, и, если выиграет Роджер, мне придется платить, а если выиграю я, он будет мне должен. Но нет, все было вполне гуманно, ставка – один цент. Или он делал крупные ставки исключительно на лошадей – мускулистых красавцев, – или он меня заманивал, или просто хотел установить дружеские отношения, чтобы использовать их в дальнейшем. Роджер чертовски хорошо играл в джин-рамми. Он мог болтать о чем угодно, что с успехом и делал, но при этом помнил каждый снос и каждый прикуп. Я выиграл девяносто два цента, да и то в основном благодаря переборам.

И вот в какой-то момент мне удалось ухватиться за только что сказанную им фразу.

– Кстати, это напомнило мне, – начал я, – одно высказывание, услышанное сегодня. Что ты думаешь о мужчине, который подкатывается к жене своего сына?

В этот момент Роджер сдавал. Он на секунду замер, а потом кинул мне карту:

– Интересно, а чье это было высказывание?

– Я бы предпочел не говорить. Нет, я ни в коем случае не подслушивал, а просто случайно услышал.

– Чьи-либо имена при этом упоминались?

– Определенно.

Он поднял руку:

– Тебя зовут Альфред?

– Алан.

– У меня плохая память на имена людей. Но не на лошадей. Алан, я вот что тебе скажу. Если тебя интересует, что я думаю об отношении своего шурина к деньгам и брату жены, обращайся в любое время! А вот относительно всего остального – не мне судить. Если кто-то считает, что его нужно пристрелить, флаг в руки! Никаких цветов на могилу. По крайней мере, от меня. Твой ход.

Итак, разведка боем не удалась. А когда в шесть часов я сказал, что пойду принять душ и переодеться перед свиданием с Лоис, Роджер быстро подвел итог и показал мне:

– В данный момент у меня нет девяноста двух центов. Но ты можешь превратить их в девяносто два доллара. И даже более того. В четверг на ипподроме конноспортивного комплекса «Джемейка рейс хорс» Пич Фаз выступает в пятом забеге. Ставки восемь к одному. С шестьюдесятью долларами в кармане я мог бы поставить на него сорок. Выигрыш составит триста двадцать долларов. Половина твоя. И еще девяносто два цента.

Я ответил, что предложение очень заманчивое, но я, пожалуй, подумаю до завтра. Поскольку Джаррелл разрешил ссудить Футу пятьдесят или даже сто баксов, то я мог с легкостью отстегнуть ему искомую сумму, но тогда завтра Роджер точно пропадет с концами, а он может мне понадобиться. Фут воспринял мой отказ как истинный джентльмен, не став особо настаивать.

Утром во время разговора на террасе я пригласил Лоис на обед с танцами в клуб «Фламинго», но после неудачного похода с Треллой в ресторан «Рустерман» решил, что это не слишком хорошая идея. Поэтому я поинтересовался у Лоис, нет ли у нее возражений против клуба «Колонна» в Гринвич-Виллидже. Там был хороший оркестр, меня никто не знал, во всяком случае по имени, и мы не рисковали нарваться на кого-то из моих знакомых. В первый момент Лоис решила, что у нее есть возражения, но потом ей взбрело в голову, что будет забавно сходить туда, где она никогда не была.

Джаррелл сказал, что Лоис чрезвычайно придирчива в выборе партнеров для танцев. Она явно имела на это право. У нее было отличное чувство ритма. Дело не в том, что Лоис умело виляла бедрами, а в том, что отлично слушалась партнера. И чтобы соответствовать ей, я выбросил все мысли из головы, полностью отдавшись языку тела. В результате, когда часы пробили полночь и пришло время пить шампанское, я ни на йоту не продвинулся в осуществлении своей главной задачи, которую, по идее, должен был решить. Пока официант наполнял наши бокалы, я лихорадочно соображал. Какого черта, детектив должен сперва расположить к себе объект, а уж потом переходить к обсуждению интимных тем! Поэтому еще три круга мне явно не повредят. Но я так и не смог приступить к разговору. Все случилось, когда мы снова вернулись к нашему столику допивать шампанское.

– За жизнь и смерть! – Лоис подняла бокал с остатками пенного напитка, попила и, поставив пустой бокал на стол, добавила: – Если бы смерть спала.

– Полностью поддерживаю. – Я поставил свой бокал рядом с ее. – Полагаю, что так. А что это значит?

– Сама не знаю. Хотя и следовало бы, так как я сама написала эти слова. Это из моей поэмы. Последние пять строк звучат так:

Грызун скакал по ветке у ствола,

Довольный жизнью, не предвидя риска.

А дева слезы горькие лила,

Оплакивая смерть, которая была так близко.

О, если бы смерть спала!

– Прошу меня извинить, – сказал я. – Стихи хорошие, но, боюсь, я все-таки не совсем улавливаю смысл.

– Я тоже. Вот почему я считаю это поэмой. А Сьюзен вроде бы поняла. По крайней мере, по ее собственному утверждению. Правда, она считает, нужно заменить одно слово и вместо «слезы горькие лила» написать «слезы сладкие лила». Но мне не нравится. А вам?

– Да, «слезы горькие» мне нравятся больше. А Сьюзен любит поэзию?

– Не знаю. Для меня Сьюзен такая же загадка, как и моя поэма. Сьюзен – она такая. Впрочем, Сьюзен в первую очередь любит саму себя. Но она моя золовка, ее спальня больше моей, и я обожаю своего брата, когда мы не ссоримся, так что, наверное, я ее ненавижу. Но после сеанса у психоаналитика буду знать точно.

– Это наверняка поможет, – кивнул я. – Вчера вечером я заметил, что все мужчины собрались вокруг Сьюзен. Все, кроме вашего отца. Похоже, он ее в упор не видел.

– Он отлично ее видел. Если он не видит женщину, значит ее вообще нет в комнате. Вам известно, кто такой сатир?

Загрузка...