2 апреля 2017
– Вот уж наградил Господь! Ты посмотри на себя, алкоголик! Ты же на животное похож. В тебе уже ничего человеческого не осталось. Да куда же я смотрела?! Куда я смотрела? Кто мне теперь ответит? Лучше бы небо меня прибрало! Как можно было не понять, что это конченый алкаш, который за бутылку мать родную продаст! Не знаю, конечно, как мать, но жену точно продаст. И продал! Променял жену на водку! Три месяца! Свинья, где ты был три месяца?! О, лучше бы меня прибрало небо! Три месяца пьянствовать! А кто могилы будет копать, свинья? Ты о людях подумал? Люди при смерти должны были сами волочиться на кладбище и копать себе могилы. Тебе не стыдно, пьянь беспросветная? Да что я говорю, какой стыд? Люди уже приползали под двери и спрашивали, где Жак, могила нужна, на днях преставлюсь. А я, красная от стыда, выдумывала всяческие небылицы про тебя, про алкоголика! О, Жак заболел, Жак в отъезде по поручению сверху. А эта тварь пьянствовала три месяца с этим скотом Гильотиной! С таким же оборванцем и ничтожеством, как и сам.
Девушка, с виду моего возраста, не замолкала ни на секунду. Резкими шагами она мерила комнату, а во время самых эмоциональных реплик останавливалась передо мной и заглядывала прямо мне в лицо. Она заламывала руки, хваталась за пышные русые волосы, мелкими кудрями обрамлявшие ее круглое красное лицо, запахивала совсем изношенный халат, который все норовил распахнуться, и производила гнетущее впечатление гневного отчаяния. Если бы все ее странные и совершенно непонятные речи не были направлены в мою сторону, я бы, наверное, испытал искреннюю жалость в отношении ее судьбы – настолько искренним (и, конечно, уже давно ставшее привычным) было ее скорбное возмущение своим нерадивым мужем. Однако же, я прекрасно понимал, что особа эта называет своим мужем именно меня! Меня – Жака Простака! И такой поворот событий приводил мой горячечный разум в полное недоумение. Голос ее звучал визгливо и практически монотонно, что приводило мои расшатанные нервы в состояние, близкое к срыву. Мне казалось, что если эти визги продлятся еще хоть минуту, то я не выдержу, и сам начну кричать – бессвязно, что есть сил – только бы заглушить этот мучительный звуковой фон. Однако же я слушал ее оскорбительные речи уже не менее пяти минут и продолжал терпеть, во многом благодаря самому содержанию этих речей. Состояние мое ухудшалось просто убийственным похмельем – меня колотило от озноба, в пересохшем рту стоял отвратительный гнилостный привкус, голова раскалывалась от тяжелой пульсирующей боли. В комнате же царил концентрированный запах перегара, как после многодневного запоя. Я никак не мог понять, как один стакан водки мог сотворить со мной такое превращение? Я мечтал о стакане воды, но никак не мог зацепиться хоть за секунду тишины, чтобы озвучить свою мечту в форме просьбы, а потому продолжал сидеть на кровати и изнемогать от целого набора страданий, столь внезапно обрушившихся на меня.
– Тварь, просто тварь! – продолжала… моя жена? – Ты уже не человек, понимаешь? На тебя смотреть противно, алкоголик! Сколько ты уже не мылся, а? Все эти три месяца, которые провел в обнимку с бутылкой? О Господи, за что же мне это наказание?! Хоть бы меня небеса прибрали! Семья живет впроголодь, за три месяца ни одной могилы не выкопано. Люди приползали, я краснела перед ними; они уже одной ногой в могиле, и сами себе еще могилы копали. Ничтожество! Просто пьяное конченое ничтожество. А ведь твой собутыльник уже приходил сегодня, мерзость эта уже приходила! – я содрогнулся от мысли, что Гильотина был здесь. – Нашел себе друга! Нашел друга, да?! Его трясет всего от пьянства с головы до ног! Ты какого хрена выбил стекло в его квартире?! Да если бы я знала, что ты уже сутки тут отсыхаешь, я бы сдала тебя ему с потрохами, чтобы он из тебя всю дурь выбил! Отцу скажи спасибо, что прикрывал тебя.
– Такой же алкоголик как ты! – услышал я сверху еще один женский голос, не менее визгливый и пронзительный, принадлежавший… моей теще?
Сутки! Меня затрясло так, что даже моя мучительница заметила это и на секунду осеклась. Сутки! Георг не пришел, а это означало, что Гильотина уже добрался до него. И Гильотина был здесь! Он знал, где я! Вся эта истерика, которую разыгрывала передо мной незнакомая девушка, еще не успела перебить во мне впечатления предыдущей ночи, а потому я с ужасом понял, что теряю в этом доме драгоценные минуты, подвергаю опасности свою жизнь и жизнь этих людей, кем бы они ни являлись.
– Посмотрите! Колотит! – завопила девушка и вцепилась в свои волосы. – Воды! Отец, неси воду! Мама, на помощь! Он сейчас умрет, его колотит от пьянства! Лучше бы меня небо прибрало! А ведь могила еще не выкопана. Мама! Отец! Помогите!
Через секунду в подвальную комнату буквально ввалилась мать – точная копия дочери, с разницей в двадцать лет, даже халаты у них были очень похожими, – и рухнув передо мной на колени, принялась осенять себя крестами и взывать ко всем святым, умоляя сохранить мне жизнь. Через несколько секунд появился и Бездарщина с тазом воды, которую он, разумеется, не донес до моей кровати, потому что поскользнулся на последней перекладине деревянной лестницы, и столь желанная вода оказалась на полу.
– Ах ты, скотина пьяная! – заверещала его жена, оборвав свои молитвы. – Тоже нажрался с утра пораньше?! О, Господи, за что?! Ладно, что я несу этот крест, но за что мою несчастную дочь ты наказываешь столь жестоко?! Мало нам было одного алкоголика, ты нам второго послал!
С виноватым и оробевшим видом Бездарщина поспешно схватил таз и помчался в обратном направлении, а мать с дочерью не унимались в попытках перекричать друг друга, и перемежали свои молитвы о моей жизни с оскорблениями в мой же адрес и в адрес Бездарщины. Я же с ужасом понимал, что не могу не то что отправиться в ресторан «Жарят черти», где меня должен встретить друг Георга, а не могу даже встать с этой кровати, на которой замер в полусидящем положении, опершись на локти. Мне было настолько паршиво, что я чувствовал: стоит принять вертикальное положение и я просто рухну на пол без сознания.
Тем временем Бездарщина принес второй таз с водой, который его жена поспешила выхватить у него, чему, надо сказать, я порадовался. Как только таз с водой был поставлен прямо на кровать рядом со мной, я нагнулся и начал жадно пить, чувствуя, как вода продирает застоявшийся в горле колючий барьер. Напившись, я заткнул уши и окунул голову в воду, тем самым хоть на несколько секунд заглушив несмолкаемый аккомпанемент проклятий и молитв. После этой процедуры, к своему величайшему изумлению, я сразу же почувствовал себя намного лучше; да что там – несравнимо лучше. Столь волшебный прилив сил (правда, еще далекий от оптимального) помог мне немного взять себя в руки и попытаться выяснить, что же здесь происходит. Девушка, которая называлась моей женой, в очередной раз кричала небесам, чтобы они ее прибрали, а ее мать обвиняла своего мужа в моем развращении алкоголем, когда я поднял вверх руки и резко воскликнул:
– Заткнитесь обе!
К моему великому удивлению в комнате сразу же воцарилась тишина, и три пары глаз, уставившихся на меня, засветились вдруг любовью, нежностью и даже чем-то вроде восхищения, если я правильно расценил выражения этих взглядов.
– О, Жак, – подобострастно прошептала дочь.
– Кормилец наш ненаглядный, – вторил ей шепот матери. – Вернулся наш кормилец.
– Хвала небесам, – сказал отец и на глаза его навернулись слезы.
Я обвел властным взглядом (ибо почувствовал, что имею право на такой взгляд) всю эту странную компанию и сказал:
– Кто-нибудь объяснит мне, что здесь происходит?
Моя новоявленная жена с раболепным видом села рядом со мной и прильнула к моему плечу.
– Ничего, дорогой, ничего не произошло. Ты был немного болен, но теперь все будет хорошо. Ты будешь закапывать людей, и мы вновь заживем тихой и спокойной жизнью. Правда?
– Так, постойте, – сказал я и резко встал. – Я ума не приложу, что все это значит, однако же могу вас уверить, что пока я буду оставаться в вашем доме, всем вам будет угрожать смертельная опасность.
Все три члена семейства многозначительно переглянулись, и на несколько секунд в комнате повисло смущенное молчание, которое первой прервала мать, вызвавшись вдруг накрыть на стол по поводу моего возвращения. Бездарщина изъявил желание помочь ей, и таким образом я остался наедине с молодой женщиной. Она продолжала сидеть на кровати после того как я вскочил, сбросив ее голову со своего плеча, и сложив руки на коленях, взирала на меня с робкой нежностью. Внешность ее нельзя было назвать ни привлекательной, ни отталкивающей, однако же темперамент ее отлично компенсировал эту неопределенность, и в данный момент ее кроткий вид взывал к моим нежным чувствам столь же настойчиво, как ранее ее визги взывали к моему нетерпению.
– Поймите, – обратился я к ней полушепотом, стараясь быть как можно мягче, – скорее всего, произошла какая-то сложная и труднообъяснимая ошибка. Я никак не могу быть вашим мужем.
– Жак, – отвечала она, – неужели ты совсем меня не помнишь? Это ведь я, Левый Сапог, твоя жена.
Я нетерпеливо поморщился и в попытке принять более убедительный вид, ответил:
– Мне стерли память, понимаете? Я великий ученый, который создал ужасающий препарат, способный превратить память человека в чистый лист.
Вид мой, видимо, оказался не столько убедительным, сколько заговорщицким, и девушка теперь смотрела на меня, как на сумасшедшего. Затем покачала головой, и вовсе спрятала лицо в ладонях.
– О, Господи, – всхлипнула она, – началось. Каждый раз одно и то же.
– Человек, который поручил меня заботам вашего отца уже мертв, поймите же… как вас там зовут? Сапог?
– Левый Сапог, – протянула она со слезой в голосе.
– Вы сказали, что Гильотина уже был здесь. Что он говорил вам? Вы даже не представляете, кто этот человек. Вам следует держаться от него подальше.
– Он просил денег за выбитое стекло, – тут она заплакала. – Говорил, что ты выбил у него в квартире стекло. А где я возьму ему деньги, если их нет? Нет могил – нет и денег. Ты хоть представляешь, как мы жили в течение этих трех месяцев, Жак? Мы голодали!
– Мне очень жаль это слышать, но повторю: это какая-то ошибка. Я не могу быть виной ваших несчастий. Я работал на спецслужбы, а в течение последних трех месяцев на мне проводили опыты, – я сделал короткую паузу, поскольку Левый Сапог начала плакать еще сильнее, и добавил: – В любом случае мне нужно идти.
Последние мои слова произвели на нее эффект взорвавшейся бомбы.
– Мама! – завопила она так, что у меня зазвенело в ушах. – Мама! Он снова хочет идти пьянствовать! Мама, что же делать?! – она вскочила, запахнула халат, вцепилась руками в волосы, и, сделав по комнате круг почета, бросилась вверх по лестнице, сотрясая пространство пронзительными воплями: – Пусть меня небо уже приберет, мама! Он опять за свое! Не успел протрезветь и снова в бой!
– Я тебе говорила, скотина старая! – услышал я соответствующие вопли матери, адресованные ее мужу. – Говорила?! Говорила, что ты доведешь парня до алкоголизма?! Вот, любуйся своей работой! О Господи, помоги этому несчастному могильщику обрести покой в душе! Избавь его от порока! О небеса, не дайте мне на старость лет остаться без куска хлеба!
– Мама, встань с колен! – кричала дочь. – Сейчас не время валяться по полу! Он хочет уйти, понимаешь?! Он хочет бросить нас в голоде и холоде!
Два чувства, уже знакомых мне, вновь ярко дали о себе знать в тот момент, когда я поднимал старый плащ, который мне ранее одолжил Бездарщина. Во-первых, странное чувство того, что и моя воля, и моя логика умеют словно отделяться от меня; они вроде бы и подчинялись мне, но в любой момент могли взбунтоваться и начать склонять меня на сторону моего оппонента, будь то Георг Морг или Левый Сапог. Во-вторых, вновь я испытал острое и колючее, но совсем мимолетное ощущение, что все происходящее словно высосано из пальца; все, что меня окружало, вновь показалось мне игрушечным, хрупким и ненадежным.
Тем не менее мне вдруг стало очень стыдно. Эта странная семья (в первую очередь, ее женская часть) все-таки сумела заставить меня чувствовать вину и самое главное! Главное, и по-настоящему страшное. Я признал себя мужем этой девушки. Алкоголиком и могильщиком! Признал в один момент, потому что так было нужно! Не мне, а им. Лишь на одну секунду в моей голове пронеслось подозрение, что люди эти подставные, еще одна часть эксперимента, просто приставленные ко мне актеры; в пользу этой теории говорило их знакомство с Гильотиной, а против нее свидетельствовало доверие Георга. В любом случае теория эта, каковой бы она ни являлась, была отброшена мной, как абсурдная и даже смешная. При этом я не сомневался в том, что я ученый, что Гильотина уже убил Георга, и сейчас охотится за моей головой. Обе реальности стали как бы равнозначными. В одной из них я был ученым, на котором последние три месяца тестировали разработанный им же препарат; в другой я был могильщиком, который три последних месяца провел в запое. В одной реальности Гильотина был моим палачом, в другой реальности Гильотина был моим собутыльником.
Итак, я накинул плащ и поспешил подняться в гостиную, наполненную разжигавшими аппетит ароматами и содрогавшуюся от криков двух женщин. Увидев стол, сервированный всевозможными яствами в честь моего возвращения, я очень засомневался в правдивости трехмесячного голода, которому я якобы подверг обитателей этого дома.
– Смотри, мама! Он уходит! Мы ему последний кусок отдаем, а он вновь уходит! – визжала моя жена, под последним куском подразумевая жареного гуся, различные паштеты и закуски, копченую рыбу и салат из омаров.
– Так, тишина! Я еще никуда не ушел, – воскликнул я.
И вновь мой возглас заставил женщин замолчать и принять подобострастный вид. – Для начала, – продолжил я, – раз уж, как вы настаиваете, я живу в этом доме, я хотел бы увидеть свою одежду.
Левый Сапог схватила меня за руку и потащила в направлении одной из четырех дверей гостиной (пятая дверь находилась в самом дальнем углу и вела в мою ночную обитель), за которой, как оказалось, находилась наша с ней спальня. Трудно описать мое удивление, когда взору моему предстали ковры с доходившим до щиколоток ворсом, классическая мебель из красного и эбенового дерева, украшавшая декоративные элементы обстановки позолота, широкая кровать с высоким фигурным изголовьем, а над ней, конечно же, фотография в рамке, на которой были запечатлены я и Левый Сапог в свадебном платье. Вся эта роскошь слишком ярко контрастировала со скромностью гостиной и, тем более, с халатами моей жены и тещи, и я сразу догадался, что она не предназначена для чужих глаз; в пользу этой догадки говорили и плотно задернутые шторы, отчего в спальне царил приятный полумрак. Моя жена тем временем распахнула дверцу массивного шкафа и вытащила оттуда чистое белье, джинсы, красный свитер и легкую черную куртку. Вся эта одежда, разумеется, была мне впору.
– О, Жак, как же я счастлива, когда ты рядом, – с придыханием сказала девушка и прижалась к моей груди.
Я заметил, что мое отвратительное имя вызывает у меня еще большее отвращение, когда оно произносится ласковым голосом. Тем не менее я нашел в себе силы, чтобы легонько погладить жену по спине. Видимо, вышло это довольно стесненно, потому что Левый Сапог поспешила схватить приготовленную одежду и вновь потащила меня за руку. Через гостиную она ввела меня в другое помещение, которое оказалось ванной комнатой. Здесь я еще раз удивился нашей «нищете», обнаружив белоснежный фаянс, позолоту на рамах зеркал, стены и пол, отделанные, как я мог судить, плиткой из настоящего мрамора. Из наполненной ванны поднимался пар и запах ароматических добавок.
– Если хочешь, я останусь здесь, с тобой, – прошептала моя жена и провела рукой по моему правому плечу.
Большого труда мне стоило подавить первое намерение отпрянуть в сторону. Левый Сапог не вызывала у меня отторжения, но и страсти к ней я не чувствовал (во всяком случае, в тот момент).
– Нет, не стоит, – как можно мягче ответил я.
Мне показалось, что моя реакция немного оскорбила ее и, повесив мою одежду на вешалку, она быстро вышла в гостиную.
Чувство голода не позволило мне вдоволь насладиться ванной, и, наскоро помывшись, я поспешил к столу, где вся семья торжественно ожидала моего возвращения.
– Почему внутренние помещения так разительно отличаются своей роскошью от крестьянского быта гостиной? – удивленно спросил я.
В глазах моей тещи сверкнул страх, и она сразу же набросилась с обвинениями на своего мужа, который сидел справа от нее.
– Я говорила! – завопила она. – Я говорила?! К чему эти излишества?! А ты что?!! Глаза только заливал!
– Правый Сапог, но ведь ты же сама просила, – виновато отвечал Бездарщина.
– Я просила?!
– Да замолчите вы уже! – прикрикнул я, снова вызвав тишину.
– Милый, – прошептала Левый Сапог, – если хочешь, мы все переделаем…
– Что у вас за имена? – спрашивал я, садясь за стол и морщась в непонимании. – Что за Сапоги? Что это значит?
Все трое недоуменно переглянулись.
– Все в порядке, он просто еще не совсем оправился, – ласково объяснила Левый Сапог, погладив меня по руке. – Вспомните, как в прошлый раз он не мог понять, что такое часы, минуты и секунды. Ничего страшного, все будет хорошо…
Я только покачал головой, предчувствуя, что с их именами как раз все в порядке, в отличие от моей новой (или старой – я уже совершенно ничего не понимал) жизни. К завтраку, который больше походил на обед, приступили в тишине. Я с удовольствием ел, и заметил, что стоило мне только бросить взгляд на одно из блюд, как тут же кто-либо из троих моих родственников спешил мне услужить. Скажу откровенно, такое положение вещей мне льстило. Тут я почувствовал, что с удовольствием бы выпил пару рюмок какого-либо крепкого напитка, чтобы окончательно разогнать уже едва заметные признаки похмелья. Думая, что власть моя в этом доме позволяет мне рассчитывать на удовлетворение этого желания, я его озвучил.
Синхронно на пол полетели две вилки и два ножа, брошенные руками матери и дочери, и вновь поднялся неистовый вопль.
– Мама! Ты слышала?! Этот гребаный алкаш снова хочет напиться!
– Что ты сделал с парнем, старый черт?! Во что ты превратил человека?!
– Лучше бы меня небо прибрало!
– Развратил парня! Лицом в порок окунул!
– Господи, где были мои глаза?! О, моя сломанная жизнь!
– О, ради всего святого, Господи, исцели нашего кормильца! Уничтожил его старый пропащий алкоголик!
До меня быстро дошло, что на вопросе алкоголя в этом доме лучше не останавливаться для своего же блага. К тому же куда большую важность для меня сейчас представлял другой вопрос: как мне выбраться из этого дома и попасть в ресторан «Жарят черти». Просто встать и уйти я уже не мог, потому что чувствовал стыд перед своей семьей. Итак, в очередной раз прикрикнув на разошедшихся женщин, и заставив их замолчать, я спросил у Бездарщины, что он знает о человеке, который вчера привез меня домой, и что он знает о Гильотине. По нерешительному выражению, которое приняло его лицо, я понял, что известно ему достаточно, но начать рассказывать он либо стесняется, либо боится. Сапоги в это время вернулись к трапезе и сосредоточенно ковыряли в своих тарелках, словно разговор их больше не касался.
– Что, черт возьми, не так?! Я дождусь ответов на свои вопросы?! – гневно воскликнул я.
– Не кипятись, сынок, – в конце концов заговорил Бездарщина. – Просто дело приняло опасный поворот, понимаешь? С тех пор как ты попал под влияние Гильотины и начал проводить дни и ночи в его порочном обществе, предаваясь безудержному пьянству, прошло три месяца. Три долгих месяца. А неделю назад мы получили письмо с подписью самого короля с предупреждением, что если в течение десяти дней ты не вернешься к своим прямым обязанностям, то будешь отправлен в отставку. Разумеется, это было бы для нас катастрофой. Тогда, собственно, я и догадался обратиться за помощью к своему старому другу – агенту Моргу. В течение трех дней он разыскивал тебя по всему городу и наконец нашел в квартире палача, совершенно невменяемого и настроенного крайне недружелюбно. Собственно, Гильотина уже и сам был рад от тебя избавиться, но ты был уже настолько плох, что он просто не решался выставить тебя на улицу. А потому они с Георгом придумали разыграть небольшой спектакль. Для убедительности Георг даже сделал тебе поддельный пропуск. Ну, а так как ранее – во времена предыдущих запоев – ты уже был замечен в связях с инопланетянами и в секретной переписке с франкистской Испанией, то новый миф о твоем секретном предназначении выглядел работоспособным. Таковым он и оказался.
Закончив говорить, Бездарщина виновато улыбнулся и по примеру женщин устремил взгляд в свою тарелку. Выслушав его речь как бред сумасшедшего, я лишь снисходительно улыбнулся и покачал головой.
– Какой еще король, будь я проклят?! Что это за сказки?
– Пока ты заливался, милый, в Сантории восстановили монархию. Ныне глава государства – король Гарольд I Огненный, – объяснила моя жена.
– Как это? – я был немало ошеломлен такой новостью, и не допускал мысли, что такими вещами принято шутить. – На каком основании? Кто его короновал?
– Мы сами провозгласили Санторию королевством, и сами короновали нашего монарха. Так лучше для страны… тем более после того как на Санторию начали оказывать давление в связи с изобретением мощного медицинского препарата, способного излечивать от всех болезней, – отвечал Бездарщина. – В общем, этот самый Гарольд, ранее занимавший незначительный пост на задворках правительства, спонсировал исследования, и в благодарность его избрали законным монархом. Оно и к лучшему, потому что стране нужна сильная рука.
– О Господи, – прошептал я и потер виски, вновь чувствуя зарождающийся ураган в голове. – И что это за препарат?
– Не знаю, – ответил мужчина.
– Я слыхала, – заговорила его жена, – что смертельно больной человек после терапии этим препаратом излечивается в девяноста восьми процентах случаев. Есть один побочный эффект – он полностью стирает память, но это даже к лучшему. Излечившийся человек, избежавший неминуемой кончины, просто начинает жизнь с чистого листа.
Когда я услышал это пояснение огненный вихрь в моей голове вновь уже был готов свалить меня с ног, вновь я понял, что нахожусь вплотную перед чертой, за которой меня ждет чистое безумие. Стоит заметить, что, несмотря на все со мной происходящее, к тому моменту я был вовсе не склонен считать себя безумцем. Скорее, люди, с которыми мне приходилось иметь дело, вызывали у меня серьезные подозрения относительно их адекватности. Как настоящий психопат, я видел себя единственным нормальным человеком в мире, который погряз в общем сумасшествии.
Слабый стук в дверь резко оборвал ураган в моей голове, как накануне вечером его оборвал Бездарщина со своими гренками. Также этот стук заставил вздрогнуть мою жену и зажег огонь энтузиазма в глазах моей тещи. Несколько секунд женщины оставались неподвижны, словно не поверили своим ушам, и ждали нового доказательства того, что кто-то пожаловал в их дом.
– Наконец! – воскликнула Левый Сапог, когда стук повторился, и бросилась к двери. – Мама, неси ему лопату! – добавила она, отворяя дверь.
Правый Сапог бросилась к шкафу, стоявшему в гостиной, а дочь ее тем временем впустила в дом человека, уже едва похожего на человека. Было сложно определить возраст старика, потому что недуг уже доедал его. Кожа с синим оттенком, выпученные глаза, крайняя худоба – зрелище было ужасным, я это понимал, но, тем не менее, взирал на вошедшего без особой жалости. Более того, я сразу же почувствовал некое чувство своего превосходства в отношении этого человека, который, уже едва передвигая ноги, едва дыша, чувствуя невыносимую боль, пришел ко мне, чтобы засвидетельствовать свое почтение.
– Присаживайтесь, господин Земноводный, присаживайтесь, – суетилась вокруг гостя моя жена. – Желаете чаю? Может быть, пообедаете с нами?
Господин Земноводный проковылял к столу и осторожно сел рядом с Бездарщиной. Правый Сапог в это же время вытащила из шкафа штыковую лопату – мой символ власти – с заступом, сияющим блестящей, зеркально отполированной сталью, с черенком из красного дерева и украшенным резной перевязью, с золотой рукоятью, вызывавшей ассоциацию с эфесом клинка. И когда Правый Сапог, держа лопату двумя вытянутыми руками, поднесла ее мне, я счел необходимым встать, поклониться, и принять орудие своего труда с деловой торжественностью. Лопата была довольно тяжелой, не менее десяти килограммов, что добавляло ей внушительности; на золотой рукояти было выгравировано мое имя – Жак Простак. Честное слово, только взяв ее в руки, я вдруг почувствовал невероятное самоуважение, понял, что в этой жизни у меня действительно есть призвание. И если бы не страшные догадки, которые во мне разожгла Правый Сапог, рассказав о действии нового препарата, оказавшегося в руках нынешних властей, я бы ни на что в мире не променял этой лопаты и службы, которой она меня обеспечивает.
Господин Земноводный минуту отдыхал, тяжело переводя дыхание, затем слабым и едва различимым шепотом поблагодарил мою жену за беспокойство, и обратился ко мне:
– Многоуважаемый господин Простак, прошу вас оказать мне посильную услугу, и сопроводив меня к месту погребения, построить для меня мой последний дом.
Я молча кивнул и пожал его немощную руку.
– Когда собираетесь? – спросил Бездарщина бодрым и веселым голосом.
– Завтра, крайний срок – послезавтра, – ответил старик и выдавил из себя что-то похожее на улыбку.
– Господин Земноводный, как насчет кусочка гуся? – не отставала от гостя моя жена, а на лице ее играла веселая улыбка.
Странное дело: где-то глубоко, очень глубоко внутри, я понимал, что вся эта сцена пропитана кощунством, но это понимание заглушалось простым осознанием, что все происходящее точно соответствует заведенному порядку. Порядку, которому бессмысленно перечить, каким бы неправильным он ни казался на первый взгляд. Порядком была беззаботная манера обращения Бездарщины. Порядком были попытки Левого Сапога накормить старика, хоть было совершенно очевидно, что один прожеванный кусок заберет у него огромное количество сил. Порядком была поспешность, с которой Правый Сапог положила перед умирающим человеком акт о подготовке его могилы, в котором ему следовало расписаться. Порядком была моя властная поза, когда я стоял, опершись на лопату, и смотрел, как старик ставит подпись, едва удерживая в пальцах карандаш. Порядком были отчаянные попытки старика выглядеть бодрым и доброжелательным, когда он положил поверх акта заранее заготовленную пачку купюр за мои услуги. Тысячу франков! Тысяча франков за одну несчастную яму. И это обворовывание людей, в котором участвовала моя семья во главе со мной, было порядком. Весь этот порядок выглядел неестественно, и в то же время благоразумно.
– Ну, как вы себя чувствуете, Земноводный? Как настроение? – спрашивал Бездарщина с самым невозмутимым видом.
– Да как сказать… – шептал старик, стараясь выглядеть под стать хозяину дома, – надеюсь, все пройдет хорошо.
– Смерть – это, конечно, сложно, – нравоучительно говорила Правый Сапог, пряча акт и деньги в ящике того самого шкафа, из которого ранее она достала лопату. – Но, стоит помнить, что смерть – это хорошо.
– Да, это так, – просипел старик и вновь постарался улыбнуться, обведя взглядом наше семейство.
– А как же иначе? – хмыкнула Правый Сапог.
– Да, никак иначе, – еще раз согласился старик и впервые обнаружил признак тихого отчаяния, грустно понурив голову.
И тут же я ощутил, как эта перемена в поведении старика создала в гостиной гнетущую атмосферу нарушенного порядка. Трое моих родственников, да и я сам, не смогли сдержать неодобрительного взгляда; Правый Сапог и вовсе уперла руки в бока, и, казалось, была готова хорошенько отчитать нерадивого мученика, но Левый Сапог опередила ее и немного разрядила общее стеснение, предложив Земноводному отведать кусочек рыбки перед тем, как идти на кладбище.
– О, вы очень добры, госпожа, – ответил старик. – Но, боюсь, что буду вынужден отказаться и более того, просить господина Простака не терять более времени, ибо силы подводят меня.
Я вновь молча кивнул, расправил плечи и направился к двери. Пропуская вперед Земноводного, я обернулся и в трех парах глаз, провожавших меня на службу, увидел неподдельную гордость. Да что уж там, я и сам чувствовал огромную гордость за себя.
Дорога до кладбища, которое расположилось на широкой поляне посреди леса, заняла у нас около часа вместо двадцати минут, если бы я преодолевал ее один. Тем не менее я совершенно не злился на медлительность и периодические передышки Земноводного, а терпеливо шагал неспешным шагом, закинув лопату на плечо. Недалеко от кладбища нам повстречалась женщина с маленьким мальчиком, который увидев нас, поспешил спрятаться за спину матери, а та, в свою очередь, приветствовала нас (главным образом – меня) низким поклоном. Само кладбище представляло собой территорию правильной окружности диаметром около километра, с кругами однообразных плит из серого камня, лежавших поверх могил, и с небольшой белой часовней на центральном пятачке. Как только мы подошли к тому месту, где Земноводный должен был найти свой последний приют (в самом широком, внешнем кругу могил, потому что кладбище разрасталось кругами), начался проливной дождь. Я снял куртку, чтобы старик накрыл ею свою голову, и приготовился копать.
– Господин Жак, я так вам благодарен, что вы вернулись на службу, – со слезой в голосе сказал Земноводный, присаживаясь прямо на мокрую траву. – Я даже не знаю, как бы я справился без вас.
– Да что вы, Земноводный, – отвечал я в некоторой растерянности. – Уж определенно нашелся бы кто-нибудь, чтобы оказать вам помощь.
Старик удивленно взглянул мне в лицо.
– Так ведь закон запрещает, – промямлил он.
– Что запрещает?
– Чтобы могилу выкапывал посторонний человек. Только могильщик либо сам умирающий. Закапывать может уже кто-либо другой, но даже такая практика не приветствуется. А уж выкапывать… тут только два варианта. Мой брат, который отправился в мир иной месяцем ранее, копал яму пять дней. Вот эту самую, – старик махнул рукой в сторону ближайшей плиты, затем подозрительно прищурился и спросил: – Неужто вы снова впали в беспамятство, господин Простак?
– К сожалению, да. Я практически ничего не помню.
Бедняга покачал головой.
– Это все ваш друг. Не доведет он вас до добра, ох, не доведет. Спаивает вас, а сам сухим из воды выходит.
– Вы говорите о Гильотине?
– А как же. Разумеется, ваша дружба вполне обоснована. Палачи и могильщики всегда были самыми уважаемыми профессиями в нашей стране. Даже новоявленный монарх не посмел вводить в вашем отношении никаких реформ. Но ведь дружба должна быть полезной, а не губительной.
Я помолчал немного, делая вид, что обдумываю его слова, и спросил:
– Я ведь должен быть довольно богатым человеком, не правда ли?
– О да, – старику становилось говорить все сложнее. – Однако после ваших странствий, остается только то, что смогла припрятать ваша жена. Из-за вашего порока, дорогой Жак, вы первый могильщик, который живет в столь скромном жилище.
Я злорадно усмехнулся про себя, понимая, что моей семье удается обводить вокруг пальца других людей, демонстрируя им поверхностную скромность.
– Может быть, вы приступите, а то дождь усиливается, – добавил Земноводный.
– Да, конечно, – спохватился я.
И стоило мне воткнуть в землю лопату, как все остальное перестало иметь для меня значение. Работа завладела мной в считанные мгновения, и страсть, с которой я отбрасывал в сторону комья податливой земли, можно сравнить, наверное, со страстью вдохновенного творца. Я не знаю сколько времени заняла у меня яма, но к тому моменту, как я закончил, дождь уже прекратился и было заметно приближение вечера. Я не чувствовал ни малейшей усталости; напротив, если бы пришлось копать еще, я был бы только рад. Еще и еще! Клянусь, я чувствовал себя прирожденным могильщиком, чувствовал себя на своем месте, чувствовал себя по-настоящему счастливым, черт возьми! Старик не смел меня потревожить во время производственного процесса, и лишь периодически повторял, что все идет замечательно, или прекрасно, или сногсшибательно. Поняв, что яма готова и представляет собой своеобразный шедевр, я поцеловал свою лопату, выбросил ее на поверхность и без труда выпрыгнул из двухметровой могилы. Я был с ног до головы выпачкан грязью, был мокрым насквозь от пота и дождя, был разгоряченным от физической нагрузки, и я был доволен этой жизнью сполна.
– Готово! – воскликнул я.
– Готово, – шепотом повторил Земноводный и довольно бодро встал на ноги. – Вот только отпустит ли меня вода в эту землю? – задумчиво добавил он.
Когда я взглянул на промокшего старика, протягивающего мне мою куртку, то с удивлением отметил его значительно посвежевший вид. Даже голос его стал ровным и уверенным, когда он воздавал мне похвалы и благодарности. Я даже подумал, не поспешил ли он с решением обзавестись могилой. Однако мысли о моем клиенте волновали меня недолго, потому что вдохновенное состояние, которое я испытывал в яме, быстро улетучилось, и я вновь мысленно унесся к событиям прошлой ночи и разъяснениям моей тещи о причинах смены формы государственного правления. Да, я был могильщиком, и с этим было глупо спорить! Но! Я чувствовал, что со мной все не так просто. Я чувствовал, что как-то связан с препаратом «Забвение», что связан с новым политическим порядком. Чувствовал, потому что так было нужно! Я был бы рад не поддаваться этим сомнениям и честно нести свою почетную службу, но сомнения были сильнее меня. И тут я понял, что именно сейчас у меня есть подходящий шанс отправиться прямиком в город, найти ресторан «Жарят черти» и попробовать либо рассеять, либо подтвердить свои сомнения.
– Послушайте, господин Земноводный, я вижу, что вы приободрились и сможете добраться до дома без моей помощи, не так ли? У меня есть неотложное дело, – обратился я к старику, вытирая рукавом свитера грязное лицо.
– Ох, господин Простак, только прошу вас не поддавайтесь вновь пороку. Прошу вас, закопайте меня именно вы. Могу я надеяться, что отправлюсь в последний путь по всем законам? – спрашивал старик, твердо стоя на ногах.
Не чувствуя в душе искренности, я все же положил руку на его плечо и произнес просто и торжественно:
– Обещаю.
Через десять минут я был уже на том самом месте, где ранее простился с Георгом, и весь в грязи, с лопатой на плече, взял путь к набережной Караваджо. Выйдя из леса, я оказался на той самой мостовой, по которой Георг вез меня ночью, по ней двинулся в сторону проспекта Бетховена и вскоре вышел в оживленную часть города. В общей сложности на этот отрезок пути я потратил около часа и на город уже спускались густые сумерки. Люди, попадавшиеся мне на пути, замолкали и били поклоны, водители замедляли ход машин, чтобы выразить мне свое почтение, дети глядели на меня кто с испугом, а кто с искренним обожанием. Более того, вскоре я заметил, что позади меня начала образовываться разношерстная свита, имевшая целью просто побыть в моем величественном обществе, и если уж сильно повезет, то прикоснуться к моей лопате. Я понял, что могу немало облагодетельствовать этих людей одной своей просьбой и попросил их провести меня к нужному ресторану в восточной части набережной. Просьба моя, разумеется, была встречена настоящим восторгом, и теперь, окруженный чернью (должен признаться, что считал их всех чернью) со всех сторон, я продолжал свой путь по вечерним улицам города, в ослепительном сиянии собственной славы.
«Жарят черти» оказался заурядным ресторанчиком в нижнем этаже двухэтажного дома с видом на реку. Когда я вошел в зал, оставив своих поклонников снаружи, то и здесь мое появление произвело должный эффект. Немногочисленные посетители поспешили встать и поклониться, персонал был готов исполнить любой мой каприз, и когда я расположился за широким столом у окна, заказ у меня принимал сам шеф-повар (человек, который и должен был мне помочь) в компании владельца заведения. Эти господа обещали подать мне все желаемые блюда на безвозмездной основе, и при этом настаивали, чтобы блюд этих было не менее десяти, дабы я в полной мере смог оценить таланты и радушие местных работников.
– Благодарю вас, господа, – ответил я немного надменно, – однако же я предпочту ограничиться одной порцией песка.
Мужчины приняли крайне серьезный вид и многозначительно переглянулись.
– Господин могильщик, если я правильно вас понял, вы желаете отведать одну порцию песка? – спросил повар, бывший грузным двухметровым парнем в противовес своему щуплому работодателю.
– Совершенно верно, – ответил я, сосредоточенно всматриваясь в их лица, и предполагая, что их серьезность, сменившая пресмыкательство, означает, что они поняли пароль, и поняли, для чего я явился.
– Будет сделано, – коротко ответил повар.
Поклонившись, мужчины удалились, оставив меня наедине с моей лопатой, которую я бережно прислонил к соседнему креслу. Исполнения заказа я ждал долгих пятнадцать минут, в течение которых ловил на себе робкие взгляды посетителей: с оттенком зависти в глазах мужчин, и с оттенком восхищения в глазах женщин. Наконец шеф-повар и владелец ресторана вновь появились у моего стола, и первый из них поставил передо мной поднос с широкой тарелкой, накрытой крышкой, и с набором столовых приборов. Каково же было мое удивление, когда крышка была поднята и взгляду моему предстала горсть обычного песка, рассыпанная по тарелке. Несколько секунд я ошеломленно разглядывал свой ужин, после чего поднял на мужчин удивленный взгляд.
– Не желаете ли незамедлительно оценить исполнение? – поинтересовался повар.
– Господа, – ответил я, беспокойно оглянувшись по сторонам, – боюсь, вы меня неправильно поняли.
– Как же так? – спросил щуплый владелец и склонил голову набок.
– Меня зовут Жак Простак, – тут мужчины с пониманием кивнули, – и я пришел в ваш ресторан по совету Георга Морга, – тут мужчины с непониманием переглянулись.
– Но… ведь вы же попросили порцию песка, – с обидой в голосе сказал повар.
– Да, но… – я немного замялся, а затем обратился к владельцу: – Не могли бы вы оставить нас наедине?
Щуплый мужчина несколько мгновений смотрел на меня с подозрением, но в конце концов отошел на три шага в сторону.
– Послушайте, – заговорил я полушепотом, – вы ведь информатор Георга Морга, не так ли? Просто не решаетесь говорить об этом в присутствии третьего лица, да?
– Я не понимаю, о чем вы? – с неподдельной тревогой в голосе и во взгляде ответил повар. – Вы попросили песка, и я исполнил ваш заказ.
– То есть вы хотите сказать, что незнакомы с Георгом?
– Вы будете есть песок? – к моему изумлению голос этого детины дрогнул. – Мне не нужны проблемы с могильщиком…
– Никаких проблем, поверьте. И поймите, мне нужна ваша помощь, – настаивал я, хоть уже предчувствовал заведомое разочарование.
– Вот ваш песок! – воскликнул парень и разрыдался. – Что вы от меня еще хотите? Ешьте песок!
Его патрон тут же подскочил и принялся успокаивать своего служащего, при этом смея бросать на меня упрекающие взгляды. Кроме того, и по залу пронесся негромкий ропот, в котором я различил пару реплик о своем пьянстве, а на улице послышалась какая-то суета.
Еще один короткий, едва уловимый миг. И в этот раз мне удалось за него зацепиться. Наверное, я сам не до конца понимал, что говорю, однако услышал свой собственный шепот:
– Где я?
Вопрос мой остался без ответа и этим все кончилось. Повар продолжал канючить, чтобы я ел песок и избавил его от проблем с могильщиком, а суета на улице переросла в неистовый шум толпы, но, как оказалось, ко мне этот шум имел лишь косвенное отношение. Через секунду дверь ресторана распахнулась и стало понятно, кого приветствовала чернь. По залу ресторана прокатился восторженный вздох, а по мне прокатилась волна ужаса. На пороге стоял балансирующий силуэт Гильотины.
– Простак, – язвительно сказал он, – а я тебя ищу.