Лето 1523 года

На Майский день кардинал Уолси придумал новую забаву – игру в разбойники. Придворные дамы, все в белом, погрузились на барки, и на них – вот неожиданность – напали французские разбойники, все в черном. Вольные английские стрелки, одетые в зеленое, на своих барках попытались отбить пленниц. Завязалась веселая потасовка, противники окатывали друг друга водой из ведер, стреляли налево и направо снарядами, сделанными из свиных пузырей, наполненных водой. Королевская барка, богато изукрашенная зелеными флагами с зеленым же вымпелом на мачте, оснащенная маленькой пушечкой, забрасывала французских разбойников водяными снарядами, так что нападавших пришлось спасать при помощи лодочников с Темзы, которым за это немало заплатили. Одно плохо, им тоже хотелось поучаствовать в битве.

Королева во время сражения вымокла с головы до пят. Она веселилась, как девочка, глядя на мужа в роли Робин Гуда Ноттингемского, с маской на лице и зеленой шапочкой на голове. Я сидела рядом с королевой, король бросил мне розу. Мы вернулись к пристани Йоркского дворца, там нас приветствовал сам кардинал. Заиграли спрятавшиеся за деревьями музыканты. Золотоволосый, на голову выше всех остальных, Робин Гуд повел меня в танце. Улыбка, я видела, ни на миг не покидала лица королевы, хотя король, танцуя, взял мою руку и прижал ее к зеленому камзолу, там, где было сердце. Чепец не скрывал великолепия торчащей за ухом розы.

Повара кардинала превзошли самих себя. Фаршированные павлины и лебеди, гуси и утки, оленина всех сортов, четыре вида жареной рыбы, а лучше всех жареный карп. Засахаренные фрукты и марципаны в форме цветов и букетов – отпраздновать май – так хороши, что даже есть жалко. После трапезы, когда от реки потянуло прохладой, музыканты заиграли таинственную мелодию и повели нас темнеющими аллеями обратно ко дворцу.

Дворец преобразился, кардинал приказал задрапировать зал зеленой материей, в каждом углу огромные букеты цветов, а в центре два зеленых трона – один для короля, другой для королевы. Перед тронами маленькие танцовщики исполняют замысловатый танец. Мы заняли свои места, полюбовались на детишек в маскарадных костюмах, а потом и сами принялись танцевать.

Все веселились до полуночи, и только тогда королева поднялась и приказала придворным дамам покинуть зал. Я следовала за ней, но тут король ухватил меня за подол платья.

– Пойди сюда, – нетерпеливо приказал он.

Королева повернулась, собираясь сделать прощальный реверанс, и увидела – король держится за мою юбку, а я растерянно гляжу на него. Она, не задумываясь, опустилась перед мужем в самом что ни есть изысканном испанском реверансе:

– Спокойной ночи, супруг мой. – Голос – слаще не бывает. – Спокойной ночи, мадам Кэри.

Я тоже присела в реверансе и прошептала, склонив голову:

– Спокойной ночи, ваше величество.

Как мне хотелось опуститься еще ниже, на пол, провалиться сквозь пол, чтобы она не видела моего пылающего лица.

Когда я выпрямилась, королевы уже не было. Король будто совсем о ней позабыл, словно это мать ушла, оставив детишек резвиться на свободе.

– Музыканты, играйте, – весело скомандовал он. – И подать сюда еще вина.

Я огляделась вокруг: придворные дамы удалились вместе с королевой. Джордж ободряюще улыбнулся мне и шепнул еле слышно:

– Не тушуйся, сестренка.

Я не знала, что отвечать, но тут Генрих поднял бокал и повернулся ко мне:

– За Майскую королеву!

Придворные, которые повторили бы за королем все, что угодно, хоть голландскую скороговорку, подняли бокалы:

– За Майскую королеву!

Генрих взял меня за руку и повел к трону, где только что сидела королева. Я покорно следовала за ним, только ноги заплетались. Не готова я сесть в ее кресло.

Он нежно подтолкнул меня у первой ступеньки, я обернулась взглянуть на невинные детские мордашки и на такие знакомые лица приближенных короля.

– Давайте станцуем для Майской королевы!

Он подхватил какую-то девчушку, и они принялись исполнять сложные фигуры танца. Я сидела в кресле королевы, глядя на ее мужа, танцующего передо мной, слегка флиртующего с партнершей, и понимала: у меня на лице такая же улыбка-маска, как у королевы, – все понимающая, все принимающая.


На следующий день после Майского дня Анна – лицо белее мела – влетела в комнату.

– Посмотри! – прошипела она, бросив на кровать листок бумаги.

Дорогая Анна, сегодня я не могу с Вами увидеться. Его преосвященство кардинал все знает, и мне приказано дать ему полное объяснение. Клянусь, я Вас не подведу.

– Боже мой, – тихо сказала я. – Кардинал знает. Значит, король тоже узнает.

– И что с того? – проговорила сестра, бросаясь на меня, словно ядовитая змея. – Ну и пусть все знают. Мы обручились по всем правилам, правда ведь? Значит, все и должны узнать.

Я видела, листок бумаги дрожит у нее в руках.

– Что он хочет сказать – он тебя не подведет? – спросила я. – Если обручение было по всем правилам, то и подвести нельзя. О чем он таком говорит?

Анна в три шага добралась до стены, развернулась, шагнула обратно, точно лев в клетке – один из тех, в Тауэре.

– Не знаю, о чем он таком говорит. Он совсем дурачок.

– Ты сказала, он тебя любит.

– Это еще не доказывает, что он не дурак. – Тут ей что-то пришло в голову. – Мне нужно к нему пойти. Он во мне нуждается. Он перед ними не устоит.

– Нельзя тебе идти, лучше обожди.

Она открыла сундук и вытащила накидку.

Тут раздался громоподобный стук в дверь, мы обе замерли. Анна мгновенно сдернула накидку, бросила ее в сундук и устроилась на крышке, будто с самого утра с места не вставала. Я отворила дверь, там стоял слуга кардинала Уолси.

– Госпожа Анна здесь?

Я чуть шире приоткрыла дверь, чтобы он мог ее увидеть. Анна глядела вдаль, на стоящую на якоре барку с ясно различимыми алыми вымпелами кардинала Уолси.

– Не соблаговолите ли пройти в приемную кардинала? – спросил гонец.

Анна повернула голову, но ничего не ответила.

– Немедленно, – добавил он. – Господин мой кардинал приказал, чтобы вы явились незамедлительно.

Она не возмутилась высокомерию этой команды. Ни для кого не секрет – кардинал управляет страной, а потому его слово весит никак не меньше слова самого короля. Анна подошла к зеркалу, бросила взгляд на свое отражение, ущипнула себя за щеки – вернуть на лицо краску, – прикусила нижнюю губу, а потом и верхнюю.

– Мне тоже пойти? – спросила я.

– Да, будь рядом со мной, – быстрым шепотом пробормотала она. – Тогда он, может, вспомнит – король тебя слушает. А если там будет и король – ты уж постарайся его умилостивить.

– Я не могу ничего требовать, – напомнила я ей тоже шепотом.

Даже в такой момент сестра не удержалась – скорчила одну из своих гримасок:

– Это мне известно.

Мы последовали за слугой через парадный зал в комнату, где давал аудиенции Генрих. Там, против обыкновения, никого не было. Король уехал на охоту, большинство придворных вместе с ним. У дверей стояли люди кардинала в алых ливреях. Они отступили, пропуская нас, а потом снова заняли свои места, преграждая дорогу. Его преосвященство не хотел, чтобы нас прерывали.

– Госпожа Анна, – обратился он к сестре, когда та вошла в комнату, – мне сегодня сообщили ужасную новость.

Анна стояла неподвижно, руки сложены на груди, лицо спокойное.

– Какая жалость, ваше преосвященство, – невозмутимо произнесла она.

– Я узнал, что мой паж, молодой Генрих Нортумберленд, осмелился злоупотребить вашей с ним дружбой и той свободой, которую я ему предоставил, позволяя себе целыми днями флиртовать и болтать о любви в покоях королевы.

Анна покачала головой, но кардинал не дал ей рта раскрыть:

– Я сегодня ему указал, что подобные легкомысленные занятия несовместимы с положением того, кто в будущем унаследует северные графства и чей брак небезразличен его отцу, королю и мне самому. Он не парень с фермы, чтобы заигрывать с молочницами в копне сена, до чего никому и дела нет. Брак для лорда в его положении – событие политическое, никак не меньше. – Кардинал на минуту умолк. – А политика в этом королевстве дело мое и короля.

– Он предложил мне руку и сердце, и я дала свое согласие, – ровным тоном ответила Анна. Я заметила, золотая буква «Б», которую сестра носила на жемчужном ожерелье, плотно обвивающем шею, подрагивает в такт ее быстрому дыханию. – Мы обручены, ваша милость, прошу прощения, если союз вам не по вкусу, но дело уже сделано. И тут уж ничего не изменишь.

Он бросил на нее мрачный взгляд из-под широкой кардинальской шляпы:

– Лорд Генрих согласился подчиниться власти своего отца и его величества короля. Я сообщаю эти новости не из любезности, госпожа Болейн. Может быть, вы остережетесь наносить оскорбление тем, кто поставлен Богом выше вас.

Она побледнела:

– Он никогда не согласится. Он ни за что не подчинится отцу вместо того, чтобы…

– Вместо того, чтобы подчиняться вам? Интересно, так вот и обстояло дело? Но он повинуется отцу, госпожа Анна. Теперь дело в руках герцога и короля.

– Он обещался мне, мы обручились! – гневно заявила Анна.

– Это было обещание жениться в будущем, – объявил кардинал. – Обещание жениться, если представится возможность.

– Нет, это обещание жениться в настоящем, – непоколебимо стояла на своем Анна. – Помолвка перед свидетелями, со вступлением в брачные отношения.

– Ага. – Пухлая рука предупреждающе поднялась. Тяжелое кардинальское кольцо, казалось, подмигнуло Анне: «Не забывай, кто духовный глава Англии». – Пожалуйста, даже не пытайтесь меня убедить, что дело сделано. Если я сказал – обещание жениться в будущем, значит так оно и есть, госпожа Анна. Я никогда не ошибаюсь. И если дама вступает в отношения с кавалером на основании такого незначительного обещания, это не свидетельствует в пользу ее ума. Такая дама, отдавшаяся кавалеру, а потом брошенная, уже себя погубила, ей больше никогда не выйти замуж.

Анна бросила на меня быстрый взгляд. Наверное, кардинал понимает: смешно проповедовать добродетель девственности той, чья сестра, как известно всему королевству, постоянно нарушает супружескую верность. Но он и взглядом не выдал, что заметил мое присутствие.

– Никому не пойдет на пользу, госпожа Болейн, если чувства к лорду Генриху толкнут вас на ложь.

Я видела – сестра борется с охватившим ее паническим страхом.

– Ваше преосвященство, милорд, – начала она, голос чуть дрожит. – Из меня выйдет неплохая герцогиня Нортумберленд. Я буду заботиться о бедных, о том, чтобы на севере царило правосудие. Я охраню Англию от шотландцев. И всегда буду вашим верным другом, вашей должницей на веки вечные.

Он слегка улыбнулся, словно хотел показать: дружбой с Анной его не подкупишь, у него бывали предложения и получше.

– Не сомневаюсь, из вас вышла бы превосходная герцогиня, если не в Нортумберленде, то где-нибудь еще. Такое решение должен принять ваш отец, ему выбирать, за кого вам выходить замуж. Да и мы с королем можем подсобить. Уладив все остальные дела, моя дорогая дочь во Христе, я позабочусь и о ваших желаниях. Я не позабуду, – теперь он уже не сдерживал улыбки, – я не позабуду, что вам хочется стать герцогиней.

Он протянул ей руку, Анна шагнула вперед, присела в грациозном реверансе, поцеловала кольцо, затем попятилась к двери. Пока за нами не закрылись двери, она не произнесла ни слова. Повернулась и пошла по каменным ступеням, ведущим в сад. Всю дорогу вниз по извилистым тропкам сестра молчала и заговорила только тогда, когда мы добрались до каменной скамьи в зарослях роз, подставляющих солнцу белые и алые лепестки.

– Что мне теперь делать? Думай! Думай!

Я только хотела сказать, что ничего не в силах придумать, как поняла – сестра говорит не со мной, она обращается к самой себе.

– Как же мне перехитрить Нортумберлендов? Сможет Мария уговорить короля? – Она покачала головой. – На Марию полагаться нельзя, она ничего толком не сделает.

Я сдержала негодующий ответ. Анна вышагивала взад-вперед по траве, юбка завивается вокруг сапожек на высоких каблуках. Я села на скамью, не сводя с сестры глаз.

– Послать Джорджа, пусть подбодрит Генриха? – Она кружила по траве. – Отца? Дядю? В их интересах, чтобы я поднялась повыше. Пускай поговорят с королем, и на кардинала у них есть влияние. Пускай найдут приданое, достойное Нортумберлендов. Им же выгодно, чтобы я стала герцогиней. Они придут на помощь. А когда герцог Нортумберленд приедет в Лондон, ему сообщат, что помолвка состоялась и брак заключен.


Семейный совет собрался в доме Говардов в Лондоне. Мать и отец сидели за огромным столом, дядя Говард – между ними. Мы с Джорджем, в немилости вместе с Анной, жались у стенки в дальнем конце комнаты. Анна – в самом центре, у стола, словно заключенный у тюремной решетки. Но она не опускала головы, как я. Нос задран, брови слегка подняты, глядит дяде прямо в глаза, как равная равному.

– Жаль, вместе с французскими модами ты выучилась французским привычкам, – прямо начал дядя. – Я тебя предупреждал – никаких сплетен вокруг твоего имени. Теперь я слышу – ты позволила Перси то, чего позволять нельзя.

– Я делила ложе со своим мужем, – без всякого выражения в голосе произнесла Анна.

Дядюшка взглянул на нашу матушку.

– Если ты еще раз повторишь подобную чепуху, я тебя выпорю и сошлю в Хевер навечно, никогда не позволю вернуться ко двору, – тихо сказала мать. – Лучше мне увидеть тебя мертвой, чем обесчещенной. Говорить такое перед отцом и дядей – постыдилась бы. Ты – позор семьи.

Я сидела за спиной у Анны и не видела ее лица, но заметила – пальцы вцепились в опушку платья, так утопающий хватается за соломинку.

– Ты отправишься в Хевер, покуда все не позабудут об этой ужасной ошибке, – прозвучал приказ дяди.

– Прошу прощения, но это вы, а не я совершаете ужасную ошибку. Мы с лордом Генрихом поженились. Он меня не оставит. Вы с отцом должны повлиять на его отца, на короля, на кардинала. Пусть признают наш брак. Если вы это сделаете, я стану герцогиней Нортумберленд, а значит, одна из Говардов войдет в знатнейшую семью Англии. Если я стану герцогиней, а у Марии родится сын, он будет племянником герцога Нортумберленда и королевским бастардом. Мы тогда сможем посадить его на трон.

Дядя уставился на Анну и тихо произнес:

– За куда меньшее король два года тому назад отправил на плаху герцога Бекингема. Смертный приговор был подписан моим отцом. Этот король заботится о наследниках. Никогда, никогда больше не произноси таких слов, а не то очутишься не в Хевере, а за стенами монастыря, монахиней на веки вечные. Анна, я не желаю, чтобы из-за твоего недомыслия благосостояние семьи подвергалось риску.

Сдержанный тон, скрывавший страшный гнев, потряс сестру. Она пыталась собраться с мыслями, прошептала:

– Я больше ничего не скажу. Но это могло бы сработать.

– Ни за что, – резко ответил отец. – Нортумберлендам ты не нужна. К тому же Уолси не позволит нам взлететь так высоко. А король делает то, что ему Уолси скажет.

– Лорд Генрих мне обещал.

Страстные слова Анны пропали впустую. Дядя только покачал головой и привстал, показывая – заседание окончено.

– Подождите, – отчаянно крикнула Анна. – Все еще может получиться. Клянусь вам. Если вы меня поддержите и лорд Генрих будет со мной, тогда и кардиналу, и королю, и герцогу придется с этим смириться.

– Они не смирятся. – У дяди явно нет ни малейших сомнений. – Ты просто дурочка. Никто не может справиться с Уолси. Ни один человек в стране. Мы не станем рисковать и наживать в нем врага. Стоит ему пожелать, и в постели короля будет не Мария, а какая-нибудь девчонка из семьи Сеймур. Все, чего мы добились с Марией, пропадет, если примемся помогать тебе. Это ее шанс, не твой. И ты можешь его погубить. Придется тебя убрать с дороги, на все лето по крайней мере, а то и на год.

Она застыла в ужасе:

– Но я его люблю.

В комнате повисло молчание.

– Да, – повторила она, – я его люблю.

– Это все совершенно несущественно, – ответил ей отец. – Твое замужество – семейное дело, и заниматься этим будем мы. Отправишься в Хевер по меньшей мере на год. Нечего околачиваться при дворе, и считай, тебе еще повезло. А если посмеешь ему писать, или же отвечать, или пытаться с ним увидеться, тогда в дело пойдет монастырь, и притом затворнический орден.


– Ну, дела не так уж плохи.

Джордж пытался сохранять веселый тон. Мы втроем направлялись к реке, чтобы сесть на лодку и вернуться во дворец. Один слуга в ливрее дома Говард шагал впереди, расталкивая попрошаек и уличных продавцов, еще один шел за нами следом. Анна брела, ни на что не глядя, не обращая внимания на людские водовороты, запрудившие улицы.

Продавцы торговали товаром с тележек, хлебом, фруктами, живыми утками и курами, только что привезенными из деревни. Находчивые, с хорошо подвешенными языками, толстые лондонские домохозяйки торговались без устали, не то что сельские жители, неторопливые, сосредоточенные, пытающиеся получить побольше выгоды за проданный товар. Бродячие торговцы предлагали книжки с балладами и нотные листы, сапожники показывали готовые сапоги и ботинки, клянясь и божась – подойдут на любую ногу. Цветочницы и продавцы салата, бездельники-пажи и трубочисты, факельщики, которым нечего было делать до наступления темноты, подметальщики улиц – тут были все. Слуги, решившие побездельничать чуток по дороге на рынок или с рынка, а перед каждой лавкой сидит на табурете дородная жена владельца, улыбается прохожим, приглашая их зайти и посмотреть, что сегодня продается по дешевке.

Джордж без устали, словно острое и увертливое шило, тянет нас с Анной сквозь пестроту базара. Он явно хочет доставить Анну домой раньше, чем буря в ее душе вырвется наружу.

– Нет, скажу вам, дела совсем не плохи, – все повторяет брат.

Мы наконец добрались до причала на реке, слуга махнул лодочнику.

– В Йоркский дворец, – резко бросил Джордж.

Наступил прилив, лодка быстро двигалась вверх по реке. Анна невидящими глазами смотрела по сторонам, на берега, заваленные городским мусором.

Мы пристали к дворцовой пристани, слуга поклонился и отправился на лодке обратно в город. Джордж потащил нас с Анной наверх в нашу комнату, и вот мы дома, за закрытой дверью.

Тут Анна обернулась и набросилась на брата, словно дикая кошка. Он поймал ее за запястья, оторвал руки от своего лица.

– Дела совсем не плохи! – заорала она. – Совсем не плохи! Я потеряла любимого, а заодно и репутацию! Я почти уничтожена, должна схоронить себя в деревне, пока все обо мне не позабудут. Совсем не плохи! Мой собственный отец не желает меня поддерживать, моя мать говорит – лучше бы ей увидеть меня мертвой. Ты совсем с ума сошел, идиот? Совсем с ума сошел? Или просто дурак, слепой, глухой недоумок?

Брат все еще держал ее за запястья. Она старалась вцепиться ногтями ему прямо в лицо. Я подобралась сзади и оттащила ее, а она все пыталась брыкаться. Мы стояли пошатываясь, словно трое подравшихся пьяниц, я ударилась об спинку кровати, когда она чуть не высвободилась из моих рук и снова набросилась на брата, но мне удалось вцепиться мертвой хваткой, да и Джордж не выпускал ее рук, не давая расцарапать лицо. Казалось, мы сражаемся не с Анной, а с чем-то похуже, каким-то непонятным демоном, овладевшим ею, а вместе с ней и всеми нами, Болейнами. Это демон гордыни, что загнал нас в маленькую комнатку во дворце, довел сестру до такого страшного сумасшествия, подогревает эту жестокую, бессмысленную битву.

– Мир, ради бога, мир! – кричал Джордж, стараясь избежать ее ногтей.

– Мир! – орала в ответ сестра. – О каком мире ты говоришь?

– Ты проиграла, – без обиняков ответил брат. – Теперь незачем сражаться. Ты уже проиграла.

На мгновение она замерла, но мы из осторожности не отпустили ее. Анна уставилась на брата невидящим, бессмысленным взглядом, потом запрокинула голову и расхохоталась диким, безумным смехом.

– Мир! – страстно произнесла она. – О боже! Да, я умру в мире. Они пошлют меня в Хевер, и я останусь там до самой своей мирной кончины. И никогда его больше не увижу!

Она издала отчаянный вопль, прямо из глубины сердца, и, перестав сопротивляться, сползла на пол. Джордж ослабил мертвую хватку, подхватил сестру. Анна обвила шею брата, спрятала лицо у него на груди. Она рыдала так ужасно, что я сначала не могла разобрать ни слова, а потом поняла – она снова и снова повторяет: «Боже, я его любила, я его любила, моя единственная любовь, о моя единственная любовь». Тут и из моих глаз ручьем полились слезы.


Они времени даром не теряли. Одежда Анны была упакована, лошадь оседлана, Джорджу было приказано сопровождать ее в Хевер в тот же самый день. Никто не сказал лорду Генриху Перси, что она уехала. Он передал для нее письмо, и моя мать, следившая за всем и вся, вскрыла послание, спокойно прочла его и бросила бумагу в камин.

– Что он пишет? – негромко спросила я.

– Клянется в вечной любви, – отвечала она таким тоном, будто считает подобное признание безвкусицей.

– Надо сообщить ему, что ее нет.

– Скоро и сам узнает, – пожала плечами мать. – Он сегодня утром виделся с отцом.

Другое письмо прибыло пополудни, имя Анны накорябано дрожащей рукой, чернила слегка смазаны, видимо капнувшей слезой. Мать – выражение лица каменное – распечатала письмо, и его постигла участь первого.

– Лорд Генрих? – задала я вопрос.

Она только кивнула.

Я поднялась со своего места у камина и пересела к окну:

– Хочу выйти на воздух.

Матушка повернула голову и резко ответила:

– Останешься здесь.

Давняя привычка к повиновению и почтение к матери все еще меня не покинули.

– Как прикажете, матушка. Не разрешите ли пройтись по саду?

– Нет, – прозвучал короткий ответ. – Отец с дядей приказали, чтобы ты никуда не выходила, покуда Нортумберленд выясняет отношения с сыном.

– Не возьму в толк, чему может помешать моя прогулка?

– А вдруг ты отнесешь ему записку?

– Ни за что! – воскликнула я. – Богом клянусь, одно вы бы могли заметить: я всегда, всегда делаю то, что мне приказано. Вы выдали меня замуж в двенадцать лет, мадам. Спустя два года, только мне исполнилось четырнадцать, вы разрушили мой брак. Вы подложили меня в постель королю, а мне еще пятнадцати не было. Не сомневайтесь, я всегда делаю то, что мне прикажет семья. Если я не боролась за свою свободу, с чего мне бороться за свободу сестры?

Она кивнула:

– Это хорошо. В мире не существует свободы для женщин, борись ты за нее или не борись. Сама видишь, где очутилась Анна.

– Да, в Хевере. Но там она хотя бы свободна пройтись по саду.

– Ты что, завидуешь? – с удивлением спросила мать.

– Мне там было хорошо. Иногда кажется, там куда лучше, чем при дворе. Но сердце Анны разбито.

– Чтобы от нее была хоть какая польза семье, нужны разбитое сердце и сломленный дух, – холодно заметила мать. – Этим приходится заниматься еще в детстве. Я думала, там, при французском дворе, вас обеих научат повиновению, но они, похоже, оплошали. Ну что же, наверстаем теперь.

В дверь робко постучали, через порог неловко переступил простолюдин в потрепанной одежде:

– Письмо для Анны Болейн. Не велено передавать никому, кроме нее, и молодой господин сказал – смотри, как она его читает.

Я в нерешительности поглядела на мать. Она кивнула, я сломала красную печать с гербом Нортумберлендов и развернула туго свернутую бумагу.

Жена моя!

Дабы не быть клятвопреступником, не нарушу наших клятв друг другу. Я Вас не покину, если Вы меня не покинете. Отец на меня разгневан ужасно, и кардинал тоже сердится, и потому мне страшно за нас обоих. Но если мы будем держаться друг друга, они нас не разлучат. Пришлите мне хоть слово, хоть одно словечко, что вы меня не покинете, и я Вас ни за что не покину.

Генрих

– Он велел непременно дождаться ответа.

– Подожди снаружи, – приказала мать посланцу и захлопнула дверь у него перед носом. Потом повернулась ко мне. – Пиши ответ.

Она протянула мне лист бумаги, вложила в пальцы перо и продиктовала:

Лорд Генрих!

Мария пишет это письмо за меня, мне запрещено брать в руки перо, чтобы я Вам не отвечала. Все бесполезно. Они не позволят нам пожениться, мне все равно не быть Вашей. Не сражайтесь за меня против своего отца и против кардинала, ибо я уже сдалась. Это было просто обещание жениться в будущем, которое ни Вас, ни меня ничем не связывает. Освобождаю Вас от Ваших клятв и сама свободна от моих.

– Вы разобьете этим два сердца, – заметила я, присыпая невысохшие чернила песком.

– Может быть, – холодным тоном отозвалась мать. – Но юные сердца нетрудно склеить, а у сердца того, кто владеет половиной Англии, есть занятия получше, чем страдать от любви.

Загрузка...