Земли Эрхегорда, в наших краях больше известные как Западный Вальнор, так же входили в Великое торговое Кольцо, наследием чему осталась экономическая развитость этого горного государства, а главное – единый для всего Кольца язык, который мы чаще называем долгим, а реже – общим. Краткий язык, прежде распространенный в Западном Вальноре, назывался ворватоильским по Землям Ворватоила, откуда в Западный Вальнор спустились первые переселенцы. Теперь он используется редко – сохранился, прежде всего, в именах и названиях.
Путешественник должен быть готов к тому, что долгий язык в Землях Эрхегорда отличается в словах и звучании от привычного нам языка, чему виной окончательный распад и забвение Кольца. К тому же вальнорцы, особенно в окраинных местах, говорят с неприятным гортанным акцентом – таким, словно они вознамерились подражать диким птицам, а больше всего – нарскому ворону.
– Лучше я тебе расскажу про Мертвые леса Деурии. Слыхал о таких? Нет, конечно. Туда даже нерлиты не заглядывают, а уж эти куда только не лезут со своими проповедями.
Громбакх в один мах опорожнил чашу с хмелем, ударил ею о стол, стер пену с толстых темно-фиолетовых губ и продолжил:
– Там, в этих лесах, на много дней вокруг ничего нет. Ни одного деревца или там кустика. Понимаешь? Каменная пустыня, и всё. Но штука в том, что днем на камнях видны тени ветвей. Колышутся себе, будто настоящие. Словно вокруг лес как лес. На тени посмотришь, так там и трава, и стланик, и чего только нет. А поднимешь глаза – пусто. Ни деревца, ни кустика, ни захудалого листика.
Про Деурию много чего говорят. И страшного, и веселого. И про диких зверей, которые там ходят, опять же – тенью. Но мне вот другое было интересно. Я как-то услышал, что в чащобе… Ну как, в чащобе – в каменной пустыне, где теней столько, что и солнце до земли не проглядывает. Так вот там, по слухам, была деревушка: тени домов, сараев, навесов всяких, а между ними ходят тени людей. Живут себе своей жизнью. По теням даже можно разобрать, чем они заняты: изгородь чинят или сено в стога закидывают. Понимаешь? Вот мне и захотелось отыскать эту деревушку.
Отвлекшись от рассказа, Громбакх подозвал служанку и попросил еще две чаши хмеля с соком эльны.
Сидевший напротив меня следопыт Тенуин молчал. С тех пор как я присоединился к их столу, он не проронил ни слова. Почти не шевелился, будто вовсе спал. Я не видел его лица, так как оно было спрятано под глубоким капюшоном бурнуса, заметил только белую кожу гладко выбритого подбородка. Альбинос.
А вот лицо Громбакха, с его щетиной, широкими шрамами на скулах и не менее широкими черными бровями, я разглядел во всех деталях. Охотник то и дело, развеселившись, ударял меня ладонью по плечу и хохотал, раскрывал рот так, что были видны все зубы. Успокоившись, он с видимым наслаждением принимался жевать мелко порезанные корни синюшки, которые тут называли клютом[6]. Из-за клюта все зубы, язык и губы у него были темно-фиолетовые. Синюшка пенилась, и охотник изредка сплевывал в пустую чашу густую, почти черную слюну. Каждый раз, когда он забрасывал в рот очередной кубик корня, меня окутывал пряный аромат.
– Долго я там шарахался, – продолжал Громбакх. – Один. По дурости, конечно. Чуть портки не обделал, точно говорю! Людей никого. Пустыня. А под ногами мельтешат тени. Тени ветвей, птиц, мелких зверушек: грызунов всяких, масличек.
Идешь. Кругом тихо. А только кажется, что за тобой следят, – пройдутся по твоей тропе и прячутся. Ночью так совсем пакостно. Тени без солнца пропадают, зато появляются звуки, будто весь день только и ждали, чтоб после заката раскудахтаться во всю дурь. Воет кто-то, скребется. Листва шелестит, сучья ломаются.
Глаза закроешь, а селезенка вся сжимается от страха. Сна нет. Кажется, что лежишь не в пустыне, а в нормальном лесу. Ну как, в нормальном?.. Где-нибудь под Гиблодолом. – Громбакх схватил меня за плечо, вплотную приблизил свое лицо к моему и шепотом продолжил: – Вылезешь из палатки, зажжешь светильник, и кругом сразу тихо. Все негораздки, которые шумели, молчат. Только земля и камни. А по ним от твоего фонаря сразу просыпаются тени. Куда посветишь, видны тени деревьев, кустов. Мне бы мозгами раскинуть да бежать оттуда, а я дальше пошел – деревню искать.
Громбакх отстранился. В два долгих глотка осушил новую чашу. Затем достал из поясного мешка стеклянный бутылек. Ткнул в него пальцем и торопливо провел по носовым буркам[7]. Я и раньше видел такое приспособление – овальные лайтанные кольца с узким желобком посередине, которые крепят, пробивая отверстия в переносице и внешних стенках ноздрей.
Примерно так я и представлял себе охотника, когда впервые услышал о нем от хозяина подворья: с носовыми бурками, пряным клютом, одетого в легкие кожаные брюки и рубаху с короткими рукавами, которые почти не прикрывали его сильные, поросшие черным волосом руки; с амулетом из клыков на шее и сигвами на кистях, где среди прочих узоров были арбалет, топор и расколотая башня.
– Не знаю, будет ли от них толк, – сказал мне Сольвин, хозяин подворья. – Но смотрите сами. Один из них точно охотник, другой, кажется, следопыт. Думаю, вы найдете их в таверне на цокольном этаже. В это время они обычно сидят там. Кажется, они и сами тут застряли, но попробуйте, поговорите.
Не то чтобы я задумал бежать из города в ближайшие дни, но три года странствий приучили меня заранее готовить путь к отступлению. Багульдин был не самым приветливым городом. Утром, во время краткой прогулки по ближайшим кварталам, я заметил слежку. Стражники Зельгарда. Сразу вспомнилось искаженное злобой лицо коменданта. «Свою мерзость у нас принято подчищать за собой самостоятельно». «Меч моих людей всегда наготове».
Сольвин заверил меня, что уже месяц не было сообщения с Целинделом – городом, расположенным на западе, в низинных лесах, откуда открывался выход ко всем восточным городам Земель Эрхегорда. Последние всадники и кареты приезжали только со стороны приграничного Харгоя, да и тех в последнюю неделю почти не осталось.
– Как видите, постояльцев у меня немного. – Сольвин с сожалением указал на стенную витрину, где плотными рядами висели бочонки с ключами от комнат. – Вы выбрали не лучшее время для поездки по этим краям. Если верить слухам, туман не отступит, пока не поглотит нас всех. – Сольвин печально усмехнулся.
Нужно было заранее позаботиться о проводниках – тех, кто мог бы за умеренную плату сопроводить меня до Целиндела или, по меньшей мере, до той части тракта, где заканчивается мгла. Теперь, сидя в цоколе «Нагорного плеса», я слушал рассказы Громбакха и пытался оценить, насколько они со следопытом Тенуином будут надежны в пути.
– Нашел я ту деревушку. Нашел, – продолжал охотник, вдоволь надышавшись маслами из носовой бурки. – Вышел на прогалину, где ни дерева, ничего. А там дальше видно – лежит тень околотка, такая, что с пряслами, всякими развесами, поленницей. Вот оно! – Громбакх ладонью хлопнул по столу.
Я невольно вздрогнул от удара и покосился на Тенуина. Тот по-прежнему был неподвижен. Сидел перед единственной чашей с ягодной настойкой и даже не прикасался к ней.
– Все, думаю, добрался. Осталось проверить легенды. Я чего туда полез-то? – Охотник хохотнул, показав темно-фиолетовые зубы. – Мне все эти тени до старой гузки не сдались. Слышал я, там, в доме старосты, стоит интересный сундучок. За ним-то я и пришел. Правда, было непонятно, как к нему подобраться, если он, как и дом, как и вся деревня, – одна большая тень, но я сдуру решил, что разберусь на месте. Ну да, разобрался. Едва портки унес.
Охотник, рассмеявшись, опять хлопнул меня по плечу. Опрокинул третью чашу и потребовал у служанки добавку.
В таверне было шумно. Вокруг столов сидели на стульях и бочках. Всем места не хватило, и кравчий вынес из подвала деревянные табуреты. Здесь перекрикивались, смеялись. Пахло пряностями, дымом, пóтом и жареным мясом. Красный свет масляных ламп, развешанных по углам, был тяжелый, густой. Под потолком прозрачными витками расплывался дым, посетители посапывали деревянными трубками, наслаждались эвкалиптовой смесью.
Сразу три девушки разносили еду. На подносах у них лежали пучки зелени, стояли миски со странной похлебкой сизых оттенков и плошки с вымоченными в альне грибами. Была тут и вырезка горного барана, и темно-коричневое пюре, перемешанное с жиром сотников, и ароматные плоды эльны, и большие, закрученные в косичку латки, и сладкий мох с нашинкованными потрохами кролика, и даже пропитанные медом хлебцы из болотной муки, а также многое другое, чему я не знал названия и чей вкус не мог даже представить.
Я ограничился ягодной настойкой, жареной крольчатиной и бобами с черичным соусом.
– В общем, я полез через околицу, – продолжал Громбакх. – Ну, как полез? Переступил через ее тень и пошел себе дальше. Иду как петух в курятне – довольный, грудь навыпячку. Страха никакого. Ну чего, скажи мне, простые тени сделают живому человеку из настоящей плоти? А теней там было много. Все, как и рассказывали. Скот, домá, сараи, вóлоки. Ну, я прямо по ним и шагал, чего церемониться? А тени людей за мной бежали. Понимаешь? Им-то нужно все дома огибать, в калитки заходить, через заборы лезть. И ведь главное-то, главное не сказал! Они ж там все мелкие. Ну, карлики какие-то! Самый высокий из тех людей не выше моего колена. И домá у них такие же. Так что бояться точно было нечего.
И все бы хорошо, но мне стало как-то зябко. Иду и чувствую, как в груди похолодало, дух захватило и никак не отпускает. Так бывает, если вдруг куда провалишься. Только там на секунду лишает духа, пока не трёхнешься на землю, а тут никак не прекратится, будто, знаешь, я в воздухе застрял.
Ну, думаю, ладно. Как замерз, так и согреюсь. А посмотрел вниз… – Громбакх вновь треснул кулаком по столу, но теперь с такой силой, что даже чаша Тенуина чуть подскочила.
Следопыт повернул голову к охотнику. Мне показалось, что он тихо вздохнул. Это было его первое движение за последние полчаса. Наш стол стоял в углу, и следопыт упирался спиной в стену.
– Драные куздры! Негораздки! – крикнул Громбакх, будто вновь вернулся в Мертвые леса Деурии и опять должен был сражаться за свою жизнь.
Посетители из-за соседних столов с любопытством посмотрели на него, но вскоре вернулись к своим разговорам.
– Вся эта деревенская пакость, все эти проклятые карлики набросились на мою тень! Накидали на нее веревок и давай тянуть-раскачивать – так, знаешь, будто хотели выкорчевать. И ведь получалось, раз мне холодно стало. Клянусь своими портками, они мне чуть всю тень не оторвали! В общем, стало не до шуток. И ну его этот сундук к свиня́м собачьим. Дурость ведь та еще! Ну, нашел бы, а дальше что? Нагреб бы теней от драгоценностей и верских монет? Ладно хоть сообразил. Достал палатку, расправил ее над собой и в ее тени спрятал свою тень. А надо было топор доставать и всю эту погань вырубать! Ну да ладно. Им и палатки хватило. Они ее – вилами, лопатами. Камни в нее бросали. Но я быстренько оттуда свинтил. Они только тень от моих пяток и видали. Вот тебе и Мертвые леса Деурии!
– А я слыхал, там, в Деурии, есть пещера в земле, – неожиданно проговорил старик из-за соседнего стола.
Оказалось, что он все это время слушал охотника, а теперь повернулся к нам, показав длинную деревянную трубку и густую, перевитую серебристой проволокой бороду.
– Если в ту пещеру спуститься, то из Мертвых попадешь в Живые леса. Там все настоящее, только ходит без теней, которые остались на другой стороне.
– Чего? – нахмурился Громбакх. – Ты там был?
– Нет. – Старик качнул головой. – В Хужирах слыхал.
– Слыхал…
– Так что вам надо было через ту пещеру идти.
– А я слыхал, что волосы проволокой переплетают только девки.
– Что? – Старик не сразу понял охотника, а сообразив, что его оскорбили, повторил уже громче: – Что?! – Опустил руку на оголовье меча и привстал, но соседи за столом его остановили.
Положили ему руки на плечи и что-то прошептали. Сплюнув на пол, старик отвернулся.
– То-то же, – усмехнулся охотник.
Расправившись с крольчатиной и бобами, я теперь неспешно потягивал ягодную настойку.
Из рассказов Громбакха для меня главным было то, что он, несмотря на все опасности Мертвых лесов, пошел туда один, рисковал своей жизнью, своей тенью, и все ради сундука, которого, быть может, никогда и не существовало. Значит, и в туман пойдет, если хорошо заплатить и если в его словах правды крылось больше вымысла.
Нужно было переходить к делу. Не дожидаясь, пока охотник начнет новую историю, я предложил ему стать моим проводником до Целиндела.
– Не обязательно идти до города. Главное, выбраться из тумана. Дальше я сам поеду.
Отчего-то развеселившись, забросив в рот очередные кубики клюта, Громбакх покосился на Тенуина и протянул:
– С этим ты, хангол, припозднился. Нас уже наняли. И за хорошую оплату.
– Жаль, – искренне вздохнул я, удивленный таким поворотом.
– Но для тебя есть две новости. Хорошая и плохая.
Охотник сплюнул в чашу синюшной слюной – до того сильно, что брызги разлетелись по столу, – и посмотрел на меня. Ждал, когда я выберу, с какой новости начать. Я не любил такие игры, поэтому молчал. Тогда Громбакх заговорил сам:
– Нас наняли для одного дельца в низине. То есть нам по пути. Мы могли бы взять тебя с собой. Это хорошая новость. – Охотник сделал паузу, потом, чавкая клютом, добавил: – Плохая новость в том, что никто в своем уме в туман не сунется. Никто.
Громбакх с довольной улыбкой развел руками. Посмотрел в зал и рассмеялся:
– Про лечавку сболтни, она и появится. Вот и он. Наш наниматель.
Я увидел, как к нашему столу пробираются сразу трое мужчин. Самый высокий из них шел первым. Худой, затянутый в черный дорожный костюм, он будто нарочно прятал свое тело – для этого туго шнуровал рукава и поднимавшийся до подбородка ворот. Шагал как-то неуклюже, враскидку. Да и весь был какой-то нескладный, с тонкими, длинными руками и ногами, чем напоминал паука. Густые черные волосы лежали на плечах. Глаза смотрели в узкие щелочки век. Все это выдавало в нем родство с пустынными аваками, жившими у границ Соленых озер[8]. На поясе у него висел скрученный кнут с линельным[9] кнутовищем.
Обогнув посетителей и едва не столкнувшись с разносившей еду служанкой, он подошел к нашему столу. Схватил пустовавший табурет и сел между мной и охотником.
– Теор Наирус ас Леонгард, – представился незнакомец, улыбнувшись мне тонкой, неприятной улыбкой. – Можно просто Теор.
Громбакх хохотнул и придвинул ему одну из недавно принесенных чаш хмеля.
Вслед за Теором к столу подошли двое мужчин постарше: невысокие, в тесных розовых сюртучках и с аккуратно зачесанными короткими волосами. Близнецы. Пока они суетились в поисках свободных табуретов, следопыт неожиданно промолвил сухим, монотонным голосом:
– Мы и сами тут застряли.
Судя по тому, что его капюшон был повернут в мою сторону, он обращался ко мне.
– От северных ворот туман слишком густой, – кивнул охотник. – Но теперь и на востоке пакостно. Тебе повезло. В обратную сторону так просто не выскользнешь.
– Мы тут все застряли, – с деланной грустью обронил Теор, при этом дернул головой и бережно провел по волосам ладонью.
– Мы с Теном сюда поднялись за крауглом, – продолжал Громбакх. – Сенозар[10] – самое время для этой пакости. Мерзкая она, со своим панцирем и когтями. Такой навалится и враз тебе все кости переломает.
Да он сам и даром никому не нужен. Его мясом даже лечавка побрезгает. Но в сенозар крауглы откладывают яйца, вот тут можно заработать.
– О да! – согласился Теор. – Яйца краугла фаршируют трюисами и подают с мальдинской икрой. По три золотых за порцию.
– Хорошее дельце! – Охотник придвинул к себе тарелку с бараниной. – Главное, не зевать. Только вот отроги, где они пасутся, к тому времени занесло туманом. Это на юг от Карнальской каменоломни.
– Почему вы сразу не вернулись в низину? – спросил я, разглядывая новых соседей за столом.
– Да так… Кое-кому пришла умнейшая идея. – Громбакх, шутливо скривившись, посмотрел на Тенуина. – Давай, говорит, поищем какашки горного барана. За одну корзину в Целинделе не меньше двух четвертаков дают. Зря, говорит, что ли, в горы лезли. Какашки горного барана – великая ценность, природное серебро, не меньше.
– Назем коагаров ценится, – кивнул один из близнецов.
– Лечебный, – тут же добавил его брат. – Из него делают настойки и мази.
– От простуды и ушибов.
– Народное средство.
Я едва сдержал улыбку, до того слаженно, словно продолжая одну общую фразу, говорили близнецы.
– Ну да, – вздохнул Громбакх. – А пока мы с этим вашим наземом носились, туман вошел в город. Заодно и дорогу к Целинделу затянуло. Теперь вот почти месяц сидим тут с тремя мешками бараньего дерьма.
Близнецы хохотнули и тут же одновременно качнули головой, будто стыдясь, что их развеселили грубые слова охотника.
В таверне тем временем началось оживление. Пришли музыканты. Кравчий и служанки помогли им расположиться возле каменной стойки. Протянулась первая тоскливая нота струнной тойбы, затем не спеша вступила тиала. Когда они стихли, коротко забасил тумбалон. Музыканты будто искали мелодию, пытались нащупать ее тон и настроение. Мягкие, бережные ноты переплетались с эвкалиптовым дымом, со смехом и разговорами посетителей, терялись в них, потом находили себя и крепли. Наконец ударили медные тарелки, загудели сразу три лютры, и все музыканты разом сошлись в ритмичном проигрыше. Посетители оживились еще больше, и теперь многие покачивали плечами в такт задорной мелодии.
– Вы пробовали выехать из города? – спросил я у Теора, который сейчас, сидя на табурете, еще больше походил на паука из-за чуть сгорбленной спины и расставленных угловатых локтей.
Говорить приходилось громче и четче, иначе слова терялись в общем потоке застольного шума.
– Выехать?! – воскликнул Теор. – Поверьте, уважаемый, если б была хоть малейшая возможность покинуть пределы этого чудесного города, я бы давно ею воспользовался.
– Уважаемый… – тихо фыркнул Громбакх, отправив в рот большой кусок свинины.
– Должен признать… – Теор склонился к столу. Улыбнулся, показав мелкие зубы, и заговорщицки прошептал: – Своим заточением здесь я обязан этим господам. – Он поочередно кивнул на охотника и следопыта.
– Угу, – выдавил Громбакх, хотел сказать что-то еще, но ему помешало мясо, которое он теперь натужно пережевывал.
– Да, именно так. – Теор резко отстранился от стола. Поправил сбившиеся на лоб волосы и пояснил: – Я рассчитывал найти в Багульдине хорошего следопыта. Летом их тут бывает немало. В сенозар эти места популярны у охотничьей братии.
– Братии… – опять фыркнул Громбакх, еще не прожевавший, но уже отрезавший себе новый кусок свинины.
– В этом я, как видите, не ошибся, но… – вздохнул Теор. – Небольшое промедление меня погубило. Никто не думал, что туман так резко продвинется вперед.
– Никто, – согласился один из близнецов, придвинув к себе миску крапивного супа.
– Даже наместник этого не ожидал, – сразу добавил его брат. Ему принесли нарельские кабачки с зеленью.
– Вам повезло, что вы не заблудились и попали к нам.
– Да, вопрос в том, сможете ли вы от нас уехать.
– Это вряд ли. Теперь даже с предместьями и крестьянскими полями пропала связь.
– Правда, с южных селений еще едут телеги.
– Да, но туман так сгустился, что из низины уже никто не найдет дорогу сюда.
– И отсюда.
Близнецы говорили быстро и при этом чуть посмеивались. Я только успевал поворачивать голову от одного к другому.
– Мы не представились.
– Я Швик.
– А я Шверк.
– Братья.
– Портные.
– Если что, заходите к нам в мастерскую, сошьем костюмчик.
– Это за кварталом Каменщиков.
– Он, наверное, еще не ориентируется в городе.
– Это точно.
Близнецы рассмеялись. Их, кажется, забавляло, что я так усердно крутил головой. Различить их было непросто: до того старательно они подобрали одинаковую одежду. Даже каменные пуговицы на сюртучках застегивали в неизменном порядке – пропускали две верхние и одну нижнюю. Кроме того, оба близнеца чуть присвистывали на шипящих. Я бы не удивился, узнав, что от рождения это было свойственно лишь одному из них, а второй просто перенял такую особенность. Единственным отличием были седые волоски, которые проглядывали в шевелюре одного из братьев.
– Неужели туман настолько густой, что через него совсем нельзя пройти? – с сомнением спросил я, вспомнив, как сам медленно, ощупью, но все же продвигался по брусчатке и в конце концов достиг городских стен Багульдина.
– О да, – закивал близнец, кажется, Шверк – тот, у которого была седина.
– По дороге в Целиндел, – подхватил Швик, – он такой плотный, что вы не слышите, как бьется ваше сердце. Дальше и того хуже.
– Пропадают всякие чувства. Можете хлопнуть себя по лбу, но не ощутите этого!
– Будто растворяетесь в тумане. Сами становитесь туманом.
– Да, да! Ущипните себя, схватите за нос, но ничего не почувствуете. Даже не будете знать, прикоснулись к себе или нет. Не скажете, холодно вам или тепло. А дальше…
– …дальше тело настолько немеет, что нельзя наверняка сказать, стоите вы или лежите.
– Уперлись в скалу или падаете в обрыв!
– Никаких чувств. Проткните себя иголкой, отрежьте себе ухо и – ничего. Непонятно, идет кровь или нет.
– Многие так и погибли.
– Отрезали себе ухо? – хохотнул Громбакх, расправившийся со всей едой и теперь вновь смазавший носовые бурки ароматными маслами.
– Нет. – Швик замотал головой и серьезно ответил: – Так и не поняли, что сошли с дороги и упали с обрыва.
– А я вот думаю, – прошептал Шверк, – они, конечно, упали на камни и разбились… Только ведь о своей смерти так и не узнали. Навсегда остались в тумане. Так и бредут по нему в надежде вернуться в город или спуститься в низину.
– Бредни, – отмахнулся Громбакх.
– История про Иодиса тоже бредни? – нараспев, подначивая охотника, спросил Теор.
Ему давно принесли яблочный пирог и новую чашу хмеля с соком эльны, но Теор не торопился приступать к ужину. За все это время только расшнуровал рукава и закатал их повыше. На правой кисти у него была сигва с изображением взмывшего над ареной акробата.
Громбакх взглянул на Тенуина. Тот, как и прежде, молчал, не шевелился, но теперь я был уверен, что он внимательно за нами следит и все хорошо слышит.
– Кто такой Иодис? – неуверенно спросил я.
– Гонец Тирхствина, нашего наместника, – ответил Шверк.
– Лучший гонец! – поправил Швик, выскребывая остатки крапивного супа.
– Да, лучший.
– Никто не верил, что туман пройдет через стены Багульдина.
– Но он прошел. Когда стало понятно, что туман никуда не отступит, Тирхствин отправил своего гонца с тревожной вестью в Целиндел. Нужно было сообщить эльгинцам. Такие дела по их части.
– Иодис был хорош! – Швик доел кабачки. Промокнул губы салфеткой и теперь говорил, поковыривая в зубах заостренной щепкой. – Из маоров[11]. У них там все настоящие бегуны. Такой и дикую кошку догонит в открытом поле.
– И места наши он хорошо знал. Мог вслепую до Целиндела добежать. Ему и лошади не надо было. Тракт идет петлями по косогору, а он, если что, бежал напрямик – по пастушьей тропке.
– Да, знал каждый отворот.
– Чтобы уж с ним наверняка ничего не случилось, придумали привязать к нему веревку.
– Веревку нам заказали, – с гордостью, приосанившись, добавил Швик.
– Ну, не только нам. Тут весь квартал Портных на уши поставили. У нас сроду столько картулины не было.
– А тут другая веревка не поможет. Ему бы под конец пришлось ее на всю длину тащить. А картулина тонкая, легкая, но прочная – руками не порвешь.
– На пару верст должно было хватить. Он ее там собирался, по возможности, крепить, чтобы получилась веревочная тропа.
– Это наместник хорошо придумал.
– Только не он, а его дочь.
– В общем, обвязали и выпустили Иодиса в северные ворота. Тогда еще не знали, что в густом тумане все чувства пропадают.
– И не знаешь, держишься за веревку или нет. А может, уперся в скалу и продолжаешь, как безумный, в нее тыкаться носом.
– Или вообще в пропасть обвалился, повис и болтаешься себе. Не понимаешь этого. Висишь в пустоте, а думаешь, что по-прежнему идешь. Только ногами дрыгаешь.
– Да… – одновременно вздохнули близнецы.
– А гонец? – спросил я.
– Пропал, – пожал плечами Шверк.
– Его долго вели, а потом веревка замерла. Подумали, что перетерлась. Стали ее обратно наматывать.
– А там – ни обрыва, ни разреза. Просто развязана.
– Это как? – удивился я.
– Так.
– И кто ее развязал?
– А нам откуда знать? – усмехнулся Швик.
– Иодис и развязал. Аккуратно так, внимательно. Узел сложный был. Вот и неизвестно, что с ним случилось. Дошел или погиб.
– Вот вам и бредни! – Теор посмотрел на Громбакха.
Тот не обратил внимания на его слова.
– Это не просто мгла, – неожиданно повернулся к нам старик – тот самый, чья борода была переплетена серебристой проволокой. – Это туман забвения. Наказание нам за то, что мы сделали с городом.
– А тебе неймется, да? – встрепенулся охотник.
Соседям старика вновь пришлось его успокаивать. Правда, в этот раз он и не рвался к нашему столу, только прикоснулся к рукоятке меча и на этом успокоился.
– А Багульдин и в самом деле изменился, – с грустью согласился Шверк.
Швик впервые промолчал, не стал дополнять брата и только с сожалением кивнул.
Служанки принесли нам вторую смену блюд. Разговор за столом стал путаным, разбился на отрывочные диалоги и рассказы.
Портные говорили, что Багульдин, прежде известный город каменщиков, в последние годы превратился в перевалочный пункт, через который на горные термальные здравницы проезжали богатеи из низин.
– Сколько их там застряло из-за мглы!
– Смешно подумать!
Теор, то и дело поправляя волосы, говорил, что у него нет возможности так долго ждать, что ему нужно вместе с охотником и следопытом срочно попасть в Целиндел.
– У меня ведь младший брат пропал. Два месяца. И так надежды мало, а тут еще – туман.
Громбакх, окончательно захмелев, порывался рассказать мне о своих приключениях в Кумаранских предгорьях, в Саильских пещерах, в огненных песках Саам-Гулана. Бормотал что-то про гиблые лишайники, орды летучих хвойников и ядовитой саранчи. Я едва разбирал его слова.
И только Тенуин по-прежнему молчал. В том, что он не спит, я вновь убедился, когда встал с табурета, – следопыт сразу приподнял голову, явно проводив мое движение взглядом.
Коротко распрощавшись со всеми, я направился к стойке кравчего. Пришлось плутать, протискиваться и даже проталкиваться, прежде чем я смог расплатиться за ужин и выйти наружу.
Ярмарочная площадь в этот поздний час была пустой, безлюдной. Здесь не зажигали ни факелов, ни светильников, но этого и не требовалось. Все хорошо освещал огонь ратуши, в котором я сейчас разглядел витые прожилки синевы.
Чистый воздух и ночная тишина сразу приободрили. Я еще несколько минут стоял на веранде, наслаждаясь свежестью просторного дыхания.
Решил прогуляться перед сном.
Неторопливо прошелся в сторону карнальской статуи Эрхегорда Великого. Присмотрелся к голове дикого зверя, которую он держал за густой загривок, и тут услышал позади шум. Дверь таверны распахнулась, ударилась о стену до того громко, что я, развернувшись, невольно схватился за рукоятку меча.
На пороге стоял Теор.
Черный костюм. Тонкие ноги и руки. Свернутый кнут на поясе. Узкие щелки глаз. Теор. Никаких сомнений. Только вот его длинные черные волосы… Сейчас они были ярко-золотыми. Я растерялся, не зная, как объяснить эту перемену и то, почему он столь поспешно выбежал наружу. В его глазах да и во всех движениях угадывался страх.
– Не делайте этого, – гордо, но с ощутимой дрожью в голосе сказал Теор.
Посмотрел на мой меч.
Чуть сгорбился и по-паучьи медленно, неуклюже попятился вдоль стены. Боялся, что я на него нападу. Это было безумием. Однако, настороженный его страхом, я лишь крепче сжал рукоятку меча.
– Ведь вы даже не знаете, зачем я здесь! – В движениях Теора была заметна слабость. Должно быть, сказывался хмель. – Не торопитесь. Не мешайте мне, и нам всем будет лучше.
Я не мог отвести взгляда от его волос, чистым золотом спускавшихся на плечи и сиявших при свете ратуши.
– Неловко получилось. Но то, что задумали эти господа, – самоубийство. Я знаю, что делать. Комендант прав. Нужно довериться ему. Это наш единственный шанс пройти через туман. А мне очень-очень нужно вернуться! Мой брат… Уже два месяца…
Заинтересованный словами Теора, я сделал несколько шагов в его сторону, надеясь, что в хмельной расслабленности тот сболтнет что-то важное, нечто такое, что поможет мне выбраться из Багульдина.
Теор неуверенным движением отстегнул от пояса боевой кнут. Вскинул его, и на конце развернувшегося кнута раскрылся пучок упругих отростков; на каждом из них поблескивала тонкая полоска лезвия, они с едва различимым щелчком опустились на брусчатку.
«Хлястник», – с удивлением подумал я. Редкое оружие, требующее в обращении исключительной ловкости, а при должных навыках – смертоносное.
Я неторопливо обнажил меч. Теор был в пятнадцати шагах от меня. Слишком большое расстояние для неожиданной атаки. Впрочем, хмельная вялость его движений могла быть притворной.
«Но ведь он думает, что это я нападу. Чего он боится? Что здесь вообще происходит?»
Теор по-прежнему шел боком. Неотрывно смотрел на меня. Лезвия хлястника, глухо позвякивая, волочились за ним по брусчатке.
Ему оставалось сделать не больше десяти шагов до проулка.
– Постойте, – сказал я. – Что вы знаете о тумане? В чем прав комендант?
– Я не самоубийца, – невпопад проговорил Теор. – Но должен это сделать.
Краем глаза я заметил, как в дверях таверны мелькнула тень.
Резко поднял меч. Обхватил его двумя руками и занял исходную позицию для отражения атаки. Но тень скользила не в мою сторону.
– Нет! – вскрикнул Теор.
Я с ужасом заметил, что в окна таверны смотрят люди. Они приникли к мутному хрусталину, наблюдали за мной, за Теором и за Тенуином. Чего-то ждали.
В том, что именно следопыт выскочил из таверны, я уже не сомневался. Его бурнус был в боевой готовности: ремни на груди и талии – затянуты, рукава – задраны до локтей и подвязаны, капюшон – накинут на лицо и закреплен так, что превратился в маску, а бикуляры, прежде скрытые в складках плотной ткани, ровно прижаты к глазам.
– Не делайте этого. Вы нас всех погубите…
Теор не успел договорить.
Следопыт остановился. Вытянул правую руку, обхватил ее предплечье левой рукой.
Тонкий свист рассек воздух.
Наручный арбалет.
Хлястник выпал на брусчатку. Теор схватился за шею. Сквозь пальцы потекла кровь.
Он силился что-то сказать, но только хрипел, а между губ растягивались кровавые пленки. Все лица в хрусталиновых окнах повернулись в его сторону.
Я дернулся вперед, но тут же замер. Понял, что Теору уже не помочь. Встал боком – так, чтобы следопыту было сложнее в меня попасть. Я отчего-то был уверен, что сражения не избежать. Еще один выстрел – и можно нападать. Не ждать, пока он затянет в арбалет новый болт.
Пятнадцать шагов. С такого расстояния Тенуин не промахнется. Я сделал несколько шагов назад.
Все разбилось на множество отдельных, быстро сменяющих друг друга, но при этом застывших мгновений. Их торопливо отсчитывало сердце, в его биении передо мной мерцали однообразные картинки.
Нужно было надеть нагрудник.
«Если нападет не сразу, успею спрятаться за статуей».
Следопыт ослабил крепления на капюшоне и поднял его на макушку – в привычное положение. Он и не думал на меня нападать.
Лица в окнах таверны исчезли. Никого уже не интересовало то, что будет дальше.
– Он мог все испортить, – спокойно промолвил Тенуин. – Он бы и сам себя убил, но слишком много выпил.
Я промолчал в ответ и сделал еще несколько шагов назад.
– А свой меч прибереги для себя. Если не сможешь отпустить, убивай сразу. Поначалу они всегда слабые.
Следопыт подошел к двери в таверну. Помедлив, обернулся и добавил:
– Но лучше отпусти. Не думаю, что они виноваты в тумане. Скорее, наоборот.
Тенуин ушел, а я все никак не опускал меч. Стоял на месте и только смотрел в мутные окна таверны.
«Что все это значит? Все эти люди… Они сошли с ума. Другого объяснения не может быть. Мгла…» – это был единственный вывод, который я смог сделать. Испугался, что и сам могу лишиться рассудка. Нужно было бежать из города, пока и меня не накрыло. Лучше рискнуть и отправиться в туман, чем сидеть тут и покорно ждать безумия.
«Ты точно не видел меня?.. Может, мы с тобой по пути пересеклись? Странно. Куда же я подевался?..»
«Ты не человек. И я слишком тебя люблю, чтобы позволить такой мерзости разгуливать по городу и называть себя моей женой».
«Ты ведь знаешь, что я буду приходить вновь и вновь. Вновь и вновь… Потому что презираю тебя».
«Он бы и сам себя убил, но слишком много выпил».
В памяти разом заговорили привратник восточных ворот, Зельгард, его жена, следопыт. Я чувствовал, что их слова как-то связаны, но не понимал, как именно. Всеобщее наваждение. Но в этом помешательстве была какая-то логичная связь, последовательность.
«Это мерзость. Это болезнь. Это обман».
«Свой меч прибереги для себя… убивай сразу. Поначалу они слабые».
Растерянный, я медленно подошел к убитому Теору.
Если туман в самом деле только впускает в город, а наружу уже никого не выпускает, то Багульдин стал для меня ловушкой. Тупик. И все это, когда цель так близка.
Я не убирал меч, будто Теор, лежавший в тени подворья, еще мог ударить меня хлястником. Склонился над ним. Пригляделся – и отскочил на несколько шагов.
Гулкие, тяжелые удары сердца.
Крепче сдавил рукоятку меча. До боли расширил глаза, боялся, что иначе они меня обманут. «Что…» Стало зябко. Будто кто-то надавил мне на грудь морозными ладонями. Должно быть, так чувствовал себя Громбакх, когда тени Мертвых лесов пытались заарканить, разорвать его собственную тень. Теор… Его тело пропало. На том месте, где он упал, зажимая пробитое горло, была только одежда. Черный дорожный костюм с высоким воротом. Кожаные баерки. Плетеный пояс. Ни крови, ни плоти. Ничего. Лишь влажная, словно покрытая росой одежда.
«Может, ты видел мои доспехи?» – прошептал во мне привратник.
Оэдна. Жена коменданта. Ее парчовая куртка с меховой оборкой, синяя юбка. Я вспомнил, как они лежали на лавке. Тéла, пронзенного мечом, поблизости не было. И крови, кажется, не было – тогда я не обратил на это внимания.
Оэдна. Ее ярко-золотые волосы. Как и волосы Теора, которые в таверне были черными.
Тенуин с безразличием убил человека, с которым только что сидел за одним столом. Зельгард хотел убить собственную жену и разозлился на стражника, потому что тот его опередил…
– Нужно уезжать. Чем раньше, тем лучше, – прошептал я и быстрым шагом направился к двери «Нагорного плеса». О том, чтобы пройти сквозь цокольную таверну, я, конечно, не мог и подумать.