Эпоха Големов. Эпидемия Свободы - читать онлайн

Глава третья. Председатель надвигается

Я расписался в документах, которые мэр подсунул мне с довольно неприятной и, как показалось, ехидной улыбочкой. Электронный браслет тихо звякнул, сообщив, что сдача от рейдерско-захватнической «продажи» дедушкиного корабля поступила на личный счет в виде полутора тысяч галат. Но получил сдачу я не просто так, а с дополнительной опцией подлости: пришлось тут же, этому же самому мэру на этом же Аполлоне заплатить с пришедшей суммы два вида налогов (налог с продаж и подоходный). Плюс к этому третьим видом побора стал единоразовый повышенный коэффициент за сделку, так как у меня не имелось разрешения на торговлю высокотехнологичными товарами, ведь средства космического передвижения могут реализовываться только через специализированные торговые сети, обладающие лицензией на подобный вид деятельности. В результате всей этой унизительной процедуры узаконенного грабежа у меня осталось на счету только две трети от полученных несколько минут назад средств. От досады и бессилия что-то исправить я лишь смог плюнуть под ноги и на ватных ногах подняться на корабль контрабандистов.

На борту пахло затхлостью, казалось еще более усиливающейся под давящим тусклым светом мелких желтоватых ламп. На корабле было чисто, не смотря на всю его внешнюю обшарпанность и обветшалость. Между кресел громоздились какие-то контейнеры и коробки – видимо, эти посылки ожидали на других планетах те жители, которые по каким-то причинам не могли или не хотели воспользоваться официальной линией доставки.

Высокий смуглый человек со сморщенным, как копченый урюк, лицом оскалился при моем появлении (что я счел за дружелюбную улыбку в мой адрес) и указал на свободное продавленное кресло. Остальные хмуро готовились к старту.

После того, как все пристегнулись, видавшая виды и переевшая коробок с контейнерами космическая блоха тонко взвыла, затряслась, гремя фюзеляжем, и подобно очумевшему от грибов и белены берсеркеру, кинулась в небо, как в последнюю битву, дабы через миг вознестись в Валгаллу и утащить с собой побольше жизней… наших жизней.

Пока я, вцепившись мертвой хваткой в засаленный ремень, пытался вспомнить хоть одну молитву на любом из древних языков, которых никогда и не знал, члены экипажа негромко хохотали и перемигивались. Благо, длилось это недолго. Блоха со странным утробным, будто предсмертным, хрипом прорвала атмосферу и вышла в открытый космос, где перестала издавать вообще какие-либо звуки, будто издохла. Лишь тусклый свет и редкий далекий писк приборных панелей говорили о том, что внутри этого корабля еще теплится какая-то жизнь.

В процессе полета, не смотря на опаршивевшее настроение от моих последних злоключений на Аполлоне-13, чтобы скоротать время, все же пришлось вести хоть какую-то праздную беседу с подозрительно выглядящими членами экипажа.

Я узнал, что их корабль вовсе не блоха, как я посмел заявить во всеуслышание, а кто-то из команды даже сделал вид, будто оскорбился: «Это не блоха! Даже не вошь! А просто пиявка». Шаттл с несуразным названием «Пиявка 52 и еще 8».

Когда я спросил, чем обусловлено такое странное имя судна, мне ответили, что пиявкой окрестили просто так за отсутствием у экипажа всякого таланта на высокопарные и благозвучные наименования. Цифра «52» – это столько стукнуло корыту, когда его выволокли на рынок. А «8» – означает, что больше указанного срока «Пиявке» не прожить. На этом моменте я замолчал и с подозрением оглядел истертые и местами оцарапанные стены с выглядывавшей из-под обшивки проводкой, косые и печально осевшие от груза лет кресла – весь корабль в целом являл собой молчаливую оду энтропии, упадку и неминуемо приближающемуся забвению.

На мой вопрос, прозвучавший как-то несдержанно и слишком громко, о том, сколько уже на этом корабле отлетали, космические контрабандисты ответили – восемь лет и отлетали.

Стоит сказать, что попутчики мои, до этого казавшиеся ярыми преступниками-рецидивистами, способными голыми руками удавить и бросить тело в открытый космос не только за лишнюю пригоршню галат, но и за единственно неловко брошенное слово, оказались людьми общительными и, что искренне удивляло, неплохо разбирающимися в самых разных аспектах человеческого бытия – от политики и искусства до охоты на суперзалийского чешуйчатого суслика и искусства бесплатного проезда на общественном транспорте. Тогда и он тебя не заметит. Прозвучало множество мною неслыханных анекдотов и смешных до слез, но поучительных баек о торговцах-нелегалах. Больше всех интересных историй поведал тот самый долговязый человек, что при входе указал мне на свободное кресло. Звали его Олфир и служил он на корабле помощником капитана, выступал его правой рукой и верным соратником, опорой во всех начинаниях и инициативах.

Во время перелета мы с контрабандистами разделили трапезу, вернее, перекусили закутанной в синтетическую пленку упругой желеобразной массой, этикетка которой гласила: «Дичь синтетическая пряного посола неидентичная натуральной».

Эта «ненатуральная дичь» источала резкий запах паленой пластмассы, а на вкус оказалась соответствующей самым печальным ожиданиям даже такого неприхотливого едока, как я. Более того, она находилась в неприятном киселеобразном состоянии, ее приходилось с таким трудом высасывать из полиэтиленового мешочка, что через несколько минут стало сводить челюсти. Процессу этому мешали часто попадающиеся комочки, то и дело забивавшие отверстие упаковки. Нужно было каждую минуту давить кусочки пальцами, зажимать отверстие и встряхивать пакет с сублимированной пищей.

Жители пиявки, как я их окрестил про себя, не скрывали своей деятельности, не шептались, когда необходимо было обговорить детали предстоящей сделки. Это настораживало, но в итоге убедило, что команда состоит из обычных людей, которых галактическое государство не удосужилось обеспечить достойным существованием, пренебрегло их правами, перестало как-либо замечать. Они полностью вписались в систему. На мой вопрос, как это понимать, Олфир со все тем же оскалом, заменявшим улыбку, объяснил:

– Система государства как механизм с призмой. Она замечает людей выдающихся. Не в самом высокопарном смысле. А отличающихся от ее стандартов. Если же человек полностью соответствует лекалу системы, представляет из себя стандартную шестеренку, то система не видит угрозы, она продолжает крутиться дальше. Но как только шестеренка та обрастает лишним зубчиком или меняет на миллиметр свой диаметр, система испытывает дискомфорт, призмы ее неминуемо направляются на такую шестерню с целью исторгнуть из системы либо исправить и привести к стандарту.

– А что в этом плохого? – спросил я, все еще не с умев полностью вникнуть в ход немного пространных мыслей Олфира.

Тут из носа корабля подошел невысокий коренастый мужчина, с черными с проседью волосами и карими, но при этом потухшими и как будто уставшими от жизни глазами. Он подошел медленно, будто нехотя, при этом не проявляя никакой неприязни, но и дружелюбия тоже. Словно уже тысячный раз пережил этот момент, это обращение ко мне, из раза в раз звучавшее одинаково и заканчивающееся все тем же. Этим мужчиной был капитан корабля.

– А то, что стандарты системы противоречат внутренним целям существования самих шестеренок. Чем мельче и непригляднее шестеренка, тем она удобнее для использования и будущей замены. Если вернуться к людям, то скажу, что человек нужен стандартных качеств, стандартно выполняющий свои стандартные обязанности. Во благо, как говорится. Основная цель – довести человека до состояния, в котором он закрывает только основные физиологические потребности, исключая социальные нужды, творческие, эстетически и духовные. Самовыражение – зло. Иначе это получается шестеренка, изменившая свою форму. Такая не подходит для работы системы.

Тишина повисла внутри корабля. Капитан молчал. Но спустя десяток секунд его баритон с легкой хрипотцой снова зазвучал.

– И вот, все мы перед тобой – это те самые шестеренки, которые система не исторгла, но выточила в свой стандарт из некогда выдающихся. Она спилила наши лишние зубчики, уменьшила диаметр, разрушила пирамиду наших потребностей до самого основания, превратив жизнь в бессмысленное существование.

– В таком случае, вы идеально должны были работать в рамках данной системы, – произнес я, – ведь вы устраивали полностью этот механизм.

– Верно. Таких шестеренок миллионы, не выдающихся по своей ли, по чужой ли воле, вертящихся по заданному циклу. Но в нас система ошиблась. Она привела нас в нужный ей внешний вид, изувечив морально и материально… Но система ошиблась. Она всегда ошибается, так как смотрит на форму, а не на содержание. Суть в том, что мы… мы из другого металла. Это не мы не нужны системе, это система не нужна нам. Потому что она ничтожна и не приводит человека к прогрессу. Ее цель – это стагнация и упадок для общества ради нелепых поворотов головного механизма.

Тогда я понял, что на «Пиявке» собрались люди, которых галактическое правительство с помощью своих законов лишило привычного уклада жизни, закрыло путь к их светлым целям и мечте, низринув до уровня молчаливых рабов, живущих ради труда во благо системы, пусть даже и во вред себе. Но эти люди не сдались, не приняли протянутых им ошейников, а стали вести свою борьбу за то существование, которое исходит из их собственной воли и еще может привести к осуществлению мечты, а не к смерти, ничем не примечательной, как и вся прошедшая жизнь.

Занятие контрабандой как личный бунт против несправедливости бытия.

Отмечу, что сутки, проведенные в компании «космических пиратов», заставили пересмотреть некоторые «истины» и отвергнуть немало ложных постулатов.

– А ты сам-то чем промышляешь? – как-то между анекдотами, которые рассказывал долговязый Олфир, спросил капитан судна.

Снова он задал вопрос в своей манере, как-то нехотя, будто не имея интереса в ответе собеседника. Это как два малознакомых человека, проходя мимо на улице, просто бросают друг другу уносимое ветром «Как дела? Нормально. У тебя? Хорошо» и ступают дальше своей дорогой, чтобы, может быть, больше не увидеться еще десять лет.

– Учительствую понемногу, – ответил я и попытался дружелюбно улыбнуться, – Ну и еще пишу…

Капитан вдруг стрельнул на меня глазами и выпалил:

– Журналист?

– Не совсем… Вернее, совсем не журналист… В общем, книги писать пытаюсь.

Капитан вдруг улыбнулся и хлопнул меня по плечу. Хлопок вышел таким громким, что все обернулись.

– Вот напиши про меня, а? Я тебе поведаю…

И он, действительно, поведал. История выдалась бы забавной, если концовка ее не оказалась печальной.

– А видел ли ты когда-нибудь суперзалийского суслика живьем?

– Нет, – признался я и улыбнулся, – Наверное, милейшее создание?

– Ага, милейшее, – произнес капитал, покачав головой, и закатал рукав по локоть. Предплечье его обезобразили неровные и широкие полосы давным-давно заживших ран, будто сделанных каким-то кривым и тупым металлом. Я же, находясь в некоем замешательстве от демонстрации результата нападения то ли медведя, то ли еще какого агрессора из мира фауны, спросил:

– Неужели это… суслик?

– Именно суслик, сусленок я бы даже сказал, молоденький был! – воскликнул капитал и усмехнулся, за ним как по сигналу подняла веселый гогот вся команда, – Я не знаю, какой дурак додумался назвать эту тварь сусликом, но ты видел где-нибудь сусликов полметра в холке, и чтобы когти длиной с палец? Ну и что, что оно всеядное, а не хищник? Ну и что, что на верхней челюсти имеются два длинных резца? Суслик… Короче, тварь эта обитает на моей родной планете Супер-Залия. Слышал о такой?

Я кивнул, вспоминая хоть какую-нибудь интересную информацию о Супер-Залии. Но это одна из провинциальных планет, ничем не выдающихся. Кроме сусликов, плотный мех которых деятели от моды очень ценили за особые свойства – в спокойном состоянии мех этот выглядел подобно цельной плотной материи. Волоски шерсти суперзалийского суслика так плотно прилегали друг другу и цеплялись между собой особыми микрозубчиками, которые разглядеть можно лишь в микроскоп, что шерстяное полотно становилось неимоверно гладким, целостным, и нельзя было даже и предположить, что это чья-то шерсть, которая с виду напоминала кожу неизвестного животного очень странной и невероятно искусной выделки.

Так вот капитан, имя которого я узнал только сейчас – его звали Фернад, оказался некогда прогремевшим на всю округу охотником, а потом и заводчиком этих самых гигантских как по размерам, так и по стоимости сусликов. В помощниках у него ходил как раз долговязый помощник по имени Олфир, который со ста метров мог попасть суслику точно в глаз из охотничьего ружья.

Сначала, во времена охоты на диких грызунов, суслики приносили невероятную прибыль, а вскоре принесли невероятные проблемы. Очень быстро популяция этих животных стала сокращаться. Охотников становилось все больше – сусликов все меньше. С соседних планет потянулись желающие набить исхудавшие кошельки. В итоге бить суслика на Супер-Залии запретили, что логично. Нарушителей отлавливали, судили по всей строгости и заключали под стражу.

Охотники-паломники спешно вернулись на свои планеты кто со шкурами, кто порожняком. Фернад с Олфиром не поддались судьбе и затеяли предприятия – выращивать собственных суперзалийских грызунов, так как запрет на добычу касался только диких особей.

Благодаря этой ферме Фернад и Олфир стали монополистами на рынке поставок сусликовых шкур для самых известных модных домов.

Почему же другие фермы не смогли составить им конкуренцию? А проблема крылась в том, что суперзалийский суслик не размножается в неволе. При этом он ведет кочевой образ жизни. Их семьи, насчитывающие до двадцати особей, за десятилетнюю свою жизнь могут 1–2 раза обогнуть всю планету.

Благодаря пятилетнему опыту охоты и наблюдений за сусликами Фернад с товарищем сумел решить проблему размножения на территории фермы площадью всего 10 гектар для одной семьи. Весь секрет крылся в психологии сусликов, одну особенность которой эти заводчики сумели раскрыть и держали под строжайшим секретом. Принудить или, как бы смешно не звучало, уговорить сусликов размножатся на Супер-Залии естественным путем никто больше не сумел. А фермы с искусственным оплодотворением, открывшиеся после, не смогли добиться высокого качества меха, конкурировать со стоимостью продукции фермы Фернада и Олфира и потерпели крах.

Такой успех не мог остаться незамеченным, и в скором времени ферму неким странным, но законным путем экспроприировали суперзалийские власти, объявив компанию экономикообразующей для всей планеты. Заниматься суперзалийским сусликом теперь было запрещено вообще кому-либо и где-либо. Фернада и Олфира обобрали, выдав крохи отступных, рассчитав их на основании каких-то внутрепланетарных реестровых стоимостей. По сути на руки им выдали с только галат, сколько стоила голая земля и десяток ангаров на ней.

Бывших заводчиков вынуждали раскрыть секрет размножения сусликов. Состоялся целый ряд судебных заседаний. Но Фернад с Олфиром твердили одно и то же: никакого секрета здесь нет – только любовь и забота о братьях наших меньших. Конечно, они лгали. В итоге все остались ни с чем.

В течение года суперзалийское правительство приглашало сотни специалистов со всех уголков Млечного пути, но никто не смог заставить сусликов размножаться. В итоге предприятие рухнуло. Суперзалийский суслик до сих пор под запретом, а те изделия из его шкуры, что успели создать модные дома, теперь оцениваются по стоимости новых космических кораблей и даже обладают собственным биржевым курсом. А некоторые особо удачные модели обуви или аксессуаров красуются в самых известных музеях под усиленной охраной.

Фернаду же и Олфиру полученных в результате отъема фермы средств хватило лишь на то, чтобы приобрести «Пиявку» и нанять команду. Все иные средства, накопленные за время владения фермой, сожрали бесконечные судебные тяжбы с суперзалийским правительством, длившиеся на протяжении четырех лет.

Не могу не признаться, что в последний день пребывания на Аполлоне и в самое первое время путешествия на «Пиявке» от отчаяния меня спасала только надежда на скорое наступление новой жизни, вернее, переход моего существования в несколько иное качество: формальное признание меня писателем или хоть сколько-нибудь приближенным к такому желанному для меня титулу, а результаты моей деятельности – полезными для общества, ценными. Ведь, это, по сути, все, чего я хотел. И готов был пережить многое, включая неимоверные штрафы и общество космических преступников, которыми, как оказалось, члены экипажа «Пиявки» с моей точки зрения все же не являлись.

Не переживай, твердил внутренний голос. Жизнь есть высокоинтеллектуальная игра, в которой все продается и покупается, а если точнее, то обменивается. Только нужно уметь видеть связь. Достоинство и честь кладутся на стол за богатство, богатство отдается за здоровье благодаря квантовой медицине, здоровье меняется на достоинство. Эта примитивная цепочка не способна показать всей многогранности ролевой игры жизни, на самом деле возможности вселенски широки, не ограничены ни законом, ни моралью, а комбинации ходов порой так сложны, что игроки сами становятся рабами собственной расчетливости. Выходит, ценой признания моих трудов, если таковое когда-либо случится, станет старая космическая шлюпка, которая, будь конем, уже через год получила бы пулю.

В этой части планеты, а мы приземлились на территории страны под названием Россия, свирепствовала зима. С погодой сегодня не повезло. Колючий ветер бросал острую снежную крупу и мел её по всему космопорту.

Хотелось бы отметить интересный факт, не касающийся климатических условий. Земля на данный момент – единственный носитель полигосударственности.

Странно видеть среди множества планет-моногосударств, имеющих один центральный государственный аппарат, не учитывая конгломераты – объединения нескольких планет по обоюдному согласию в единое государство… странно видеть среди них представителя полигосударственности. Этот институт был обусловлен историческим ходом времени, и изменить сложившуюся традицию на данный момент не представлялось возможным (да и незачем); не изменит ее, скорее всего, и далекое будущее, как не изменило многовековое прошлое. Сегодня институту полигосударственности насчитывается около восьми тысяч лет – с момента образования первого государства на берегах Тигра и Евфрата.

Зима в России именно свирепствовала; даже местные жители жаловались, что уже несколько лет не прихватывал подобный мороз, и лучше б не прихватывал еще столько же, – ниже тридцати по Цельсию.

Собачий холод для средней полосы России, не стал для моего тела удручающей новостью – с одной стороны. На Сухасулу тоже случались морозы. Однажды, когда температура воздуха в моем городке упала едва ли не до минус тридцати, администрация тут же объявила чрезвычайное положение, и в течение недели я не посещал младшую академию (учебное заведение для детей от семи до шестнадцати лет). Хотя на моей родине довольно мягкий климат, который почти одинаков на всех поясах, но все равно я морозов не боялся, этим нас не возьмешь.

После совсем неэлегантного приземления «Пиявки», больше похожего на падение незадачливой курицы в пыль после фермерского пинка, я узнал, что есть небольшая проблема, которая все-таки связана с морозом.

Экипаж шаттла, прокладывая изначально курс своей экспедиции, не планировал посадку на Землю, их путь пролегал много дальше, к другим солнечным системам, потому зимняя одежда на борту отсутствовала. Но планы поменялись, когда мэру Аполлона-13 понадобилось что-то срочно доставить на колыбель человечества, за что он неплохо раскошелился.

Вылетая из дома, я скрупулезно собрал все необходимое, рассчитывая на всякие обстоятельства: мороз, жара, буря, землетрясение, необитаемая планета, учитывал чуть ли не гибель мира. На удачу прихватил даже осколок метеорита, который когда-то упал недалеко от моего дома. Нет добра без худа, а худо и без добра проживет. Забыл! Забыл теплую одежду на бывшем своем корабле.

Но до того ли было в момент, когда меня законно обирали. Под психологическим давлением от действий местного чиновника, при высоком стрессе кто бы вспомнил про какой-то там скарб… хотя верхняя одежда стоила того, чтобы позаботиться о ее сохранности. Настоящая лётная куртка-бомбер из программируемого материала (в ней комфортно в любую погоду, умеет сохранять влагу в теле хозяина, имеет около 30 режимов). В таких раньше, лет 50 назад, отважные капитаны отправлялись в дальние космические экспедиции. Модель старая, но очень удачная.

Зря вспомнил про любимую куртку, только лишний раз расстроился…

Кто-то из «космических пиратов», как я именовал про себя экипаж «Пиявки», предложил приземлиться на территории Африки. Однако капитан поступил иначе и проще: открыл люк и подозвал первого попавшегося. Наверное, семьдесят третьего помощника четырнадцатого заместителя младшего механика. В общем, того представителя штата работников, которые первую половину рабочего дня ковыряют в одной ноздре, а после обеда – в другой, получают оплату по самой низкой ставке и каждый раз с неимоверным чувством собственного достоинства рассказывают друзьям за кружкой пива, как сегодня вновь пришлось спасать целый корабль от неудачного приземления, что могло привести к техногенной катастрофе и вымиранию человечества как вида.

К люку «Пиявки» подбежал парень лет двадцати. Оранжевый его жилет, натянутый поверх облезлой бурой шубы, больше похожей на археологическую находку, покрывали грязные масляные пятна, потеки от соусов и галактика еще знает чего. Он улыбался плотно сжатыми губами и вытягивал тощую шею, пытаясь разглядеть что-то сквозь капитана и полутьму кабины «Пиявки».

Капитан спустился по трапу, объяснил сложившуюся ситуацию и коснулся указательным пальцем браслета, быстро протянутого младшим работником космопорта. Браслет работника космопорта пикнул, приняв немного галат от капитана. Космослужка радостно явил миру все 15 зубов, которые торчали из десен ровно через один (то ли этот верный сын космопорта забыл, что значит слово «стоматология», то ли впал в какое-то андеграундное течение «вырвозубов», если таковое вообще существовало, но, скорее всего, причина была в первом). Парень в жилете шепеляво объявил, что явится не позже, чем через полчаса, и был таков, в припрыжку и очень резво так скрывшись в стоявшем неподалеку двухместном порт-каре, небольшом автомобиле для передвижения техников по космопорту.

Мы ждали. Прошло полчаса. Капитан беспечно улыбался.

Миновал час – улыбка капитана перенеслась на лица членов экипажа. Кто-то громко засмеялся и даже прихрюкнул. Сомнения мои, прочно укоренившись и дав всходы, быстро выросли в могучее дерево уверенности, что землянин оказался мелким мошенником.

Еще через тридцать минут был отдан приказ – приготовиться к старту. На вопрос «куда?» капитан ответил, усмехнувшись:

– В штат Техас. Не можем же мы тебя голого выбросить из корабля. Околеешь, я потом спать не смогу.

Корабль с хрустом втянул язык трапа, загудел и мелко задрожал всеми фибрами металлического тела. Раздался возглас координатора:

– Стоп! Остановитесь!

Пришлось снова глушить двигатели. Дрожащая «Пиявка» заурчала и со стихающим стоном замерла.

Эстрадным занавесом поднялся наружный люк, объявив нам стоявшего метров за сто от «Пиявки» юного редкозубого землянина, который что-то тряс над головой. Ему протянули трап. Сотрудник посадочной станции вбежал на корабль, протянул капитану покупку и, виновато улыбнувшись, пожал плечами:

– Обед там. Подовдать прифлось…

Новоприобретение оказалось не только полезным, но и забавным: набираешь на электронном табло необходимые цифры от десяти до двадцати восьми, обозначающие температуру по мерам Цельсия, и тебя окутывает тепловое поле. На черном корпусе серебрилось название – «Полярник».

– Сколько я вам должен? – глаза встретили взгляд капитана, а рука нырнула в карман, нащупывая портмоне.

– Нисколько, – отмахнулся он, – Считай это подарком.

– Спасибо. Спасибо за все, капитан. Желаю вашей «Пиявке» счастливого пути.

– А тебе – удачи и попутных ветров.

Капитан хлопнул меня по плечу. А я, пожав на прощание руки всей команде, приняв всяческие напутствия и активировав «Полярник», сбежал по гремящему под ногами трапу.

Площадь космопорта расстилалась будто степь, усеянная зернами кораблей. Такой огромной территории космодрома видеть мне еще не доводилось. Она делилась на две неравные части: первая для грузовых, грузопассажирских, максипассажирских (более тысячи человек) и для пассажирских; вторую, меньшую территорию, занимали частные корабли класса мини.

Земную станцию спроектировали достаточно удобно в отличие от нашей, сухасулинской: каждое посадочное место имело тоннель с эскалатором, ползущим в здание станции, где прибывшие проходили осмотр багажа и всякие-всякие формальности, которые современная бюрократическая машина выдумывала с изощренным фанатизмом.

Далекое и холодное в эту пору солнце глядело на мир через окно яркого неба. Прищурившись на звезду класса G и ступив на эскалатор, я нырнул в подземный мир, где царили полумрак неона и пустота монолитных стен. Подземка тихо гудела сонмом приглушенных голосов тихо переговаривавшихся людей.

Метров через двести узкий коридор слился с широким. Я сделал шаг и встал на общий эскалатор, куда одновременно со мной шагнуло еще человек двадцать. Широкая бегущая дорога привезла нас в космовокзал, вернее, в один из отсеков – для прохождения тех самых скучных, но порой полезных для пополнения казны формальностей.

Подошла очередь. Я приветственно улыбнулся девушке-администратору. Слова «здрасте» она не услышала, сидя за прозрачным цифровым экраном, служившим также и смотровым окном, на котором тут же выплыло меню «Ваши данные», и засветилась клавиатура. Мои пальцы забегали по голографическим клавишам, вводя имя, адрес проживания и место работы. Удовлетворившись полученной информацией, компьютер задал второй и последний вопрос «Цель вашего визита», на который я ответил: «Попытка издания результатов собственных литературных изысканий». На экране возникла трехмерная модель моего лица и, смешно разевая рот, произнесла:

– Удачи и приятного времяпровождения. Посетите наши достопримечательности. Вам понравятся древние города. Всего наилучшего.

Хорошо хоть здесь обошлось, подумал я, с остывающим разочарованием вспоминая недавние свои несчастья на Аполлоне-13, и перешагнул через щель в полу, куда скользнул тонкий черный парапет из углеродистой стали.

Вокруг сновал народ, с багажом и без, приезжающий-уезжающий, встречающий-провожающий. И гиды, отличавшиеся от общей пестрой массы черно-белыми, под шахматную доску, погонами и нашивками. Невымирающая каста. В древнем мире они были извозчиками, старая история помнит их как водителей такси. Теперь автомобили редко нуждаются в ручном управлении, поэтому извозчики придумали другой формальный предлог для заработка. Они подгоняют свой мобиль, садятся рядом и всю дорогу рассказывают байки, связанные с мелькающими за окном улицами и достопримечательностями, или просто молчат, если на то имеется воля пассажира.

Но всегда можно доехать общественным транспортом или прогуляться пешком.

Дальние перелеты и свалившиеся на голову несчастья меня совсем выбили из колеи. Куда-то тащиться и изучать маршруты совсем не хотелось. Тем более я не знал дороги до нужного адреса. Поэтому просто сделал несколько шагов к одному из гидов и произнес:

– Здравствуйте. Свободны?

– Естественно, – гид улыбнулся так, будто я первый клиент за неумолимо тающий день, – Куда держим путь?

– По прямой, чтоб не свернуть, – ответил я шуткой подозрительно радостному водителю и признался, – В любую недорогую… не-до-ро-гу-ю! гостиницу. И не просто недорогую, а чтобы поближе к Дому Союза Писателей.

– Ясно, ваше величество. Будет исполнено. Пройдемте к карете.

Гид попался с юмором (сначала я подозревал, что он не совсем трезв) и всю дорогу травил бородатые байки, не имеющие к Земле никакого отношения, и несмешные анекдоты, сам же над ними гоготал, тут же переключался на сплетни о клиентах и снова гоготал… в общем, надоел знатно, но виду я не подавал. Лишь натянув постную улыбку, слушал вполуха и наблюдал через боковое окно местный пейзаж. Благо ехать оказалось недолго.

Утро пропустило пальчики лучей сквозь полосы жалюзи, защекотало глаза. С громким чихом меня пробило микровдохновение. Я мимолетным касанием браслета вызвал к жизни диктофон и пробубнил только родившееся и какое-то не в своем стиле, омархайямное что ли, четверостишие:

– Ну, хватить валяться! – я потянулся до хруста в позвоночнике и приказал себе, – Вставай!

Тело отреагировало по-змеиному: сползло на пол, чуть-чуть повалялось на ковре и, пересилив лень, отжалось ни много, ни мало тридцать раз. Утренний воркаут стал давней привычкой еще со студенческих лет. Постоянное корпение над учебниками, разгульная до истощения студенческая жизнь, свела практически на нет мою белковую структуру, мышцы таяли на глазах. Поэтому утренние зарядки хоть как-то способствовали течению крови в жилах…

После отжиманий и утренних водных процедур мой организм потребовал калорий.

Ресторан на первом этаже встретил уютным полумраком. Стоило двери закрыться, ко мне тут же подплыла девушка со стандартным вопросом:

– Вам кабинку или столик в зале?

– В зале, – ответил я с улыбкой и расположился за первым попавшимся столиком.

Официантка активировала на экране-столешнице меню и легкой походкой уплыла в сторону бара.

Коршун жадности моего урчащего желудка пикировал на мясо по-контрабандистски (как кстати, сразу вспомнился капитан «Пиявки»), картофель по-фермерски (смешно, но в меню все блюда были с приставкой «по»), и черный чай… удивительно, но это был просто «Чай (чёрный)». Так и подмывало спросить у официантки, почему не «чай по-черному», но я сдержался. Кстати довольно дорогой напиток для моей родины, хотя эмуляция чая довольно распространена во многих мирах, но эмуляция, уж извините, не чай с его настоящим вкусом и пользой для организма.

После обильного и достаточно недурственного завтрака (мясо по-контрабандистски оказалось сочным шницелем, слегка пряным и с щекочущей остринкой) я вышел на улицу, наполненную гулом электро- и гидромобилей, активировал «Полярник» и, оставляя за собой мокрые следы подтаявшего снега, прогулочным шагом направился к ДомСоПису, как окрестил про себя понятно какое учреждение. Шел медленно, даже как-то чинно, смакуя каждый шаг вступления (в прямом и переносном смысле) в Храм Литературы…

Странная суматоха творилась на этой планете. Или просто в России? Все куда-то неслись, спешили, надев на лица такие серьезные маски, что несколько даже пугало. Другое дело на Сухасулу: люди идут, не торопясь, но не вальяжно и не вразвалочку, просто без излишней, ненужной беготни, некоторые особо праздные даже озаряют улицы, хотя и хмурых тоже хватает – жизнь на Сухасулу далеко не сахар, благо хоть климат по большей части теплый. На моей Родине проблем не меньше, чем где-то еще, но выходить на люди с такими вымученными физиономиями, какие нет-нет да проплывали мимо, – ниже достоинства сухасулинцев. Так и хотелось крикнуть: «Земляне! Что за беда у вас случилась? Война или страшный мор? А может, вас пытают клизмами по нечетным дням в обязательном порядке? Улыбнитесь, люди!»

Но ничто не изменилось после моего мысленного призыва – те же серые лица, сирые души… Земля испокон веков считалась колыбелью человечества, ее излишне мифологизировали, а некоторые даже и демонизировали, населяя в своих россказнях разными тайными организациями наподобие иллюминатов и Золотой Ложи, едва уже не ударяясь в сказки о якобы живущем и поныне Ордене Тамплиеров. Хотя если таковые и существовали, то ничто им не мешало селиться и на других планетах, но байки рассказывали чаще всего именно о Земле.

На родной Сухасулу я не встречал ни одного адепта (так и представляю его в темном балахоне с капюшоном, ниспадающем на глаза, – мрачного представителя тайной организации). На Родине даже будучи простым учителем я сталкивался только с представителями прогнившей бюрократии, трактующими законы в свою сторону, как и на том проклятом Аполлоне-13, из-за чего приходилось не только, даже не столько учить детей науке, а отстаивать их же права на нормальный процесс получения знаний.

Особенно беспокоили ежегодно штампующиеся новомодные учебники, написанные растущими, как грибы, докторами наук. Да, учебники меняли каждый год. И каждый раз исторические личности представали перед детьми эдакими демогоргонами крови алчущими. Но в противовес этим темным картинам, как рассвет после полярной ночи, в учебниках по новейшей истории вставали светлые лики действующего Галактического Правительства… Новые авторы новых учебников едва ли не причисляли их к лику святых. Все самые никчемные локальные заслуги новой элиты оказывались гиперболизированными до галактических масштабов, все промахи и даже вредительства одним росчерком пера превращались в плюсы, ведущие человечество к вечной светлой жизни.

Так как я вел дома колонку юмористических пасквилей, приведу пару примеров. Ну вот на моей Сухусулу однажды торжественно открыли мусороприемник в одном из жилых дворов… Обычный бак, который разевал металлическую пасть, заглатывал ваши бытовые отходы и расщеплял внутри себя на атомы, переваривал, так сказать.

Такие давно установлены в каждом дворе десятки лет назад. Но одна улочка оказалась не у дел, сколько бы жильцы не писали челобитных в адрес городских властей. Ответ приходил один: средств нет, но вы держитесь, здоровья вам и всего хорошего. Хотя возле здания администрации нельзя было заметить ни одного простого электрокара – все сплошь элитных и эксклюзивных моделей едва ли не по цене космолетов.

Возвращаясь к мусороприемнику… Открыли его помпезно: с оркестром, символическим перерезыванием алой ленточки, привлечением телевидения и местных продажных виртуалити-блогеров (ведущие блогов в виртуальной реальности или присутствующие рядом со слушателем в виде голографии), которых для краткости уже давно именуют VR-логерами или попросту «варлами», за небольшую мзду воспевающих любую власть и снимающих розово-патриотические сюжеты по заранее розданным калькам. Даже голографический концерт затеяли. Деяние, несомненно, общественно полезное, но задержалось ни много ни мало на десяток лет. И ладно бы сменилась новая власть, ушли старые скряги, пришли молодые, амбициозные и поставили сразу, наконец, эту злосчастную мусорку. Но нет, власть все та же, а мусороперерабатыватель решили поставить и объявить об этом на весь мир именно перед новым назначением старого мэра. Как раз прошло десять лет с момента его вступления в должность, необходимы были новые галочки в портфолио. В общем, на само торжество финансов выплеснули столько, сколько хватило бы на приобретение для города еще пары десятков мусоропереработчиков последних моделей.

Да что далеко ходить. Вот моя школа, где я учительствовал в силу скромных возможностей своих нервных клеток. Здание у нас не самое новое, мягко говоря, и окна стоят старого образца – из древнего синтетического полимерного стекла. Ничего против материала не имею, он крепок, прозрачен, функции свои выполняет. Стояли эти окна тысячу лет и еще бы простояли. Но правительственный аппарат исторг из своего бюрократического нутра интересную директиву рекомендательного характера: заменять в общественных местах старые оконные рамы на рамки с силовыми полями. В чем разница? Силовое поле в отличие от синтостекла невозможно вообще пробить. Хотя и синтостекло можно повредить только с помощью боевого лазера.

В общем, директор нашей школы приобрел одну такую рамку для одного оконного проема. Дорогущая штука, надо сказать. И якобы по нужным для общественных мест стандартам такая рамка изготавливается только на одной фабрике. Стоило неглубоко копнуть, как среди бенефициаров этого производства оказался ближайший родственник одного из членов Галактического Правительства. Более того, силовая рамка требует постоянного дополнительного электропитания, что влечет за собой новые для потребителя расходы, а для Электрогильдии, в Управлении и Совете Директоров которой и вовсе одни только дети, жены и любовницы членов Правительства (ладно хоть своих корги-спейсов в директора не записали) – новые доходы. Вот это, я понимаю, масштабный бизнес, сродни афере космических масштабов! Одной рамкой поймали двух зайцев.

Да и проблема, собственно, не в этих окнах и бенефициарах, будь они засосаны черной дырой, а в том, что эти пресловутые бенефициары влезли практически в каждую ячейку человеческой деятельности. Куда ни плюнь, везде уже есть свой бенефициар из числа родственников или друзей Галактического Правительства. Эти щупальца, цепочки растянулись по всей обитаемой галактике. Всюду насаждаются законы для них удобные и неудобные для остальных… Друзьям – всё, врагам – закон.

Вернемся к школе. Пока заказывали и устанавливали силовую рамку в масштабах нашей альма-матер среди детей шел конкурс на лучшее украшение двора. Требовалось понаделать поделок, самые красивые из которых заняли бы почетное место на школьной аллее. Дети искренне были рады такому конкурсу. А оживленные мамаши, очумевшие от унылого домохозяйства, наконец, развернули свою фантазию и начали массово готовить выкройки невероятных фантасмагорических животных и попутно благодарили директора.

В общем, месяц прошел ударно. Всего было зарегистрировано четыреста двадцать пять поделок, пять из которых я признал бы весьма удачными. Все четыре с лишним сотни изделий, включая кривых лебедей из картона и недоделанных собак из старых матрасов, не мудрствуя лукаво запрудили всю школьную аллею.

Через неделю от первого же дождя картон расклеился, матрасы стали пованивать, и аллея нашей школы начала походить на аллею славы богам ужасов и издевательств над некрасивыми животными.

Конечно, в первый день по просьбе директора приехало телевидение, конечно, примчались всё те же продажные «варлы». В школьном дворе даже включили на весь вечер голографический концерт.

Целую неделю о нашей школе гудел весь город, и мы ходили, задрав носы. Вот только в изданиях и колонках, на телевидении и в Сети всё больше мелькала фотография того единственного окна с силовой рамкой и довольного директора школы, перерезающего ленточку микролазерными ножницами.

В отчетах и публикациях и слова не было, что рамка всего одна, и складывалось впечатление, что окна были заменены по всей школе… А позже я узнал, что троюродный брат по материнской линии нашего директора, он же по совместительству наш мэр (да-да, тот самый установитель мусороприемника) выделил из городского бюджета несколько миллионов галат на реконструкцию школы и прилегающего двора. Средства были потрачены всего на одну силовую оконную рамку, остальное доделали дети, за что получили в награду концерт и шоколадные медали. Зато у нашего директора теперь есть длинноногая любовница из местной школы моделей, элитный яхт-клуб и новая дорогущая собака корги-спейс с еще более блестящей шерстью. Ах, да, мелкая ремарка! С 1 сентября оплата за обучение в нашей школе повышается в полтора раза. Родители, раскошеливайтесь. Добро пожаловать, как говорится.

Чтобы добраться до Союза Писателей, нужно было пройти поперек всего одну улицу. Поэтому путь занял не более десяти минут. Путь, во время которого я несколько раз пытался улыбнуться прохожим… Одна весьма пожилая леди, лет сто на вид, не меньше, даже пробубнила, проходя мимо и скривив морщинистое лицо: «Дурак какой-то… Такой большой и такой дурак». Хорошо хоть не ударила по спине потертой сумкой, из которой торчала лопоухая голова не менее угрюмой собачки с выпученными глазами.

Только одна девушка, хрупкая, с волосами цвета «медовый блонд», улыбнулась в ответ. Над левой бровью у нее красовалась маленькая, диаметром всего в несколько миллиметров, татуировка – странный символ то ли в виде кириллической буквы «Ж», то ли в виде вертикальной черточки с насаженными на нее двумя скобками-полумесяцами (верхняя скобка смотрела «рожками» вверх, нижняя – вниз).

Возможно, девушка тоже оказалась приезжей. И улыбка эта мне показалась странной и в некотором смысле даже таинственной. Будто девушка отреагировала не мне в ответ, а говорила с помощью своей улыбки: «Я знаю то, что знаешь ты, но ты знаешь не всё, что знаю я». Уже через два шага моя улыбка растаяла, а в сердце закралось тихое беспокойство. Кто она? Что-то знает обо мне, чего не знаю сам? Лицо юной блондинки показалось даже немного знакомым, из-за чего в мыслях стали мелькать образы людей, с которыми когда-то встречался. Но попытки идентифицировать незнакомку быстро провалились даже несмотря на странную татуировку над левой бровью. Прекрасный объект остался неопознанным, и я поспешил согнать с души неведомую печаль и освободить голову от гнета беспокойных мыслей. Сейчас вовсе ни к чему обременять себя лишними надуманными хлопотами, нас ждут великие дела, заветная встреча с Председателем.

Наряду с возвышающимися под самые небеса сверкающими под солнцем стеклянными небоскребами пятиэтажный ДомСоПис отнюдь не выглядел ущербным карликом. Его готическая архитектура и вид древнего храма, некой духовной цитадели, внушали если не трепет, то уважение. Несмотря на кажущуюся архаичность ДомСоПис не отставал от современных веяний науки. Решетки врат раскрылись сами по себе, и мягкий голос компьютера произнес:

– Здравствуйте. Вы находитесь в Доме Союза Писателей. Сообщите ваш личный идентификационный номер и цель прибытия.

Я в некотором замешательстве пробубнил впитанную с молоком матери комбинацию цифр, за которой крылась целая жизнь маленького человека: от даты и места рождения до последнего места работы и всех перенесенных заболеваний.

Без всякой паузы, которая могла бы понадобиться для обработки информации, искусственный интеллект продолжил:

– Ваши данные приняты, верифицированы и найдены в списке посетителей. Вход одобрен! Если прибыли к нам впервые, советуем ознакомиться с картой. Желание изъявите в однозначной форме: да или нет.

– Да, – ответил я, со странным трепетом во всех атомах тела ожидая, что будет дальше.

У левой стены включилось голографическое трехмерное изображение, сразу дав понять, что заблудиться в ДомСоПисе сможет каждый. Кабинет Председателя находился на последнем, пятом, этаже, куда я и попал на лифте через четверть минуты, и только лишь через пятнадцать минут (заблудился, даже изучив карту) стоял у дверей с табличкой «Приемная Председателя СП». За скромным стуком прозвучало приглашение войти.

Прикрыв за собой массивную старомодную дверь, я попал в фойе с современным интерьером. За столом сидела девушка и с некоторым интересом смотрела в мою сторону, даже с оживлением, словно давно не встречала посетителей. На столе, на хрупкой подставке светился голографический лейб с ее именем и должностью: «Анна. Секретарь Председателя СП». Настоящая живая девушка-секретарь. Редкость в нынешнюю цифровую эпоху, даже, я бы сказал, непозволительная роскошь. Многие довольствовались электронными секретарями, наподобие того, что приветствовал меня на первом этаже. Да что там, порой дело обходилось и вовсе без каких-либо помощников – индивидуальные микропроцессоры под кожей на запястье или в браслетах заменяли любых секретарей и советников. А тут целая красивая девушка-секретарь на отдельной ставке. Архаизм ли это? Или следование некоему стилю?

– Доброе утро. Мне бы Самого увидеть, – улыбнулся я, – Вы не против?

– Не против, – рассмеялась Анна, – Секундочку.

– Асгариус Ретович, к вам посетитель, – проворковала девушка в микронную ниточку микрофона, вшитую в воротничок, – Можно? Хорошо… Вот в эту дверь, молодой человек, – указала секретарша, будто в этой комнате были еще какие-то двери.

Сердце забилось быстрее, от волнения стало немного душновато. Глубоко вдохнув, я толкнул массивную дверь с вырезанными на ней Орфеем и Эвридикой и резной же золоченой табличкой с надписью: «Председатель Союза Писателей. Асгариус Ретович Набардер» и вошел в кабинет Председателя, ожидая неизвестно чего, чуть ли не волшебного сияния, ниспадающего с высокого потолка.

– Здравствуйте…

Кабинет оказался просторным и светлым. На меня не надвинулась высокая темная фигура выдуманного мной Мастера Литературы, не схватила длинными костлявыми пальцами за горло. Мягкий матовый свет электропотолка падал на высокие книжные шкафы по всему периметру. Они были набиты древними фолиантами и пухлыми папками из которых то тут, то там торчали углы пласт-бумаги с рукописями удачливых авторов. Почему-то я был уверен, что работы людей, которым Председатель вынес диагноз «графомания 4-й степени» сразу улетали в ненасытный шредер, жужжащий мелкими акульими зубами.

Председатель тоже не имел ничего общего с той сакральной высокой фигурой в капюшоне. Это был худощавый пожилой мужчина с лысой головой. Он поднял газа от рукописи, распластавшейся на столе, и не спеша протер платком вспотевший лоб, надел хрупкие очки в золотой оправе (и снова это проявление любви к архаичным вещам), прошуршал пласт-бумагами, для чего-то включил-выключил монитор – вроде как проверял, не поступило ли сообщений, посмотрел по сторонам, в окно и, наконец (о спасибо тебе господи!) снизошел до взгляда поверх очков. Знал ли он, что сейчас сделал всего ха три секунды? Скорее всего, знал. Показал, что я не из числа тех, кому он может уделить час-минуту-секунду своего графика. Но не только. Он убил чувство, может, несколько детское, волшебного ожидания, светлой надежды, с которым я пересек не один парсек пути. Все исчезло, оставив только недоумение.

– Слушаю, – сказал Председатель.

Не готовый к такой встрече, ожидавший большей… заинтересованности в себе, что ли, я растерялся:

– Несколько месяцев назад… э-э-э я присылал вам рукописи. Рассказы, повесть.

– И что?

Я опешил. «Ну, ничего себе „и что“!» Во мне возросла какая-то волна возмущения, откуда-то от района живота она подняла свой гребень к самому мозгу, но я лишь вздохнул и сказал:

– Я прилетел из Сухасулу. Вчера.

– Из Сухасулу, говорите? Да, вспоминаю. Рассказы, значит?

– Да, рассказы…

– И повесть, значит?

– Да, и повесть…

– Юмористические, исторические, – вспоминал он, – Что-то там про кур в духовке… Что-то даже политическое было, нет? Какие-то пасквили, какой-то сарказм… Значит, молодой человек, так. Читал я, читал. Есть пара любопытных моментов, но не более. Это, знаете ли, не литература. Все очень сыро. Пока рано о чем-либо говорить. Такая писанина не достойна читательского внимания.

Последние слова стали приговором. Я не мог поверить, что он говорит о моих работах.

– Уровень не выше школьных сочинений. И у вас слишком буйная фантазия, необоснованно буйная. Это ни к чему не приведет. Вот давайте, в пример, повесть. Как там ее?

– «Подставная реальность», – севшим голосом подсказал я.

– Да. Значит, герои там встречаются с какими-то ожившими мертвецами, сражаются… ожившие мертвецы! – он скривил губы, – Да кому такое интересно! Это же бред!

– Но в книгах, например, у Марко Одинова можно прочитать и не такое. Там мы встречаем и магов, и армии злых сил, кошмарных тварей, населяющих выдуманные им миры. Сочинения Одинова пользуются огромной популярностью!

Председатель пропустил мои слова мимо ушей и только презрительно скривил уголки рта.

– Какому человеку, я имею в виду людей с нормальной психикой, кому интересно читать о всякой мертвечине! Скажите, для кого вы вообще пишете?

– Для всех. Больше для молодежи… да и ожившие мертвецы – это ведь аллегория, это нужно читать между строк. Живые люди и неживые, сражающиеся между собой за жизнь на планете, – это наше общество, это мы с вами! Живые – те, кто может размышлять, кто беспокоится о судьбе мира или хотя бы своего города, неживые – существуют сегодняшним днем, они не хотят думать, не желают развиваться, превратившись в общество бесцельного потребления… В этом мое послание для молодежи: уметь, любить мыслить, рассматривать проблему со всех сторон и принимать верные решения, а не следовать слепо чужому курсу, который удобен лишь тем, кто его указал, не идти не своей колеей!

С каждым предложением голос мой повышался, и негодование уже волной цунами хлестнуло по разуму… Как же так?! Почему он не видит очевидных вещей?! Неужели даже в самом Союзе Писателей разучились читать между строк и совсем забыли о литературных приемах, об идее, заложенной в произведение, о самой сути вещей? Более того, не ожидал я подобного подхода от человека, который был поставлен здесь, в Форте Музы, на защиту литературы, одновременно и Стражем, и Великим Мельником, отсоединяющим зерна от плевел. Я чувствовал и растерянность, и возмущение одновременно. Даже какая-то усталость навалилась на плечи, будто я на собственных плечах тащил корабль, сквозь вселенскую тьму, как бурлак, надрывая жилы и стирая в кровь плечи корабельным канатом, а дойдя, понял, что шел не в ту сторону.

Может, я окончательно вспылил бы и наговорил лишнего, но Председатель поднял руку, останавливая мой монолог.

– Для молодежи… – Асгариус саркастически усмехнулся, – Для нормальной, здоровой молодежи? Нет, ваш бред невозможно читать! Можете сжечь свои фельетоны. Хотите стать писателем? Бросьте, это безнадежно!

Я до боли сжал зубы. Слова Набардера пощечинами звенели в помещении. Для чего я летел сюда, преодолевая преграды судьбы, терпя лишения – физические и моральные? Для того чтобы почувствовать, как на тебя выливается поток уничижения, и застывает в изваяние, изображающее бездарность? И никакого шанса… даже одного из миллиона…

– Что-нибудь еще? – спросил Председатель уже каким-то раздраженным тоном.

Я стал догадываться, почему меня ждала такая «теплая» встреча, да и не только меня, на фоне громких криков о том, что литература нуждается в притоке «новой крови», о необходимости поощрения инициативы молодых авторов… Все оказалось красивым только на словах. Неужели финансовый спрут проник и сюда? Там, где пахнет прибылью, правит закрытый круг. И литературные круги тоже не исключение? Сидят три-четыре престарелых толстобрюха и, кряхтя, причмокивая губами, печатают друг друга за «царево золото»?

– Давай, Гали, – говорит один, – Твоя очередь. Нынче тебя будем издавать.

– А я ничего не написал, – разводит руками Гали.

– Так, давай пиши. В бюджет нынче инвестиций подлили. Месяц тебе, иначе следующий в очереди в печать пойдет, то есть, я. Останешься без галат.

– Успею. Есть задумка о нелегком труде этих… печников, о!.

– А что, нынче кто-то покупает печи?

– Эээ… нет, разве что в декоративных целях.

– Тогда, может, ты напишешь про жизнь в штреках на Оруэлле-84? Ха-ха-ха!

– Да ты что, Вали! Ты в своем уме? Во-первых, я в шахтерском деле ничего не смыслю, а во-вторых, там же знаешь, ситуация неудобная… ну его. Я про печки лучше.

– Давай про печки. Да хоть инструкцию к электровенику! Есть место в очереди на получение галат. Вот и буровь. Да хоть про влияние лунного света на квазикозье мясо, но чтобы через тридцать дней…

К черту им новая кровь! Вали и Гали штампуют прибыль и не подпустят к пульсирующей галатами жиле ни одну чужую душу, загубят любые начинания, уже не думая о литературе. Их не мучает совесть и спят они прекрасно… Либо я, действительно, просто графоман… Простой учитель из Сухасулу, придумавший себе игру в писателей.

Я, будто в тумане, побрел к выходу. В голове звенела одна мысль: «Неужели я, действительно, сунулся туда, о чем не знаю ничего, что абсолютно не мое?»

Лифт спустился на первый этаж. Толком не помня, как вырвался на улицу, я понял, что стою посреди тротуара только когда ветер дыхнул морозом в лицо, в тело, в каждую частичку моего «я», но не остудил, а, подобно тихому дуновению на тлеющие угли, распалил пожар в душе, из-за которого не чувствовалось царящего на этой земле холода.

Пожар или ненависть? Что полыхало сейчас внутри меня? Почему я принял вердикт Председателя так близко к сердцу? Ждал иного? Всемирного признанья? Да кто я такой?.. Всего лишь еще один вылупившийся птенец, мнящий себя орлом поднебесным. Как теперь остудить костер, разгорающийся в отчаяние?

Уже потом, спустя некоторое время покинув Землю, когда пережил момент, когда пропустил ситуацию десять раз сквозь себя и привык к ней, я стал понимать, что Союз Писателей не монополист в вопросах литературы, что мир имеет еще тысячу дорог, по которым книга может дойти до своего читателя… Но тогда, на Земле, в зимней России, в Доме СП, скоропостижное низвержение меня как вообще какого бы то ни было литератора, даже самого ничтожного и неинтересного, потрясло, наверное, сильнее, чем потеря глиссера на Аполлоне-13.

В тот миг я чувствовал только внутреннее опустошение и невероятную жажду, отвратительную сухость во рту и вкус металла. Хотелось скорее забыть и Председателя, и ДомСоПис, и Землю и все на свете. Да, забыть! Прямо сейчас и хотя бы на время… забыться…

Спустя лишь несколько минут я осознал, что мешаю потоку людей, спешащих по делам. Им приходилось обходить, наталкиваться, кто-то крикнул «Эй, что встал на проходе!» Этот крик словно пробудил меня. Я сделал шаг и пошел вместе с людьми. Просто, не имея заранее заданного маршрута, передвигался вместе с потоком вдоль бесконечно длинного проспекта. Через минут пятнадцать я понял, что бреду в никуда в окружении незнакомых людей, высоких стеклянных зданий и что лучше вернуться. Тогда я прыгнул на движущуюся полосу пешеходной ленты, которая переносила людей через дорогу, и оказался на другой стороне проспекта.

Вдалеке горели огни каких-то рекламных вывесок. Сухость во рту только сильнее увеличилась и горела душа. Я ощущал острую жажду и необходимость унять внутреннюю злость, раздраженность вкупе с разочарованием. Уверенность в том, что найду искомое, понесла меня вперед (по сути, назад к Дом СоПису, просто на другой стороне улицы). Только сейчас понял, что не включил «Полярник». Сунул руку в карман, нащупывая аппарат, нажал кнопку и покрылся теплым ореолом. В тот же момент я увидел мерцающую вывеску в нескольких сотнях метров – «Пристань загулявшего поэта»… и замер.

Боже! Есть ли ты? Раньше думал, что нет. Теперь верю… Все твои поступки – дети сарказма. Злой иронии. Ты не умеешь смеяться, но любишь насмехаться…

Бар или паб, таверна или кабак, называйте, как хотите. Но места лучше, чем «Пристань» для желающего напиться я не встречал. Полумрак. Столики на таком расстоянии, чтобы лица соседей тонули в тонкой пелене специально недостаточного освещения. На грубых деревянных столешницах каллиграфическим почерком нацарапаны стихи различных классиков и покрыты тонкой глазурью лака. Белые строки на черной поверхности. Смесь пошлости и высокого стиля.

Я сел в самом темном углу. Вечер должен был вступить в свои права только через три часа по местному времени, поэтому посетителей особо не наблюдалось. Заказав бутылку самого крепкого напитка с выгравированным на бутылке потапычем и надписью Medved-Samogon, налил полную стопку, опрокинул в рот, от чего тут же сморщился – суровый напиток суровой страны – и поспешил закусить душистой долькой недозревшего лимона, миска которого полагалась к мутной высокоградусной жидкости. Неимоверно горький, отдающий пряностями и анисом напиток неприятно обжог горло и нутро. Однако состояние мое было таково, что вкусы различались приглушенно. Я налил и снова выпил. Лимон. Рюмка. Лимон…

Только сейчас я услышал, что в баре тихо играет музыка в стиле «индастриал»: на фоне работы какого-то штамповального цеха ритмичные удары кузнечного молота сочетались с шипением пара из прорвавшей трубы. Не знаю, может, сам себе внушал, может, как иногда случается, музыка вызывала ассоциации некоего слова, но в моем опьяненном и воспаленном тяжелыми мыслями мозгу пар из мнимой трубы непрестанно шипел: неу-дачник-дачник-дачник, неу-дачник-дачник-дачник…

Я пил, с каждой рюмкой все меньше ощущая вкуса крепкого алкоголя. В бар входили люди, вплывали сквозь пелену моего взора, не желающего ничего видеть, их редкий смех казался насмешкой в мой адрес.

Сотый (тысячный?) раз прокручивая в мыслях недавний разговор с Председателем, я распалялся, хотя после нескольких рюмок твердо решил, плюнуть на всех, забыть о случившемся и кутить, пить, гулять, пропить все, оставив лишь на билет, и ни с чем вернуться домой на Сухасулу, а там… будь, что будет… продолжить преподавать, тихо дожить до пенсии, спокойно умереть… Сначала пытался отогнать воспоминания, твердил про себя заклинание: «Пить, гулять, пить, гулять…», однако… почему человек устроен столь странным образом? Никак не может внушить себе то, что хочется, что считает правильным. Почему иногда подсознание берет верх над сознанием? Почему злишься, доходишь едва ли не до бешенства, когда, наоборот, пытаешься успокоиться? Почему при всем нашем желании не вспоминать о неприятных моментах жизни, мы никак не можем их забыть?

Сознание давно уже окутал туман, с каждой рюмкой (или промежутками между ними) становившийся все плотнее. «Самогонного медведя» в бутылке оставалось около четверти, на столе лежало несколько обглоданных бараньих ребер (я даже не смог вспомнить, когда заказывал мясо, но мои жирные пальцы недвусмысленно намекали, что я его недавно ел), когда в бар вошли новые посетители. Двое мужчин: один чрезмерно тучен, в старомодной пятиугольной шляпе, а второй… тот, по чьей вине сегодня в моем внутреннем мире бушевали бури, порой до того сильные, что разрушали целые города – стереотипы – и возводили новые, нескладные, тусклые, мрачные, злые, но… правдивые, жизненные.

Они шли в мою сторону. Взгляд председателя приковала моя фигура. Пронизывающий, неприятный, холодный и, будто бы осклизлый, взор блеклых глаз.

Они подошли к соседнему столику и… он смотрел вовсе не на меня. Сели, сделали заказ. Официантка очень быстро принесла бутыль в форме девичьего стана, горячую закуску, разлила вино и ушла.

Они выпили и заговорили. Я слушал и не мог понять, о чем речь, слышал все слова, но почему-то не мог связать их в единые предложения. Наверное, такое бывает от чрезмерного употребления алкоголя.

Через какое-то время Председатель уже смеялся. Потом его слова зазвучали громче. Толстый больше молчал, иногда встревал, размахивая руками, но быстро замолкал.

Я медленно долил остатки «медведя». Аккуратно поднес рюмку к губам, подержал, ощущая пряно-анисовый запах, смешанный с парами спирта, выпил и услышал будто бы свое имя. Ладонь пыталась сжаться в кулак, но рюмка не давала. Не сомневался ни секунды, хотя был пьян, что не ослышался. Зачем он вспомнил обо мне? Неужели не понимал, что возврата к прошлому не будет? Через короткий промежуток времени я уже знал ответ.

– …приходил сегодня. Писатель я, говорит! Для людей, говорит, пишу… – Председатель пьяно засмеялся, – Чушь полная! Их тут целые стада у порога пасутся. И каждый – ПИСАТЕЛЬ! Обойдутся, нечего… ошарашенный такой вышел, не попрощался даже. Тратишь на них драгоценные минуты… и откуда только такое количество графоманов выходит?

Собеседник-толстяк тут же отреагировал басовитым смехом:

– Да все оттуда же… ха-ха!

Я не мог больше вынести. Встал, чтобы уйти.

Смех за соседним столиком затих. Секундной тишине на смену пришел возглас Председателя:

– О! Вот же он! Этот… – он замолк, но, видя, что предмет его словесного блуда уходит, смеясь, добавил, – борзописец.

Я резко развернулся:

– Кто борзописец?!

Понял ли он, что сказал лишнее, что все это время говорил только лишнее?.. По застывшей мимике, через которую просвечивала окостеневшая его душа, было не понять.

– Что-то хотели? – он с по-дилетантски сыгранным недоумением посмотрел на меня.

Почему он ведет себя так нагло? Бесила его самоуверенность, абсолютное отсутствие самокритичности, уверенность в собственном совершенстве, свойство смотреть на всех с мнимой горы…

– Хотел.

Я не думал, не желал. Но сделал. Замахнулся и ударил его прямо в лоб… В руке хрустнуло, и ладонь почувствовала что-то липкое, теплое. Оказалось, что все это время я сжимал рюмку. На пол посыпались осколки. Председатель вместе со стулом опрокинулся на пол. Бар зашумел, затопал. Загремели отодвигаемые стулья. Кто-то заломил мне за спину руки, сверху навалилось толстое тело и повалило на грязный декорированный под дерево пол трактира. Никаких сил для сопротивления у меня не нашлось, опьяненное «медведем» тело рухнуло вместе с навалившимся толстяком.

Алкоголь сделал свое дело, я едва понимал, что происходит. Ожидал ударов, но их не последовало. Только пьяная пелена в мыслях и пол перед глазами. Меня кому-то передали, запястья охватили тугие браслеты. Вывели из бара, запихнули в фургон и повезли… тогда еще не знал, куда. Успел лишь подумать: «Дописался» перед тем, как вырубиться на жестком сиденье фургона.

С этого момента начинался совершенно новый этап моей жизни.