Эпизоды - читать онлайн

Предисловие

Читая много раз мемуары, я после прочтения отмечал, что автор чаще всего ведёт повествование о ярких или значимых событиях с позиции некоего стороннего наблюдателя. Вокруг фигурируют хорошие, добрые и порядочные люди, или нехорошие, недобрые и непорядочные. А вот сам автор – как бы нейтральный судья, позиция которого может быть выявлена читателем только по оценке окружения. Чаще всего вытекает подспудный вывод об идеальности мемуариста. Но ведь он тоже человек, поступающий по своим понятиям и в соответствии со сложившейся ситуацией. И эти поступки могут рассматриваться другими людьми по-своему, может быть, даже с диаметрально противоположными оценками. Именно поэтому я, наверное, никогда не смогу написать такие мемуары, поскольку воспоминания поднимают имевшуюся неоднозначность в моих поступках, что делает неправомерным давать оценку другим. Ниже приводится пример, по которому меня можно обвинить в нечестности и вообще воспринять как непорядочного человека. Но ведь все события происходят на фоне сложившейся тогда атмосферы, и служат, в том числе, её характеристикой. Поэтому я и написал эти воспоминания, во-первых, для себя, чтобы потом почитать и вспомнить действительность того времени. Также эти воспоминания, возможно, будут интересны тогда, когда нашего поколения уже не будет, а люди должны знать, что было много чего и не совсем однозначного.

Роль учителя

О том, что образование – важнейший этап в жизни человека, понимают не сразу, да и не все, в конечном счёте. По крайней мере, не многие родители уделяют время на разъяснение этого своим детям. А если и пытаются, то окружающая действительность вносит в отношение детей к учёбе существенные коррективы. К тому же, много значит то, что Анатолий Михайлович Быстров называл «печатью на попке». Он на основе своего жизненного опыта придерживался того, что при рождении ребёнка ему ставится «печать на попку», которая определяет всю его дальнейшую судьбу. Можно принимать этот постулат, можно не принимать, но анализируя мою жизнь уже по прошествии многих лет, я убеждаюсь, что много раз что-то заставляло меня делать так, что моя жизнь изменялась коренным образом. Можно назвать это Что-то – Высшей Силой, Богом, Судьбой с большой буквы, но это прослеживалось довольно открыто и очевидно. Покажу на одном примере.

Особой тяги к учёбе в школе у меня не наблюдалось, хотя мама уже в старших классах часто мне говорила, что без знаний человеку трудно найти своё место в жизни. Образование у мамы было всего пять классов, что определялось необходимостью с ранних лет работать, чтобы помогать обеспечению семьи жизненными средствами. Поэтому мама уже после моего четвёртого класса сказала: «Теперь я тебе в учёбе не помощник. Давай, сынок, сам старайся». А вот бабушка, которая жила с нами, была совершенно неграмотная, потому что приехала в Иваново с Вятки, где в её деревне не имели возможности дать ей образование, или не придавали этому значения, учитывая роль женщины в сельской семье. Однако этот недостаток не помешал ей, работая в госпитале во время войны, получить в результате медаль «За доблестный труд». Поэтому помогать мне в освоении знаний было некому, к тому же отец с войны не вернулся.

Два фактора, которые определили моё отношение к учёбе на начальном её этапе, были связаны с отношением учитель – ученик. И первый случай, когда мы научились ровно писать палочки и перешли к написанию букв, связан с моим желанием получить похвалу от учителя. Мама говорила, что мне повезло, т. к. наша учительница Вера Осиповна была Заслуженным учителем Российской Федерации. И вот мы пишем прописную букву в, и все ребята, написав строчку, подходят к учительнице и показывают написанное. Она хвалит и советует продолжать так же. Решил и я получить похвалу. Подошёл, показал. И вот Вера Осиповна подняла мою тетрадь над головой и сказала: «Смотрите, вот так писать не надо». Теперь-то я знаю, что моя буква в была похожа на яхту с маленьким корпусом – колечком внизу и с большим широким во всю клеточку парусом вверху. Но тогда-то я был посрамлён перед всем классом. Стыд охватил меня, я весь сжался внутри. И с тех пор ни разу я не подходил к учителю с вопросом во время уроков, да и после – тоже.

Конечно же, это повлияло на всё отношение к учёбе. Исчезло особое старание, которое так необходимо, чтобы учение было впрок. И вот на одном из родительских собраний Вера Осиповна сказала маме, что я плохо читаю, и меня надо больше заставлять читать. Я очень любил маму, она сильно отличалась от всех наших соседок по дому своей какой-то внутренней интеллигентностью. Она никогда не сидела на скамейке после работы во дворе с семечками, как это делали все остальные, и не «перемывала всем косточки». Но вот тот совет учительницы «заставить меня читать» она поняла совершенно прямолинейно. Возможно, это было связано с пониманием того, что учитель знает лучше, как учить. И вот мама стала заставлять меня брать книжку и читать мне её вслух. А «заставлять» – это принуждать. И я исполнял это буквально со слезами. Вскоре «пытки» с чтением закончились, но я надолго возненавидел его. Надо сознаться, что после этого я не читал ни одного художественного произведения, рекомендованного по учебной программе. Для ответов на уроках хватало того, что рассказывал учитель, и что разъяснялось в учебниках.

Мама – Королёва Антонина Викуловна

Так вот формировалось моё отношение к учёбе. Поэтому в школе пятёрок у меня не было. Правда, и двойки были редкостью, ими я очень боялся огорчить маму. И когда так случалось – это было трагедией для меня. Помню, что как-то я даже не хотел идти домой, ходил после уроков по улицам, пока не стало темнеть, и я понял, что идти всё равно придётся.

Исправляться отношение к учёбе стало в пятом классе, где учителем по математике был настоящий профессионал Лев Васильевич Локтев. Он был участником войны, где потерял ногу и ходил на протезе. Его отношение к нам можно показать хотя бы тем, что кроме математики он организовал хоровой кружок, в котором участвовали даже самые разгильдяистые его ученики. При этом он сам аккомпанировал на гитаре. Репертуар, конечно же, был солдатским, не всегда понятным для нашего возраста. Теперь я вспоминаю, как мы пели строевые песни, и удивляюсь, что нам это нравилось.

По завершении учёбы в седьмом классе, мама как опытный по жизни человек сказала: «Знаешь, сынок, неизвестно что будет дальше. Закончишь ты десять классов, а сможем ли мы обеспечить твою учёбу в институте? Давай-ка, поступай в техникум. Получишь то же среднее образование, но в его конце ты будешь иметь специальность». И я пошёл в знаменитый тогда Индустриальный техникум, который подчинялся министерству судостроительной промышленности. В связи с такой подчинённостью техникума распределение на работу после его окончания было только в портовые города, что во многом определяло судьбу выпускников, да и мою тоже.

Распределился я в Одессу, но проработал недолго, поскольку достиг возраста призыва в армию. Служба в течение трёх лет сначала в школе радистов в Одессе, а потом в Закарпатье – это особый разворот в моей судьбе, полностью изменивший меня и определивший мою дальнейшую жизнь. Событий в этот период было столько, что описать их кратко невозможно. Одними из главных было то, что министром обороны в это время стал маршал Георгий Константинович Жуков, предъявлявший особо высокие требования в подготовке военнослужащих. И нас «гоняли» так, что я скоро забыл обо всех своих детских болячках. Например, только зарядка утром длилась час, и даже зимой только в гимнастёрках. Вторая особенность этого периода – интенсивно развернул своё руководство страной Никита Сергеевич Хрущёв.

В последнее время руководство Н. С. Хрущёвым вспоминает в основном интеллигентский слой общества тем, что он хотел определять все стороны жизни страны, включая культуру, а также те, кто хочет показать его «некомпетентность» как руководителя, рекомендовавшего в нашей стране по образцу США, где он побывал, заменить многие сельскохозяйственные культуры кукурузой. Что касается культуры, то он, посетив выставку современного искусства наших скульпторов и художников, разнёс модернистское и абстрактное направление в нём. Я до этого в основном только слышал что-то по этой теме и никогда не видел абстрактных картин и, естественно, не знал, что же это за «настоящее» искусство. Но я никогда не отвергал новизны, в чём бы то ни было, и, как-то попытался понять это художественное направление. Один раз, будучи в Москве, специально зашёл в маленький салон на Кузнецком мосту, где была выставка «современного» искусства. По залу ходили молодые дамы, переговаривались, друг другу рекомендовали на что-то обратить внимание. Я слышал их охи и ахи. Пошёл по экспозициям, и никаких ахов, к сожалению, не увидел. Искажённые формы, нереальные цветовые гаммы. Мои последующие рассуждения привели меня к мысли о том, что абстрактное искусство – это, своего рода, медитационно-сенсорное воздействие. Подольше, не отрываясь, посмотрите на чёрный квадрат, и вы увидите, как в нём оживают какие-то образы в соответствии с вашим эмоциональным состоянием в данный момент. То есть для того, чтобы «понять» абстрактное искусство, надо очень это желать и быть в соответствующем эмоциональном настрое. Вполне допускаю, что многие из тех дам в салоне просто играли своим пониманием абстракций, чтобы показать свою близость «избранному кругу». А вот Хрущёв на выставку не медитировать пришёл, ему необходимо было показать себя, то, что он всё понимает и знает, ему нужен реальный образ, призывающий к работе и к достижению лучшей жизни, о чём он твердил всё время. Поэтому и получился такой результат. Хотя, встав на точку зрения Хрущёва, можно отвергнуть и всю классическую музыку, что, кстати, и происходило довольно часто. Ведь классическая музыка – это, по факту, набор звуков, отражающих состояние души композитора в тот момент. Понять это состояние без соответствующей подготовки, которую могут выполнить только профессионалы, невозможно. Поэтому при первом знакомстве с классическим произведением можно почувствовать себя дураком. Но при втором, третьем и дальнейших прослушиваниях начинаешь встречать знакомые места, уже с нетерпением ожидаешь их, и они становятся родными, позволяющими нащупывать то, что хотел сказать автор. А ведь это, в общем-то, абстракция, только звуковая. Я, например, буквально вырубаюсь при исполнении третьей части «Лунной сонаты» Бетховена. Именно третьей, хотя более популярна первая.

Что касается кукурузы, то здесь Хрущёв был, наверно, прав частично. Она, конечно же, даёт большие преимущества при рациональном использовании. Только вот обычное желание прорвавшегося в свиту окружения показать, что руководитель всегда прав, привело к тому, что кукурузу стали рекомендовать к посеву даже у полярного круга, а это, конечно же, нонсенс. Но вот то, что сделал Хрущёв для меня лично, позволило мне в стихотворении на английском написать: «Сформировавшийся в шестидесятые, я постоянно показываю: я сын Никиты Хрущёва» (в переводе). Дело в том, что Хрущёв старался реформировать все стороны жизни нашего общества, определявшегося длительным периодом «гениальности» одного человека. Реформировал он и образование, в частности, высшую школу. С позиции Хрущёва школьник, которого заставляли получить обязательное среднее образование, психологически не мог быстро перестроится от принуждения к желанию получить необходимые в дальнейшем знания. Только поработав после школы не менее двух лет, как рассуждал Н. С. Хрущёв, можно понять, как нужно относиться к получению знаний, что же конкретно надо для дальнейшей жизни. И вот в 1957 году было принято постановление о том, что на первый курс институтов надо принять 80 % студентов со стажем работы на предприятиях не менее двух лет, и только 20 % непосредственно после школы. Но поскольку с предприятий явно не рванёт вся молодёжь в институты, то разрешалось принимать военнослужащих после демобилизации. Это и привело меня к одному из крутых разворотов в моей жизни.

Учиться в институте я не планировал. Мне нравилась Одесса, невиданное ранее безбрежное море, украинский народ. Призывался я из Одессы, поэтому в основном наш призыв состоял из украинцев. Дома я никогда не видел, чтобы собравшись просто так, мальчишки начинали петь. А в воинской части так происходило почти каждый вечер. Поэтому мой долгосрочный план был: продолжать дальнейшую жизнь на Украине. Но начал я служить в октябре, в октябре же и заканчивались мои три года. А тут услышал о новых правилах приёма в институты и осознал возможность закончить службу раньше, т. к. приёмные экзамены начинались с первого августа. Написал заявление в Ивановский энергетический институт, чтобы проехать до дома за государственный счёт, побыть немного и рвануть обратно в Одессу. Вызов на экзамены пришёл, и я, при невероятной зависти всех сослуживцев, с которыми имел характерную для этого возраста крепкую дружбу, был демобилизован досрочно 25 июля 1958 года.

По приезде сразу же сходил в институт и узнал расписание экзаменов. Сделал это не для того, чтобы готовиться и сдавать. В воинской части я, ни разу за три года, не заглядывал ни в какие учебники. Да и то, что изучал в техникуме, мне ни разу не потребовалось. Поэтому мозг был как чистый лист, на котором можно было записывать всё, что угодно.

Первым экзаменом был английский язык (да, сдавали такой экзамен когда-то). Я учил его с пятого по седьмой класс, но по существовавшей тогда, да и распространённой сейчас системе, после изучения никаких знаний иностранного языка не оставалось. А в группе техникума были учившие три языка: английский, немецкий и французский. Да, кроме того, у нас было четверо великовозрастных участников войны, которые неизвестно когда и что учили. Поэтому наша учительница – старушка странного вида – сказала, что будем учить все один английский по программе пятого класса. Ни одного момента этой учёбы и ни одного английского слова в моей памяти не сохранилось. Поэтому к приёмному экзамену я был «готов» соответственно. Пошёл, однако, на консультацию, где преподавательница неожиданно рекомендовала поступающим после службы в армии приходить на экзамен в военной форме.

Начистил пуговицы, значки отличника воинской службы и радиста первого класса и явился на экзамен. В экзаменационном билете был текст, который надо было перевести. Выдали толстенный словарь, в котором я попытался с практически нулевым результатом найти хоть какие-то слова. Принимали экзамен две явно добродушные пожилые женщины. Сел к ним для ответа и показал им пустой лист, и вдруг одна из них спросила меня что-то по-английски. Я неожиданно для себя проявил смелость, которую можно было бы назвать нахальством, если бы не было это сказано уважительным тоном, и попросил спросить меня по-русски. Они спросили: «Вы до этого служили в армии?» «Да» – уверенно ответил я тоже по-русски. На этом мой английский экзамен закончился. Они что-то поговорили между собой, и одна из них извиняющимся тоном сказала: «Простите, но мы Вам больше тройки поставить не можем». «Ладно» – уж совсем беспардонно согласился я.

Бедные «англичанки», ну как они могли нарушить приказ вышестоящего начальства о необходимости принимать абитуриентов со стажем! Но по сути это же моральное унижение экзаменаторов. И для чего такой экзамен, если результат задан заранее?! Но вот по прошествии многих лет я, анализируя тот экзамен, настолько скептически отношусь к теперешним потугам обеспечить «объективность» приёма в ВУЗы с помощью ЕГЭ, что считаю все эти попытки отвлечением от действительных проблем системы образования. Ну кто мог тогда сказать, что сдавший таким образом экзамен студент будет учить английский с таким рвением, что получит итоговую хорошую оценку по завершении курса. А после окончания института он не по принуждению, а по собственному желанию останется на курсах по глубокому изучению английского языка для работы за границей без переводчика. И три преподавательницы на завершающем экзамене скажут: «Считайте, что Вы закончили иняз». И кто мог предположить, что тот абитуриент будет работать с иностранцами в течение года каждый день без переводчика при строительстве купленного нами кислородно-конверторного цеха для металлургического комбината в Липецке. И ещё он будет делать доклады на международных конференциях на английском языке за рубежом, и общаться на нём же с иностранными коллегами. Поэтому я считаю, что та Хрущёвская реформа была действительно реформой в отличие от деятельности наших нынешних «реформаторов». И я чту Никиту Сергеевича Хрущёва, несмотря на весь бушующий сейчас относительно него сарказм.

Вторым экзаменом по расписанию было сочинение, направленное на оценку знаний у поступающих русского языка и литературы. Но дело в том, что до седьмого класса в школе не было предусмотрено писать сочинения. А в техникуме главным считалось получение знаний по специальности. Однако в конце второго курса нас всё-таки заставили писать сочинение. Я, как указано выше, не читал литературные произведения по программе. Однако в это время широко обсуждалась деятельность в тылу у немцев Молодой Гвардии. Вышел фильм, который я видел. И вот я решил написать сочинение о Серёжке Тюленине, несомненно, самом отважном герое в моих глазах. И я взахлёб описал все его смелые поступки и его героизм при зверском убийстве Молодогвардейцев. Результат – двадцать восемь грамматических ошибок и единица, а попросту – кол за сочинение. Очевидно, что при таком итоге я «был готов» к приёмному экзамену на сто процентов. Но я не горевал об ожидаемом результате, это только приблизило бы меня к желанию уехать в Одессу. Однако я же не знал, что на моей попке стоит какая-то «печать». И она сработала.

По приезде в Иваново, я, прежде всего, нашёл своего однокашника по техникуму и хорошего друга Витю Маковкина. И он предложил мне в воскресенье сходить в городской парк и поболтать о прошедшем. Пригласил он ещё для компании своего друга с его девушкой. В парке мы нашли свободную веранду, около которой торговали пивом в разлив. Купили по кружке, и вот я, отпив немного, почувствовал, какое оно противное. Дело в том, что до этого момента я пиво не пробовал вообще. Глотнув ещё раз, я решился на неестественный для окружающих поступок: взял и выплеснул пиво на землю у веранды. Никто меня не осудил, только пошутили о моём непонимании вкуса этого напитка. Погуляли немного по парку и договорились пойти вечером в городской сад на танцы. После танцев пошли на остановку транспорта, разъезжаться по домам. И тут произошла заминка: парней трое, а девушка одна. Ну, не всем же троим её провожать. Наверное, должен был это делать её парень Слава Голяков. Но неожиданно она произнесла: «Пусть проводит меня Толя». Слава с Витей переглянулись, но ничего не сказали. А я даже не успел подумать: «Почему?» После много раз думал об этом. Красавцем я не был, намёков никаких не делал. Может, так повлияло на неё выплеснутое на землю пиво. Но что точно, так сказанные ею слова и мои проводы вылились в очередной разворот в моей судьбе, т. к. в дальнейшем я из холостяка превратился в женатого, поскольку Тоня стала моей женой. Но этот разворот в моей жизни произошёл позднее приёмных экзаменов, и к ним относится опосредованно. Его кратко не опишешь, поскольку он требует более развёрнутого освещения.

Тоня

Так вот, Тоня была старше меня на два года, и работала в аптеке, т. к. до этого получила специальность фармацевта. Но она только что окончила первый курс заочного отделения факультета филологии нашего педагогического института. Поэтому в сочинениях она, казалось бы, должна была понимать. Но вот в том, что она понимала, оказалось то, что она знала путь сдачи экзамена, об этом, кстати, говорили после мне многие. Надо было набрать у знакомых и у знакомых-знакомых как можно больше уже написанных ими когда-то сочинений, почитать их и тем самым подготовиться к экзамену. И Тоня завелась «помощью» мне потому, что хотела, чтобы я обязательно сдал. Но я-то не собирался поступать в институт, и, набранные мне около десятка сочинений, просто засунул за пояс под гимнастёрку. На экзамене я сел далеко сзади в громадной аудитории, правда, место досталось с краю. Дали три темы, и одна из них была по произведениям Маяковского, как раз у меня имелось что-то похожее за поясом. Я спокойно вынул его, разложил на столе и стал списывать. Преподаватели, периодически ходившие по рядам, почему-то постоянно отворачивались от меня, поэтому «работа» над сочинением велась споро. Одно меня несколько смущало, часто в тексте встречались подчёркивание красными чернилами и надписи «неверно». Да и окончательная оценка была «два». В конце экзамена я сдал «моё» сочинение и удалился для последующего интенсивного отдыха. Были ли у меня угрызения совести, не припомню. Конечно, я занимался обманом, но ведь я не скрывал этого, не прятал шпаргалку в рукав. Если бы надо было поймать обманщика, то это легко было сделать. И подспудно я ожидал этого, поскольку уже предложил Тоне ехать со мной в Одессу, и она, по крайней мере, открыто не возражала. Но – ну и ну – получил я за сочинение четвёрку.

И вот опять анализ нашей приёмной кампании. Ни я, ни кто другой в это время не знали, что в аспирантуре и после неё я напишу более ста научных статей и методических пособий (никогда их не считал, но, по-моему, значительно больше). Кроме того мной будет издано пять сборников стихов, плюс участие в других сборниках. Вирус моей графомании впоследствии заразил дочь (пять сборников), сына (уже готов шестой сборник), скрипят ручками две внучки. Так, может быть, на основе моего примера, да и примеров других поступавших и поступивших, стоит задуматься о существе и форме приёмных экзаменов. Но это вопрос риторический, пока не имеющий ответа.

Сдав два экзамена и получив эмоциональную поддержку, как дома, так и от «активного болельщика», я задумался уже о положительном результате на третьем экзамене. Но ведь это была письменная математика, и я понимал, что сдав пустой лист, едва ли получишь положительную оценку. Только вот «печать»-то на попке стояла. И негласно получив от неё сигнал, я попросил одного одногруппника Вадима Катушкина, с которым мы как-то наладили доброжелательные отношения, рассказать мне о задаваемых примерах и задачах. Он не отказался, и вкратце объяснил мне порядок расчёта уравнений и определения логарифмов. Странно, но прежняя подготовка по математике в школе и в техникуме быстро оживила давно забытое, и я решал всё довольно быстро. Но в экзаменационном билете кроме четырёх примеров надо было решить задачу по геометрии. И она оценивалась много выше, чем примеры. Вадим сказал, что они очень разнообразны и общего подхода не имеют. Да, кроме того, он осторожно выразил желание сам подготовиться, не тратя время на меня. И я решил: будь, что будет, пойду с имеющимся запасом. Но ведь «печать»-то была, и она сработала в очередной раз.

Из Минска приехал на побывку к родителям мой друг Володя Щеколдин, с которым мы в школе сидели за одной партой, а в техникуме учились в параллельных группах, но на разных специальностях. Его специальность не была связана с судостроением, поэтому он и получил направление на работу в Минск. Кроме того, по состоянию здоровья он в армии не служил, но, как и большинство закончивших техникум, решил продолжить образование. Поступал он на заочное отделение в Минске, где ему тоже нравилось работать. Но там экзамены для заочников проводили раньше, чем для дневников, в июле. И он уже сдал приёмные экзамены, а поскольку к ним он имел возможность готовиться, то, естественно, хорошо знал многие вопросы. И вот за день перед моим экзаменом я попросил рассказать о его задаче по геометрии. Он легко всё показал и подробно разъяснил. И что? А то, что в моём билете оказалась та самая задача с теми же самыми числами! И я получил законно заслуженную четвёрку (видимо в одном из примеров что-то напутал). Вот так «печать»!

Четвёртый экзамен – физика устно. Быстро подготовиться по всем её частям за несколько дней невозможно. Я же не знал о «печати», поэтому, хотя и был ободрен предыдущими результатами, но пошёл с некоторой опаской. В коридоре перед аудиторией в толпе говорили, что из двух преподавателей, принимавших экзамен, не стоит идти к молодой: «Она рубит наповал». Я зашёл в свою очередь и увидел, что первый вопрос по теории я, естественно, не знаю. А вот второй касался схемы радиоприёмника. Но я же служил радистом и быстро набросал, наверно, не совсем точно с позиции требований физики, двухкаскадную схему, которую смог объяснить при ответе той самой молодой преподавательнице, которая неожиданно вызвала меня для ответа. Полученная тройка была достаточна для поступления по конкурсу. А вот те, кого «резала» молодая преподавательница, очевидно, поступали после школы, они-то и ощущали на себе подобных её «несправедливость» и имели такую точку зрения.

Дома мама сказала: «Учись, сынок. Выдюжим как-нибудь». Но надо сказать, что после службы в армии, которой я бесконечно благодарен за многие стороны воздействия на меня, учился в институте я только на отлично и получал всегда повышенную стипендию. Исключением был второй семестр первого курса, когда историк КПСС поставил мне четвёрку за то, что я не смог объяснить, чем же отличается мелкая буржуазия от крупной. А вот начиная с третьего курса я получал уже единственную в институте для электрических специальностей министерскую именную стипендию И. П. Яблочкова. По размеру в 600 рублей она была точно равна зарплате моей супруги Тони, что давало мне какое-то моральное успокоение. Кроме того, иногда удавалось подработать разгрузкой вагонов по ночам, да обязательной работой во время каникул.

Завершая мой опус о развороте на первом этапе образовательного процесса, не хочу больше твердить о «реформах» и «реформаторах». Одно могу констатировать, что цепочка «школа – техникум – армия – институт» дала большое количество моих знакомых, занимавших далее ведущие позиции в различных областях деятельности. Правда, иногда вместо армии была работа на конкретном производстве.

А вот Н. С. Хрущёва, когда-то после окончательного отхода от посткоммунистического мышления, надеюсь, оценят по достоинству. Ведь ОН – это развенчание культа личности (отчаянный по тому времени шаг), Оттепель, реформа производственных отношений, партийной системы, образования, первый спутник земли, первые живые существа в космосе (собачки), первые космонавты Ю. А. Гагарин, В. В. Терешкова, ракеты в сторону Венеры и Марса, первая поездка российского руководителя в Америку, Кузькина мать, Целина, Куба и Фидель Кастро, Карибский и Венгерский кризисы, да много ещё чего. Но вот в существовавшей тогда системе наиболее справедлива известная формула: «Короля играет свита». И она играла так, что и культ личности проснулся и приобрёл смехотворный характер «…лично товарищ…», и целинный небывалый урожай не подготовились принять и сохранить. Но вот окончательную оценку давать Н. С. Хрущёву – это уже задача историков, которые в большинстве случаев, к сожалению, чётко держат нос по ветру.

Что касается «печати», то я рассказал здесь только об одном случае её проявления. Читатель написанное может оценить как цепь случайных совпадений. Не возражаю. Вот только «совпадений» в моей жизни было столько, что у меня сложилось явное ощущение о реальности так называемой «печати». Поэтому можно было бы, как часто говорят, назвать её Судьбой, однако, в зависимости от субъективных воззрений на происходящее, каждый может оценивать её по-своему.