Все персонажи, места и организации в этой книге – за исключением несомненного общественного достояния – вымышлены, и любое сходство с реальными персонажами, местами или организациями, живыми, мертвыми или более несуществующими, является чисто случайным. За исключением эссе, отмеченных именно в этом качестве, все произведения являются плодом авторского вымысла.
Ни один проект подобного масштаба невозможно было бы претворить в жизнь без мастерства и самоотдачи архивистов, художников и просто помощников, которые трудились над ним долго, упорно и придирчиво.
Упоминание здесь – это то малое, чем я могу отблагодарить их за труды, которым, казалось, не будет конца. Эта книга создавалась в течение долгого времени, и многие из отмеченных здесь людей трудились на галерах с самого начала. По крайней мере, теперь они будут знать, что автор этих произведений никогда не испытывал иллюзий насчет того, что смог бы сделать все это в одиночку.
Хотя Альцгеймер еще не предъявлял прав на благородного Автора, с инициации этого проекта прошло довольно много лет, и, если кто-то, заслуживающий благодарности на этих страницах, каким-то образом выпал из списка, вся вина в этом лежит исключительно Сами-знаете-на-ком.
Шэрон Бак
Сара Коуттс
Джеймс Коуэн
Ричард де Конинг
Ричард Делап
Лео и Дайан Диллон
Терри Доулинг
Арни Феннер
Шарлет Фостер
Джефф Фрейн
Тодд Иллиг
Сэнди Камбергер
Кен Келлер
Джил Ламонт
Андреа Левин
Джефф Левин
Джим Мерей
Кевин «Док» Римз
Кэти Рош-Зуйко
Джим Сандерсон
Джон Сноуден
Дебра Спайделл
Лесли Кей Свайгарт
Сара Вуд
Сьюзен Эллисон (то есть, жена)
Благодарности в обязательном порядке заслуживают также все издатели и редакторы, как продолжающие трудиться сейчас, так и те, кого больше нет с нами, и которые, правда же, сделали возможным появление этой книги – от Ларри Шоу в 1955 году до Кейта Феррелла, Селби Бейтмен и Шоуны Маккарти неделю назад – тем, что впервые опубликовали работы существа, чья жизнь заключена под этой обложкой – огромное спасибо им всем!
Поскольку они всегда были со мной – и в качестве непревзойденных генераторов мечты, и в качестве верных друзей – эта толстая книга посвящается Великим:
АЛЬФИ БЕСТЕРУ И РЭЮ БРЭДБЕРИ
– Х.Э.
А также моим родителям, Мэри и Биллу, которые никогда не забудут тот день, когда к ним заглянул Харлан.
– Т.Д.
ПРИМЕЧАНИЕ: все представленные здесь работы Харлана печатаются в выбранных им самим вариантах. Доверяйте этим и никаким другим.
В 1979 году издательство «Уайлдвуд Хаус» напечатало книгу «БУНТАРЬ В ТВОЕЙ ДУШЕ», авторский перевод Бики Рид одного из Берлинских папирусов. В своем прочтении этой египетской легенды времен Среднего царства Рид впервые открыла нам истинную сущность Иаи, божества с головой осла, неизвестной прежде ипостаси бога солнца Ра, и тем самым смогла сделать первый осмысленный перевод этого восхитительного древнего текста.
В египетской мифологии Иаи – один из самых любопытных персонажей. Это бунтарь, олицетворение интеллекта и проницательности, с ослиным упорством отстаивающий свои позиции, порой бросая вызов тому, что почитается всеми как истина. Несгибаемый бунтарь того же типа, что мальчик, крикнувший, что король голый, или Шут, заявивший королю Лиру, что тот заблуждается. Эти бесценные бунтари (которых хватало во все времена) не только осмеливаются задавать вопросы, но и отдаляют себя своими страданиями от тех, кто вопросов не задает, кто даже не думает их задавать и кто теперь выглядит дураком потому, что этого не сделал.
Лишающие покоя бунтари. Гипатия. Джордано Бруно. Люси Стоун. Сьюзен Б. Энтони. Джон Т. Скоупс. Оливер Уэнделл Холмс. Ленни Брюс. Ральф Нейдер. Джон Питер Зенгер.
Харлан Эллисон.
Эта книга – портрет художника, возвышенного бунтаря.
К счастью, это собрание не обязано быть собранием «Лучшего» (хотя, разумеется, в него включены и многие его лучшие работы). Поэтому нам не стоит беспокоиться насчет каких-то несоответствий. Нет, скорее это исчерпывающая демонстрация – как есть, со всеми бородавками, – творчества человека, являющегося идеальным, нагляднейшим воплощением Иаи своего времени (со всеми его эксцессами, колебаниями и инертностью). На примерах его ранних работ мы можем наблюдать, как он начинал, пути, которыми он шел к своему зрелому стилю, к своей цели: стать ведущим фантастом-лауреатом, более важным в мире словесности, чем, возможно, признает он сам.
Таким образом, это взгляд на процесс.
Хотя работы Харлана хорошо известны и высоко ценятся, в плане составляющей их ядро социальной ответственности сделано далеко не так много, как хотелось бы. Точнее говоря, это измерение вообще часто упускается из виду, так что главный посыл его фантастических опусов сводится критиками к совершенно тривиальным аспектам. А если общество перестает обращать внимание на Шута, на Плута и на Умника, значит, пора бить тревогу.
Уверен, многим читателям хотелось бы, чтобы Харлан был просто хорошим фантастом, чертовски хорошим писателем и в меньшей степени Иаи. Однако в рассказах Харлана неизменно присутствует некая не дающая покоя острота, я уже не говорю про его статьи и эссе. Так что никуда вам от этого не деться.
И в конце концов Харлан становится «Врагом Народа» – в том смысле, в каком говорил это Ибсен. Он не умеет общаться с дураками, сохраняя на лице милую улыбку. Он ненавидит глупость, фанатизм, предрассудки, застой, не допускающий здоровых перемен, а злоупотребления, совершаемые по неведению, выводят его из себя не меньше, чем умышленные. Он правомерно полагает также, что каждый имеет право на свое мнение только в том случае, если оно является обоснованным, а еще что на нас лежит обязанность не останавливаться в своем образовании, становиться наилучшей версией себя самого.
Но если так, Харлан на деле стоит на стороне цивилизации, занимаясь ее исцелением! Исцелением того рода, о котором Юнг говорил: «Любая перемена должна с чего-то начинаться, и начинается она с отдельного индивида, который почувствует ее и начнет претворять в жизнь».
Человеческое общество очень редко относится с теплотой к своим «людям эпохи Возрождения»: естествоиспытателям, первопроходцам, целителям, которые представляются ему просто вздорными смутьянами. Ибо по злой иронии они часто оказываются индивидуалистами, одиночками, свободными радикалами, теми, кого от природы тянет бросить вызов, расширить и очистить общество, а не просто служить ему. Стоит ли удивляться тому, что тех, кто сыплет соль на раны, задавая неудобные вопросы, пытаются нейтрализовать заговором безразличия или, наоборот, скептическим негодованием. Зависть, страх и чувство вины мутят чистые воды здравого смысла, когда речь идет об этих живых катализаторах и целителях, а вместо должного уважения, должного признания общество награждает их, скорее, охотой на ведьм.
Ибо ложь, слухи и ложная интерпретация всегда служили оружием борьбы против Бунтарей, единственным способом, которым могут ответить выставляемые ими напоказ. Искажением образа Иаи. Чем точнее и эффективнее их критика, тем больше искажений используется в защите от нее.
Мы не можем позволить, чтобы такое произошло с Харланом, хотя мы не должны забывать, почему это вообще происходит.
Образцами для подражания Харлану служат Говорящий Сверчок и Зорро, но никак не Торквемада, не Джек-Потрошитель и не Ричард Никсон.
И, поскольку безразличие является еще одним, освященным веками орудием нейтрализации Бунтаря, посмотрите, какими орудиями пользуется Харлан для достижения своей цели: шоком, внезапностью, гротеском, страданием и жестокостью, острым языком, резкими жестами, а также эмоциями посильнее – такими, как страх, гнев, чувство вины, боль и любовь. Он орудует идеями, порой столь полными любви и сострадания, что они потрясают одной своей чистотой; порой усеянными шипами, которые цепляют нас, и язвят, и заставляют нас ЧУВСТВОВАТЬ.
А еще он оперирует возбуждением. Даже без восхитительных зарисовок из собственной жизни (а он остается одним из самых откровенничающих писателей наших дней), мы не можем не ощутить возбуждения, с которым он наблюдает и описывает жизнь. Это правда.
Доктор Джонсон гордился бы таким. Шекспир (великий творец Бунтарей и Шутов) наверняка одобрительно бы улыбнулся. Потому что здесь и таится истинный размер достигнутого. Эллисон так же держит руку на пульсе своего времени, как Чосер, и Шекспир, и Диккенс – на пульсе своего.
Стоит, однако, заметить, что – подобно многим Великим, многим целителям и просветителям – у Харлана на сей счет просто не было выбора. Он не мог жить так, чтобы его не бесили, не провоцировали, не заставляли высказываться. Он не мог не лезть на рожон и не получать за это по полной. На ступенях Александрийской библиотеки он врукопашную пошел бы на толпу с пылающими факелами, тогда как интеллигентные библиотекари пытались бы увещевать поджигателей цитатами мудрецов – сами понимаете, с каким результатом.
Типичное поведение Иаи, провокатора цивилизации, преданного своей опасной и неблагодарной работе.
Впрочем, Харлан творит много и вполне цивилизованного, целенаправленного и ответственного. Над его рабочим столом висит высказывание философа Аллена Тейта:
«ЦИВИЛИЗАЦИЯ ЕСТЬ ОБЩЕСТВЕННЫЙ ДОГОВОР С ЦЕЛЬЮ ИЗБЕЖАТЬ ХАОСА».
Правда, слово «есть» в этой цитате превратилось в наше время в «должна бы быть». Если уж информированные и ответственные согласились игнорировать зияющую бездну, это возможно только в том случае, когда цивилизация соответствует своему назначению, а не превращается в косметическую, обманывающую сама себя подмену.
В противном случае игнорировать эту бездну мы не имеем права. Игнорирование ее стало бы для человечества фатальным.
Харлан беспощаден и нетерпим к косметической цивилизации с ее самодовольством, которое славит прорывы в технологиях, но выказывает ужасающее пренебрежение к защите прав человека, восхваляет информационную революцию, но вполне терпимо относится к непрерывно растущим неграмотности и праздности.
Нет, несмотря на абсолютную точность суждения Тейта, оно остается лишь идеалом, напоминанием. Подход Харлана к писательству гораздо ближе к тому, что описывал Андре Бретон в «Манифесте сюрреализма», говоря о том, что «узенький мостик через пропасть ни в коем случае не должен ограждаться перилами».
Ибо нет ничего вернее утверждения, согласно которому Харлан Эллисон сделался еще и этакой лакмусовой бумажкой цивилизации, ее контролем качества, настоящим Бунтарем в том смысле, который вкладывает в это слово Бика Рид, целью которого является не позволять человечеству игнорировать бездну, порождающую Третьи Рейхи, и Вьетнамы, и сенаторов Джозефов Маккарти, и Ричардов Никсонов. Он исполнен решимости заставить нас противостоять этой бездне всеми возможными средствами, любым ее проявлениям, таким, как расовая предубежденность, коррупция в обществе, индивидуальная бесчестность, бездумное поглощение продукции современных телевидения и популярной литературы. Он не желает, чтобы мы и дальше оставались тупицами, прятали голову в песок, бездумно обманывались. И он не позволит нам так просто отделаться от себя.
Собственно говоря, Харлан наводит для нас мосты через эту пропасть – изящные, стройные виадуки, сложенные из материала истинной цивилизации, бесценные, но хрупкие, прекрасные, но не всегда устойчивые.
Многих так называемых цивилизованных людей воротит от одного вида этих наведенных Харланом мостов. Дело в том, что, с одной стороны, пропасть, о которой не устает напоминать нам Харлан, находится прямо здесь, под самыми нашими ногами. Одного взгляда на нее достаточно, чтобы наша цивилизация казалась мелкой и преходящей, этакой мерцающей во мраке свечой, а вовсе не ослепительным светилом.
А во-вторых, как мы помним, у этих мостов нет перил, и идти по ним вам предстоит на свой страх и риск.
Что, вообще-то говоря, довольно справедливо. Слишком многие из нас предпочитают не признаваться в том, что эта пропасть здесь, совсем близко, что, стоит ткнуть нас в нее носом, и полумерами здесь уже не отделаться. Замысел Харлана состоит в том, чтобы, используя всю прелесть идей, персонажей и ситуаций, представляющихся нам совершенно реальными, используя свой дар рассказчика, заманить нас на такой мост, а потом спросить: «Ну, как дела? Как вам вид?»
Стоит ли удивляться тому, что столь многие бегут обратно к краю пропасти (а некоторые даже переходят на другую ее сторону, так грамотно их заманили на этот мост), а потом начинают выкрикивать всякие обидные слова вроде «сноб», «псих», «антихрист»; некоторые, впрочем, предпочитают цепляться за свое привычное оружие: безразличие.
Так вот, теперь вы знаете, кто ваш Бунтарь.
Попробуйте увидеть его истинную сущность, ибо он при всем желании не может быть другим.
Когда я пишу эти строки, Харлан приближается к своему пятидесятилетию. Говорящему Сверчку – сорок четыре. Зорро – шестьдесят.
Иаи, как всегда, не имеет возраста.
На странице 79 Берлинского папируса № 3024, переведенного Бикой Рид, Душа, отвечая Телу, говорит:
– Брат, пока ты горишь, ты принадлежишь жизни.
Раз так, Харлан здесь, с нами, горя, переживая, наводя мосты через пропасть, стоя на ступенях Александрийской библиотеки в ожидании толпы поджигателей. Делая нашу цивилизацию лучше.
Лос-Анджелес, Калифорния.
10 декабря 1983 года.
Слова способны на все. Есть один восхитительный, отчаянный момент в рассказе Харлана 1972 года «На спуске с холма»: в нем Пол Ордаль, сам не свой при мысли о том, что он теряет Лизетту, выкрикивает старое креольское словечко, которым в Новом Орлеане пользуются, когда хотят небольшой добавки: “Lagniappe!” Это одно из тех замечательных слов, которые так приятно открывать для себя и добавлять в свой словарь, чтобы потом использовать как родное.
Слово это, пришедшее из Южной Луизианы и Юго-Восточного Техаса в 1840-х годах, произносится как «лан-яп». Сегодня оно означает преимущественно комплимент от продавца, мелкий подарок или бонус, добавляемый к покупке. Но в те времена это понятие было шире, богаче, идеальный cri de coeur Пола Ордаля в харлановом рассказе – ну, и вполне подходящее слово для нового издания «Насущного». Lagniappe. Небольшая добавка.
Вообще-то, произведениям искусства редко идет на пользу избыток исправлений. Не говоря уже об У. Х. Одене и Джордже Лукасе, книги, рассказы, картины, кино, спектакли, рок-альбомы и симфонии подобны обещаниям, сделанным в самые что ни на есть чистые и светлые моменты жизни – и сколько же раз старшее «я» предает младшее в испытании суждений, верности и дружбы (да, дружбы!), обманывая в результате эти обещания!
Но есть еще и такая вещь, как почтительная забота: выполнение рутинной работы по исправлению опечаток, изменение словечка тут и выражения там, выпадающих из текста, или не звучащих, а иногда даже добавление строки или целого параграфа, которые намечались в тексте с самого начала, но в силу каких-то ужасных причин так и не были добавлены в предыдущих изданиях. Тут главное знать, когда пора дать себе по рукам, потому что есть искушение привести все в порядок, даже рассказать, как это могло бы быть, заняться откровенным ревизионизмом и заново изобрести себя. Кстати, все это – очень модные в последнее время слова.
Мы не можем поступить здесь так, если хотим исполнить обещания молодого Харлана и его издателей, их намерение напечатать истинное отображение жизни в литературе, ту книгу Харлана Эллисона, которую вам хотелось бы захватить с собой на необитаемый остров, литературную ДНК, по которой вы смогли бы восстановить автора. Ну, по крайней мере, его основные составляющие.
И, поскольку «ЭЛЛИСОН. НАСУЩНОЕ» честно пыталась быть именно такой книгой в первом издании, она должна остаться такой и в этом. И по названию, и по природе своей это книга, к которой надо будет возвращаться вновь и вновь – точно так же, как любая автобиография или биография должны непрерывно дополняться, чтобы оставаться полными. Здесь не будет «Птицы Смерти 2.0», не будет «Джеффти двадцать лет», не будет «Странного вина нового урожая» или «Еще более мягкой обезьянки», но это не значит, что над этой книгой не трудились. В общем, это, действительно, рутинные штрихи, которые помогли превратить тридцатипятилетнюю ретроспективу в пятидесятилетнюю, растянув и дополнив ее так, чтобы она сделалась полной и в буквальном, и в переносном смысле.
И что мы обнаружим, глядя на годы, прошедшие с 1984-го, когда вышло первое издание «НАСУЩНОГО»? Для начала – два больших сборника: «Злобная тянучка» (1988) и «Скольжение» (1996) – и даже три, если считать «Поля разума», изданные в сотрудничестве с Яцеком Йеркой (1994) – тридцать четыре картины Йерки, сопровождаемые тридцатью тремя рассказами Эллисона. Увидим проект Харлана Эллисона «Коридор мечты», в котором Харлан возвращается к истокам, к комиксам, и резвится в этом неизменно любимом им жанре. Увидим его в роли творческого консультанта в возрожденном сериале «Сумеречная зона», пятилетнюю кабалу в качестве консультанта, а на деле мастера на все руки, в «Вавилоне-5», а также шесть лет противоречивых, откровенных выступлений в телепрограмме, посвященной фантастике – как всегда забавного, капризного и остроумного, как всегда, выступающего в амплуа занозы под кожей общественного блага. Общественное благо – еще одно из этих милых словечек. Харлан уже много лет является одним из наиболее достойных его строителей.
И, раз уж мы заговорили о словах, возможно, мы можем употребить здесь еще одно французское слово «malgré» («несмотря на», «вопреки»). Потому что эти годы выдались для Харлана весьма и весьма тяжелыми. Изнурительное, мучившее его в 80-е годы состояние, диагностированное как связанный с вирусом Эпштейна-Барра синдром хронической усталости, в начале 90-х обернулось серьезными проблемами с сердцем, потребовавшим две следующих друг за другом операции по ангиопластике (из-за чего ему в январе 1996 года пришлось прервать свой визит в Австралию), а потом и еще четырех – по шунтированию сосудов.
Поэтому все эти дополнения во многом являются результатом того, что Харлан остался Харланом несмотря на проблемы с сердцем (как выяснилось врожденные), несмотря на сопутствующее этому отупляющее недомогание, несмотря на землетрясение в январе 1994 года, которое угрожало жизни его любимой Сьюзен, повредило его замечательный дом, сбросило его с лестницы, сломало ему нос и разбило (ну, не совсем, но все же) его сердце. Эти дополнения, это завершение антологии – часть разнообразных и всегда интересных трудов этого нелегкого периода, написанных во времена стрессов и ограничений, а иногда и вопреки им.
И как же смотрятся эти свежие дополнения на общем фоне? Ну, скажем так, выделить ключевые темы в обзоре за пятьдесят лет проще, чем за тридцать пять; то же относится к авторским интересам и аспектам творческого процесса. Не в терминах сухого академического анализа, нет, но благодаря тому, что чем дальше, тем яснее все это обрисовывается – и, опять-таки, помогает понять жизнь литератора. Как удачно рассказы о посещении загадочных мест, древних богах, старых мифах, старых слабостях вроде «На плите», «Темноты на фоне глубины» или «Разговоров с Анубисом» вписываются в более ранние «Рассказы Птицы смерти». Как легко найти в «Человеке, который пригнал корабль Колумба к берегу», «Бледно-серебряном долларе Луны…» или «Где я буду жить в следующей жизни» тот же сплав ритма, причудливости, связей, точно схваченных моментов и образов, той же самой энергичной решимости исследовать форму, которая столько десятилетий была частью очарования Харлана.
Ибо Харлан не только усердно работает над процессом отслеживания, он упивается им, создавая другое хорошее французское слово, если хотите, «jouissance»: изобилие, восторг, ощущаемый в акте простого бытия и простого созидания.
И не забывайте: все эти эксперименты и исследования всегда были частью творческого пути этого писателя. В давнее, не столь цинично бедное время, эти поиски больше касались содержания и посыла, нежели структуры и стиля. Таковы провокационные, выталкивающие нас из нашей зоны комфорта сюжеты рассказов «У меня нет рта, и я хочу кричать», «Визга побитых собак» и «Птицы Смерти». Помните, когда появились эти истории – ослепительно-яркие, актуальные для того времени? Помните, какой резонанс возымели тогда они и их автор? Актуальность для любого художника, как в свое время, так и вне его, всегда остается высшим комплиментом, и чего бы Харлан ни достиг еще, он остается актуальным, продолжая проливать литературную ДНК для восстановления духа эпохи, чувства времени.
Теперь, после «Опасных видений» и «Новых опасных видений» мы – читатели, комментаторы, а также братья и сестры по писательскому цеху – видим в этих рассказах добытое знание, творческие ориентиры, часть литературного ландшафта, направляющую наши собственные эксперименты и искания. Не нужно забывать, кому мы этим обязаны.
Стоит сказать, каким истинным и неожиданным удовольствием было перечитывать рассказы для этого издания: неожиданным, потому что, вроде бы, давно все это знаешь – и все же кажется, что открываешь заново, что такое настоящий Харлан. Говорят – и довольно часто – что рассказчик рассказывает свои истории не только для того, чтобы ими поделиться, но и для того, чтобы освободиться от них, стряхнуть их груз. Что ж, у Харлана ожидают завершения дюжины, сотни рассказов, некоторые почти завершенные, многие – настоящие алмазы, ожидающие огранки. Это нелегкий груз, настоящее сокровище, еще ожидающее включения в эту книгу в ее последующих изданиях.
Но пока что здесь представлены только эти: шестнадцать дополнительных шедевров, написанных вопреки, полных напряжения, jouissance, поиска, гениально пойманных мгновений, отмеряющие надевание и стряхивание той ноши, что составляет суть каждого дня в жизни каждого из нас.
Но в первую очередь – lagniappe, крошечная добавка чего-то, поистине драгоценного, маленький комплимент тем из вас, кто начал это путешествие уже давно. Для тех же из вас, кто новичок в путешествии с этим человеком и его работой – это полная мера того, что он дарит нам сейчас. Отчетливо видная, хорошо запоминающаяся, актуальная – Страна чудес Эллисона.
10–16 января 2000 г.