Вспоминая лицо Лиды Ямщиковой, Саня задавался вопросом: что привлекло к ней такого парня, как Слава Семенчук? Умопомрачительной красоткой она вовсе не была, хотя, безусловно, Белкин находил ее привлекательной – как и практически любую юную особу. Кроме того, молодые люди вращались в абсолютно разных кругах: ну что общего могло быть у выпускницы педагогического вуза, выращенной матерью-одиночкой, и красавца-мажора, сына богатых родителей?

Это не имело отношения к делу, но Белкин все же решил задать интересующий его вопрос:

– Скажите, Полина, а как они вообще…

– Как они вообще встретились? – перебила Полина, вновь обретая оптимизм: Саня заметил, что девушке, видимо, свойственна частая смена настроения – такова уж ее натура. – Вот уж точно, ничто не предвещало! Да и где бы они могли познакомиться, верно? Дело в том, что Лидка сбила Славку на мотоцикле.

– У Лиды… был мотоцикл?

– Да не у нее, а у Славки! Ну вот, она перебегала дорогу в неположенном месте, а Славка, как обычно, гнал на своем байке на бешеной скорости… Поздно было, дороги пустые, вот он и летел как сумасшедший. Заметил Лидку и буквально «уложил» мотоцикл на асфальт. Она, к счастью, не испугалась, вызвала «Скорую», даже с ним поехала в больницу. Славка серьезно не пострадал, только вывихнул запястье да ноги сбил в кровь… Вот так все и завязалось. Что вы, такая любовь-морковь началась – просто ужас!

– Почему же ужас? По-моему, любовь – это прекрасно!

– Да потому что мамаша Лидкина была против того, чтобы они с братом встречались.

– Что ее не устраивало?

– То, что он ничем не занимается, не работает, хотя и окончил Сорбонну…

– Что, простите, окончил?

– Ну, университет в Париже, Сорбонна называется. Славку папа в Париж отправил, а меня – в Кембридж… Папка все надеялся, что брат подрастет мозгами и станет в бизнесе его правой рукой, а потом уж и вовсе займет его место. Не срослось.

– А что за бизнес?

– Ресторанно-магазинный в основном. Ну, знаете, наверное, сеть супермаркетов «Лукошко» и кафе, к примеру, «У кота Бориса»?

– О, так это все – вашего папы?!

Разумеется, Белкин знал эти заведения: «Лукошко», правда, для него слишком уж дорогой магазин, несмотря на ласковое народное название, а вот в «Кота Бориса» он порой захаживал – там подавали изумительные пироги и пирожные.

– Получается, маме Лиды не нравился образ жизни вашего брата? – уточнил Саня.

– Точно. Она все талдычила: работать, мол, надо, на жизнь зарабатывать… Только ведь Славка зарабатывал, причем столько, сколько Лидкиной матери и не снилось!

– Чем же?

– Гонками.

– Мотоциклетными гонками можно хорошо заработать?

– Нелегальными, само собой. Есть, знаете, в городе любители острых ощущений. И тех, кто хочет просто посмотреть, тоже хватает. Если удавалось выиграть, Славка мог пол-ляма домой притащить!

– Да вы что?!

– Ну да. Только он тут же его и просаживал – по клубам да по барам… Ну и Лидке что-нибудь покупал. Думаю, все золотишко, какое у нее есть, – это от него подарочки.

– Хорошо, я понимаю, чем ваш брат привлек Лиду, но чем она-то его заинтересовала? – недоумевал Белкин. – Мне кажется, у него имелся огромный выбор девушек одного с ним круга!

– Это да… Мне кажется, Лидка просто была в новинку, понимаете?

– Боюсь, не совсем…

– Ну, все прошлые девчонки Славки интересовались только шопингом, фитнесом и цацками, а Лидка… Она добрая, трудолюбивая, книжки умные читала, да еще и его любила – по-настоящему, ясно? Уж как она убивалась, когда Славка разбился – наверное, больше, чем все мы… Кроме папы, конечно: он до сих пор иногда брата в толпе ищет, со спины других парней за него принимает… Мне даже пришлось ей психоаналитика искать!

– Вы нашли Лиде психиатра? – переспросил Белкин.

– Не психиатра, а психоаналитика, – поправила Полина. – Вернее даже, клинического психолога. Я боялась, Лидка что-то с собой может сделать… нехорошее. Видит бог, я обожала Славку, но даже ради него не стоило сводить счеты с жизнью!

– И что, помог психолог Лиде? Полина пожала плечами.

– Как Славка разбился, мы почти не общались, – ответила она. – Может, и помог… Так, вы говорите, убили Лидку?

После услышанного Белкин уже не был в этом уверен, поэтому просто кивнул.

– А кто убил, за что? Знаете, по-моему, нет такого человека, которому Лидка мешала или просто успела бы навредить!

– Почему вы так считаете?

– Безобидная она… была. Ей же всего двадцать четыре года, ну кому могло понадобиться ее убивать?!

* * *

Отношения Мономаха с заведующим инфекционным отделением Олешиным можно было охарактеризовать одним словом – никакие. Не потому, что эти двое не ладили, а из-за того лишь, что им практически не приходилось общаться. Они не сталкивались по работе, не имели общих пациентов и встречались только на общебольничных «летучках», едва узнавая друг друга в лицо. Поэтому Мономах удивился, когда Олешин сразу назвал его по имени-отчеству, одновременно протягивая руку для приветствия. И это – при том, что именно Мономах пришел к нему, а не наоборот.

В отличие от Олешина, Мономаху пришлось выяснить имя-отчество визави в отделе кадров, потому что в его отделении никто понятия не имел, как зовут завинфекционным.

– Гурнов рассказал мне о проблемах Тактарова, – сразу сказал Олешин, не успел Мономах открыть рот. – Вы ведь здесь из-за этого?

– Ну, не совсем, – ответил тот. – Хотел навести справки о пациентке…

– О Валерии Протасенко? Интересно, что пришли вы, а не Тактаров: его, похоже, это дело вовсе не интересует! А зря, ведь вся больница гудит, что он то ли проморгал анализы, то ли…

– Давайте начистоту, Антон Семенович, – перебил завинфекционным Мономах. – Вам удалось поставить диагноз?

– Нет, но…

– Неужели вы всерьез думаете, что, даже будь анализы Протасенко в полном порядке – в смысле, сделаны неделю назад, – вы бы знали, что с ней?

Олешин озадаченно хмыкнул.

– Мне казалось, что Тактаров – не самый ваш близкий друг, – сказал он. – Почему вы его защищаете?

– Не защищаю, а интересуюсь: я, видите ли, очень любопытен! После беседы с Иваном мой интерес возрос.

– Что ж, сам теряюсь в догадках, – вздохнул зав-инфекционным. – Признаться, я вызвал консультантов из Боткинской больницы, но не жду от них многого: старая гвардия с опытом вымирает, а остальные, вы уж меня простите…

Он не закончил, но этого и не требовалось.

Самое сложное в медицине – диагностика. Пациента можно исцелить лишь в том случае, если точно знаешь, чем именно он болен, в противном случае все, что ты делаешь, – симптоматическое лечение, от которого мало толку, особенно в случае инфекционных заболеваний.

– Есть ли у пациентки реакция на ципрофлоксацин и цефтриаксон? – поинтересовался Мономах.

– Как мертвому припарка!

– А какие симптомы есть, помимо жара и кашля с кровью?

– Головные боли, схваткообразные рези в животе. Сегодня утром несколько раз была сильная рвота с кровью и гноем.

– Как насчет менингита?

– Вторичного, вы имеете в виду? – уточнил Олешин.

– Ну да, как вариант. Или, раз ВИЧ и гонорея не подтвердились, может, сифилис? На его фоне частенько возникает вторичный менингит.

– Сифилис отрицательный, – покачал головой врач. – После того, что мы узнали об анализах Протасенко, проверили на все распространенные венерические заболевания – ноль.

– Ладно… Туберкулез? Или чего попроще – к примеру, гайморит, ангина, отит?

– Ничего этого в истории болезни нет.

– А вы с пациенткой говорили?

– Это сейчас не представляется возможным, Владимир Всеволодович: Протасенко чаще находится в состоянии замутненного сознания. Приходится общаться с ее истеричной мамашей!

– И что говорит мать?

– Удивительно, как мало она интересуется жизнью дочери! Вы видели Протасенко-старшую?

Мономах отрицательно качнул головой.

– Они похожи как две капли воды, только с разницей в двадцать пять лет. Обе – грудастые блондинки, искусственные губы, искусственные зубы…

– Погодите, младшенькой ведь, судя по всему, не больше двадцати пяти!

– И что? Сейчас они в восемнадцать начинают – все влияние СМИ и глянцевых журналов. Раньше, слава богу, в России нельзя… Нашей двадцать семь, между прочим! И мамаша, и дочурка – жертвы пластической хирургии и солярия, и, на мой не совсем, конечно, компетентный взгляд, кандидатки в клиентки психдиспансера.

– Почему?

– Ну, обе они какие-то истеричные, несдержанные. Мамаша вопит, что это в больнице, дескать, инфекцию занесли. Я ей пытался объяснить, что это невозможно, потому что ни одна инфекция так быстро не развивается, но она ничего слушать не желает и грозится подавать в суд, и в Комитет по здравоохранению уже бумагу накатала. Во всяком случае, она мне так сказала…

– Так все-таки, что говорит мать по поводу перенесенных дочерью болезней?

– Так я же вот и объясняю – она мало что знает! Дело в том, что Валерия тут жила одна, а в родном городе бывала наездами. Мать приехала к ней недавно, в гости. Задержалась, как видно. Она даже не знает, чем промышляет ее дочь!

– И чем же?

– Эскорт-услугами.

– Откуда вам это известно, если мать не в курсе?

– Откуда? Да я, честно говоря, даже не знаю, – пробормотал инфекционист, как будто впервые задумался над этим вопросом. – Лично мне, кажется, сказал Тактаров, а уж он от кого…

– Ясно. Получается, только из-за этого слуха у девицы заподозрили и ВИЧ, и гонорею?

– Не стоит забывать и о симптоматике: как ни крути, а она подходит под эти заболевания… Во всяком случае, раньше подходила. А теперь… Я думал о менингите, но общеинфекционные признаки…

– Отсутствуют? – подсказал Мономах.

– Никакой бледности кожных покровов, синюшности «носогубного треугольника», непрекращающейся жажды… Зато есть иктеричность[5] склер, что говорит о возможном повреждении печени. Вы правы, нужно проверить печень как следует – возможно, она увеличена… Пациентка страдает одышкой, у нее учащенный пульс и существенно снижено артериальное давление.

– Все это говорит в пользу менингита, – заметил Мономах. – Вполне возможно, вас ввело в заблуждение то, что рассказал вам о девушке Тактаров?

– Выходит, так, – поморщился Олешин, чувствуя себя не в своей тарелке: ему, профессионалу в данной области, недвусмысленно указывали на ошибку. Ошибку, которую, к счастью, еще можно исправить, если Мономах не ошибся с предполагаемым диагнозом.

– А что, если я поговорю с матерью Протасенко? – предложил Мономах.

– Господи, а вам-то это зачем?! – Поднявшееся было раздражение Олешина сменилось крайним изумлением.

– Говорю же – я любопытен. Случай нетипичный, и… Вдруг это все-таки не менингит, нам же необходимо выяснить, что творится с Протасенко!

– Я бы, честно говоря, сплавил ее в Боткинскую, – пробормотал инфекционист. – Но вы же понимаете, что без четкого диагноза ее будут отфутболивать обратно… Да, возможно, вам стоит поболтать со старшей Протасенко: вы – человек нейтральный, не имевший дела с Валерией, и ей нет нужды вам угрожать и закатывать истерики. Как только она появится, я вам позвоню.

На том и порешили.

Вернувшись в отделение, Мономах сел за компьютер, намереваясь привести в порядок истории болезни: у него накопилось много бумаг за прошедшую неделю, а руки все не доходили до того, чтобы занести информацию в базу. Не успел он проработать и десяти минут, как в дверь постучали.

В проем просунулась аккуратная, словно только что из салона красоты голова Мейрояна.

– Владимир Всеволодович, вы еще здесь? – задал он риторический вопрос.

– А вы, Севан, что тут делаете, вы же не на дежурстве?

– Нет, я… Понимаете, я вас искал, искал, но не нашел…

– В чем дело?

– В Ларисе Ковальчук.

– Не припомню такую пациентку…

– Да она не пациентка, Владимир Всеволодович, это же наш соцработник!

Черт, профессия накладывает свой неизгладимый отпечаток: каждое услышанное имя Мономах подсознательно переносит на тех, кого лечит или когда-то лечил!

– Да-да, помню, – закивал он. – И что с ней?

– Она в больницу попала.

– Как – в больницу? Авария?

– Да уж, точно – авария! «Авария» – это муж Карпенко, можете себе представить?!

– Что-то я не по…

– Да что тут непонятного, Владимир Всеволодович – избил ее этот бандерлог, в кутузку его закатали!

– Избил… соцработника?

– Да-да, соцработника, Ларису Ковальчук.

– В какой она больнице? – подскочил с места Мономах. – Я позвоню…

– Никуда звонить не надо, она у нас. Вернее, у Тактарова в отделении.

– Вы ее видели? Насколько все серьезно?

– Не видел, времени не было. Мне рассказала дочка Карпенко, она стала свидетелем избиения.

– Я к ней! А вы… идите домой, Севан, нечего тут торчать до ночи… Да, как там Карпенко?

– Да что с ней станется-то? – пожал плечами молодой хирург. – Она тут отдыхает. От детей, от муженька своего, идиота… Если бы не опека, то она бы вообще домой не торопилась!

– Ладно, я пошел. А вы – марш домой, немедленно!

Он нашел Ларису Ковальчук в пятой палате, вместе с тремя другими женщинами – ну, хорошо уже то, что не в реанимации! Она лежала лицом к стенке, но, почувствовав чье-то присутствие рядом со своей койкой, повернулась. Это далось ей нелегко, и женщина несколько раз громко охнула, совершая простые движения, которые в обычной ситуации делаются автоматически.

– Вы? – удивленно проговорила Ковальчук, пока Мономах с содроганием разглядывал ее лицо, покрытое синяками, наливавшимися багрянцем.

Он пытался понять, насколько серьезны ее повреждения, но без пальпации понять это было невозможно.

Словно догадавшись о ходе его мыслей, Лариса сказала:

– Ничего серьезного: сломана пара ребер да красота подпорчена… Слава богу, зубы на месте и нос не перебит!

– Мне так жаль! – пробормотал Мономах. – Я виноват…

– Вы-то тут при чем?

– Я втянул вас в это дело!

– Это, как вы выражаетесь, «дело» – моя работа, и мне никто не обещал, что будет легко… Не берите в голову, все в порядке.

– Хорош порядок— переломанные кости!

– Все нормально, правда! Лучше послушайте, что мне удалось выяснить. Думаю, опека правильно сделала, что забрала у Карпенко детей: пока мать здесь, а отец в каталажке, им будет лучше в приюте. Я хотела позвонить, чтобы и за оставшимися присмотрели, но девочка очень просила этого не делать. Что ж, она уже почти взрослая, привыкла матери помогать – справится!

– Вас правда так Карпенко отделал?

– Я зашла к детям, принесла кое-что из продуктов и хотела поговорить со старшей девочкой. Мы только-только накрыли на стол, как раздался звонок в дверь. Оля пошла в коридор, а потом мы услышали ее громкий визг и шум борьбы. Выскочили из кухни, а там бедная Оля пытается вытолкать папашу за дверь. Ну, вы же его видели…

– Да уж, амбал еще тот!

– Естественно, у нее ничего не получилось – Карпенко ее одной рукой на месте удерживал!

– И вы вмешались?

– А вы бы не вмешались? – фыркнула Лариса и громко охнула от боли, схватившись рукой за скулу. – Мы с мальчишкой на него навалились, но Карпенко, он как великан-людоед, скрутил нас так, словно мы были тряпичными куклами. Втолкнул подростков в квартиру, а меня, наоборот, выволок на лестничную площадку и спустил с лестницы, предварительно дав несколько зуботычин… Если бы не соседи, он бы меня убил!

– Подонок! – процедил сквозь зубы Мономах. – Как думаете, долго его продержат?

– Я накатала заявление, так что, надеюсь, до суда он безопасен… Во всяком случае, если правосудие существует. Владимир Всеволодович, вас не затруднит сделать то же самое?

– Что, заявление в полицию написать?

– Ну да, это могло бы помешать выпустить Карпенко под подписку. Опишете, как все случилось в палате в тот день?

– Разумеется, я это сделаю! – кивнул Мономах. – Чем еще я могу помочь?

– Вылечите Карпенко побыстрее, – попыталась улыбнуться Лариса. Вышла не улыбка, а довольно-таки зловещая гримаса: только одна сторона ее лица была подвижна, а вторая больше смахивала на африканскую маску и цветом, и выражением. – Чем скорее она вернется к нормальной жизни, тем скорее разрешится ситуация с детьми. По крайней мере, сможет попытаться доказать свою состоятельность. В приюте близнецы в безопасности…

– Погодите, Лариса, почему вы сказали, что Карпенко «сможет попытаться» – есть препятствия?

– Знаете, как говорят: что упало, то пропало: опека, можно сказать, действует по этому принципу. Так что ей придется нелегко!

– Но разве фишка не в том, чтобы отстаивать интересы семьи, чтобы дети жили с родителями?

– Чем дольше я работаю, тем больше убеждаюсь, что дыма без огня не бывает, Владимир Всеволодович. До того, как оказаться здесь, я навела кое-какие справки: семейство Карпенко и впрямь неблагополучное. Мать выгнала муженька недавно, а до этого терпела все – и побои, и жестокость по отношению к детям, и бесконечные попойки мужа с друзьями. Соседи без конца жаловались, но что могла сделать полиция – провести беседу? Ну, проводили, а потом Карпенко вновь воцарялся в квартире и продолжал терроризировать семью и всех, кто живет по соседству.

– Но если он теперь в каталажке, то почему у матери могут возникнуть проблемы с возвращением детей?

– Хоть Борис и выпивоха, но он регулярно приносил в дом зарплату. У мамаши доход нестабильный, а теперь она еще и в больнице неизвестно сколько проваляется. Это означает, что денег не будет, а детей нужно кормить три раза в день! До того, как Борис сделал то, что сделал, был шанс, что ей не станут чинить препятствий, но теперь, когда речь идет о насилии в семье, пусть его источником и является бывший муж, опека напряжется. Они всегда напрягаются, когда проблемы становятся достоянием общественности, а до этого – хоть трава не расти!

– А как вышло, что детей Карпенко забрала опека, ведь для этого требуется, чтобы к ним поступил сигнал, верно? Ну, о том, что дети в опасности или что-то в таком роде?

Лариса ненадолго задумалась.

– Знаете, вы правы, – пробормотала она. – Мне как-то не пришло в голову это выяснить… Да я бы и не успела! Но, скорее всего, дело, опять же, в Борисе Карпенко: видать, «сигналы» соседей возымели свое действие, и работники опеки наконец соизволили оторвать задницы от стульев и своими глазами поглядеть, что творится в семье! Мой вам совет, Владимир Всеволодович, не углубляйтесь в это – пожалеете. Я раньше работала с такими, как Карпенко, и наелась по самое не балуйся!

– Вы работали в опеке?

– Не совсем. Я была психологом в соцзащите, а там, знаете ли, приходилось иметь дело с самыми разнообразными случаями. И каждый – своя собственная история бед и несчастий, можете мне поверить! Самое обидное, что я, как психолог, мало что могла сделать, ведь большинство моих клиентов не желали никакой помощи, кроме материальной, и воспринимали меня как неизбежное зло, без которого им грозило наказание…

– А в больнице что, лучше? – задал вопрос Мономах.

– Даже не знаю… Начальство, по-моему, не знает, что со мной делать! Ставку выделили, а чем заниматься соцработнику, не разъяснили. Вот и болтаюсь тут, как…

– Ну, не все так плохо! Вы пытались помочь, и от вас есть польза – по меньшей мере Карпенко не сможет больше врываться в квартиру и лупить жену и детей.

– Не уверена, что все закончится судом и справедливым приговором! Но есть хоть один плюс во всем, что случилось: дети под присмотром, сыты и без угрозы со стороны бешеного папаши.

– А это – уже немало! – согласился Мономах.

Выходя из палаты, он едва не столкнулся с идущим по коридору в сторону поста Тактаровым – странное дело, завтравмой не страдал излишним трудолюбием и редко задерживался после работы.

– Князев! – пробормотал он при виде Мономаха и нахмурился. – Какими судьбами – не по мою ли душу?

– С чего ты взял?

– С того, что меня вызывала Нелидова.

– Ну, ты же сам удивлялся, почему она с тобой не поговорила!

– Нелидова во всем винит меня, – перебил Тактаров. – Она считает, что, если бы я заставил Протасенко принести более «свежие» анализы, они показали бы…

– Что бы они показали? – перебил его Мономах. – Уже абсолютно ясно, что ни ВИЧ, ни СПИДа у твоей бывшей пациентки нет.

– Так вот и я говорю, что я ни при чем!

– Ошибаешься, коллега: за каким чертом ты распускаешь слухи о том, что Протасенко занимается проституцией?

– Я?!

– Не пытайся отрицать – мне все известно.

– Ну, так это и не слухи вовсе: Протасенко работает в элитном агентстве эскорт-услуг, и с чего я должен это скрывать, спрашивается?

Загрузка...