Вспоминая лицо Лиды Ямщиковой, Саня задавался вопросом: что привлекло к ней такого парня, как Слава Семенчук? Умопомрачительной красоткой она вовсе не была, хотя, безусловно, Белкин находил ее привлекательной – как и практически любую юную особу. Кроме того, молодые люди вращались в абсолютно разных кругах: ну что общего могло быть у выпускницы педагогического вуза, выращенной матерью-одиночкой, и красавца-мажора, сына богатых родителей?
Это не имело отношения к делу, но Белкин все же решил задать интересующий его вопрос:
– Скажите, Полина, а как они вообще…
– Как они вообще встретились? – перебила Полина, вновь обретая оптимизм: Саня заметил, что девушке, видимо, свойственна частая смена настроения – такова уж ее натура. – Вот уж точно, ничто не предвещало! Да и где бы они могли познакомиться, верно? Дело в том, что Лидка сбила Славку на мотоцикле.
– У Лиды… был мотоцикл?
– Да не у нее, а у Славки! Ну вот, она перебегала дорогу в неположенном месте, а Славка, как обычно, гнал на своем байке на бешеной скорости… Поздно было, дороги пустые, вот он и летел как сумасшедший. Заметил Лидку и буквально «уложил» мотоцикл на асфальт. Она, к счастью, не испугалась, вызвала «Скорую», даже с ним поехала в больницу. Славка серьезно не пострадал, только вывихнул запястье да ноги сбил в кровь… Вот так все и завязалось. Что вы, такая любовь-морковь началась – просто ужас!
– Почему же ужас? По-моему, любовь – это прекрасно!
– Да потому что мамаша Лидкина была против того, чтобы они с братом встречались.
– Что ее не устраивало?
– То, что он ничем не занимается, не работает, хотя и окончил Сорбонну…
– Что, простите, окончил?
– Ну, университет в Париже, Сорбонна называется. Славку папа в Париж отправил, а меня – в Кембридж… Папка все надеялся, что брат подрастет мозгами и станет в бизнесе его правой рукой, а потом уж и вовсе займет его место. Не срослось.
– А что за бизнес?
– Ресторанно-магазинный в основном. Ну, знаете, наверное, сеть супермаркетов «Лукошко» и кафе, к примеру, «У кота Бориса»?
– О, так это все – вашего папы?!
Разумеется, Белкин знал эти заведения: «Лукошко», правда, для него слишком уж дорогой магазин, несмотря на ласковое народное название, а вот в «Кота Бориса» он порой захаживал – там подавали изумительные пироги и пирожные.
– Получается, маме Лиды не нравился образ жизни вашего брата? – уточнил Саня.
– Точно. Она все талдычила: работать, мол, надо, на жизнь зарабатывать… Только ведь Славка зарабатывал, причем столько, сколько Лидкиной матери и не снилось!
– Чем же?
– Гонками.
– Мотоциклетными гонками можно хорошо заработать?
– Нелегальными, само собой. Есть, знаете, в городе любители острых ощущений. И тех, кто хочет просто посмотреть, тоже хватает. Если удавалось выиграть, Славка мог пол-ляма домой притащить!
– Да вы что?!
– Ну да. Только он тут же его и просаживал – по клубам да по барам… Ну и Лидке что-нибудь покупал. Думаю, все золотишко, какое у нее есть, – это от него подарочки.
– Хорошо, я понимаю, чем ваш брат привлек Лиду, но чем она-то его заинтересовала? – недоумевал Белкин. – Мне кажется, у него имелся огромный выбор девушек одного с ним круга!
– Это да… Мне кажется, Лидка просто была в новинку, понимаете?
– Боюсь, не совсем…
– Ну, все прошлые девчонки Славки интересовались только шопингом, фитнесом и цацками, а Лидка… Она добрая, трудолюбивая, книжки умные читала, да еще и его любила – по-настоящему, ясно? Уж как она убивалась, когда Славка разбился – наверное, больше, чем все мы… Кроме папы, конечно: он до сих пор иногда брата в толпе ищет, со спины других парней за него принимает… Мне даже пришлось ей психоаналитика искать!
– Вы нашли Лиде психиатра? – переспросил Белкин.
– Не психиатра, а психоаналитика, – поправила Полина. – Вернее даже, клинического психолога. Я боялась, Лидка что-то с собой может сделать… нехорошее. Видит бог, я обожала Славку, но даже ради него не стоило сводить счеты с жизнью!
– И что, помог психолог Лиде? Полина пожала плечами.
– Как Славка разбился, мы почти не общались, – ответила она. – Может, и помог… Так, вы говорите, убили Лидку?
После услышанного Белкин уже не был в этом уверен, поэтому просто кивнул.
– А кто убил, за что? Знаете, по-моему, нет такого человека, которому Лидка мешала или просто успела бы навредить!
– Почему вы так считаете?
– Безобидная она… была. Ей же всего двадцать четыре года, ну кому могло понадобиться ее убивать?!
Отношения Мономаха с заведующим инфекционным отделением Олешиным можно было охарактеризовать одним словом – никакие. Не потому, что эти двое не ладили, а из-за того лишь, что им практически не приходилось общаться. Они не сталкивались по работе, не имели общих пациентов и встречались только на общебольничных «летучках», едва узнавая друг друга в лицо. Поэтому Мономах удивился, когда Олешин сразу назвал его по имени-отчеству, одновременно протягивая руку для приветствия. И это – при том, что именно Мономах пришел к нему, а не наоборот.
В отличие от Олешина, Мономаху пришлось выяснить имя-отчество визави в отделе кадров, потому что в его отделении никто понятия не имел, как зовут завинфекционным.
– Гурнов рассказал мне о проблемах Тактарова, – сразу сказал Олешин, не успел Мономах открыть рот. – Вы ведь здесь из-за этого?
– Ну, не совсем, – ответил тот. – Хотел навести справки о пациентке…
– О Валерии Протасенко? Интересно, что пришли вы, а не Тактаров: его, похоже, это дело вовсе не интересует! А зря, ведь вся больница гудит, что он то ли проморгал анализы, то ли…
– Давайте начистоту, Антон Семенович, – перебил завинфекционным Мономах. – Вам удалось поставить диагноз?
– Нет, но…
– Неужели вы всерьез думаете, что, даже будь анализы Протасенко в полном порядке – в смысле, сделаны неделю назад, – вы бы знали, что с ней?
Олешин озадаченно хмыкнул.
– Мне казалось, что Тактаров – не самый ваш близкий друг, – сказал он. – Почему вы его защищаете?
– Не защищаю, а интересуюсь: я, видите ли, очень любопытен! После беседы с Иваном мой интерес возрос.
– Что ж, сам теряюсь в догадках, – вздохнул зав-инфекционным. – Признаться, я вызвал консультантов из Боткинской больницы, но не жду от них многого: старая гвардия с опытом вымирает, а остальные, вы уж меня простите…
Он не закончил, но этого и не требовалось.
Самое сложное в медицине – диагностика. Пациента можно исцелить лишь в том случае, если точно знаешь, чем именно он болен, в противном случае все, что ты делаешь, – симптоматическое лечение, от которого мало толку, особенно в случае инфекционных заболеваний.
– Есть ли у пациентки реакция на ципрофлоксацин и цефтриаксон? – поинтересовался Мономах.
– Как мертвому припарка!
– А какие симптомы есть, помимо жара и кашля с кровью?
– Головные боли, схваткообразные рези в животе. Сегодня утром несколько раз была сильная рвота с кровью и гноем.
– Как насчет менингита?
– Вторичного, вы имеете в виду? – уточнил Олешин.
– Ну да, как вариант. Или, раз ВИЧ и гонорея не подтвердились, может, сифилис? На его фоне частенько возникает вторичный менингит.
– Сифилис отрицательный, – покачал головой врач. – После того, что мы узнали об анализах Протасенко, проверили на все распространенные венерические заболевания – ноль.
– Ладно… Туберкулез? Или чего попроще – к примеру, гайморит, ангина, отит?
– Ничего этого в истории болезни нет.
– А вы с пациенткой говорили?
– Это сейчас не представляется возможным, Владимир Всеволодович: Протасенко чаще находится в состоянии замутненного сознания. Приходится общаться с ее истеричной мамашей!
– И что говорит мать?
– Удивительно, как мало она интересуется жизнью дочери! Вы видели Протасенко-старшую?
Мономах отрицательно качнул головой.
– Они похожи как две капли воды, только с разницей в двадцать пять лет. Обе – грудастые блондинки, искусственные губы, искусственные зубы…
– Погодите, младшенькой ведь, судя по всему, не больше двадцати пяти!
– И что? Сейчас они в восемнадцать начинают – все влияние СМИ и глянцевых журналов. Раньше, слава богу, в России нельзя… Нашей двадцать семь, между прочим! И мамаша, и дочурка – жертвы пластической хирургии и солярия, и, на мой не совсем, конечно, компетентный взгляд, кандидатки в клиентки психдиспансера.
– Почему?
– Ну, обе они какие-то истеричные, несдержанные. Мамаша вопит, что это в больнице, дескать, инфекцию занесли. Я ей пытался объяснить, что это невозможно, потому что ни одна инфекция так быстро не развивается, но она ничего слушать не желает и грозится подавать в суд, и в Комитет по здравоохранению уже бумагу накатала. Во всяком случае, она мне так сказала…
– Так все-таки, что говорит мать по поводу перенесенных дочерью болезней?
– Так я же вот и объясняю – она мало что знает! Дело в том, что Валерия тут жила одна, а в родном городе бывала наездами. Мать приехала к ней недавно, в гости. Задержалась, как видно. Она даже не знает, чем промышляет ее дочь!
– И чем же?
– Эскорт-услугами.
– Откуда вам это известно, если мать не в курсе?
– Откуда? Да я, честно говоря, даже не знаю, – пробормотал инфекционист, как будто впервые задумался над этим вопросом. – Лично мне, кажется, сказал Тактаров, а уж он от кого…
– Ясно. Получается, только из-за этого слуха у девицы заподозрили и ВИЧ, и гонорею?
– Не стоит забывать и о симптоматике: как ни крути, а она подходит под эти заболевания… Во всяком случае, раньше подходила. А теперь… Я думал о менингите, но общеинфекционные признаки…
– Отсутствуют? – подсказал Мономах.
– Никакой бледности кожных покровов, синюшности «носогубного треугольника», непрекращающейся жажды… Зато есть иктеричность[5] склер, что говорит о возможном повреждении печени. Вы правы, нужно проверить печень как следует – возможно, она увеличена… Пациентка страдает одышкой, у нее учащенный пульс и существенно снижено артериальное давление.
– Все это говорит в пользу менингита, – заметил Мономах. – Вполне возможно, вас ввело в заблуждение то, что рассказал вам о девушке Тактаров?
– Выходит, так, – поморщился Олешин, чувствуя себя не в своей тарелке: ему, профессионалу в данной области, недвусмысленно указывали на ошибку. Ошибку, которую, к счастью, еще можно исправить, если Мономах не ошибся с предполагаемым диагнозом.
– А что, если я поговорю с матерью Протасенко? – предложил Мономах.
– Господи, а вам-то это зачем?! – Поднявшееся было раздражение Олешина сменилось крайним изумлением.
– Говорю же – я любопытен. Случай нетипичный, и… Вдруг это все-таки не менингит, нам же необходимо выяснить, что творится с Протасенко!
– Я бы, честно говоря, сплавил ее в Боткинскую, – пробормотал инфекционист. – Но вы же понимаете, что без четкого диагноза ее будут отфутболивать обратно… Да, возможно, вам стоит поболтать со старшей Протасенко: вы – человек нейтральный, не имевший дела с Валерией, и ей нет нужды вам угрожать и закатывать истерики. Как только она появится, я вам позвоню.
На том и порешили.
Вернувшись в отделение, Мономах сел за компьютер, намереваясь привести в порядок истории болезни: у него накопилось много бумаг за прошедшую неделю, а руки все не доходили до того, чтобы занести информацию в базу. Не успел он проработать и десяти минут, как в дверь постучали.
В проем просунулась аккуратная, словно только что из салона красоты голова Мейрояна.
– Владимир Всеволодович, вы еще здесь? – задал он риторический вопрос.
– А вы, Севан, что тут делаете, вы же не на дежурстве?
– Нет, я… Понимаете, я вас искал, искал, но не нашел…
– В чем дело?
– В Ларисе Ковальчук.
– Не припомню такую пациентку…
– Да она не пациентка, Владимир Всеволодович, это же наш соцработник!
Черт, профессия накладывает свой неизгладимый отпечаток: каждое услышанное имя Мономах подсознательно переносит на тех, кого лечит или когда-то лечил!
– Да-да, помню, – закивал он. – И что с ней?
– Она в больницу попала.
– Как – в больницу? Авария?
– Да уж, точно – авария! «Авария» – это муж Карпенко, можете себе представить?!
– Что-то я не по…
– Да что тут непонятного, Владимир Всеволодович – избил ее этот бандерлог, в кутузку его закатали!
– Избил… соцработника?
– Да-да, соцработника, Ларису Ковальчук.
– В какой она больнице? – подскочил с места Мономах. – Я позвоню…
– Никуда звонить не надо, она у нас. Вернее, у Тактарова в отделении.
– Вы ее видели? Насколько все серьезно?
– Не видел, времени не было. Мне рассказала дочка Карпенко, она стала свидетелем избиения.
– Я к ней! А вы… идите домой, Севан, нечего тут торчать до ночи… Да, как там Карпенко?
– Да что с ней станется-то? – пожал плечами молодой хирург. – Она тут отдыхает. От детей, от муженька своего, идиота… Если бы не опека, то она бы вообще домой не торопилась!
– Ладно, я пошел. А вы – марш домой, немедленно!
Он нашел Ларису Ковальчук в пятой палате, вместе с тремя другими женщинами – ну, хорошо уже то, что не в реанимации! Она лежала лицом к стенке, но, почувствовав чье-то присутствие рядом со своей койкой, повернулась. Это далось ей нелегко, и женщина несколько раз громко охнула, совершая простые движения, которые в обычной ситуации делаются автоматически.
– Вы? – удивленно проговорила Ковальчук, пока Мономах с содроганием разглядывал ее лицо, покрытое синяками, наливавшимися багрянцем.
Он пытался понять, насколько серьезны ее повреждения, но без пальпации понять это было невозможно.
Словно догадавшись о ходе его мыслей, Лариса сказала:
– Ничего серьезного: сломана пара ребер да красота подпорчена… Слава богу, зубы на месте и нос не перебит!
– Мне так жаль! – пробормотал Мономах. – Я виноват…
– Вы-то тут при чем?
– Я втянул вас в это дело!
– Это, как вы выражаетесь, «дело» – моя работа, и мне никто не обещал, что будет легко… Не берите в голову, все в порядке.
– Хорош порядок— переломанные кости!
– Все нормально, правда! Лучше послушайте, что мне удалось выяснить. Думаю, опека правильно сделала, что забрала у Карпенко детей: пока мать здесь, а отец в каталажке, им будет лучше в приюте. Я хотела позвонить, чтобы и за оставшимися присмотрели, но девочка очень просила этого не делать. Что ж, она уже почти взрослая, привыкла матери помогать – справится!
– Вас правда так Карпенко отделал?
– Я зашла к детям, принесла кое-что из продуктов и хотела поговорить со старшей девочкой. Мы только-только накрыли на стол, как раздался звонок в дверь. Оля пошла в коридор, а потом мы услышали ее громкий визг и шум борьбы. Выскочили из кухни, а там бедная Оля пытается вытолкать папашу за дверь. Ну, вы же его видели…
– Да уж, амбал еще тот!
– Естественно, у нее ничего не получилось – Карпенко ее одной рукой на месте удерживал!
– И вы вмешались?
– А вы бы не вмешались? – фыркнула Лариса и громко охнула от боли, схватившись рукой за скулу. – Мы с мальчишкой на него навалились, но Карпенко, он как великан-людоед, скрутил нас так, словно мы были тряпичными куклами. Втолкнул подростков в квартиру, а меня, наоборот, выволок на лестничную площадку и спустил с лестницы, предварительно дав несколько зуботычин… Если бы не соседи, он бы меня убил!
– Подонок! – процедил сквозь зубы Мономах. – Как думаете, долго его продержат?
– Я накатала заявление, так что, надеюсь, до суда он безопасен… Во всяком случае, если правосудие существует. Владимир Всеволодович, вас не затруднит сделать то же самое?
– Что, заявление в полицию написать?
– Ну да, это могло бы помешать выпустить Карпенко под подписку. Опишете, как все случилось в палате в тот день?
– Разумеется, я это сделаю! – кивнул Мономах. – Чем еще я могу помочь?
– Вылечите Карпенко побыстрее, – попыталась улыбнуться Лариса. Вышла не улыбка, а довольно-таки зловещая гримаса: только одна сторона ее лица была подвижна, а вторая больше смахивала на африканскую маску и цветом, и выражением. – Чем скорее она вернется к нормальной жизни, тем скорее разрешится ситуация с детьми. По крайней мере, сможет попытаться доказать свою состоятельность. В приюте близнецы в безопасности…
– Погодите, Лариса, почему вы сказали, что Карпенко «сможет попытаться» – есть препятствия?
– Знаете, как говорят: что упало, то пропало: опека, можно сказать, действует по этому принципу. Так что ей придется нелегко!
– Но разве фишка не в том, чтобы отстаивать интересы семьи, чтобы дети жили с родителями?
– Чем дольше я работаю, тем больше убеждаюсь, что дыма без огня не бывает, Владимир Всеволодович. До того, как оказаться здесь, я навела кое-какие справки: семейство Карпенко и впрямь неблагополучное. Мать выгнала муженька недавно, а до этого терпела все – и побои, и жестокость по отношению к детям, и бесконечные попойки мужа с друзьями. Соседи без конца жаловались, но что могла сделать полиция – провести беседу? Ну, проводили, а потом Карпенко вновь воцарялся в квартире и продолжал терроризировать семью и всех, кто живет по соседству.
– Но если он теперь в каталажке, то почему у матери могут возникнуть проблемы с возвращением детей?
– Хоть Борис и выпивоха, но он регулярно приносил в дом зарплату. У мамаши доход нестабильный, а теперь она еще и в больнице неизвестно сколько проваляется. Это означает, что денег не будет, а детей нужно кормить три раза в день! До того, как Борис сделал то, что сделал, был шанс, что ей не станут чинить препятствий, но теперь, когда речь идет о насилии в семье, пусть его источником и является бывший муж, опека напряжется. Они всегда напрягаются, когда проблемы становятся достоянием общественности, а до этого – хоть трава не расти!
– А как вышло, что детей Карпенко забрала опека, ведь для этого требуется, чтобы к ним поступил сигнал, верно? Ну, о том, что дети в опасности или что-то в таком роде?
Лариса ненадолго задумалась.
– Знаете, вы правы, – пробормотала она. – Мне как-то не пришло в голову это выяснить… Да я бы и не успела! Но, скорее всего, дело, опять же, в Борисе Карпенко: видать, «сигналы» соседей возымели свое действие, и работники опеки наконец соизволили оторвать задницы от стульев и своими глазами поглядеть, что творится в семье! Мой вам совет, Владимир Всеволодович, не углубляйтесь в это – пожалеете. Я раньше работала с такими, как Карпенко, и наелась по самое не балуйся!
– Вы работали в опеке?
– Не совсем. Я была психологом в соцзащите, а там, знаете ли, приходилось иметь дело с самыми разнообразными случаями. И каждый – своя собственная история бед и несчастий, можете мне поверить! Самое обидное, что я, как психолог, мало что могла сделать, ведь большинство моих клиентов не желали никакой помощи, кроме материальной, и воспринимали меня как неизбежное зло, без которого им грозило наказание…
– А в больнице что, лучше? – задал вопрос Мономах.
– Даже не знаю… Начальство, по-моему, не знает, что со мной делать! Ставку выделили, а чем заниматься соцработнику, не разъяснили. Вот и болтаюсь тут, как…
– Ну, не все так плохо! Вы пытались помочь, и от вас есть польза – по меньшей мере Карпенко не сможет больше врываться в квартиру и лупить жену и детей.
– Не уверена, что все закончится судом и справедливым приговором! Но есть хоть один плюс во всем, что случилось: дети под присмотром, сыты и без угрозы со стороны бешеного папаши.
– А это – уже немало! – согласился Мономах.
Выходя из палаты, он едва не столкнулся с идущим по коридору в сторону поста Тактаровым – странное дело, завтравмой не страдал излишним трудолюбием и редко задерживался после работы.
– Князев! – пробормотал он при виде Мономаха и нахмурился. – Какими судьбами – не по мою ли душу?
– С чего ты взял?
– С того, что меня вызывала Нелидова.
– Ну, ты же сам удивлялся, почему она с тобой не поговорила!
– Нелидова во всем винит меня, – перебил Тактаров. – Она считает, что, если бы я заставил Протасенко принести более «свежие» анализы, они показали бы…
– Что бы они показали? – перебил его Мономах. – Уже абсолютно ясно, что ни ВИЧ, ни СПИДа у твоей бывшей пациентки нет.
– Так вот и я говорю, что я ни при чем!
– Ошибаешься, коллега: за каким чертом ты распускаешь слухи о том, что Протасенко занимается проституцией?
– Я?!
– Не пытайся отрицать – мне все известно.
– Ну, так это и не слухи вовсе: Протасенко работает в элитном агентстве эскорт-услуг, и с чего я должен это скрывать, спрашивается?