Что делает героя?
– Сталкиваться одновременно с величайшими страданиями и высочайшими надеждами.
Во что ты веришь?
– В это: в чем должна снова определиться мера всех вещей.
Что говорит твое сознание?
– Ты должен сделать из себя то, что ты есть.
Где находятся твои главные риски?
– В сострадании.
Что любишь в других?
– Мои ожидания.
Кого называешь плохим?
– Того, кто всегда хочет пристыдить.
Что для тебя самое человечное?
– Освободить кого-то от стыда.
Каков отпечаток доступной истины?
– Никогда больше не чувствовать стыда за себя.
Он родился 15 октября 1844 года в Рёккене, Саксония, Германия (в то время – королевство Пруссия), в семье лютеранского пастора. Всего 5 лет спустя, в 1849 году, его отец умер.
Он воспитывался вместе с младшей сестрой, Элизабет (которая затем заботилась о нем на поздних стадиях болезни), в доме, полном «святых женщин» (кроме сестры, с ним жили мать, бабушка по материнской линии и две незамужние, слегка невменяемые тетки), что, по-видимому, повлияло на отношение Ницше к женщинам.
С детства он проявлял высокий интеллект, который помогал ему выигрывать все возможные медали.
Он занимался классической филологией (скрупулёзно изучал классические тексты, пытаясь восстановить их оригинальность) сначала в Боннском университете, а затем в Лейпцигском, где также изучал философию, в особенности увлекшись размышлениями Шопенгауэра.
В то время он познакомился с композитором Рихардом Вагнером (ровесником отца Ницше, также поклонником Шопенгауэра), и между ними моментально возникла дружба.
В 1869 году он начал изучать филологию в Университете Базеля, Швейцария; однако, из-за болезни вскоре должен был прекратить обучение, и стал получать пенсию от государства.
Короткое время он участвовал во франко-прусской войне в качестве санитара; по-видимому, в этот период Ницше заразился сифилисом, – заболеванием, которое впоследствии приведет к психическому расстройству. Между специалистами нет согласия относительно момента и способа, которым Ницше заразился этой болезнью. Даже некоторых биографы сомневаются, что речь шла действительно о сифилисе. Одни говорят, что он прожил всю жизнь девственником, а другие утверждают, опираясь на некоторые рассказы самого Ницше, что в молодости он посетил несколько борделей. Сам Ницше описывает свое испуганное бегство из этого места, без какого-либа сексуального взаимодействия с женщинами). [См., например, различия в биографии, представленной Strathern (1999), и Gómez (2000)].
В 1872 году Ницше опубликовал первую книгу под названием «Рождение трагедии».
В 1873 году участились недомогания, которые удручали его с 13 лет: он постоянно страдал от головных болей, боли в глазах, и был слаб желудком. Сам Ницше описывает свои симптомы следующим образом:
Мое существование – это ужасное бремя; я бы уже давно отбросил его от себя, если бы не в этом состоянии страдания и почти абсолютного отречения я сделал самые поучительные очерки и эксперименты в духовно-нравственной области… Постоянная боль, чувство, очень похожее на морскую болезнь, в течение многих часов дня, полупаралич, который затрудняет мою речь; и для разнообразия – бурные приступы (во время последнего меня рвало три дня и три ночи, я жаждал смерти)… Если бы я мог описать постоянный характер моих страданий, постоянную боль, давление в голове, в глазах и общее чувство паралича, которое поражает меня с головы до ног…! (Nietzsche, en Mann, 2000).
Как считает он сам, эти муки могли принести большую пользу. Томас Манн отражает это в «Докторе Фаустусе» (произведении, вдохновленном Ницше):
Сильные головные боли, которые заставляют главного героя сидеть запертым в полной темноте, уступают место вдохновению гения, когда исчезают. Как будто разум сократился, как будто весь сжатый мир внутри пещеры внезапно расширился энергией солнц, как будто весь его интеллект был сведен к точке взрыва: моменты невероятной ясности, предшествующие отрицанию любых возможностей. Инвалид, который внезапно восстанавливает свои силы и решает взойти на самую высокую вершину в мире, зная, что у него мало времени, перед тем как он вернется в самую глубокую пропасть (Gómez, 2000).
В 1878 году он начал большую критику ценностей с публикации «Человеческое, слишком человеческое».
В 1879 году (в возрасте 35 лет) ему пришлось окончательно отказаться от преподавания, поскольку здоровье все ухудшалось, и добровольно уйти в отставку. «Вероятно, афористический стиль Ницше не чужд этому заболеванию, поскольку для него было физически невозможно писать длительное время» (Sánchez, 2003). Тем не менее, Ницше не считал себя угнетенным или фрустрированным своей болезнью, полагая, что она его освободила, поскольку дала право радикально изменить свои привычки.
«Мое страдание я называю «псом». Он верный, неуместный, бесстыдный, грациозный и умный, каким бывает животное, и я могу ругать его, срывая свое плохое настроение, как это делают другие с настоящей собакой, своим сотрудником или своей женой» (Nietzsche, 1999).
Следующие десять лет жизни с этого момента он провел, путешествуя по различным европейским городам в поисках благоприятного климата, который ослабит его недуги.
В то время как его ранние работы вызвали некоторое волнение – как за, так и против («Происхождение трагедии» и «Несвоевременные размышления»), книги афоризмов почти не раскупались, поэтому в итоге ему самому пришлось оплатить печать своих сочинений.
В 1882 году он встречает Лу Саломе, 21-летнюю славянскую женщину, чрезвычайно смышлёную, которая заставила его безнадежно влюбиться, до такой степени, что через несколько дней после встречи он просит её о браке (в то время Ницше был уже зрелым 38-летним мужчиной). Ницше описывает её так: «… проницательна, как орлица, смела, как львица, и необычайно женственна» (в Гомес, 2000).
Однако, эта красивая и умная девушка с невинным лицом была холодной и расчетливой. Она отвергла его предложение, что вызвало глубокое разочарование Ницше. Впоследствии Лу Саломе станет одной из самых примечательных женщин своей эпохи, влияя не только на Ницше, но и на поэта Рильке и даже на Фрейда, с которым она установит прочные дружеские отношения.
Лу Саломе описала Ницше таким, каким впервые увидела его в тот день в Базилике Сан-Пьетро:
Я бы с удовольствием сказала, что самым ярким в его личности было то, что скрывалось от взгляда, но тем не менее бросалось в глаза: мученичество гордого, непризнанного одиночества.
Без сомнений, при первой встрече с Ницше ничто в нем не открывалось внешнему наблюдателю. Этот человек – среднего роста, кроткого вида, с черными волосами, зачесанными назад, скромно, хотя и с особой тщательностью, одетый вполне мог остаться незамеченным. Тонкие, необычайно выразительные очертания его губ были почти полностью скрыты под космами густых усов. Его смех был легким, и когда он говорил – никогда не повышал голос. Его манера двигаться была осторожной и скованной, словно бремя согнуло его плечи. Трудно представить этого человека посреди толпы; все его существо было отмечено особым знаком, который характеризует одиноких, – тех, кто родился, чтобы жить отдельно от людей.
Его руки, напротив, привлекали взгляд. Они были невероятно красивы и изящны, – и он сам говорил, что они раскрывают в нем гения… Что же до глаз, то они действительно его разоблачали. Несмотря на то, что они наполовину слепы, никоим образом не создавалось впечатления моргающего вглядывания, непреднамеренно докучного шпионажа, как происходит со многими близорукими людьми. Скорее, казалось, что они были стражами и хранителями собственного сокровища, – часовыми, которые запрещают доступ к непроницаемой тайне… дефектный взгляд придавал его чертам своеобразное очарование, потому что вместо отражения изменчивых внешних впечатлений, он отражал только то, что происходило в глубине. Глаза смотрели внутрь, и в то же время, казалось, блуждали по бесконечности или, лучше сказать, рассматривали интимное, как будто наблюдали за бесконечным. Ибо вся его деятельность заключалась в изучении человеческой души в поисках новых горизонтов, в поисках тех «неисчерпанных возможностей», которые он никогда не уставал создавать и трансформировать в глубине своей мысли. Когда, время от времени, в ходе какого-то диалога, который его возбуждал, он проявлял себя, в его глазах был волнительный блеск… Но когда он был грустен, его одиночество проявлялось мрачным настроением, почти угрожающим, словно исходящим из пламенных глубин, от той внутренней бездны, в лоне которой он всегда был один, и из которой ни с кем не мог поделиться своим одиночеством.
Поведение Ницше также производило впечатление скрытности и сдержанности. В личном общении он проявлял высокую образованность и почти женственную кротость, спокойную и приветливую серьезность; в отношениях радовался изысканным и элегантным формам жизни… (Salomé, 2000).
Последующие годы бы чередованием страданий из-за болезни и моментов ясного ума, которые Ницше посвящал писанию, – таким образом, он становился все более одиноким, поскольку его книги также не получали должного признания.
В 1888 году он находился в Турине, переживая период здоровья, благополучия и хорошего настроения. Тогда же он начал писать автобиографию, которую назовет «Ecce Homo», – в ней начинают проявляться признаки его зарождающегося психического расстройства в виде мотивов, характерных для мании величия. Некоторые из глав были названы: «Почему я такой мудрый»; «Почему я такой умный»; «Почему я пишу такие хорошие книги?»
В январе 1889 года начинается окончательный распад. Прогуливаясь по улице Турина, он внезапно увидел лошадь, которую хлестал ее хозяин. Тотчас он в слезах бросился на шею лошади, и отказался её отпускать. Пришлось прибегнуть к помощи человека, который отвел его домой. Старый профессор, пришедший навестить Ницше, описал их встречу:
Ницше сжался в углу дивана; выглядит ужасно (…) набрасывается на меня, обнимает и начинает плакать навзрыд… после чего… он стал жертвой волнений и судорог… представлял себя вещами, бился в припадке, пел, играл на пианино, провозгласил себя преемником Бога, который умер, танцевал и делал странные жесты с интервалами. Он сошел с ума (Буркхардт, в Гомес, 2000).
Этот профессор помог ему попасть в психиатрическую клинику, из которой он выйдет через 15 месяцев, в 1890 году, и поселится в доме своей матери, которая и заботилась о нем до 1897 года. К этому времени он уже не узнавал друзей и большую часть времени проводил в кататоническом трансе. В редкие моменты ясности ума он был доброжелателен и благодарен всем.
В 1897 году, после смерти матери, его сестра Элизабет взяла на себя заботу о здоровье брата и архивах его произведений. За несколько лет до этого она вышла замуж за Бернарда Фёрстера, известного антисемита.
Элизабет посвящает себя «исправлению» неопубликованной работы, включая в нее благоприятные комментарии о себе и об антисемитизме. Несмотря на то, что Ницше делал упор на внутреннюю работу человека, многие его слова были искажены и превратились в нацистские лозунги об «арийском сверхчеловеке», что заставило Гитлера заявить, что часть нацистской философии была основана на мыслях этого великого философа. Это способствовало ложному общественному мнению о Ницше. Сам Ницше писал:
Мы – лица без гражданства, очень разнообразные, наши расы и происхождение смешиваются, чтобы получились «современные люди», поэтому мы не готовы принимать участие в обмане, которым является расовое идолопоклонство, проявляющееся в Германии как отличительная черта немецкой добродетели, что в случае людей с «историческим смыслом» нечестно и недопустимо (Nietzsche, 1999).
Только в 1954 году архивы Ницше были открыты, и такие люди, как К. Шлект, Г. Колли и М. Монтинари, провели постраничное исследование оригиналов, продемонстрировав фальсификации и манипуляции над ницшеанской мыслью, которые совершила Элизабет.
В 1899 году, в возрасте 55 лет, Ницше перенес инсульт. 25 августа 1900 года, парализованный и сумасшедший, он умер от пневмонии.
Его размышления оказали сильное влияние на таких экзистенциалистов, как Ясперс, Хайдеггер, Камю и Сартр.
«Ницше обладал более проницательным знанием о себе, чем любой человек прошлого и, скорее всего, будущего».
Фундаментальное различие между философским умом и тем, что им не является, в том, что философы хотят быть справедливыми, а другие хотят быть судьями.
Чтобы проникнуться идеями Ницше, полезно начать с его акцента на восстановлении дионисийского аспекта жизни. Этот мыслитель обнаружил, что западное общество развивалось, поклоняясь Аполлону – богу Солнца – который представлял собой свет, порядок, чистоту и т. д. Их ценность в настоящее время продолжает преобладать в нашей культуре. Неудивительно, что золото – блестящий металл, похожий на солнце – считается драгоценным. Ницше же полагал, что гораздо уместнее повернуться к Дионису (Вакху у римлян) – Богу празднования, поскольку Аполлон, в своем порядке и чистоте, ограничивает свою витальность, а Дионис олицетворяет необычайную жизнеспособность.
Если мы возьмем совершенно герметичную бутылку с чистой, кристальной водой, и оставим на месяц, мы сможем пить из бутылки без риска заболеть, так как вода останется точно такой же чистой, как мы её оставили. Если же мы оставим бутылку с водой из пруда, через месяц мы найдем в ней целую экосистему! Всенепременно будет и плесень и, скорее всего, тот или другой моллюск или червь.
Жизнь не рождается в аполлонических условиях. Половой акт, который зарождает жизнь, включает в себя пот, телесные выделения, и т. д. Если бы мы хотели, чтобы он был совершенно чистым и упорядоченным, мы бы полностью исключили страсть. Аналогичным образом, роды – это процесс, полный пота, крови, околоплодной жидкости, и т. п. Даже в больнице (напомним, что в девятнадцатом веке, при жизни Ницше, многие роды, несомненно, принимались в доме будущей матери) это происходит с долей хаоса и не в полной стерильности. Жизнь рождается в дионисийком контексте. Вот почему Ницше призывает восстановить связь человечества с этим богом: Дионис олицетворяет потенциально освобождающие аспекты для человека и его экзистенции.
Внимание к Дионису вместо Аполлона приводит Ницше к предложению изменить точку зрения на все ценности западного общества.
Одной из характерных черт мышления Ницше является практика, называемая им «переворотом с ног на голову» или «смещением перспектив». Он, например, смотрит на болезнь с точки зрения здоровья, а на здоровье с точки зрения болезни, что означает – наблюдать с точки зрения пациента его концепции высшего здоровья и полного упадка.
Ницше отмечает, что человечество привержено ряду ценностей, которые противостоят жизни, основываясь на убеждении в реальности находящегося за пределами видимого мира. Этим достигают единственной цели – угнетения бытия человека. «Ненавижу тех, кто видит в каждой естественной склонности нечто болезненное и постыдное» (Ницше, 1999).
«Я не отрицаю…что многих действий, которые называются аморальными, следует избегать, так же как многое, что называется моральным, должно совершаться и поощряться. Но я думаю, что это должно происходить по другим мотивам, чем те, что поддерживались до сих пор» (Nietzsche en Gómez, 2000).
Это изменение перспективы полезно для психотерапии, потому что так называемые «дисфункциональные симптомы», которые пациент или клиент представляет как «свою проблему», в терапии предстают бесплодными попытками решить реальную проблему, скрывающуюся в глубине его сознания и/или личности.
Ницше, как и Кьеркегор, восстает против разума, – не самого по себе, а против его тотального и генерализованного использования. Он считал, что каждый человек должен переживать истину в собственной плоти, следовать только за собой. «Мысль действительна только в той мере, в которой возникает из собственной экзистенции, делается посредником всей своей жизни и принимает на себя все риски этого усилия» (Jolivet, 1950). Ницше также предупреждает, что мы должны опасаться убеждений: «Убеждения являются врагами правды, более опасными, чем ложь» (Nietzsche, 1996).
Не зная идей Кьеркегора, он пришел к очень похожим выводам:
Реальность состоит из противопоставлений и конфликтов; она никогда не исчерпывается одним аспектом; каждое утверждение требует отрицания, и каждое отрицание порождает утверждение… Истина есть не что иное, как… форма веры, личный выбор, выбор жизни. Различие между истинным и ложным не означает ничего, потому что все утверждения не являются и не могут быть ничем иным, кроме субъективных выражений конкретной личности и, следовательно, они верны во всех случаях; здесь мы оставим иллюзию «объективности» и сведем «истины» к фикциям, предназначенным для перевода опыта существования… в этой перспективе нет абсолютной истины: всё редуцируется должным образом, без каких-либо общих остатков человеческой обусловленности, чем оканчивает любые претензии на «объективность» (Jolivet, 1950).
Это также важно для экзистенциальной психотерапии, поскольку подразумевает, что независимо от правдивости фактов, рассказанных клиентом терапевту, важно то, что это повествование является описанием экзистенциального опыта этого человека.
Как и Кьеркегор, Ницше ценил индивидуальность и отличия: «В древности один бог не был выше другого, и поклонение ему не было богохульством. Таким образом, воображение намечало экзистенцию индивидов и возможность уважать их права» (Nietzsche, 1999).
Ницше выходит за пределы идей Кьеркегора, когда инициирует деконструктивистское движение. Отрицая ценности и нравственность, он делает это не с целью отречения от них, но в поисках реконструкции, чтобы найти новую мораль: «Рабской морали, которая есть неволя и рутина, противостоит мораль сверхчеловека, которая есть свобода и создание ценностей…настоящая мораль находится в постоянном преодолении» (Jolivet, 1950).
Чтобы применить формулу моральной терапии (ее автор – Аристон де Хиос), «достоинство – это здоровье души», необходимо изменить её по крайней мере в этом смысле: «Твое достоинство – это здоровье твоей души». Ибо нет никакого достоинства в себе, и все попытки определить его таким образом потерпели неудачу (Ницше, 1999).
Ницше провозглашает «смерть Бога», что относится к разрушению абсолютистской мысли: «Позади самых святых людей я обнаружил самые разрушительные тенденции; Богом называется всё, что ослабляет; всё, что проповедует слабость; всё, что заражает слабостью… Я понял, что [то, что называется] хороший человек было самоутверждением вырождения». (Ницше, в Саватер, 1996). Ницше выступает за то, чтобы оставить идею Бога, который уменьшает человека, Бога, который отрицает жизнь вместо того, чтобы быть ее самым славным утверждением. Если Бог мертв, то человечеству предстоит столкнуться с фактом реконструкции ценностей. «Мир – это человек; история – человеческая; человек – человеческий и ничего, кроме человека» (Jolivet, 1950).
Эту идею о Боге Ницше распространил на все, что связано с поиском трансцендентности:
«Единственная истина – это сама жизнь, любая форма трансцендентности – это фикция, которая служит только для того, чтобы элита продолжала доминировать над людьми. Истина является не противоположностью ошибки, а заменой некоторых ошибок другими ошибками» (Ницше в Гомес, 2000).
С помощью метафоры смерти Бога этот мыслитель призывает пренебречь всем, что угнетает людей и/или ослабляет их. Не стоит восхвалять существо, которое просит нас встать перед ним на колени. Достойно было бы любоваться только тем, что поднимет нас к облакам. В современной культуре, как правило, ценятся аспекты и/или условия, которые удерживают людей ниже планки их способностей – например, жертвенность и самоотречение; а могли бы цениться аспекты, которые наполняют нас страстью и желанием самосовершенствования.
Ницше решительно осуждает двойную мораль общества, как правило, считающего, что есть ряд универсально действительных правил, которые составляют систему принуждения, позволяющую одним судить других и властвовать над ними. Он пытался показать, что повседневная жизнь пронизана ложью, люди скрывают и прячут свои истинные проблемы, состояния и мотивы. «Человек может действовать по причинам, в которых не может признаться, но он всегда заботится о наличии признанных причин, чтобы заполнить ими рот» (Nietzsche, 1999).
Для него: «Не существует моральных явлений; всё, что есть – это моральные интерпретации явлений» (Nietzsche en Gómez, 2000).
В этом он предвосхитил современный постмодернизм и перспективизм. В другом месте он говорит:
Мир (…) подлежит многим интерпретациям, он не имеет никакого фундаментального смысла, но множество значений…
«Вещь сама по себе» – это бессмысленная концепция. Если я отниму у вещи все связи, все «свойства» и все «действия», не останется ничего: ибо вещь была изобретена нами только для выполнения необходимых условий логики; другими словами, в целях определения, сообщения. (Nietzsche en Strathern, 1999).
Или также:
Против позитивизма, который ограничен феноменом «есть только факты», я бы сказал: нет, точных фактов – нет; то, что есть – это интерпретации. По сути, мы не знаем ни одного факта, – и, вероятно, абсурдно претендовать на подобное.
Все субъективно, говорю вам я, – но это уже интерпретация. «Субъект» – это не то, что дано, скорее, что дополнено, выдумано, что-то, что скрыто за ним. Наконец, необходимо ли также интерпретировать интерпретацию? Это уже поэзия, гипотеза.
Мир может быть познаваемым, поскольку слово «знание» имеет какой-то смысл; но оно восприимчиво ко многим интерпретациям, не имеет никакого фундаментального смысла, но очень много значений. (Nietzsche en Savater, 1996).
Ценности – это аспекты, которые человек считает желательными для себя и, как следствие, для других. Ницше считал, что любое значение или оценка всегда является чем-то относительным. «Наши ценности – это интерпретации, введенные нами для вещей». (Nietzsche en Gómez, 2000 г.). «Свойства человека оценивают как достоинства, принимая во внимание не то действие, которое они оказывают на него, а то, которое, как мы полагаем, они ожидаемо окажут на нас и на общество» (Nietzsche, 1999).
Ницше опередил Фрейда и неоднократно ссылался на идею «бессознательного». Он говорил о «диких инстинктах», не одобряемых обществом, которые скрываются людьми, но всегда присутствуют (опережая фрейдистскую концепцию подавления). «Мы осознаем многие наши качества, но у нас есть другие, одноименные, бессознательные» (Nietzsche en Manzano, 2002). Или, другими словами: «Долгое время считалось, что сознательное мышление является мышлением в абсолютном выражении. Только сейчас мы догадываемся, что большая часть нашей интеллектуальной жизни бессознательна и остается для нас незаметной» (Nietzsche, 1999). Следует отметить, что Ницше впервые написал это между 1876 годом (в своей книге «Человеческое, слишком человеческое») и 1882 (в публикации «Веселая наука»). В 1876 году Фрейду едва исполнилось 20 лет, и его первая книга «Исследования истерии» не увидит свет до 1895 года. Публикации «Толкование сновидений» не будет до 1900 года.
Ницше также проявляет дальновидность и предвосхищает развитие психоанализа в своей концепции «динамического разума», в котором энергия может быть латентной или подавленной, а также передаваться от одного инстинкта к другому, и размышляет о психической реальности как о непрерывном конфликте сил в постоянном движении. Он говорит о сексуальных и агрессивных инстинктах, и даже об аутоагрессивных импульсах, хотя его видение не столь детерминистично, как у Фрейда, но ближе к нынешним теориям относительности или, как в случае Кьеркегора, к теориям хаоса и сложности. В конце концов, он видел человеческое существование в свободе и непрерывном становлении. «Наивысшее желание власти – запечатлеться в бытии» (Nietzsche en Gómez, 2000).
Ницше не верил в линейную каузальность:
Вторичного нет. Также нет, утверждает Ницше, никакого расчета, согласно которому за определенной причиной должен следовать определенный эффект. Интерпретация события посредством причины и следствия является ложной. Речь идет о борьбе между двумя неравными элементами власти, новым пактом между силами, в котором новое состояние является чем-то радикально отличным от старого, но не его последствием. Динамика, а не логика и механика (Mann, 2000).
«Там, где наивный искатель древних цивилизаций видел только две вещи – «причину» и «следствие», мы обнаружили множественную последовательность; мы усовершенствовали образ становления…» (Nietzsche, 1999)
В протоколах Венского психоаналитического общества от 1908 года Фрейд признает, что интуитивный метод Ницше достиг осознаваний, невероятно похожих на психоаналитический метод, – хотя он был осторожен, чтобы не упоминать о том, что находился под его влиянием. Фрейд сказал, что пытался читать Ницше, но чувствовал головокружение от того, что страницы были переполнены осознаваниями, так тревожно близкими к его собственным» (Yalom, 2000).
Ницше предложил концепцию «сверхчеловека» (Übermensch), которого, возможно, следует назвать «ультрачеловеком», поскольку это не тот, кто обладает экстраординарными возможностями или способностями, но тот, кто утверждает свою человечность до конца. Он достиг истинной свободы, смог выйти за рамки моральных предрассудков и принятых подавлений, подвергая сомнению все ценности, ранее установленные им самим или другими, выработав личный, автономный режим функционирования.
Сверхчеловек не является кем-то «превосходящим», «супер-эгоистической» моделью, а тем, чье тело, id уважается и учитывается, а иногда даже прославляется как единственный учитель, которого мы имеем (van Deurzen, 2000). Для Ницше тело является первичным ориентиром. «Существенно: исходить из тела и использовать его в качестве руководства. Это самый богатый феномен, обеспечивающий наиболее четкие наблюдения…» (Nietzsche en Savater, 1996). Это предложение важно для экзистенциальной психотерапии и связано с предложениями гештальт-терапии – всегда предлагать исследование клиента на уровне телесных ощущений.
Важно не путать эти понятия с каким-то отвержением разума и даже духа. Речь идет скорее о напоминании, что наше существование начинается с физического и телесного измерения, и что остальные измерения не должны отрицать эту фундаментальную основу.
«Сверхчеловек – тот, в ком тело стало рефлексивным и умным – где тело, дух и «я» интегрированы» (van Deurzen, 2000).
Путь превращения в сверхчеловека:
… лежит не в покорении других или доминировании над ними, а в самоконтроле. Поистине могущественный человек никогда не причиняет боли или страданий, но, подобно пророку Заратустре, переполнен силой и мудростью, которую он свободно предлагает другим. Его предложение исходит из личного изобилия, и никогда – из чувства сострадания, что представляло бы своеобразный тип презрения. Итак, сверхчеловек – ратификатор жизни, тот, кто любит свою участь, тот, кто говорит «да» жизни… Сверхчеловек Ницше – это тот, кто, если бы ему представилась возможность жить точно так же, снова и снова, на веки вечные, сказал бы: «Да, да, дай ее мне. Я возьму эту жизнь и буду проживать её точно так же». Ницшеанский сверхчеловек любит свою судьбу, принимает свои страдания и преобразует их в искусство и красоту. И он также является человеком, который, с точки зрения Ницше, становится Übermensch, философской душой, – тем, кто представляет собой следующий этап человеческой эволюции (Yalom, 2000).
Хороший способ приблизиться к сверхчеловеку – не пытаться избегать трудностей и страданий, которые происходят в жизни. Сейчас люди очень часто стараются избегать любой боли или дискомфорта – как физического, так и психологического. Для Ницше это представляет собой форму, в которой наш дух засыпает, ослабевает и вырождается. Противостояние трудностям и прохождение через страдания – это своего рода духовная гимнастика. Душа укрепляется, когда мы не избегаем трудностей, переживаемых по факту существования. Речь идет не о поиске проблем, а просто о том, чтобы быть доступным – сталкиваться с тем, что происходит с нами в жизни. Отсюда фраза: то, что нас не убивает, делает нас сильнее.
Для Ницше «суперэго» не существует, есть только повиновение внешнему, недостаток мужества пойти против социальных норм. «Приспособленный к нормальному обществу» представляется ему посредственностью, так как нормальное общество прежде всего стремится разделить разум и тело (наследие Декарта), а для Ницше тело, разум и душа являются единством, основой которого является телесное измерение. Фактически, Ницше рассматривает разум и душу как функции тела.
Ницше предупреждает об ошибке, которая возникла бы, если бы мы пытались интерпретировать как чувства и желания тела, так и телесные переживания. Это может быть только переживанием и описанием, но не интерпретацией.
Ницше также представил идею «проекции», хотя и с точки зрения недуальной позиции, признав сущностное единство мира, переживаемого человеком, и мира как внешнего агента (как упоминалось выше, когда речь шла о субъективности); вместо разделения на субъекта и объект Ницше говорит о непрерывности. Этими размышлениями он также предвосхищал развитие феноменологии.
По Ницше, следует не подавлять эмоции, но научиться их использовать. Первый шаг к этому – их узнать, открыть для себя заново свою мощь и силу, обратиться к внутреннему источнику, который обеспечивает нам возможность жить глубоко и страстно, зная, как интегрировать конфликты внутренних и внешних сил.
«Преодоление страстей? Нет, если это означает их ослабление» (Nietzsche en Manzano, 2002).
Этот процесс нелегок, потому что требует самопознания: «Мы – кого мы знаем – не узнаем самих себя по уважительной причине: мы никогда не смотрим на себя» (Nietzsche, 2003).
Благодаря самопознанию человек может соединиться с энергией жизни, которая течет внутри него. Ницше называл ее «Волей к власти». Хотя в некоторых аспектах эта концепция напоминает «импульс к самореализации» Маслоу, – она шире, поскольку остается верной импульсам и животной природе человека – в то же время являясь созиданием, преодолением и постоянным подтверждением экзистенции.
Одна из предложенных Ницше концепций, вызвавшая больше всего разногласий, но представляющая интересные перспективы для экзистенциальной психотерапии, – это «Вечное Возвращение».
Оно может быть описано разными способами. В «Весёлой науке» говорится:
Колоссальное бремя. Что бы произошло, если бы днем и ночью тебя преследовал демон в самом уединенном одиночестве, говоря: «Эта жизнь, как ты её проживаешь сегодня, как ты ее прожил, – тебе придется проживать её снова и снова бесконечное количество раз, и в ней не будет ничего нового; наоборот, каждая боль и каждая радость, каждая мысль и каждый вздох, бесконечно великое и бесконечно малое из твоей жизни будет воспроизводиться для тебя в том же порядке и в той же последовательности; так же, как этот паук и этот лунный луч, так же, как этот момент, так же, как и я. Вечные песочные часы существования будут перевернуты снова, и снова посыплется песок и пыль»? Разве ты не бросишься на землю, скрипя зубами и проклиная демона, который так говорил с тобой? Или ты проживешь потрясающий момент, в котором можешь ответить ему: «Ты бог! Я никогда не слышал более божественного языка!» Если эта мысль укоренилась в тебе таком, какой ты есть, тебя может трансформировать, но, возможно, и уничтожить вопрос: «Ты хочешь, чтобы это повторялось снова бесчисленное количество раз?» И этот вопрос ляжет огромным весом на все твои действия, во всем и за все! Как тебе нужно будет тогда любить жизнь и любить себя, чтобы не хотеть ничего, кроме этого, высшего и вечного подтверждения (Nietzsche, 1998).
Другой способ понять вечное возвращение – это представить себе следующую сцену:
… внезапно ты проснешься, сонный, заметишь, что у подножия кровати есть духовное существо, которое любезно приветствует тебя, а затем говорит: «Всё, что ты помнишь о своей жизни, было всего лишь сном; в действительности ты еще не родился, и родишься вот-вот. Если родишься, полностью забудешь сон; это условие, и всё, что тебе снилось, произойдет точно так же, как это тебе снилось. Каждое страдание и каждая радость; каждый раз, когда тебе разбили сердце или кто-нибудь причинил ему вред; каждая боль; каждый раз, когда ты чувствовал ярость или бессилие, полный страха или стыда, в одиночестве или глубоко любимый; каждое поражение и победа, – все переживания, которые виделись тебе во сне, вот-вот произойдут…» Что бы ты ему сказал? Сможешь попросить о возможности не рождаться, чтобы избежать всего этого? Или попытаешься увидеть возможность некоторых изменений в твоей истории?
Если так, тебе необходимо срочно изменить то, что ты делаешь со своим существованием.
Если бы твой ответ был чем-то вроде: «Благослови тебя Бог за эту возможность! Конечно, я хочу родиться! Я хочу свою жизнь! И я был бы готов родиться тысячу раз до вечности, чтобы прожить её!» – тогда ты на пути к тому, чтобы быть сверхчеловеком.
Ницше говорит дионисийское торжествующее «да» всей своей жизни (что почетно, особенно если учесть его проблемы со здоровьем). «Да, и я бы сказал «да», даже если мне пришлось бы жить миллионы раз, в бесконечных возвращениях! Я люблю эту жизнь! Я люблю эту землю! Я хочу быть создателем, и я не только принимаю, но и хочу большего, – страданий, которые сопровождают сотворение!» (Nietzsche en Manzano, 2002).
Давайте отметим нашу жизнь печатью вечности! Эта мысль содержит больше, чем все религии, которые презирают жизнь как мимолетную и направляют наш взгляд на другую неопределенную жизнь.
… Распространение любви к жизни. Все, что воображает индивид, должно быть для других: Толерантность. Объединиться, чтобы бороться с теми, кто подозрительно относится к ценностям жизни, но наша вражда должна быть путем увеличения нашей радости. Смеяться, шутить, уничтожать без горечи. Эта доктрина мягка для тех, кто не верит в нее, – в ней нет ада или угроз. Тот, кто не верит, имеет эфемерную жизнь в своем сознании. Было бы ужасно верить даже в грех, потому что все, что мы делаем, даже повторяющееся до бесконечности, невинно (Nietzsche en Manzano, 2002).
Эту идею можно созерцать, заглядывая как в прошлое, так и в будущее. Принятие нашего прошлого таким, какое оно было, и даже не только готовность повторить прошлое, но пожелание этого повторения, подразумевает полное признание себя, какими мы являемся в настоящем. В конце концов, в значительной степени мы сегодняшние – продукт и результат всех тех переживаний и ситуаций, которые мы пережили. Если есть события нашего прошлого, которые мы отвергаем и/или отрицаем, мы отвергаем важные части того, кем являемся сегодня.
Заглядывая в будущее, вечное возвращение приглашает нас подумать, какие типы действий мы должны осуществлять и/или избегать, чтобы желать повторения нашей жизни снова и снова, вечно. Это призыв к ответственности за набросок, в котором мы запечатлеваем день за днем наше существование.
Вечное возвращение нелегко принять, и для этого Ницше напоминает нам обо всем, что предлагал: превращение ценностей. Вкус не к безопасности, но к неопределенности; не причина и следствие, но непрерывное создание; не стремление сохранять, но мощь и способность созидать; не действительная для всех истина, но та истина, которой я могу посвятить мою жизнь; не смиренное «все субъективно», а «и это наших рук дело»; уже не «так меня затронуло», но «так хочу этого»; больше не страх и апатия перед жизнью, но громкое «Да» экзистенции.
Ницше упоминает в работе «Так говорил Заратустра» (2000) процесс развития, называемый «Тремя трансформациями», которые можно свести к следующему:
Дух превращается в верблюда, верблюд во льва, и лев в ребенка. Верблюд выдерживает тяжелые нагрузки. «Что в этом тяжелого?» – задается вопросом терпеливый дух, становясь на колени, как верблюд, стремясь нести тяжкое бремя. Призывает грузить на него самое трудное – с разочарованием, стыдом, унижением – со всем, что удовлетворит его силу. Он идет, нагруженный, в свою пустыню, в одиночестве которой дух превращается во льва, которому не терпится завоевать свободу, как если бы он был жертвой, борющейся за то, чтобы быть хозяином и властелином собственной пустыни. Он отправляется на поиски своего последнего хозяина, намереваясь встретиться с ним, и своего последнего бога, кому он хочет быть другом, чтобы сразиться с сияющим золотом драконом. Дракон называется «Ты должен!». Дух великого льва кричит «Я хочу!», но «Ты должен!» мешает ему пройти. В каждой из чешуек дракона сияет золотыми буквами – «ты должен!». Самый могущественный из всех драконов провозглашает: «Все ценности сияют во мне; все значения уже установлены раз и навсегда. Никакое «я хочу!» не должно существовать».
Льву необходимо создать свободу, выступить против священного «НЕТ» долга, обретая право на новые ценности. Лев не может их создать, но может завоевать свободу, необходимую для этого нового творения.
Именно тогда лев становится ребенком. Ребенок – это невинность и забывчивость, новое начало, игра, первый шаг, священное «ДА». Для игры творения необходимо святое утверждение (Nietzsche, 2000).
В некотором смысле можно говорить о нескольких этапах возрастания нигилизма. Но чтобы не допустить абсолютного отрицания всего, а прийти к утверждению самого реального и подлинного в каждом человеке, проходящем этот путь, необходимо обратиться к призыву Ницше – «Стань тем, кто ты есть».
Эти этапы могут быть своего рода руководством для экзистенциальной психотерапии:
• Ты виноват. На этом этапе человек помещает ответственность за свое существование вовне. Это этап проективных обвинений. Клиенты в терапии сообщают, что у них есть проблемы «по вине X или Y».
• Самообвинение. Как только человек осознает, что обвинять всех и вся бесполезно, что он несет большую часть ответственности в этом вопросе, довольно часто он не берет ответственность в реальности, а переходит на этап самообвинений, где активируются все его интроекты (идеи, суждения и обязанности знать). Таким образом, «из-за тебя» превращается в «это моя вина», далеко не способствующее ответственности и продвижению. Начинается застой, поскольку человек получает преимущества роли жертвы или мученика, которая, как правило, ценится в нашем обществе.
• Мученик. Это этап сублимации. Некоторые люди понимают, что быть жертвой – также не лучший вариант для хорошего развития. Тогда, опираясь на «высшие ценности» (обычно религиозные), они начинают видеть в своих ограничениях преимущества. Следуя христианским идеям о том, что слабые на самом деле сильны, а последние будут первыми, человек на этом этапе находится в месте определенного покоя, опираясь на внешние идеалы.
• Сомнение. Некоторые люди, осознавая, что живут в соответствии с навязанными извне идеалами, не соглашаются с этим. Они ставят под сомнение ценности, пытаясь определить их действительность для себя, даже если они и приняты другими.
• Падение. Понимая, что многие (если не все) ценности, в которые он верил, навязаны извне, и задаваясь вопросом о собственных ценностях, человек оказывается в пустоте. Воплощая ценности других людей, он не давал себе возможности иметь свои собственные, а отвержение общих ценностей оставляет его в глубоком одиночестве. Это момент боли и страха, однако, это также момент, предупреждающий о приближении следующего этапа – «превращения».
• Ультрачеловек. В этот момент (если он наступает) человек готов к высшему утверждению не просто существования, а СВОЕГО существования, – когда он принимает идею вечного возвращения, а затем раскрывается к полной жизни, что Ницше называл «Amor Fati» (латинское выражение, которое буквально означает «любовь к судьбе»).
Многие застревают на одном из этапов, или регрессируют. Некоторые достигают конца пути, но, поскольку речь идет о динамичном процессе, приходится постоянно начинать заново, как в круге вечного возвращения, – это путь, который проходится много раз.
Словами Ницше:
Философия, согласно тому, как я ее осмыслял и проживал до сих пор, – это добровольное исследование аспектов существования, даже самых ненавистных и отвратительных. Благодаря большому данному мне опыту, подобному паломничеству через пустыни и ледники, я научился иным способом смотреть на все, о чем до сих пор философствовал; (…) «Как много истины выдерживает, на какое количество истины осмелится дух?» – это было для меня истинным критерием ценностей.
Ошибка – это трусость… Каждое завоевание знания является следствием мужества, твердости с самим собой, из чистоты – быть с самим собой… Такая экспериментальная философия, как я ее проживаю, предупреждает даже попытку систематического нигилизма; не желая сказать этим, что она останавливается в отрицании, в «нет», в желании отрицать. Более того, эта философия хочет противоположного – дионисийского утверждения мира, как он есть, без уменьшения, исключения или выбора – желая вечного возвращения; тех же вещей, той же логики и идентичного разворачивания событий; быть дионисийцем перед экзистенцией; моя формула на данный момент – Amor Fati.
С этой целью должны пониматься не только как необходимые, но и как желательные те стороны существования, которые до сих пор отрицались; желательные не только по отношению к сторонам, которые до сих пор утверждались (в некотором смысле, как их дополнение или предпосылка), но из любви к ним самим, как если бы они были более могущественными, плодородными сторонами существования, в которых четко выражена воля экзистенции. (Nietzsche en Savater, 1996).
Любовь к судьбе – это выражение человеческого величия: «Моя формула для выражения величия человека – это Amor Fati: не желаю, чтобы что-то было другим, ни в прошлом, ни в будущем (…) Не только поддерживать то, что необходимо, но любить его»(Nietzsche en Gómez, 2000). Как говорится, «Не тот счастлив, кто имеет то, что любит; но тот, кто любит то, что имеет».
Эти идеи «Вечного возвращения» и «Любви к судьбе» имеют важные последствия для экзистенциальной психотерапии. Ирвин Ялом, например, обычно просит своих клиентов представить себе, какой должна быть их жизнь сегодня, чтобы через пять лет они гордились ею так, чтобы быть готовыми повторить ее точно такой же, без каких-либо изменений.
Эти две идеи также предоставляют инструменты, помогающие клиентам смотреть на самих себя, свои обстоятельства и свое существование с более широкой точки зрения.
Amor Fati побуждает сказать «Да» собственной экзистенции, какой бы она ни была; взять на себя ответственность за то, как жить дальше, с этого момента. Это приглашение прекратить жаловаться на то, что не получилось так, как вам хотелось бы: на то, что у вас не было родителей, которых хотелось; что не знали, как мастерски справиться с некой ситуацией; что не смогли сохранить любовь, и т. д.
Измените угол и перспективу наблюдения, чтобы понять: всё идет так, как должно. Все виды рождающихся несовершенств и страданий формируют части тех вещей, которых следует желать больше всего…
Предположим, что в определенный момент мы сказали «да», тогда мы сказали бы «да» не только самим себе, но и всему существованию. Ничто не существует само по себе, ни в нас, ни вне нас. И даже если бы наша душа вибрировала от счастья и резонировала, как струна, только однажды, потребовалась бы целая вечность, чтобы восстановить условия этого уникального события, и вся вечность была бы утверждена, оправдана и подтверждена в тот момент, когда мы говорим «да» (Nietzsche en Savater, 1996).
Как было замечено, Ницше был великим писателем, его фразы выразительны в своей лапидарности. Например, «Стань тем, кто ты есть»; «Тот, у кого есть «зачем», может вынести почти любое «как»»; «То, что меня не убивает, делает меня сильнее»; «Смотри на истину пристально, твой взгляд будет последовательно проникать все глубже, и в конце ты найдешь больше, чем желал» (Yalom, 2000).
Фразы, ставшие знаменем экзистенциальной психотерапии; напоминающие, что путь личностного развития – это не простой путь. Многие люди, входящие в психотерапевтический процесс, обнаруживают, что важная часть задачи – осмелиться взглянуть в лицо своим жизненным страданиям и/или боли, в качестве условия глубокого самопознания. Временами нужно быть готовым оставить прежние, устаревшие идентичности; хотя это требует своего рода «смерти эго», Ницше говорил: «Нужно дорого заплатить за бессмертие – много раз умереть, пока живешь» (Ницше, 1998).
Последнюю фразу можно также понять в том смысле, что каждый человек должен быть открыт идее своей смертности, открыто смотреть на ужас смерти, многократно, пока он еще жив (Yalom, 2000).
Ницше оставил некоторые конкретные рекомендации для медицины, которые идеально применимы в психотерапии:
Например, он рекомендует психотерапевту пройти свой собственный путь развития личности. В настоящее время большинство серьезных психотерапевтов, независимо от направления и школы, признают, что личная терапия терапевта является непременным условием для практики:
«Врачу, излечися сам: этим ты поможешь также и своим пациентам. Допусти, что это будет ему лучшей помощью: что он, пациент, может созерцать своими глазами человека, который их лечит» (Nietzsche, 1998).
Ты построишь нечто над собой и вне себя, но сначала ты должен быть построен самим собой, в перекрестье тела и души. Ты не будешь воспроизводить только себя, а произведешь что-то более возвышенное» (Nietzsche en Yalom, 2000).
Однако, в другом афоризме он предлагает более умеренную пограмму, напоминающую об архетипе «раненого целителя»: «Некоторые не могут избавиться от своих собственных цепей и, тем не менее, могут освободить своих друзей» (Nietzsche en Yalom, 2000).
Он также предупреждает нас об опасности постановки диагноза как способа «уравнять» экзистенциальную проблематику с другими подобными:
«У лучшего врача единственно может быть только один пациент: каждый человек является историей одной единственной болезни» (Nietzsche, 1996).
Для Ницше душа, разум и тело не являются отдельными и независимыми друг от друга реальностями, поэтому их строение выходит за пределы физико-психического дуализма. Душа, разум и тело являются единым целым. Недуалистическое мышление присуще любому экзистенциальному подходу.
Одним словом, философская позиция Ницше может многое дать психотерапии в целом. Экзистенциальная психотерапия приняла идеи Ницше и попыталась включить их в психотерапевтическую практику.
Если говорить кратко, Ницше приглашает нас (это приглашение для любого человека, которым может воспользоваться и экзистенциальная психотерапия):