Сегодня мне очень хочется побольше поговорить о нашем главном герое дня. Как вы понимаете, это Карл Ясперс. Из России и Испании мы мысленно переносимся в Германию.
Давайте вспомним наши первые обзорные лекции, где я говорил о том, что Кьеркегор – предтеча экзистенциализма. После него ранние формы экзистенциализма появляются в Испании и России. Причем, в большинстве своем, это формы религиозные. Хотя Ортега-и-Гассет – это не религиозный, а светский философ, конечно. Но зрелый экзистенциализм, в полном смысле этого слова, возникает чуть позже. Когда мы говорим «экзистенциализм», мы вспоминаем в первую очередь даже не Унамуно, при всем уважении к нему, а Кьеркегора, поскольку именно о нем мы говорим как родоначальнике и предшественнике экзистенциализма. Да, Бердяев, Шестов… Конечно, вспоминаем и их. Добрым словом, надеюсь. Но, прежде всего, визитная карточка зрелого и всемирно известного экзистенциализма – это французы и немцы! Точнее, сначала немцы, а потом французы. Все началось в двадцатые – тридцатые межвоенные годы, когда за дело берутся немцы. Они уже прочно и основательно опираются на традицию, уже знают обо всех тех, о ком я говорил в прошлые разы. И делают они это с присущей им фундаментальностью и глубокомыслием. Эти два немца – Ясперс и Хайдеггер. Затем, чуть позже, в тридцатые – сороковые годы, приходят французы. Прежде всего: Сартр, но также и Камю, Мерло-Понти, Симона де Бовуар и Габриэль Марсель. Они и создают тот всемирно известный и всемирно значимый, экзистенциализм. Зрелый, осознанный, продуманный, многогранный, полновесный, который ныне широко известен.
Сразу скажу, что немецкий экзистенциализм у нас в курсе как птица на одном крыле полетит. Что плохо, но неизбежно, увы! Говорить о Хайдеггере кратко, за пару лекций, абсолютно невозможно. Ибо Хайдеггер невероятно сложен, труден, и… у него свой язык. И, хотя Хайдеггер оказал колоссальное влияние на экзистенциализм (без него невозможен был бы Сартр), он с экзистенциализмом соотносится как-то так, как пересекающиеся множества. Мартин Хайдеггер никогда не был полностью экзистенциалистом, а поздний Хайдеггер – особенно. Он, начиная с тридцатых годов (после так называемго «Поворота»), совсем отошел от экзистенциализма и от темы специфики человеческого существования к своей главной теме: Бытию. На передний план вышли поэзия, техника и язык как способы проявления (или сокрытия и забвения) Бытия. Хайдеггер после Второй мировой войны отрекался и дистанцировался от экзистенциализма, подчеркивая, что он ни в коем случае не похож на Ясперса и Сартра, с которыми экзистенциализм теперь прочно и справедливо связывался. Однако ранний Хайдеггер, времен написания великой книги «Бытие и время» (двадцатые годы), имеет прямое отношение к раннему экзистенциализму. Потом у него начинается так называемый «Поворот», когда он уходит совсем в другую сторону. По всем этим причинам, главная из которых катастрофическая нехватка времени, мы не будем специально останавливаться на этой фигуре. Даже несмотря на то, что Хайдеггера считают Первым Философом ХХ века – как по оригинальности и фундаментальности мысли, так и по оказанным им влияниям. И эта огромная дыра будет зиять в нашем курсе. Ничего не поделаешь. Но Хайдеггер будет все время незримо присутствовать где-то на краю нашего разговора. Поэтому весь немецкий экзистенциализм у нас будет представлен всего одной, но весьма важной фигурой: Карлом Ясперсом.
О Карле Ясперсе можно рассказать за эти две лекции, хотя это и достаточно сложно. Он тоже написал много и построил целую философскую систему, насколько вообще экзистенциализм систематизируем. И сегодня мы к нему переходим.
Начнем, как всегда, с книг. Надо сказать, Ясперс – не только философ. К философии он пришел тернистым путем. Он начинал как юрист, медик, психиатр и психолог. Путь к философии был у Ясперса долгим и непростым. К ней наш герой пришел в почтенном возрасте. Я ничего не понимаю в психиатрии и психологии, но психологи и психиатры считают Ясперса своим классиком. Есть огромный том Ясперса в тысячу страниц энциклопедического формата, изданный на русском языке, который называется «Общая психопатология». Если есть среди вас любители психологии, готовые прочитать том в тысячу страниц, то стоит, наверное, его купить и прочитать.
Есть еще небольшая, но ценная книга Ясперса. Она называется «К вопросу о вине» или «К вопросу о виновности» (ее название переводят по-разному), где автор ставит очень интересный вопрос: вопрос о вине немецкого народа за нацизм. Вопрос такой одновременно и философский, и предельно абстрактный, и предельно этический, конкретный. В этой книге он говорит, что мы все виноваты, даже те, кто сопротивлялся, – не только фюрер! Этот труд, кстати сказать, более чем актуален для современной России, которая так толком и не отрефлексировала кошмар ХХ века и большевизм. (Хотя как раз наш прошлый герой Бердяев пытался над этим работать.)
Главная книга, которую я рекомендую всем, где собраны три его важнейшие работы: «Смысл и назначение истории» (М., 1994). Это не ясперсовское, а издательское название. Книга вышла в хорошо известной серии «Мыслители ХХ века». В этот сборник вошли три сочинения: «Истоки истории и ее смысл», «Философская вера» и «Духовная ситуация нашего времени». Три работы, очень важные и принципиально значимые. Сегодня я буду часто опираться на этот сборник. Сразу скажу, что Ясперс вообще очень много написал за свою долгую жизнь. Но у него есть главный философский труд, который еще не переведен на русский язык. Это «Философия» в трех томах. (Почему в трех? Я объясню сегодня, немного попозже, почему он, вовсе не будучи приверженцем Гегеля, так любил цифру три.) Это его Magnum opus. Но если вы, как и я, не знаете немецкого языка, вы обречены ждать, пока этот труд переведут[1].
К счастью, есть сверхсжатое изложение этой огромной и нелегкой по языку и изложению книги в одном из замечательных трудов самого Ясперса: «Введение в философию» (Минск, 2000). Маленькая книжечка, всего двести страничек. Это 12 лекций, прочитанных Ясперсом по радио. В 1950 году уже было радио, и в двенадцати этих простых и кратких лекциях Ясперс доступно изложил идеи своей главной «трехтомной глыбы». Это 12 маленьких радиолекций для широкой не академической и неподготовленной публики. Почти не в человеческих силах прочитать книгу Сартра «Бытие и ничто», но более чем в человеческих и даже в силах среднего студента – прочитать «Экзистенциализм – это гуманизм». Это сверхсжатая и сверхпопулярная лекция, где Сартр излагает свои основные идеи из «Бытия и ничто». Или кому трудно осилить «Критику чистого разума», тот легко может справиться с ее кратким изложением – «Пролегоменами» Канта. И с Ясперсом то же самое. Пока не издали его многотомный труд, читайте эти замечательные лекции!
Для Ясперса, как и для большинства наших героев, сверхважной фигурой является Ницше. Ясперс посвятил много трудов Ницше, в том числе вот эту «маленькую книжечку»[2]: «Ницше. Введение в понимание его философствования» (СПб., 2004). Серия «Ницшениана», в ней вышло уже почти 15 томов. И вот эта книга Карла Ясперса – одно из лучших, что я читал о Ницше. Дает большое понимание о Ницше и о Ясперсе. Советую всем любителям как Ницше, так и экзистенциализма. Так же есть маленькая книга Ясперса о Ницше, не совпадающая с этой: «Ницше и христианство» (М., 1994). Это брошюра; в ней очень утонченно и глубоко говорится о Ницше. Небанальный разбор банальной, казалось бы, темы: Ницше и христианство. Там преодолевается миф о Ницше как о враге христианства и вскрываются глубинные христианские мотивы его мысли, не менее важные (хотя менее очевидные), чем антихристианские.
Ясперс посвятил множество книг разным философам. Он писал не только о Ницше, но и о Святом Августине и Декарте. Эти труды на русском еще не издавались. Есть огромная книга «Великие философы»[3]. А есть «Всемирная история философии. Введение» (СПб., 2000).
Постепенно, мы будем переходить от философских работ Ясперса к его биографическим вещам. Книга, изданная Психиатрической ассоциацией, почти самиздатским способом – «Философская автобиография» (М., 1995). На нее далее я буду активно ссылаться. Что интересно, в этой крошечной книге нет одной чрезвычайно важной главы: Ясперс попросил не публиковать ее, пока он не умрет и не умрет герой, которому она посвящена. Этот герой – Хайдеггер. Но глава эта, в свою очередь, есть в другой книжке! Глава «Хайдеггер» издана впервые на русском языке в сборнике издательства «Азбука-классика» «Фауст и Заратустра» (СПб., 2001) – это сборник текстов, посвященный немецкой философии ХХ века. Он начинается с доклада Гессе, далее там тексты Гуссерля и Кассирера. Здесь есть та самая глава из воспоминаний Ясперса, которая называется «Хайдеггер». Глава маленькая, двадцать страничек, но важная для понимания их обоих. Вот видите: вроде бы мы о Хайдеггере договорились не говорить, но мы не можем совсем о нем не говорить – он все время присутствует где-то рядом!
Еще одна замечательная книга – это «Переписка Ясперса и Хайдеггера». Два великих философа сорок лет (!) переписывались. И эта книга весьма многое открывает нам о личностях, философии, об эпохе. Ее полное название: «Мартин Хайдеггер, Карл Ясперс. Переписка 1920–1963 годы» (М., 2001). Увлекательнейший текст, – и как человеческий документ, и как философский памятник. Очень интересная книга для тех, кто вообще любит такой поучительный и личный жанр, как письма.
О Ясперсе, помимо разных глав в учебниках, есть две книги. Одна – хорошая, вторая – так себе. Хорошая книга вышла в известной серии «Мыслители ХХ столетия»: автор Сидоренко И. Н. «Карл Ясперс» (Минск, 2008). В этой серии выходят популярные хорошие издания о великих философах. Пока издательство из ста задуманных книг по «Философам ХХ века» выпустили только 25, и почти все они хорошие. О Шпенглере хорошая, о Сартре хорошая, о Ницше хорошая.
Вторая книжка посредственная и заумная немного. Автор Байдаева Ф. Б. «Человек, его время и бытие в экзистенциальной философии К. Ясперса», это изданная кандидатская диссертация (М., 2008). Книжка издана Московским государственным университетом природообустройства.
Как мы построим разговор сегодня? Сначала мы поговорим о биографии, личности, психологических трудах, о политических, религиозных взглядах, об испытанных мыслителем влияниях, и затем о том, как он понимает философию и объясняет очень важное понятие философской веры. После этого я бегло изложу его основные общефилософские идеи, а потом рассмотрю его взгляды на философию истории и на современное общество в силу их важности. Социально-философские идеи Ясперса, – о них я расскажу чуть поподробнее.
Годы жизни. Ясперс прожил долгую жизнь, хотя, как мы дальше увидим, этого вполне могло и не быть: у него были все шансы умереть совсем молодым. Родился он в 1883-м, а умер в 1969 году, прожил больше восьмидесяти лет. Происходил Карл из Ольденбурга – земли на севере Германии. Рядом было море – и оно с детства волновало воображение Карла: своей таинственностью и стихийностью. Его отец был из крестьян, но разбогател, стал юристом – интеллигент первого поколения. От него Карл Ясперс позаимствовал многое, став, подобно отцу, человеком очень порядочным, нравственным, самостоятельным, независимым, который ставил на абсолютную высоту чувство долга, честность, порядочность, ответственность и независимость. Вообще, по тому, что я о нем знаю, он производил очень приятное впечатление.
Важнейшее событие, которое многое определило в судьбе Ясперса, – это то, что с детства он был тяжело болен. Карл осознал, что это смертельная болезнь, которая совершенно точно должна была его убить не позднее чем в тридцать лет. Это была тяжелая болезнь бронхов, которая ведет к пороку сердца. И осознание этой смертельной болезни, как часто бывает, имело в жизни и мировосприятии будущего великого философа несколько важных последствий. Первое следствие болезни – это то, что он решил посвятить себя медицине. Интерес к собственной болезни и желание помогать людям. Во-вторых, это способствовало мыслям о смерти, а углубление мысли о смерти привело к рождению философского склада характера. Когда Карл стал медиком, он понял, что с его болезнью больше тридцати лет не живут. Поэтому, когда он писал свою первую книгу, он думал, что она и последняя. Первая книга – это «Общая психопатология». Карл был уверен, что это последний его труд, как и Кьеркегор был уверен, что к тридцати годам он должен умереть, поскольку у него было родовое проклятие. Также, в-третьих, такая болезнь обусловила вынужденно специфический образ жизни. Ясперс был лишен почти всего, чем наслаждаются дети, юноши: он не мог плавать, скакать на лошади, фехтовать, охотиться, танцевать, бегать и, как сейчас говорится, тусоваться. Он был очень одиноким, а его замкнутость окружающие принимали за высокомерие. Карла воспринимали человеком закрытым, лишенным витальных житейских радостей юности и молодости. Но с другой стороны, как он с иронией отмечает в автобиографии, парадоксальным следствием его болезни было то, что он не погиб на войне. Не будь болезни, его бы взяли в армию, и он бы пал на Первой мировой, как и большинство его сверстников. Именно тяжелейшая болезнь спасла его от мясорубки Первой мировой. Как говорится: не было бы счастья, да несчастье помогло. Смертельная угроза уберегла молодого человека от неизбежной смерти! Благодаря болезни он научился работать в стесненных и специфических условиях. Он занимался работой урывками, доктора не давали ему работать больше часа-полтора в день. У него появилось умение сосредотачиваться, концентрироваться. Оно обусловило его соответствующую специфическую манеру как автора. Вот сколько разнообразных последствий имела эта смертельная болезнь Ясперса!
Ясперса сравнивают с многими философами, и многие философы на него повлияли. Здесь немало разных параллелей. Но, когда мы говорим не только о философии Ясперса, но и о его жизни, первый, кто сразу приходит в голову, – это, конечно, Кант. У Канта была похожая ситуация: у него были больные легкие, унаследованные им от матери, и он тоже, по идее, никак не должен был прожить долго. Вы, наверное, слышали, что Кант выработал очень жесткие правила жизни, которые даже для всемирно известного немецкого педантизма слишком педантичны. Канта изучают сейчас не только философы, но и медики. Их интересует, как можно ухитриться дожить до восьмидесяти и сохранить ясность ума, когда ты должен был умереть в двадцать? Наверное, вы слышали про то, как Кант ел, гулял? Это отдельная занятная тема. Раз в день он ел, но – три часа, обычно мило и остроумно беседуя в компании друзей. По нему сверяли часы, когда он выходил гулять. Всего два раза в жизни он не вышел гулять – тогда все подумали, что он умер! Но нет, он не умер. Один раз он зачитался «Эмилем» Руссо, в другой раз он забыл о прогулке, услышав про взятие Бастилии, – он был этим сильно потрясен. И в повседневной жизни Кант неуклонно следовал сотням жестких правил, которые сам для себя установил. Например, когда гуляешь, никогда не разговаривай, дыши только через нос, потому что через рот дышать вредно. По часам он ложился и вставал с точностью до секунды. С помощью этой разумной до безумия педантичности ему удалось прожить до восьмидесяти лет, сохраняя ясную голову и не болея. Ясперс также, благодаря продуманной соответствующим образом организации жизни (системе нагрузок, упорядочению труда, различным ограничениям), сумел прожить более восьмидесяти лет, а не умереть в тридцать. С Кантом у них очень много общего – что в философском, что в человеческом смысле. Многие идеи Канта напоминают идеи Ясперса, и наоборот. (Здесь и неявная, но глубокая протестантская религиозность, и этический пафос, пронизывающий всю философию, и острое осознание достоинства каждой личности, и философское обоснование свободы, и ясное переживание сферы принципиально непроницаемого для человеческого разума, к чему нас подводит сам же наш разум…)
С детства мальчик отличался не только нелюдимостью, задумчивостью, обусловленной нездоровьем, но и крайней независимостью. И это привело его к нонконформизму и, как следствие, к серьезному конфликту с директором гимназии. Директор был настоящий палач и садист: над детьми издевался, заставлял «ходить строем», вбивал в них палочную дисциплину и бездумное послушание, натравливал одних детей на других, манипулировал ими (как и большинство директоров и педагогов). Карл начал ему возражать. Директор натравил на него других учащихся, и в итоге Ясперсу пришлось уйти из той гимназии. Возможно, это еще отец заложил в сына уважение к человеческому достоинству, своему и чужому. И потом в жизни ему не раз приходилось отстаивать свою позицию в одиночестве – против всех.
Когда после окончания среднего учебного заведения встал вопрос «где учиться?», Карл сначала по инерции решил пойти по пути отца. Полтора года изучал юриспруденцию. Но потом он в ней разочаровался – и решил отдаться медицине. Не без причин личных, о которых говорилось выше. Он хотел лучше понять свою болезнь и помогать другим людям.
И еще раз хочу прочертить его жизненную и профессиональную траекторию. Она впечатляет. Ясперс начинает как студент-медик, изучает медицину в разных университетах, от медицины постепенно переходит к психиатрии, через психиатрию выходит на общие фундаментальные экзистенциальные вопросы психологии (человеческая душа, поиски и утрата смысла), а уже потом – на философию. Это очень характерно. Говоря языком Ницше, в данном случае можно сказать о «рождении экзистенциальной философии из духа психологии». Карл Ясперс становится философом-экзистенциалистом уже сильно за тридцать лет, а до этого он успел побывать медиком, психиатром и психологом. Это очень важно для понимания не столько даже его жизненной судьбы, сколько всего его философского становления.
В 1909 году Ясперс получил степень доктора медицины. Болезнь не позволяла работать постоянно, поэтому он стал внештатным ассистентом. Университет, с которым связана большая часть его жизни (сначала как медика, потом психиатра, потом психолога и, наконец, философа), это Гейдельберг. Один из главных и прославленных немецких университетских центров. На ум почти сразу же приходит некая ассоциация. Кто из социологов неразрывно связан с Гейдельбергским университетом? Да, конечно, это Макс Вебер. Макс Вебер, по словам самого Ясперса, оказал на него самое сильное влияние из всех живых людей, с которыми он лично общался. Ясперс считал Вебера своим главным учителем. (Было немало еще великих покойников, достойных гениев прошлого, чьи мысли и образы потрясли Ясперса, но из живых людей Вебер был для него наиболее важен.) Они немало и часто общались, взаимодействовали. Оба они были убежденные либералы, сторонники академических и гражданских свобод, противники деспотизма и догматизма в любых обличьях. Как известно, Вебер рано умер, и Ясперс на похоронах посвятил ему проникновенную речь. Если взять том избранных трудов Вебера, там в приложении будет опубликована эта речь Ясперса о нем. Он отзывается о великом социологе необычайно тепло и в своей автобиографии. Саму идею понимающей социологии, идею понимания, противопоставление понимания объяснению, политические либеральные взгляды и многое другое Ясперс во многом почерпнул у Вебера. Да, влияние личности Вебера на молодого психиатра было огромное.
С 1908 по 1916 год Карл Ясперс работает в психиатрической клинике Гейдельберга в качестве внештатного ассистента. То есть практикующего психиатра. В эти годы, а, если быть точным, то чуть раньше, в 1907 году, происходит важное событие в его жизни. У Ясперса был близкий друг, Эдуард Майер, и через него Карл знакомится с Гертрудой Майер – его сестрой. Он в нее влюбился, а через три года они сыграли свадьбу – в 1910 году Гертруда Майер стала его супругой. Гертруда стала его женой и подругой на всю жизнь. Но еще и единомышленницей, причем весьма повлиявшей на Карла: она очень увлекалась философией и заразила мужа этой страстью, усилила его интерес к философии. Это был на редкость счастливый брак, счастливый любовный союз. Важно заметить, что она была еврейкой. Это существенно по мере приближения к 1933 году.
В 1913 году Ясперс защищает свою вторую докторскую диссертацию – теперь уже не по медицине, а по психиатриии: «Общая психопатология», о которой уже говорилось выше. Это первая его книга, и он думал, что она будет последней. Повторяю, он был уверен в том, что долго не проживет. Причем, что интересно… Говоря современным языком, его научным руководителем был Вильгельм Виндельбанд! Он был выдающимся неокантианцем, одним из наиболее значительных философов начала ХХ века и заодно психологом.
В 1919 году Ясперс публикует свою вторую важнейшую книгу. Ее на русский еще не перевели. Она уже более философична и называется весьма характерно: «Психология мировоззрений». Говорят, это первая экзистенциалистская книга в Германии. Начинается его дрейф к философии под влиянием жены и собственного развития. Выходит весьма необычный путь: медицина, потом психиатрия, потом психология, потом – и уже навсегда и окончательно – философия! Десять лет он отдал психиатрии и психологии, чтобы стать философом в итоге. Только в 1921 году Ясперс станет профессором философии Гейдельбергского университета.
Тут стоит остановиться на этом рубеже и этапе развития Ясперса, чтобы кое-что важное добавить. К двадцать первому году, уже почти в сорок лет, Ясперс – зрелый человек, многое переживший, изучивший, осмысливший и написавший, – становится философом. Причем, надо прямо сказать, что очень долго многие философы в нем видели «белую ворону». Представители господствовавших в философии течений – позитивизма и неокантианства – не принимали его всерьез. Ясперс был нонконформист, антиакадемист, выступал за радикальную реформу университета, за коренное обновление образования, культуры и самой философской мысли. Сам тип его экзистенциального философствования радикально отличался от господствующего, сциентизированного, наукообразного философствования, то есть от позитивизма или неокантианства. А, надо сказать, в Гейдельберге был еще один великий философ, признанный авторитет и корифей, тоже выдающийся неокантианец – Генрих Риккерт. Он все время нападал на Ясперса, пренебрежительно говорил, что это – не философия, а шарлатанство! Философия, по Риккерту, должна быть гносеологией, должна быть строго научной, а у Ясперса – ненаучная! Риккерт смотрел на Ясперса как на шарлатана. Проблема еще и в том, что Риккерт в это время был философом мировой величины. Поэтому Ясперсу долго пришлось доказывать свою состоятельность как философа, свое право на свой путь в философии, свой стиль, свою проблематику. Одновременно он заполнял бреши в своих знаниях, энергично занимаясь вместе с женой философским самообразованием. Он десять – двадцать лет «ударно» изучал историю философии. И потом сам стал крупнейшим историком философии. Ясперс напишет множество книг: несколько о Ницше, отдельные книги о Святом Августине, о Николае Кузанском, о Декарте, «Великие философы» – но это все потом. В общем, повторяю еще раз, его путь к философии был сложным, тернистым, привел к столкновению с Риккертом и с другими академическими философами.
Я должен сказать хоть немного о том, о чем говорить мне сложно, но совершенно необходимо. О Ясперсе как психологе и психиатре. Поскольку многолетние занятия психиатрией и психологией подготовили его экзистенциализм, важно хотя бы обозначить круг его основных интересов и подходов в этот ранний, формально дофилософский период. Очень коротко.
Ясперс постоянно подчеркивает не редуцируемость души к телу. Он выступает против биологизации психологии – против того, чем грешит позитивистская психология по сей день. Далее я приведу цитату, которая принадлежит вроде бы Василию Ключевскому: [позитивистская] «психология – это не учение о душе, а учение об… ее отсутствии». То есть она, эта психология (господствующая, боюсь, и по сей день), начинается с того, что вообще никакой души нет! А что тогда есть? Есть лишь рефлексы, есть печенка, селезенка, сердце, железы внутренней секреции и прочее в этом же духе! Фрейдисты добавляют сюда еще наличие у нас половых органов. Но души у нас нет. Души как целостности, как чего-то нередуцируемого к физическому и телесному – нет! Душа всецело редуцируется к телу. И Ясперс с этим горячо спорил. Это очень важно. Невыводимость духовного из телесного, невыводимость, говоря умным языком, «псюхе» из «фюзиса». То, что было ясно уже Платону и о чем совершенно забыли творцы современной «научной» психологии (как будто психология может быть исключительно научной!).
Затем Ясперс указывал на необъективируемость души. Это тоже очень важно. Это первый шаг на пути к экзистенциализму: человек не есть вещь! То, что я говорю в течение всего курса. Человек в целом не может быть понят. Непостижимость человека, непредметность. Человек всегда больше, чем все, что о нем можно знать. Он всегда есть большее, чем он сам о себе знает. Итак, душа не сводима к телу, целостна, нерасчленима, нередуцируема, непостижима. И потому нужен какой-то особый язык для ее выражения, постижения и описания.
Здесь Ясперс выходит на одну из главных проблем своей философии: проблему экзистенциальной коммуникации. А как людям между собой общаться, если душа не разложима на части, если человек больше, чем кажется? Как услышать других? Тут Ясперс выходит на очень важную тему: пациент – больной. Тема экзистенциальной коммуникации впервые открывается ему и раскрывается им в этом специфическом психиатрическом ракурсе. Он говорит, что врач не должен смотреть на пациента как субъект на объект. То есть для него пациент не есть вещь.
Вспомним, как Гамлет говорил Розенкранцу и Гильденстерну: «Я вам не скрипка, чтобы на мне играли». Вот и Ясперс примерно это говорит. Он ставит вопрос, который потом станет важнейшим вопросом его философии, вопрос о равноправном отношении. Больной – не вещь. Отношения врача и пациента должны быть некими равноправными отношениями. То есть необходим принципиальный отказ от манипулятивного подхода, субъект-объектного взгляда свысока. (Эти мысли в середине ХХ века будет развивать связанное с экзистенциализмом и с Мишелем Фуко целое течение «Антипсихиатрии».) То есть ставится важнейший вопрос подлинного отношения между людьми, экзистенциальной коммуницируемости.
Еще одна важная особенность, которая позволяет говорить о человеке как о не вещи, не предмете, – это свобода. Психология и психиатрия принципиально не могут охватить и понять свободу, свободу, которая непостижима для науки. И в то же время свободу нельзя игнорировать! Это азы экзистенциализма, но Ясперс сначала постигает их как психиатр и психолог, чтобы потом уже постичь, выразить и осмыслить как философ. Непредметность, необъективируемость человека выражается в его свободе. И отсюда неизбежно следует невозможность некоего научного, тотального знания о человеке. А отсюда, в свою очередь, в духе Канта вытекает запрет на манипулятивный, субъект-объектный, функционально-инструментализирующий и отчуждающий подход к любому человеку. Все эти «не» очень важны и принципиальны для экзистенциализма. Личность необъективируема, нерастворима и непредметна. Она не может быть понята какой-то одной наукой и всеми науками вместе. И врач не должен относиться к пациенту как к вещи.
Есть еще две темы, которые волновали Ясперса даже после того, как он отошел от врачебной практики. Первая – это проблема деперсонализации, утраты человеком своего Я. Ясперс говорит: человек, как правило, теряет себя в отчаянных попытках найти себя. Психологические расстройства и деперсонализация вызваны не столько биологическими процессами, физическими болезнями и травмами, сколько чем-то сверхприродным и метафизическим: интенсивным поиском человеком собственной индивидуальности. Ясперс ставит вопрос о деперсонализации – сначала как психиатрический, потом как философский. Ясперс закладывает со своей стороны основы того, что получит потом название экзистенциального психоанализа. Затем это сделают Сартр, Виктор Франкл, Ролло Мэй и Ялом. Но Ясперс – один из первых, кто, еще до того как он создал экзистенциальную философию, интуитивно и стихийно выходит на все эти вещи. Это вопрос смысла жизни. Проблема утраты человеком своей персональности. Вторая тема, которая чрезвычайно волновала Ясперса, – это тема безумия и творчества. Существует целая наука, которая называется «патография». Это – наука о том, как связаны гениальность и помешательство. Как связаны между собой психическое расстройство и творчество человека. Впоследствии Ясперс напишет ряд очерков о великих безумцах: Гёльдерлине, Ван Гоге, Ницше, Стриндберге, то есть о том, как в них были связаны их творчество и безумие. Великие люди, которые сошли с ума. На русском языке эти очерки есть.
Тут, уже у раннего Ясперса, еще не ставшего философом, не создавшего свою систему, мы видим в зародыше весь экзистенциализм, набросок всей его будущей философии: непредметность человека, нередуцируе-мость. Подобно другим современным ему экзистенциалистам (и, прежде всего, Сартру) Ясперс успешно спорит с модным тогда фрейдизмом. Он считает, что фрейдизм биологизирует человека, редуцирует его, разлагает, сводит душу к телу. Примитивизирует и упрощает в агрессивном материалистическом раже. Ясперс говорит, что этот натуралистический подход, редукционистский подход, объективистский подход, грубый и неправильный.
Так, занимаясь психиатрией и психологией, Ясперс, формально не называясь философом (но уже будучи им, ибо философ – не профессия), выходит на экзистенциальные вопросы, которые потом будет рассматривать уже как философ, а не как практикующий психиатр – в более широком теоретическом ценностном антропологическом и метафизическом контексте. Еще раз повторю эти вопросы: проблема личности и утраты личности, творчества и гениальности (то, чем занимается патография), тема экзистенциальной коммуникации врача и пациента, специфичность человека как вненатуралистического существа, выпадающего из мира природы и обезличенной необходимости. Эти десять лет занятий психиатрией стали для Ясперса (как, например, потом для Эриха Фромма) ценным подспорьем в философствовании. Очень важная цитата из его самой первой работы «Общая психопатология»: «Любая антропология – это философская дисциплина, то есть не объективирующая теория, а бесконечный процесс само-прояснения». Это крайне важно! И к этой мысли я буду еще обращаться далее. Задача философии, как скажет Ясперс, не дать человеку набор ответов, а пробудить в нем личность. Или, как он любит выражаться: «Высвечивание и прояснение экзистенции». Пробудить в человеке личностное начало – вот главная задача философии, скажет Ясперс потом. Важно, что эту мысль он высказал уже в самой первой своей фундаментальной психиатрической работе.
Вот, немного сказав о Ясперсе как о психологе и психиатре, сказав то, что нельзя было не сказать, мы подобрались к некой важной точке его эволюции. Он стал профессором философии в 1921 году в Гейдельберге.
Сейчас, на этом месте, я сделаю три лирических отступления. Первое: Ясперс и политика. Второе: Ясперс и религия. Третье: Ясперс и Хайдеггер.
Во-первых, что касается Ясперса и политики. Ясперс всегда был общественно активен; на него сильно повлиял Вебер. Вебер всю жизнь метался между наукой и политикой и теоретически доказывая и обосновывая их несовместимость и демаркацию между ними, пытался все время на практике ее стереть и совместить эти сферы. Ясперс был убежденным либералом, сторонником всяческих свобод: отстаивал свободу слова, мысли всю жизнь. И вот в двадцатые годы Ясперс выступает за радикальное обновление немецкого университета. Пишет большую программную статью «Тезисы к вопросу об обновлении высшей школы» (немного созвучные соответствующим размышлениям Ортеги-и-Гассета), где настаивает на том, что нужно вернуть университету творческое начало, преодолеть замшелый академизм, вернуть дух творчества, оживить философскую мысль. Мыслитель требует преодолеть узкую специализацию во всех сферах жизни и культуры.
Второе отступление: Ясперс и религия. Ясперс – религиозный экзистенциалист. Мы говорим, что Кьеркегор – религиозный экзистенциалист, Паскаль – религиозный экзистенциалист. Но в случае с Паскалем и Кьеркегором прежде всего нужно сделать упор на прилагательное: религиозный, а потом уже следует экзистенциализм. Паскаль и Кьеркегор, они – прежде всего христиане, а их философия – это следствие их мучительных попыток осмыслить свой религиозный опыт и понять, что такое быть христианином. Но в случае с Ясперсом акцент нужно делать прежде всего на существительное. Ясперс, прежде всего, философ, а потом уже – религиозный. У него нет такой пронзительности и остроты, как у Сартра, такой фундаментальности и глубины, как у Хайдеггера. Он – реформатор мысли, а не революционер. Если использовать какое-то одно слово для характеристики фундаментальной настроенности того или иного мыслителя (а философия – это всегда осмысление и выражение какого-то глубинного переживания личности), то, лично для меня, Кьеркегор – это отчаяние, Хайдеггер – отрешенность, а с Ясперсом у меня связывается беспокойство. Он – философ обеспокоенный. Он не за радикальный переворот, не за обращение к абсолютным истокам мысли и Бытия, как Хайдеггер. Он философ обеспокоенный и стремящийся обновить культуру и философию, вернув ее к человеческому опыту. Его религиозность неочевидна, ненавязчива, неконцентрированна, предельно адогматична. Она (как и у столь близкого и созвучного ему гения, как Иммануил Кант) как бы остается на заднем плане, в предпосылках мысли, в ее полускрытых от нас основаниях. Да, он хоть и религиозный, но он – философ. Прежде всего, он – философ, хоть и религиозный. Хотя, конечно, эпитет «религиозный» вовсе не снимается, и мы еще сегодня не раз это увидим и почувствуем.
После всего, что уже было сказано о споре Кьеркегора с протестантизмом, Паскаля – с папством и иезуитами, Унамуно – с католицизмом, Бердяева – с православием, (а религиозный философ Шестов вообще не понятно к какой конфессии относился), сейчас я скажу нечто подобное и о Ясперсе. Если меня спросят о конфессиональной принадлежности Ясперса, я затруднюсь ответить. Единственное, что можно точно сказать, это то, что для него важна Библия. Важна как Великая Книга, единственная в своем роде, в которой зашифрованы все коды бытия. Он часто к ней отсылается, к библейской религиозности. При этом назвать Ясперса христианином, вероятно, в полной мере нельзя. Он стремится к общечеловеческой универсальности и взаимному диалогу культур, преодолевая узкую ограниченность христианства, а также, как свободный философ, не связывает себя той или иной конфессионально ограниченной формой откровения. Хотя где-то у него вылезают очень протестантские основания и мотивы, как и у Канта.
С другой стороны, если говорить о влияниях, то Ясперс испытал многие. Очень важно здесь указать на неоплатоников. У Ясперса, как вы увидите – особенно в переживании Бога, сильны неоплатонические мотивы. Бог ощущается в его религиозном опыте не как христианская личность, Тот, с Кем можно поговорить наедине, а как нечто загадочное, невыразимое и Объемлющее (как Ясперс предпочитает выражаться). Неоплатоническое Единое здесь, наверное, ближе. И немало историков философии отмечали эту близость духовного опыта Ясперса к Плотину и, возможно, к великой религии даосизма. С одной стороны, протестантские, библейские, а с другой стороны, далекие от монотеизма неоплатонические мотивы заметны в философии Карла Ясперса. Повторяю, определить его конфессиональность является чем-то невозможным. Он – религиозный философ, но странный религиозный философ, как и все остальные религиозные экзистенциалисты! Они все – странные и необычные религиозные философы. А о его важнейшем концепте «философская вера» я расскажу чуть позднее.
Если вы мало-мальски что-то знаете о Канте, вы увидите и прочувствуете параллели с Кантом, когда я буду излагать мысль Ясперса. С другой стороны, неоплатонизм. Прежде всего, Николай Кузанский. Он посвятил ему целую книгу (впрочем, как и Декарту и Святому Августину). Кроме того, вас ничуть не удивит, если я скажу, что в XIX веке два важнейших философа для Ясперса, которых он выделяет как абсолютно для себя значимых, – это, разумеется, Ницше и Кьеркегор. Из современных ему, повлиявших на него больше всего – это Макс Вебер. Также важны Гуссерль, Шеллинг, Спиноза. Но самые ключевые точки, без которых невозможно понимание философии Ясперса, это – неоплатонизм, Кант, Кьеркегор, Ницше, Макс Вебер.
И, наконец, мы выходим на огромную тему, которая заслуживает отдельного большого разговора, но я едва упомяну о ней. Это, конечно, неизбежная пара: Карл Ясперс и Мартин Хайдеггер. Их сравнивают, как Камю с Сартром, Бердяева с Шестовым, Унамуно с Ортегой-и-Гассетом. (Экзистенциалисты в разных странах, как видите, любят «ходить парами».) Поскольку мы специально не говорили с вами о Хайдеггере, нет смысла много о них говорить. Скажу только два слова об их взаимоотношениях.
Ясперс и Хайдеггер познакомились в 1920 году и стали довольно близкими друзьями. Оба ощутили философскую гениальность, философскую созвучность друг друга. При этом Ясперс был значительно старше, лет на шесть, что существенно в ситуации молодости. К тому же, Ясперс уже издал свои первые большие работы, а Хайдеггер еще нет. Оба тяготели к Гуссерлю, к его великой личности и к его феноменологии. При этом Хайдеггер был любимым учеником и «наследником» Эдмунда Гуссерля (которому, как это слишком часто бывает, предстояло глубоко разочаровать своего учителя, как, например, Юнг и Адлер разочаровали Фрейда и как чересчур самостоятельные дети разочаровывают своих любящих родителей), но и Ясперс всерьез тянулся к отцу феноменологии и интересовался его революционными идеями. Ясперса и Хайдеггера сближал страстный интерес к Кьеркегору, которого оба штудировали в это время. Обоих сближало и крайнее желание реформировать немецкий университет: преодолеть академическую замшелость, дать импульс новой мысли, преодолеть унылую академическую философию.
Когда внимательно читаешь и перечитываешь их переписку, создается образ двух рук, которые тянутся друг к другу в пустоте, все время пытаются соединиться, но… никак не могут соединиться. Это удивительно! Вот читаешь их письма на протяжении сорока лет. И они все время пишут друг другу что-то примерно такое: «Надо нам встретиться и поговорить, надо встретиться и поговорить, это очень важно…» И не встречаются! Сорок лет люди пишут, но разговора так и не происходит. Почему?
Сначала, когда они все-таки общались между собой вживую, очно и непосредственно, порой они ощущали моменты глубокого созвучия. Ясперс пишет, что никто из современных философов ему так не близок, как Хайдеггер. А с другой стороны, когда выходят книги друг друга, они их не читают или читают безо всякого интереса и узнавания или ругаются. То есть на уровне книг никакого отклика нет. Книги скорее отдаляли их друг от друга. Вот Ясперс выпускает свою «Философию мировоззрений», Хайдеггер пишет на нее прохладную критическую рецензию. Ясперсу она ожидаемо не понравилась. Потом Хайдеггер написал «Бытие и Время». Ясперс сказал, что это заумно и скучно. Он прочитал «в половину глаза», лишь пробежал по диагонали, огорчив друга Мартина. То есть какое-то странное тяготение. И странное отчуждение. Такая какая-то фатальная невстреча (при постоянной оглядке друг на друга и горячем желании на Великую Встречу, которая преобразит и мир, и философию). Два философа все время тянутся друг к другу, чувствуют глубинную близость друг друга, ценят масштаб другого, хотят поговорить, «слиться» в полном взаимопонимании и – не могут. (Это напоминает «соборность», термин из русской религиозной философии, который являлся неким идеалом, невозможной мечтой, утопией. Прочитайте переписку Ясперса с Хайдеггером – и вы поразитесь, насколько то, что я сейчас говорю, соответствует их странным и мучительным взаимоотношениям!) Замечу, что в 1920-е годы они еще очень тесно общаются вживую. При этом всегда Мартин Хайдеггер приезжает в Гейдельберг к Ясперсу из своего Фрейбурга, и они подолгу беседуют.
Но роковой рубеж как в их, говоря словами сартровского романа, «странной дружбе», так и в судьбе всей Европы – тысяча девятьсот тридцать третий год. В последний раз Хайдеггер приезжает в Гейдельберг к Ясперсу. Хайдеггер весь захвачен начавшейся и увлекшей его национал-социалистической революцией и связанными с ней перспективами. Он стал ректором, он в восторге от Гитлера (ничего, что фюрер – невежда и неуч, как думает Ясперс, «зато у него такие удивительно прекрасные руки», уверяет проницательный Хайдеггер). Ясперс с тревогой и недоверием смотрит в последний раз на своего молодого друга, утверждающего, что на всю Германию вполне довольно двух-трех философов. После этого между ними возникает отчуждение. Они уже не переписываются и никогда не встречаются. Вскоре Хайдеггер несколько охладеет к НСДАП и уйдет от ректорства, а Ясперс окажется в глухой и непримиримой оппозиции к режиму и станет «внутренним эмигрантом» и изгоем.
После краха Гитлера и нацизма их переписка понемногу возобновится, но недопонимание останется. Ясперс будет подозревать Хайдеггера в неизжитом скрытом нацизме. Удивляться, почему тот не кается. Потом они лично никогда больше так и не увидятся. Возникнет дополнительная, мягко говоря, помеха и проблема в их взаимоотношениях, связанная с гитлеризмом и нацистским прошлым, в том числе предполагаемым нацистским прошлым Мартина Хайдеггера[4].
Кстати, их вновь немного сблизила давняя и великая общая ученица – Ханна Арендт. Эта выдающаяся и достойнейшая личность, одна из крупнейших философов ХХ века, поначалу, в 1920-е годы, была талантливой ученицей Ясперса в Гейдельберге, а потом Хайдеггера во Фрейбурге и стала любовницей и музой второго. Говорят, во многом она вдохновила его на «Бытие и Время». Затем она станет участницей знаменитой Франкфуртской школы, классиком осмысления феномена тоталитаризма, напишет выдающуюся книгу «Происхождение тоталитаризма», такой шедевр как Vita Activa, беспощадную «Банальность зла» и несколько других трудов. А после Второй мировой войны она будет активно общаться с обоими своими великими учителями. То есть с Хайдеггером Ясперс «породнился» еще и через Ханну Арендт.
Тут я ставлю большое многоточие.
Мы продолжаем разговор. Нужно снова вернуться к биографии Ясперса. Мы оставили его на пороге между психологией и философией в начале двадцатых годов.
Итак, с 1921 года он преподает в Гейдельберге, но он – «белая ворона» для студентов и коллег. На него смотрят с удивлением: что это за «экзистенциализм» такой? Ясперс восполняет пробелы в своем философском образовании и обдумывает основные лейтмотивы своей философии. На Ясперса смотрят косо и презрительно еще и потому, что почти десять лет он не публикует новых работ. Но вот в начале тридцатых годов выходит его главный философский труд, в трех больших томах, «Философия». В 1932 году выходит другая важнейшая его работа – «Духовная ситуация нашего времени».
Приходит 1933 год. К власти пришел Гитлер. Для Ясперса это – полная неожиданность и катастрофа. Он находится в жесткой оппозиции к нацизму, как убежденный и последовательный либерал. К тому же, как уже было сказано выше, его жена Гертруда – еврейка, и теперь это имеет колоссальное значение – в ситуации режима, который поставил перед собой задачу постепенного уничтожения всех евреев. И, конечно, вскоре начинаются гонения: в 1937 году Ясперса выгоняют из университета, с тридцать восьмого года запрещают публиковаться. Они с женой ждут постоянно ареста. Как позднее стало известно, в 1944–1945 году их планировали отправить в концлагерь. Чудесным образом они этого избежали. Ситуация предельно опасной и рискованной «внутренней эмиграции» на грани репрессий, когда все рушится, когда Ясперс теряет работу, положение, друзей. Он полон тревоги за самого близкого в жизни человека. Наступают страшные годы! К этому добавляется разочарование во многих людях, в которых он верил, как он разочаровался в том же Хайдеггере. Я не буду говорить много о Ясперсе этого времени. В этот период он много пишет «в стол», в частности, обширную книгу о Ницше в 1936 году. Ясперс ведет себя достойно и порядочно: как философ и честный человек среди всеобщего безумия, бесчестия и малодушия. Но ему не впервой плыть против течения.
Я приведу только один очень нравящийся мне эпизод, который Ясперс приводит в своей автобиографии. Очень экзистенциалистский. Мне кажется, что один этот эпизод говорит многое об экзистенциализме и о самом Ясперсе одновременно. По происхождению, по «крови», жена Ясперса Гертруда Майер была еврейкой, но по самоощущению, языку и культуре она всегда считала себя немкой. И у нее, помимо понятного страха за свою жизнь, была обида на Германию: как она могла так поступить с ней, своей верной дочерью?! Однажды она сказала Карлу: «Германия меня предала!» И он ответил ей: «Германия – это я. А я тебя никогда не предам!» Вот такой обмен краткими репликами на краю смерти. Для кого-то это может показаться очень пафосным. Но вся Германия ужалась в этот миг до одного человека, который остался человеком, остался верен себе и ей. Но этот человек очень близкий. И он среди общего предательства, среди «банальности зла» отказывается предавать и соучаствовать в коллективном зле.
Наступает сорок пятый год, Германия лежит в руинах (физических и метафизических) и занята победившими ее союзниками. Ясперс оказывается в числе немногих интеллектуалов, кто не замаран нацизмом. Ему предлагают пост министра культуры, но он отказывается по здоровью. Именно в это время он пишет работу «К вопросу о вине», где он ставит вопрос о виновности: кто виновен в нацизме? Он выступает с лекциями. Он три года преподает в Гейдельберге, до 1948 года, затем переезжает в Базель, Швейцарию, и преподает там. Поскольку в Германии большинство людей все еще отождествляют себя с нацизмом и не хотят терпеть рядом неприятного человека, который задает такие неудобные и мучительные вопросы о виновности и общей ответственности, немногие готовы услышать такие вопросы и честно на них ответить. Большинство хочет забыть прошедшее, как кошмарный сон (как у нас в России большинство сейчас хочет забыть жуткий ХХ век и не ставить лишних вопросов).
Выходят его новые книги (и давно написанные, но ранее не издававшиеся), и Ясперс становится одним из самых признанных философов в мире. Выходят книги по истории философии: об Августине, о Ницше, о Декарте, о Николае Кузанском, «Великие философы» (о Сократе, Христе, Будде, Конфуции – великих пророках человечества). Он читает лекции, преподает в Базеле, но при этом продолжает активно выступать и высказываться по тревожным общественным темам как либерал. В частности, Карл Ясперс пишет две публицистические книги с характерными выразительными названиями. Первая – «Куда идет Федеративная Республика Германия?» (само название ничего хорошего не предвещает), где автор выступает против возрождения милитаризма в аденауэровской Германии, а вторая называется «Размышления об атомной бомбе». Философская публицистика, выражающая то чувство, с которым, как я уже говорил раньше, у меня прежде всего ассоциируется этот мыслитель, – обеспокоенность. В 1969 году Карл Ясперс умирает.
Вот, я попытался кратко обрисовать этого человека с разных сторон, как я его себе представляю: что на него повлияло, как он развивался.
Теперь, переходя к основным положениям экзистенциализма Ясперса, прежде всего мне хотелось бы сказать, как Ясперс понимает, что такое философия. Тем более что он создает одним из первых новаторский тип философствования – экзистенциальный тип. Важно сказать, почему многие не принимали его за философа. Тут важна одна фигура, которая все время неизбежно возникает на протяжении курса. Это Сократ. В связи с Ясперсом, как и в связи с Кьеркегором, Сократ всегда должен всплывать. Для Ясперса, как и для Сократа, философия – это философствование. Не закрытая герметичная и завершенная система, но принципиально открытый процесс. Незавершенность философии, принципиальная ее открытость. Философия – это процесс в сократовском стиле. Ясперс постоянно и правомерно проводит важную мысль о некой глубокой взаимосоотносимости философии и человечности человека. Человек, поскольку он человек, философствует. И постольку философствует, поскольку он человечен. Поэтому, как и человечность, философствование – всегда нечто открытое, разомкнутое, несовершенное и незавершенное в нас.
Ясперс во «Введении в философию» говорит о трех истоках философии в человеке. Он считает, что каждый человек – философ. В той мере, конечно, в какой он – человек. Вряд ли кто-то из нас начнет рассуждать о высшей математике или теории относительности, поскольку считается, что все это – очень сложно и недоступно обычным людям. Однако каждый может и пытается рассуждать о философии. И это вполне справедливо и оправданно. И мыслитель считает, что философия родится из трех человеческих начал, трех фундаментальных настроений, если говорить о каких-то философских проявлениях в человеке. Здесь Ясперс соединяет историческое и внеисторическое, вечное в своих размышлениях о корнях философии в личности.
Во-первых, как говорили греки, начало философии – это удивление. Удивление перед тайной и самим фактом Бытия. Почему есть Бытие, а не Ничто? Разве это не странно, не поразительно? Удивление, да, вот это эллинское понимание начала философии. Это очень верно. Ребенок удивленно смотрит на мир и спрашивает: а почему что-то есть? А почему стол есть? А почему я есть? А почему стол – это стол, а я – это я? А почему все не исчезает и не меняется каждый миг? А куда все, что есть, в конце концов девается? Вот так, с этими детскими и эллинскими вопросами, и зарождается в нас стихия философствования.
Второе начало, отправляющее нас к Декарту, к Новому времени, – это сомнение. Мы сомневаемся в подлинности истины. Мы не доверяем очевидности и обыденности. Мы подвергаем критике данные наших чувств и общепринятые суждения. Мы ищем достоверности в познании, самоочевидности, прочных оснований – и для этого обречены вновь и вновь сомневаться. Как Сократ, как скептики, как Монтень и как Декарт. Декарт начал философию Нового времени с сомнения. И это тоже оправданно. Но являются ли сомнение и удивление самым глубоким истоком, побуждающим личность философствовать?
Нет! По Ясперсу (и здесь он весьма близок к Кьеркегору и Шестову), самым важным (при всем почтении к эллинам и Декарту) является третий источник философствования, самый глубокий, всеобъемлющий, – потрясение, отчаяние, покинутость, крушение. Философия начинается тогда, когда человек радикально выбит из своей жизненной колеи. Когда он оказывается на краю гибели, в том пространстве, которое Шестов охарактеризовал, в противовес «философии обыденности», как «философию трагедии». Когда он воспринимает мир как катастрофу. Когда он начинает видеть вдруг эфемерность и суетность всего того, что только что казалось ему важным и надежным. Когда он ощущает: мир шаток, а я – конечен и уязвим. Надо вдруг увидеть, прочувствовать всей трепещущей душой, что мир ненадежен и шаток, что он трагичен, что он проблематичен, что ты сам конечен и неизбежно обречен на бессмыслицу гибели, «полной гибели всерьез», – и вот только тогда ты станешь философствовать! Это самый глубокий и неизбывный исток философствования в человеке. Даже не удивление, не сомнение, а отчаяние, потрясение, потеря привычного стиля жизни.
Затем Ясперс объясняет, почему философия не может быть наукой. Задача философии – прояснение экзистенции. Экзистенциальная философия – это философия, свершающаяся внутри и изнутри личности (живой, полнокровной, неповторимой), преображающая личность, созидающая личность через рефлексию и выбор. Это личностный акт. Дело экзистенциальной философии – не дать набор окончательных ответов, а поставить человека перед вопросами, пробудить в человеке личность, свободу, высветить в человеке его непредметность, его экзистенциальность и сверхприродность.
И здесь встает проблема трудности передать экзистенциальную истину. В философии, как это знали уже Сократ и Христос, истина не называема и не овеществляема. На нее можно лишь указать. О ней можно свидетельствовать, но ее нельзя доказывать и называть. Ясперс констатирует, что экзистенциальная истина – это не что-то завершенное и объективированное, что можно назвать. Она не «что»; скорее она (как дао у даосов) – «где»; ее нельзя назвать – на нее можно лишь указать и намекнуть.
Считается, что философия занимается Бытием. И Ясперс с этим согласен. А что такое Бытие? Не «что»! Бытие не есть вещь, не есть часть вещей или какая-то совокупность вещей, привилегированная часть предметов. Нет! Ясперс говорит, что с Бытием часто связывают набор объектов, их считают и называют привилегированными, субстанциальными; например, Дух, материя, атомы, вода, апейрон. Но Ясперс справедливо указывает на то, что Бытие вообще не есть что-то, не есть никакая предметность. Не есть ни отдельный предмет, ни их совокупность. Предметами занимается наука, а бытие не есть предмет. И потому невозможна наука о Бытии! И оттого философия не есть наука. Философия подводит нас к Бытию, лишь намекает на него и отсылает к нему. (Что такое Бытие у Ясперса, мы еще поговорим.) Ясперс использует здесь такие слова как Объемлющее и Трансцендентное. Это очень близко к плотиновскому Единому и к неоплатонизму. К его целомудренно-страстному переживанию присутствия и тайны Бога. Одно из моих любимых высказываний Ясперса: «Философия не показывает новые предметы, но все предметы показывает по-новому». Как это хорошо и верно сказано! У философии нет и не может быть своего предмета. Человек – не предмет и не может в своей человечности (личности, свободе) быть постигнут как предмет (то есть научно). Бытие – не предмет, и не может быть постигнуто научно-объективировано. Философия не наука. Поэтому меня всегда начинает терзать зубная боль, когда я читаю в формулировках билетов к экзамену: «Предмет философии»! У химии есть предмет, у физики, у ботаники, у космологии. А у философии нет своего специального предмета. Философия вообще не имеет дела с предметами. Она призвана распредмечивать мир, сбрасывать ту магию предметности и субъект-объектности с мира, которую индусы называли «покрывало Майи».
Ясперс подробно сравнивает философию с наукой, религией и искусством. И говорит, что философия в чем-то напоминает науку, но скорее похожа на искусство. Потому что, во-первых, в философии нет и не может быть никакого прогресса, а в науке, как все еще считается, есть прогресс. (Хотя после работ Томаса Куна и Пола Фейерабенда и к развитию науки прежние прогрессистски-кумулятивистские подходы применять стало уже весьма проблематично: смена научных парадигм не является безусловным прогрессом в науке; рядом с обретениями всегда идут утраты; новое видение и новая перспектива и оптика всегда означает и регресс в познании.) Нельзя сказать, что Аристотель «прогрессивнее» или «мудрее» Платона, Кант «прогрессивнее» Аристотеля, мы с вами «нравственнее», чем Будда или Сократ, и стали «лучше и глубже понимать мир», чем Гераклит Эфесский. Говорить так – очевидная нелепость и глупость! Каждый философ начинает с нуля, с построения мира своей философии заново: из себя, с первооснов, перво-аксиом и первоочевидностей. Да, в философии, как в науках, накапливаются понятия, методы, умножаются теории (хотя чего-то совсем нового почти не возникает). Можно пытаться сравнивать произведения философов, но каждое из них – единично и уникально.
Так, говорит немецкий экзистенциалист, уместно сравнить философские произведения с шедеврами искусства. Как и шедевр искусства, каждая философская вселенная абсолютно уникальна и штучна. (Поэтому Ясперс и пишет книгу «Великие философы».) Нам же не придет в голову говорить, что Пушкин «прогрессивнее» Данте, или что Шекспир «прогрессивнее» Эсхила, или что Гоген «превзошел» Тициана! Нет, мы говорим о самоценности каждого великого художника и о космосе его творчества. Каждый автор в искусстве – это целый универсум, целый мир. Шекспир – это мир, Данте – это мир, Пушкин – это мир, Рафаэль – это мир, Гёте – это мир, Бергман – это мир. Также мы говорим о «мирах» Платона, Сократа, Николая Кузанского, Канта, Кьеркегора, Ницше. Изучать их – прекрасно и поучительно; каждый из них гениально и неповторимо отразил часть бездонного духовного опыта человечества в разные эпохи. Но разве кто-то из них продвинулся вперед по сравнению с другими или дал окончательные ответы на вечные вопросы? Произведение великого философа подобно шедевру искусства. Нет прогресса в философии. Каждый философ творит из нуля, из себя (пусть и учитывая, оглядываясь и споря с мыслями своих предшественников).
Философия, подчеркивает Карл Ясперс, вслед за Сократом и Кьеркегором демонстрирует нам неверифицируемость, невербализируемость, непередаваемость истины. В философии, скажу я вам, развивая мысль Ясперса, истина – направление, а не пункт прибытия. Повторю: философия занимается Бытием, а Бытие не есть вещь, и оттого философия – не наука. Философия скорее сродни искусству, чем науке, и в ней нет и не может быть абсолютного и бесспорного прогресса.
Теперь я должен остановиться на одном из ключевых понятий Ясперса. Это – философская вера. У Ясперса есть целая книга, которая так и называется. В попытке как-то развести, разграничить, демаркировать философию и науку Ясперс выходит на понятие «философской веры». Он говорит, что есть религиозная вера. Она конкретна (и этой конкретностью ограничена), формулируема, определенна, и она опирается на ряд догм, на авторитет или откровение. Есть, с другой стороны, научное познание. Оно рационально, верифицируемо, доказуемо, методологично, предметно и объективируемо. А вот между наукой и религией расположилась философская вера. Она чем-то похожа на религию и чем-то – на науку. Философская вера, подобно научному познанию, опирается на рациональное, разумное, дискурсивное рассуждение.