Дорогие друзья! Меня зовут Петр Владимирович Рябов. Я доцент кафедры философии МПГУ. Наш историко-философский курс будет посвящен философии экзистенциализма. Хотя это слово – «экзистенциализм» – труднопроизносимо, но то, что за ним стоит, касается каждого человека. Об этом вам было бы полезно знать, во-первых, потому, что это философское движение оставило неизгладимый след во всей культуре ХХ века (не только в философии, но и в искусстве, науке, общественной жизни, понимании человека вообще), и, во-вторых, потому, что вопросы, которые находятся в центре экзистенциальной философии, не могут не волновать всякого мыслящего человека. Поэтому любой образованный человек, а уж тем более гуманитарий, должен иметь об экзистенциализме какое-то представление. Дело в том (я еще буду об этом говорить), что экзистенциальные проблемы имеют отношение к любому мыслящему человеку. Не всякий человек интересуется какими-то абстрактными вопросами теории познания, социальной философии или эстетики. Но экзистенциальные проблемы касаются буквально каждого, кто как-то мыслит, пытается осознать себя человеком, стремится к свободному и осмысленному существованию. Поэтому что-то узнать об экзистенциализме будет полезно, независимо от того, близко вам это или нет. Для кого-то это свое, для кого-то – не очень свое. Но стоит об этом знать. Вот очень краткое обоснование курса.
Что касается лично меня, то для меня говорить об экзистенциализме – это говорить о чем-то очень важном и родном, поскольку я считаю себя не просто исследователем экзистенциальной философии, но и ее последователем – экзистенциальным философом; я был им задолго до того, как впервые, на четвертом курсе исторического факультета МГПИ, услышал о существовании экзистенциализма и узнал, что мои взгляды именно так называются. Это как с господином Журденом из комедии Мольера «Мещанин во дворянстве»: дожив до почтенного возраста, сей господин вдруг узнал, что он всю жизнь говорил… прозой! Так что, говоря об экзистенциальной философии, я рассказываю вам не о чем-то постороннем и чужом, а о самом-самом своем, личном, близком и дорогом. Думаю, в данном случае это будет скорее не помехой, а подспорьем.
Наш курс носит довольно беглый и обзорный характер. Он призван (как и всякий гуманитарный курс) побудить вас начать читать книги мыслителей, о которых у нас будет идти речь, ибо, конечно, никакие лекции не могут заменить первоисточники! Судить о философии и философах исключительно по лекциям, не читая ничего самим, все равно что судить о музыке Бетховена или о картинах Рафаэля, лишь слушая о них лекции и не видя этих картин и не слышав этих симфоний. Поскольку одна из моих главных задач – побудить вас читать самих, то я и приношу книги на наши лекции и всегда начинаю с краткого обзора наиболее важной литературы по той или иной теме.
Примерный план нашего курса таков. На двух первых лекциях я постараюсь вам дать самое общее представление об экзистенциальной философии. Что такое «экзистенциализм» и «экзистенция»? О чем это? Когда и почему появилось это философское направление? И почему именно в ХХ веке оно стало таким влиятельным – в середине века, может быть, самым влиятельным из всех философских течений? В чем своеобразие проблем и форм экзистенциального философствования? Затем мы пойдем по основным ключевым фигурам, начиная с некоторых предшественников экзистенциализма и кончая, собственно говоря, крупнейшими его представителями. Но, естественно, это будут не все предшественники и не все представители. Если говорить конкретнее, то начнем мы с Паскаля, потом поговорим о культуре романтизма. Говорить об экзистенциализме без романтизма совершенно невозможно! Потом мы пойдем по основным фигурам: сначала – к Кьеркегору, затем к испанцам – Унамуно и Ортеге-и-Гассету, потом к русским мыслителям – Шестову и Бердяеву, потом к немцу Ясперсу, затем поговорим о французских философах Камю, Сартре, Марселе и напоследок, если успеем, о еврейском мыслителе Мартине Бубере. Это, конечно, не вполне полный ряд имен, но все же достаточно репрезентативный, чтобы получить представление как об экзистенциальной философии вообще, так и о ее развитии, специфике в разных странах и у наиболее ярких представителей. Ведь в философии всякие обобщения более-менее условны; философия всегда предельно личностна. Как считал Ясперс, философия на самом деле – это ряд миров (не совсем замкнутых и изолированных, но все же вполне самодостаточных) учений великих философов, а потому говорить об «экзистенциализме вообще» – все равно что говорить о «фруктах вообще», не обращаясь к яблокам или сливам. Вот примерно таков план нашего курса.
В перечисленном перечне имен зияет лишь одна очевидно непростительная и колоссальная брешь – это Мартин Хайдеггер. Хайдеггер – великий, может быть (как думают многие), самый великий из философов ХХ века, мыслитель «номер один» (по фундаментальности, интегральности и глубине своей мысли и по оказанному им влиянию, поистине необозримому). И в 1920-е годы он, несомненно, оказал огромное влияние на становление экзистенциальной философии (особенно своей книгой «Бытие и время») и имел к ней прямое отношение. Но потом он далеко ушел от экзистенциальной философии и всегда протестовал, когда его относили к экзистенциалистам. Очень жаль, но мы в нашем курсе не будем останавливаться на Хайдеггере, ибо за одну-две лекции что-то всерьез рассказать о нем невозможно, а наше время весьма ограничено. Так что это единственный пробел, на который мне сознательно придется пойти, о чем я вам сразу же честно и сообщаю. И немецкий экзистенциализм будет у нас «сиротливо» представлен одним Карлом Ясперсом.
И если этот курс в целом – лишь краткое, неполное и обзорное «введение в экзистенциализм», то наша первая встреча – это своего рода «введение во введение». Я скажу немного о том, кто такие экзистенциалисты, как возникло это течение в философии, какова специфика экзистенциальных проблем и экзистенциальной манеры философствования.
Итак, о книгах. Хотя об экзистенциализме написано море книг и в любой приличной (и даже неприличной) «Истории философии» есть какие-нибудь главы, ему посвященные, и основные философы-экзистенциалисты сейчас переведены на русский, общих достойных работ об экзистенциализме почти нет. Есть отличные книги об отдельных экзистенциалистах, но по непонятным мне причинам хороших общих книг обо всей экзистенциальной философии на русском языке до сих пор почти нет, к некоторому моему удивлению и сожалению. Обычно в учебниках об экзистенциализме все как-то очень обзорно, а часто и неадекватно (с наклеиванием глупых ярлыков наподобие «субъективного идеализма»).
Есть три общие книги по экзистенциализму в целом, которые могут быть рекомендованы для начала.
Первая книга написана замечательным немецким философом, представителем диалектической теологии, течения в протестантской мысли, чрезвычайно близкою к экзистенциализму, – его зовут Пауль Тиллих. Книга называется «Мужество быть».
Вторая книга, строго говоря, не является историей экзистенциальной философии, как и предыдущая. Она носит обзорный, но очень глубокий характер. Эта книга вводит нас в саму суть экзистенциальной проблематики, не в историю экзистенциализма. Ее автор – В. Д. Губин, современный российский философ экзистенциального направления. Он работает в РГГУ и написал много замечательных учебников по философии (которые совсем не похожи на обычные учебники – в них отсутствуют схоластика и отчужденность, анонимность и безликий схематизм, почти неизбежные для философских учебников). Губин – один из лучших популяризаторов и в каком-то смысле представителей экзистенциальной философии в современной России. Очень советую. Книга называется «Философия: актуальные проблемы». Три четверти этой книги посвящены экзистенциализму. Она драматично и талантливо, но лаконично и просто вводит нас в основные темы экзистенциализма: одиночество, смерть, смерть Бога, смысл жизни и его утрата, свобода.
И третья – В. Трещев, «Экзистенциализм: репрезентация в художественной культуре Франции и Германии». Тема этой книги весьма интересна, хотя ее раскрытие чрезвычайно далеко от желаемого совершенства. Здесь можно вспомнить слова Василия Розанова: «Пусть я не талантлив, зато тема моя – гениальна». Проблематика книги чрезвычайно важна, а ее исполнение, увы, оставляет желать лучшего. Но за неимением другого назову уж и ее. Итак, запишите: Виктор Трещев, «Экзистенциализм: репрезентация в художественной культуре Франции и Германии» (СПб., 2008). Когда я эту книгу увидел, я обмер. Подумал: «Ну, вот оно!» Открыл и понял, что не «оно» все-таки. Тема поднята действительно достойная, а книга получилась неудачной.
Вот все то, что можно посоветовать. Понимаю, что очень скудно. Обычно я буду называть куда больше книг. Но сегодня пришлось ограничиться этим скромным набором.
Итак, начнем мы с понятия экзистенциальной философии. Слово «экзистенциализм» можно понимать предельно широко и предельно узко. Можно говорить об экзистенциальной философии в предельно узком смысле. Мы слышим «экзистенциализм» – и представляем себе нечто подобное «марксизму», «неоплатонизму», «позитивизму». Некий «-изм», то есть догма, направление, и те, кто себя к ней относит, некоторый набор догматов, самоидентификация. То есть некая философская школа, со своей идентичностью, со своим самоотнесением к ней. Но это очень непродуктивное и формальное понимание экзистенциализма. И, между прочим, при таком понимании экзистенциализма как жестко оформленного «-изма» экзистенциалистов почти не окажется, их почти что и нет! «Экзистенциализм» в этом понимании – мираж, пустое множество, фантом! Одна из забавных особенностей экзистенциализма в том, что почти все экзистенциалисты отрицают то, что они экзистенциалисты. Потому что экзистенциализм по самой своей природе философия в высшей степени антисистемная, антидогматическая, говорящая о неуловимых или трудноуловимых вещах очень своеобразным и часто провокативным языком (провоцирующим личность не на послушание догматам, а на самоопределение). И поэтому ему абсолютно чужды догмы, системы, законченные конструкции, завершенность, самодовольная успокоенность и наукообразие. По этой и многим другим причинам почти все экзистенциалисты не считали себя таковыми. Как говорил мне мой друг детства, «-измы- существуют только для – истов». (Между нами, они удобны лишь для учебников, позволяя авторам классифицировать живую и незавершаемую мысль по полочкам, а ученикам – вызубрить все эти «школы». Но какое отношение это все имеет к живой философии?) «Экзистенциалисты» же как огня избегают «-измов», в том числе и «экзистенциализма».
Если говорить об экзистенциализме в узком смысле этого слова, то тогда остаются один Сартр и несколько близких к нему философов (Мерло-Понти, Бовуар), которые в 1940–1960-е годы называли себя экзистенциалистами. В послевоенные годы именно с именем Сартра связывался экзистенциализм. Папа римский в 1950-е годы издал специальную буллу против экзистенциализма, что окончательно похоронило экзистенциализм в узком смысле слова, и даже те, кто раньше порой называли себя экзистенциалистами, после этой буллы отшатнулись. Например, Габриэль Марсель, католический экзистенциалист. Когда папа римский сказал, что, поскольку невероятно популярный среди людей «экзистенциализм» – это Сартр, а значит, атеизм, и это что-то плохое, то Марселю пришлось срочно решить, кто он – экзистенциалист или христианин? И он решил, что откажется от этого ярлыка и больше экзистенциалистом называться не будет. Он срочно переименовал свою философию из экзистенциализма в «неосократизм», чтобы совсем не порывать с церковью, и стал отныне называться не экзистенциалистом, а неосократиком.
Так же рассуждали и остальные. Экзистенциализм – это Сартр, решительно говорил послевоенный Хайдеггер, а я – не Сартр и, значит, совсем не экзистенциалист! Так же рассуждал и Камю. Он писал: экзистенциализм, как все знают, это Сартр, а я же – не Сартр, значит, я – никакой не экзистенциалист. Да и сам Сартр в конце жизни, когда его спросили о его отношении к «экзистенциализму», ответил, что «экзистенциализм – это нелепость».
Мы, разумеется, будет говорить об экзистенциализме не в таком узком и малоинтересном смысле, а, напротив, в смысле предельно широком, отрицающем любые ярлыки, догмы и школы. А что такое экзистенциализм в широком смысле слова, если уйти от школярского догматизма и ярлычков? Я предварительно дам сначала очень формальное, декларативное и «пустое» определение экзистенциализма в широком смысле слова, и весь смысл сегодняшней лекции в том, чтобы потом наполнить его содержанием, раскрыть.
Экзистенциализм в широком смысле – это философы, которые определенным образом философствуют на определенные темы, об определенных вопросах. Это определенный стиль философствования и определенный набор проблем. «Какой стиль (форма) философствования и какие проблемы имеются в виду?» – спросите вы меня. Именно об этом смысле слова мы и будем говорить. И если мы примем этот предельно широкий смысл слова, то тогда станет очевидно, что множество мыслителей – и отрицавших свою принадлежность к этому направлению, и даже вообще не знавших этого слова (ибо они жили лет за сто до оформления экзистенциальной философии) – окажутся экзистенциальными философами…
Начнем с формальной генеалогии экзистенциализма. Поговорим о корнях этой философии, об ее истоках. В духе «Авраам породил Исаака, Исаак породил Иакова…». Откуда все появилось?
Сами экзистенциалисты не без основания находят истоки экзистенциализма в самой глубокой древности, буквально «от Адама». Есть такая глубинная корреляция между философствованием и человечностью человека. Еще Сократ ее заметил[2]. Человек, философствуя, становится больше человеком, то есть существом более осмысленным, целостным, свободным и независимым от внешнего мира. Поскольку экзистенциальные проблемы – проблемы жизни, смерти, одиночества – всегда были созвучны и имманентны человеку, то в этом смысле экзистенциалистов можно находить сколь угодно глубоко и далеко. Я назову только некоторые имена и названия, которые обычно упоминают (или не упоминают).
Первое из них, какое приходит на ум, – библейская Книга Экклезиаста (авторство ее, как известно, часто приписывают мудрому и безутешному царю Соломону), и другая, столь любимая экзистенциалистами, Книга Иова. Эти две книги Библии стоит вспомнить, копаясь в европейской культурной традиции. Они абсолютно экзистенциальны по духу. Помните: «все – суета сует и всяческая суета», «во всяком знании многая печали, и кто умножает знания – умножает скорбь»? Книга Иова – вопиющий вопрос о мировом зле. Человек Иов, бунтуя, как Прометей, против ужаса мироздания, требует на суд Бога – любимый образ последующего экзистенциализма. Не только в этих двух библейских книгах можно найти отчетливые экзистенциальные мотивы, но ограничимся этим.
Также экзистенциалисты очень любят и часто ссылаются на Сократа. Человеческая субъективность, личность, вопрошание, истина – как нечто не записываемое на бумаге, принципиально не объективируемое. Стремление пробудить человека от спячки, побудить к самосознанию и самоопределению – вот ведь в чем состояло дело Сократа.
Также в высшей степени экзистенциальным мыслителем называют Августина Аврелия. Августин, в эпоху крушения Античности, зарождения христианства, – человек, который вопрошает «кто я такой?» перед лицом рухнувшего опустошенного мира и Бога, человек, который открывает в европейской традиции жанр автобиографии, говорит: «Тайна великая есть человек». Вся философия Августина пронизана экзистенциальными мотивами. Мир рухнул, все неопределенно, только, говоря словами Сартра, «голый человек на голой земле» перед лицом загадочного Бога и рухнувшей вселенной – чем не экзистенциальная ситуация?
Но, конечно, не только у профессиональных философов, но и у поэтов можно найти экзистенциальные мотивы. Можно бесконечно называть имена, но я не буду. Я назову только еще два имени поэтов, двух совершенно разных эпох и разных стран, китайца и француза, которых можно отнести к отдаленным прародителям экзистенциализма. Они совсем не похожи, и все же есть нечто общее, общечеловеческое в их судьбах и мироощущениях. Один – мой любимый средневековый китайский поэт Ли Бо. Это поэт-странник, поэт-одиночка, в его стихах – бунт человека перед лицом неумолимой смерти:
Хочу ли знатным и богатым быть?
Нет, время я хочу остановить!
С другой стороны, загадочный поэт-бродяга французского Средневековья, Франсуа Вийон. Все его произведения можно разобрать на экзистенциальные цитаты. Я думаю, все слышали эти поэтические строки Вийона: «Я всюду принят, изгнан отовсюду», «Я знаю все, но только не себя», «Но где же прошлогодний снег?» В них – мятущаяся душа бродяги, бунтаря, странника-одиночки, человека, вдруг ставшего для себя смертельным вопросом и ощутившего свой разлад, несамотождественность, проблематичность.
Поскольку я, по крайней мере наполовину, являюсь историком, напомню: одна из вечных, мучительных и принципиально неразрешимых тем историков – это начало. Собственно, с этого началась и философия – с вопроса о начале. Ведь как только мы находим какое-то начало чего-то, выясняется, что что-то было и до него. Поэтому мучительная отправная точка для меня – с чего начинать разговор об экзистенциализме? Ведь вся человеческая культура пронизана экзистенциальными мотивами и вопросами. Но надо решиться и с чего-то начать, тем более что время наше ограничено полутора десятками лекций.
Еще одна фигура, на которой можно было бы задержать внимание, говоря об истоках экзистенциализма, – Мишель Монтень, великий французский философ Возрождения, изобретатель столь дорогого для экзистенциалистов жанра – эссе. Как известно, само слово «эссе» означает «опыты», сам этот жанр особенно характерен для французской культуры (вспомним Паскаля, Ларошфуко, Лабрюйера, Камю…). Это вольные, не скованные рамками, исповедальные, афористические и часто художественные рассуждения о человеческой жизни, личности, смерти, свободе. Монтень – очень важная фигура, которую можно рассматривать как близкого предтечу экзистенциализма. Вот как глубоко и широко уходят корни этого философского направления.
Если бы среди вас вдруг оказался человек, который бы совсем ничего не знал об экзистенциализме, все равно он бы много о нем знал. Ведь вся русская культура XIX века абсолютно экзистенциальна. Прежде всего – Достоевский. Огромный резервуар тем, мыслей, сюжетов! Но не только Достоевский. Также и Пушкин («Маленькие трагедии»), Гоголь, Тютчев, отчасти даже такой совсем не экзистенциальный писатель, как Лев Толстой (если вспомнить его гениальную «Смерть Ивана Ильича»).
Ну, раз уж мы подошли к зарождению экзистенциализма, давайте на минутку сыграем в такую смешную игру. Она поможет доходчиво и наглядно представить родословную экзистенциальной мысли. Давайте представим, что философские течения – это живые люди. И если представить экзистенциализм человеком, то кто будет его родственниками? А кто – наоборот? Объясню, чем навеяно такое более чем вольное, даже «хулиганское» рассуждение. (Надеюсь, вы мне простите эту вольность?) Я – глубоко советский человек, выросший, увы, в глубоко советское время, когда нас заставляли читать из всех мыслителей одних только Ленина и Энгельса, и больше ничего, это считалось вполне исчерпывающим. У Энгельса была смешная, поверхностная и довольно легковесная статья, посвященная раннему христианству, где он позволил себе несколько игривое выражение: «Сенека был дядей христианства». Собственно, это выражение и вдохновило меня на то, о чем я сейчас вам скажу.
Можно сказать, что «бабушка» экзистенциальной философии – это культура романтизма. Вот тот родник, из которого появился не только экзистенциализм, но и другие антропологически и антисциентистски ориентированные философские течения. Поэтому, если подойти ближе к экзистенциализму ХХ и отчасти XIX века, то, конечно, надо начинать с романтиков. Вот с них мы и начнем уже через раз.
«Родители» – это «философия жизни». Прежде всего, Ницше, но также и Бергсон, Дильтей, Шопенгауэр. Но именно Ницше, как и Достоевский, является важнейшим предшественником! Экзистенциализм прямо вырос из «философии жизни», а «философия жизни» прямо выросла из романтизма. Разница между «философией жизни» и экзистенциальной философией исчезающе мала и условна. Скажем, испанского философа Хосе Ортегу-и-Гассета можно отнести как к «философии жизни», так и к экзистенциализму.
«Тетей» экзистенциализма можно назвать феноменологию Гуссерля. Экзистенциализм многое позаимствовал из нее, хоть и меньше, чем из «философии жизни». Из феноменологии Гуссерля вышли и Хайдеггер, и Сартр, и Мерло-Понти. Те из вас, кто как-то знаком с Гуссерлем, это увидят.
Это если говорить о предках. А если говорить о ровесниках, то я бы сказал так – «кузиной» экзистенциализма является герменевтика, она выросла прямо из «философии жизни», очень близкая родственница экзистенциализма. В некоторых фигурах они срослись – например, Хайдеггер, который имеет отношение и к экзистенциализму, и к герменевтике.
И теперь «брат и сестра» экзистенциализма, даже более близкие, чем герменевтика. «Братом» я бы назвал персонализм, философию персонализма. Прежде всего, это французский католический персонализм и философ Эммануэль Мунье. Очень близкий родственник экзистенциализма, они с персонализмом – близнецы-братья. Скажем, Бердяев себя называет и персоналистом, и экзистенциалистом. Он вместе с Мунье участвовал в издании ведущего журнала персоналистов – «L’esprit» («Дух»).
И наконец, родная «сестра» экзистенциализма – уже упоминавшаяся «диалектическая теология». Это течение в немецкой протестантской мысли, это Пауль Тиллих, Карл Барт, Рудольф Бультманн, Дитрих Бонхеффер и другие. Это те протестантские теологи, которые начитались Кьеркегора, из которого, как известно, вырос весь экзистенциализм, и сделали соответствующие выводы для христианства. Они восприняли ХХ век как катастрофу, и их христианство носит мужественный, апокалиптический характер, исходя из богооставленности человека, «смерти Бога» как базовой очевидности.
Вот такая генеалогия. Повторим. «Бабушка» – романтизм, «папа с мамой» – «философия жизни», «тетя» – феноменология, «кузина» – герменевтика, «братья и сестры» – персонализм, в основном католический и французский, и «диалектическая теология», в основном протестантская и немецкая.
Это, что называется, родня. А кто чужаки, враги для философии экзистенциализма?
Абсолютный антипод – это, во-первых, позитивизм, во всех своих бесконечных ликах и производных (второй позитивизм, третий позитивизм, неопозитивизм, постпозитивизм). Почему позитивизм? Он ориентирован на сциентизм, как известно. А экзистенциализм – антисциентистская философия. Позитивизм – это течение, которое ориентировано на научную экспансию, объективирующее познание. Позитивизм абсолютно безразличен к человеку и натурализует его, растворяет в природе (как, скажем, в социал-дарвинизме). А экзистенциализм начинает с того, что резко выделяет человека из мира, и поэтому они – абсолютные антиподы и будут биться всю дорогу.
Второй антипод экзистенциализма, в философии уже ХХ века, это структурализм (тоже со всякими своими «пост-», постструктурализмом и постмодернизмом). Понятно почему. Особенно они сошлись в схватке на французской почве. Франция – страна, где более всего расцвел экзистенциализм, и при этом одновременно родина структурализма. Структурализм говорит о над-, сверх-, вне-человеческом. Через человека действует что-то внечеловеческое – прежде всего, язык, речь, всякие анонимные и вечные знаковые структуры. А экзистенциализм как раз пытается сделать акцент на личности. Они противоположны по своим интенциям и во Франции жестко сталкиваются.
Куда сложнее отношения экзистенциализма с такими течениями ХХ века, как марксизм и фрейдизм (то есть психоанализ). Тут мы видим обоюдное притяжение и отталкивание. С одной стороны, экзистенциализм стремится как-то сочетаться союзом с марксизмом и фрейдизмом. Особенно ярко это видно на примере Сартра. Сартр, с одной стороны, что-то брал у Фрейда и увлекался марксизмом, были попытки их синтеза. А что такое, например, Франкфуртская школа? Это попытка синтезировать марксизм, фрейдизм и экзистенциализм в разных сочетаниях. Тот же Маркузе, тот же Фромм. Это были попытки гибридизировать их а-ля Мичурин: скрестить бульдога с носорогом. Но, как правило, попытки не очень удачные. Ведь бульдог с носорогом плохо скрещиваются. Даже у Сартра или Фромма.
С другой стороны, они противоположны. Почему? Потому что и марксизм и фрейдизм – это детерминистские философии. Марксизм говорит о том, что человек тотально детерминирован обществом, фрейдизм говорит, что человек тотально детерминирован биологией. А экзистенциализм – антидетерминистская философия, которая говорит о спонтанности, о самодетерминации человека. И в этом смысле они сражаются не на жизнь, а на смерть. Экзистенциализм категорически не разделяет ни марксистское желание свести человека к обществу или вывести человека из общества просто как функцию, как производную от него, ни фрейдовское высказывание «Анатомия – это судьба». (То есть уж если ты родился женщиной, то «человеком» тебе никогда не быть.) С этим экзистенциализм категорически не согласен. Он как раз говорит о не-биологичности, не-социальности или не только биологичности и не только социальности человека.
Второй момент, связанный с детерминизмом в марксизме и фрейдизме, – это их крайний редукционизм. Марксизм редуцирует человека до совокупности общественных отношений, фрейдизм редуцирует человека к природе – к инстинктам, бессознательному. А экзистенциализм – это радикально антиредукционистская философия. Человек ни из чего не выводится, ни к чему не сводится, ничем не определяется. В этом смысле экзистенциализм с марксизмом и фрейдизмом сражаются, спорят и не могут сойтись.
Вот краткое представление об отношении экзистенциализма к родным, врагам, друзьям и близким. Откуда он вырос, куда врос, с чем боролся, от чего отталкивался.
Теперь два слова о том, кто же такие экзистенциалисты.
Первый философ, с которого мы начнем нашу следующую встречу, философ, которого я очень люблю и который, на мой взгляд, в самом начале модерна сказал все то плохое, что мы можем сейчас сказать в самом конце модерна о модерне, который является для нас невероятно современным, хоть и жил в XVII веке, – это Паскаль. В разговоре об экзистенциализме я всегда начинаю не с Монтеня, не с Сократа, не с Августина, а с Паскаля. Блез Паскаль – одинокая ласточка, которая весну не делает. Но тем не менее о нем я хочу поговорить.
Затем, поговорив немного о романтизме, мы сразу прыгаем из XVII века в XIX. И, конечно, ключевая фигура тут – Сёрен Кьеркегор, это Дания, первая половина XIX века. Тоже философ абсолютно одинокий, частный, никому не известный, всеми забытый. Как и Паскаль, это философ, переоткрытый в ХХ веке. Но дальше об этом подробнее.
Паскаль, Ницше, Кьеркегор, Достоевский – это все какие-то «несвоевременные мыслители», одиночки, чудаки, «сумасшедшие» (иногда они и в самом деле сходили с ума, как Ницше, не вынеся ужаса открывшихся им бездн). Они шли против своего времени и временем беспощадно отбрасывались.
А всерьез экзистенциализм начинается на рубеже ХХ века. И первые две страны, где он вызревает в религиозных формах, – это Испания и Россия. Испания – это две фигуры: великий испанский философ, писатель Мигель де Унамуно, и самый знаменитый испанский философ ХХ века Хосе Ортега-и-Гассет, ученик и оппонент Унамуно. И одновременно с этим зарождается экзистенциализм в России, и тут два имени, всем известные: это Николай Александрович Бердяев и Лев Исаакович Шестов. (Сразу скажу о Шестове: ударение в его фамилии можно ставить и так и сяк, поскольку Шестов – это псевдоним. Когда он жил в России, был ШɟØ стов, когда переехал во Францию – стал ШɟстоØвым).
Еще один философ раннего экзистенциализма, который прожил долгую жизнь, практически весь XX век, – это Мартин Бубер. Философ немецко-еврейский, то есть еврей по происхождению и религиозным взглядам и немец по культуре и воспитанию.
В 20–30-е годы экзистенциализм развивается в Германии. Это те два великие имени, которые я не раз уже называл: Карл Ясперс и Мартин Хайдеггер.
А в 30-е годы немецкий экзистенциализм подхватывают французские философы, и Франция дает целую плеяду. Я назову только пять ключевых фигур экзистенциализма, а говорить мы с вами будем, увы, только о трех из них. Это, конечно, Жан-Поль Сартр, Альбер Камю, Габриэль Марсель, Симона де Бовуар, подруга Сартра, выдающаяся писательница и философ, и Морис Мерло-Понти, тоже их друг, полуфеноменолог, полуэкзистенциалист.
Из второй половины ХХ века можно назвать некоторых эпигонов экзистенциализма. Это, прежде всего, итальянский экзистенциализм, и крупнейший его представитель – Николо Аббаньяно, и немецкий экзистенциалист – Отто Больнов. Они сильно уступают своим предшественникам. О них я знаю немного и совсем не буду ничего говорить (хотя их книги сейчас изданы на русском, и при желании вы можете их посмотреть). Но, пропустив их в нашем курсе, мы ничего принципиально не теряем.
А теперь будем приближаться к сути экзистенциальных проблем. Какие вообще проблемы называются экзистенциальными? В чем их специфика?
Я уже высказал такое утверждение, что экзистенциалист – это человек, который определенным образом говорит об определенных проблемах. Понятно, что это проблемы человека. Из той родни экзистенциализма, которую я описал раньше, видно, что он входит в поток антисциентистских, антропологически ориентированных течений современной философии, вышедших из великой культуры романтизма. То есть «философия жизни», герменевтика и так далее. Так в чем же специфика проблемы человека в экзистенциализме? Ведь, казалось бы, человеком занимались все со времен Сократа и до современности.
Во-первых, что важно, экзистенциализм рассматривает человека не как род. Он рассматривает человека как личность, как индивида. Скажем, все знают философа Людвига Фейербаха. Он тоже говорил о человеке. Но Человек Фейербаха – это род человеческий, Человек с большой буквы, Человек как порождение природы, натуралистическое существо. А экзистенциализм говорит о человеке как об индивиде – это очень существенно. Основатель экзистенциализма, Кьеркегор скажет, что в природе род стоит над индивидом, а в мире людей все наоборот – индивид выше рода. Кьеркегор говорит: «Никто не может заменить меня перед Богом». В мире людей Человек-индивидуальность выше, чем Человек-род. Это сразу одно отличие, одна специфическая черта экзистенциального рассмотрения человека.
Второй очень важный момент: о человеке в традициях Нового времени, у Декарта, у Канта, чаще всего говорится исключительно как о познающем субъекте. То есть, как хорошо сказал Дильтей о Канте, «у его человека разлит жидкий сок разума в жилах». Это не живой человек, это только познающее существо. Философия Нового времени пошла по пути гносеологизации, от бытия она делает излишний крен на познание. С этого начал Декарт, когда сказал: «Мое бытие удостоверяется моей мыслью». Особенно Кант совершает этот поворот в сторону гносеологии. Важно не то, что есть, а то, что мы познаем. Человек – это прежде всего познающее существо. Гносеология «скушала» онтологию, особенно ясно это видно в XX веке, причем – увы! – гносеология, все больше сводящаяся только к рабскому и некритическому обслуживанию философии науки. Экзистенциализм говорит, что человек – это полнокровная личность. Человек единичный, смертный, чувствующий, любящий, страдающий. Уникальный. Экзистенциализм хочет вернуть человеку человека не как род, а как индивида. Не как просто познающее существо, а как существо полновесное. Страдающее, смертное, свободное!
В центре экзистенциальной философии стоит рассмотрение специфики бытия человека. Это кажется банальным – бытие человека, человек как род бытия. Но, во-первых, ХХ век и Новое время в целом все больше уходит от бытия. У Канта это произошло окончательно. Хайдеггер даже скажет, что современность – это полное «забвение бытия». И вообще, в философии мало кто сейчас занимается онтологией. А экзистенциализм онтологичен, и уже в этом смысле он идет против философского мейнстрима. Особенно интересно, что речь идет не просто о бытии в традиционных категориях: субстанция, материя, дух – а именно о бытии человека как личности. Человек не выносится из мира как стоящий над миром познающий субъект, а рассматривается как человек в мире. Познание рассматривается как бытийный акт. Вспоминая древнюю римскую пословицу – «сначала жить, а потом философствовать». Познание человека рассматривается как один из атрибутов человеческого бытия – не так, что человек дистиллируется, рафинируется, мы берем у него познание и говорим о познающем субъекте, и все остальное нам не важно, а мы возвращаем человека в мир и мир возвращаем человеку. Человек как часть мира, причем специфическая часть, открытая миру. Мы не говорим о человеке абстрактно, анонимно, объектно. Мы говорим о человеке как о субъекте, о личности, о бытии, находящемся в мире, выходящем в мир в поисках смысла. Человек как особый род бытия. «Сначала жить, а потом философствовать». Это онтологизация философии, а с другой стороны – ее персонализация, рассмотрение человека как части реальности, но весьма специфической части!
Очень важный момент, характерный для всей философии ХХ века – попытка преодолеть субъект-объектность, ту, что характерна уже для философии после Декарта. Декарт сказал: вот мир, мертвый объект, природа, мы ее постигаем, познаем, подчиняем. Эта природа пассивна, мертва, обезбожена, обездушена. И есть человек-субъект, и между миром и человеком – стена. И вся философия ХХ века делает мучительные попытки преодолеть эту субъект-объектную разделенность. По-своему это делает эмпириокритицизм (через понятие «опыта», где уже нет субъекта и объекта), по-своему феноменология (через понятие «жизненного мира» – полновесного и дорефлексивного, в котором мы себя находим) и по-своему экзистенциализм. Он пытается преодолеть субъект-объектное противопоставление, потому что человек и есть, и познает. Экзистенциализм пытается докопаться до глубинных дорефлексивных пластов человека, до того, где еще не начинается разделение: «вот я, вот мир». Не «я отдельно, мир отдельно», а «я в мире, мир через меня».
А сейчас я позволю себе поговорить о том, о чем я очень люблю говорить, поскольку во мне очень сильна моя историческая ипостась. Философия, конечно, всегда говорит о вечном (поэтому ее вопросы – «вечные вопросы», не знающие окончательных ответов). Но существует-то она во времени! И те или иные «вечные вопросы» могут или актуализироваться, выходить вперед, или надолго предаваться забвению. Так что в философии, в истории философии есть не только вечное, но и временное, преходящее. Философия, как говорил Гегель, это душа культуры, ее самосознание. Или можно сказать так: философ – это свидетель. Подумайте, какое хорошее слово «свидетель». Свидетель свидетельствует. В юриспруденции свидетель дает показания на суде, в богословии первые христиане-мученики – «свидетели истины» («μάρτυς» по-гречески), они своей смертью свидетельствовали о Христе. А философия свидетельствует о нас, о времени. И сейчас мы поговорим не о вечном, а о временном. О чем говорит экзистенциализм ХХ века, что он говорит нам о нашем времени, о нас, о современном человеке? В каком контексте он возник? И для меня очень важна эта сторона философии вообще, экзистенциальной в частности.
Если до этого я говорил о философских корнях, о генеалогии, об истории философских направлений, то сейчас мы немного поговорим о социокультурном контексте появления экзистенциализма. С одной стороны, мы говорим: экзистенциальные вопросы, экзистенциально мыслящие люди, тот же Вийон или Монтень, были всегда. Но экзистенциализм, как огромное могучее течение, в середине ХХ века завоевал значительнейшее место в культуре, стал самой влиятельной из всех философий. Он же не с неба свалился, он был чем-то вызван. Помните, когда неузнанный Гамлет спрашивает у могильщиков на кладбище: а на какой почве сошел с ума принц Гамлет? Они говорят: да на этой же, на датской. На какой почве появился экзистенциализм? Откуда он, собственно, взялся? Отдельные экзистенциалисты были всегда. Но почему в XIX веке экзистенциалистов – Достоевского, Кьеркегора или Ницше – воспринимали как сумасшедших, а в ХХ веке вдруг перестали так воспринимать? Напротив, в них увидели пророков, не «несвоевременных» философов, а наиболее «современных»!
Итак, социокультурные аспекты появления экзистенциализма. Здесь я могу увлечься, ведь эта тема бездонна. Я буду говорить очень тезисно, пунктирно и декларативно, но, во-первых, это естественно для введения, во-вторых, подробнее вы меня спросите потом, в конце.
Думаю, ни для кого из вас не секрет, что мы живем в эпоху глубочайшего кризиса в истории. Кризиса культуры, кризиса цивилизации, кризиса человечности, кризиса человечества. Этот кризис носит беспрецедентно глобальный и всеобъемлющий характер, охватывая всю планету и все сферы человеческого существования. Ничего подобного еще не бывало в истории. Ведь даже когда в первые века нашей эры в агонии мучительно умирала Античность и современникам казалось, что наступает конец света, все же в других частях мира (например, в Китае) сохранялись свои цивилизации, которые даже и не подозревали о крахе Рима.
Истоки и причины этого кризиса самые разные философы обозначают немного по-разному. Хайдеггер говорил – «забвение бытия», Ницше – «смерть Бога», Фромм говорил о «больном обществе, порождающем больного человека». Этому кризису ставят разные диагнозы. Кризису, который обычно в учебниках по философии стыдливо обозначается таким невинным и бесцветным эвфемизмом, как «глобальные проблемы современности». Мы говорим: ах, природа исчерпывается, ах, угроза атомной войны, ах, этнические конфликты, ах, тоталитарные режимы, ах, мировые войны!
Но это все – верхушка айсберга. Ортега-и-Гассет говорил «массовое общество», «восстание масс», Шпенглер говорил о «закате Европы», Бодрийяр говорил «общество потребления», Маркузе – «одномерный человек». Все это – попытки с разных сторон описать кризис, показать разные его аспекты и проявления. Можно говорить о потребительстве, о массовой культуре, об индустриализме, о забвении бытия, о смерти Бога, о постмодернизме (то есть, буквально, о времени «после настоящего», эпохе исчерпанности всех ценностей и крушения всех идентичностей) – это все разные псевдонимы и попытки описания некоего катастрофического процесса, который имеет место. Можно говорить о конце Нового времени, конце модерна, полной исчерпанности и крахе его смыслов. Две мировые войны и угроза третьей, уже атомной, войны и тоталитарные режимы, концлагеря, упадок культуры, потерянность человека и проблема отчуждения, рост суицидов, обессмысливание, дегуманизация, наркотизация. Это эпоха глубочайшего кризиса, тотальной катастрофы. Глубокий упадок искусства, упадок философии, упадок фундаментальной (неприкладной) науки в современном мире – о чем все это сигнализирует? Это, прежде всего, тема обесчеловечивания и обессмысливания, потому что человек – это существо, которое не может жить без смысла. И этот смысл исчезает. Наступает, как говорит экзистенциальный психолог Виктор Франкл, «экзистенциальный вакуум». Человек обесчеловечивается. Например, модные сейчас трансгуманисты бодро говорят о скором вытеснении человека совершенными киборгами, бессмертными и ловкими, но, по мне, их оптимизм симптоматичнее и жутче любого безысходного пессимизма.
Дело даже не в том, что техносфера заменила человеку биосферу и отделила его от нее, подменила ее. Дело в том, что из человека уходит все то, что обычно связывалось с человеком: свобода, непосредственность, творчество. Не нужно даже никакого восстания машин, описанного в фильмах «Терминатор» или «Матрица». Сам человек все больше превращается в машину. Уходит спонтанность, свобода. Какая свобода в мире, где царствует рынок, царствуют бюрократы? Какая божественность человека, если Бога нет и никто в него не верит? Какой смысл жизни, если единственный смысл жизни потребителя – это быть таким же, как все, и потреблять? Все то, что традиционно считалось человеческим, исчезает. Сам человек поставлен под вопрос, как никогда раньше.
Сошлюсь на экзистенциального философа, которого уже называл, Мартина Бубера. В своей книге «Проблема человека» Бубер очень удачно говорит, что в самосознании человека можно выделить два типа периодов. Один тип он называет «периоды обустроенности», а второй – «периоды бездомности». Что такое периоды экзистенциальной обустроенности, по Буберу? Не всегда человек для себя проблематичен, не всегда человек для себя – мучительный вопрос. Есть огромные периоды в культуре, в истории, когда человек не является для себя проблемой, когда он растворен в каких-то надчеловеческих смыслах. Например, в Античности человек – часть полиса, часть космоса, тут нет проблемы. Потом приходят Средние века. Человек – часть Божественного мира, мир конечен, все под присмотром Бога, все по плану. Человек – Божественное существо и осмысляется через свою Божественность и грехопадение. Опять период обустроенности. Подобные периоды порождают таких философов как Аристотель, Спиноза, Фома Аквинский. А есть периоды экзистенциальной бездомности. Когда старый мир рухнул и человек оказался как тростинка на ветру. Все непонятно: кто я и зачем? Достоевский писал: «Важно не просто жить, а зачем жить». И тогда появляется Августин Блаженный, который начинает мучительно спрашивать: «А кто я такой, зачем я здесь?» Или Паскаль, который говорит: «Что такое человек перед бесконечностью?» Или Достоевский в эпоху кризиса и разложения гуманизма.
ХХ век – период невероятной экзистенциальной бездомности человека. Из всех определений философии, а их тысячи, я больше всего люблю одно (совсем не похожее на «определение») и очень часто над ним размышляю. Это определение дал великий немецкий романтик Новалис, а потом его подробно комментировал Хайдеггер. Новалис однажды сказал: «Философия – это стремление быть повсюду дома». Что значит «быть дома»? Это значит: жить осмысленно, ощущать мир как нечто целое, чувствовать свою живую сопричастность к чему-то.
ХХ век – эпоха конца Нового времени, конца модерна, это эпоха чудовищной экзистенциальной бездомности. Очень важная метафора в философии Габриэля Марселя – «человек из барака». Это миллионы людей – человеческая пыль, выбитая из своего жизненного мира. Беженцы, мигранты, жертвы войны, жертвы индустриализма, жертвы насилия. Люди, которые жили в каком-то доме, у них были родственники, традиционное общество, привычный и родной ландшафт. И вот они выброшены из своего мира. Вместо дома, в котором жили пять поколений их предков, безликая стандартизированная жилплощадь, джунгли больших городов, все эти наши «Вавилоны». Фактическая бездомность. Это эпоха, которая ставит вопрос: а кто такой человек, а нужны ли мы нам? Погибнет ли человек физически или метафизически? Превратится в бесчувственного робота? Или будет стерт с лица Земли в ядерном Апокалипсисе? Отравит всю планету и сам задохнется под руинами своей Вавилонской башни прогресса, науки и техники? Будет атомизирован рынком и низведен до вещи? Подавлен чиновниками? Обессмыслен Машиной? Достоин ли и хочет ли человек жить или пора завершать и закрывать этот неудачный, зашедший в безнадежный унылый тупик проект? Именно такие эпохи порождают вопросы о смысле, вопросы экзистенциальные. А кто такой человек, а есть ли свобода, а есть ли у человека какое-то достоинство? И в чем это достоинство? Раньше мы черпали его в своей Божественности, но ведь после Ницше всем известно, что «Бог умер».
Ну а теперь скажу о том же самом, но немного иначе. Давайте оглянемся в XIX век. Век, когда большинство мыслящих европейцев уже всерьез не относились к Богу, ходили в церковь по привычке. Но нельзя жить без веры. И на место христианской веры пришли разные квази-эрзацы, квазимифы, квазиидолы. Кто же занял место умершего христианского Бога? XIX век – это для нас важная точка отсчета, высшая точка модерна и капитализма. Это век, в котором то общество, которое зародилось в XVII веке и расцвело в XVIII веке (веке Просвещения и великих революций), достигло своей вершины.
Какие мифы питали человека XIX века? Уже не вера в Бога, но вера в разум. Наиболее ярко это выражено у Гегеля: «Все действительное – разумно, все разумное – действительно». В мире и в человеке главное – разум. Разум всемогущ и всеблаг, тотален и активен!
С верой в разум связана другая слепая вера – сциентистская. Наука села на трон религии. Особенно хорошо это видно в позитивизме, менее ярко – в марксизме. Метафизика провалилась, религия обанкротилась. И на место религии теперь претендует наука. Это наиболее очевидно у отца позитивизма и социологии Огюста Конта. Наука садится на трон религии и… сама тут же превращается в новую квазирелигию: наука «познает» весь мир и скоро исцелит его раны, ответит на все его вопросы, покорит природу человеку, создаст чудо-технику, заменит естественный мир искусственным «дивным новым миром», а потому миром должны править новые жрецы – ученые! Захватывающие перспективы! Самый яркий пример – это, конечно, позитивизм и, отчасти, марксизм с его пресловутым «научным социализмом» и тотальной научной социальной инженерией. Рука об руку с рационализмом идет сциентизм. «Наука исправит мир, решит все вопросы». Якобы мир тотально разумен и якобы наука его сегодня-завтра постигнет!
Третий базовый миф, неразрывно связанный с двумя первыми, рационалистическим и сциентистским, – это прогрессистский. Бездумная вера в прогресс. (А как ехидно говорил Ницше: «Прогресс – идея современная и, следовательно, ложная».) Что такое «прогресс», все понимают по-разному. Просветители, марксисты, гегельянцы, позитивисты – все по-своему. Но одно связано с другим: наука и техника – двигатель прогресса, разум и индустрия – двигатель прогресса. Как писал Вольтер: «Все может стать благим – вот наше упованье!» Все идет неизбежно, как паровоз по накатанным рельсам, в хорошую сторону: от тьмы к свету, к добру, счастью, справедливости. Как пелось в советской песенке: «Завтра будет лучше, чем вчера!» Этот процесс можно немного подтолкнуть, ускорить (помните «прогрессоров» в фантастике Стругацких?), а можно подождать. Но все неизбежно будет хорошо, потому что прогресс не остановить! Разум не остановить! Науку не остановить!
Итак, вера в разум (рационализм), вера в науку (сциентизм), вера в прогресс (прогрессизм) как в нечто само собой разумеющееся и фатальное – вот credo, вот мифологический символ веры просвещенного европейца XIX столетия. Это очень опасный и жутковатый комплекс идей, потому что человеку в нем совсем не остается места. Это самоуспокоенность, самодовольство. Вера в прогресс, вера в науку, вера в разум как нечто само собой разумеющееся, неизбежное. Как вы понимаете, это обессиливает личность, лишает ее ценности и смысла, снимает с нее выбор. Это «общие места», топосы для всей философии и культуры XIX века, нечто несомненное.
И когда изредка появлялись такие странные люди, как Ницше, Достоевский и Кьеркегор, которые говорили: мы живем на вулкане, мир колеблется, все трясется, и необходимо пробудить в самодовольном мещанине чувство трагического, осознание того, что жизнь – это непредсказуемая авантюра с неизбежным трагическим исходом», – им презрительно отвечали: «Вы с ума сошли! Вы – мракобесы! Как можно не верить в науку, не верить в разум, сомневаться в поступи прогресса?»
И вот наступил ХХ век, век бесповоротного краха Нового времени, его базовых ценностей, аксиом и смыслов. И все начало вдруг рушиться. Как вы знаете, ХХ век наступил в августе 1914 года, с пушками и залпами Первой мировой войны. Наступил как понятие духовное, а не хронологическое. Сложный вопрос, когда он закончился? Одни считают, что в 1989 году, с распадом советского блока: другие считают, что в 2001 году – с 11 сентября. Не будем сейчас говорить о том, когда и чем закончился ХХ век. Но важно и бесспорно, когда он начался. В августе 1914 года. И начался тотальный кризис. Все пошло вразнос. Новое время с его мифами начало сыпаться, как карточный домик. (Позже Адорно горько спросит: как можно писать стихи или философствовать в мире после Освенцима?)
Чуть раньше августа 1914 года начался кризис в святая святых Нового времени – науке: на грани XIX–XX веков рухнула механистически-детерминистская картина мира. Атом оказался делимым. Появились Планк и Эйнштейн, замаячила теория относительности. Вся реальность стала зыбкой, мир «поплыл», начал уходить из-под ног и дематериализовываться. Параллельно с этим под натиском индустриально-капиталистического катка окончательно рушится традиционное общество. Человек выбит из всех прежних социальных связей. Рухнули община, большая семья, традиционная мораль и коллективная солидарность. Начинается мировая война. Миллионы людей гибнут непонятно за что, другие десятки миллионов ранены или изгнаны. Гуманизм, пацифизм, европоцентризм, интернационализм оказываются пустыми и никчемными, бессильными фантомами. Буржуазные либералы верили, что в Европе большая война невозможна, марксисты верили, что, поскольку «у пролетариев нет отечества», рабочие разных наций не будут убивать друг друга. Но все оказалось иначе! Возникают людоедские тоталитарные режимы: фашизм, большевизм, нацизм. И продолжать верить в прежние идеалы и догмы (и твердить, что «разум победит», «прогресс неизбежен», а «человек – это звучит гордо») может только законченный идиот. Это век глубочайшего крушения идеалов и ценностей модерна.
И возникающий экзистенциализм, с одной стороны, как и всякая философия, отражает этот кризис, а с другой – делает попытку и ищет возможность ему противостоять. Это попытка противопоставить что-то ситуации, когда все рушится. Всерьез экзистенциализм возникает между мировыми войнами, и это очень симптоматично. Осмысливается духовный опыт Первой мировой войны и всего, что за ней последовало. Философия, конечно, не знает границ. Философия вечна и по сути своей космополитична, общечеловечна. Но есть такая вещь, как национальные культуры, национальные традиции и национальное разделение труда. Поэтому, будучи частью национальных культур, философия несет на себе некоторый их колорит. Немцы – это, несомненно, самый философский народ Нового времени, за последние 300 лет они породили больше всего фундаментальных философских идей. Перефразировав Евтушенко: «Философ в Германии – больше чем философ!» Если можно так выразиться, с XVIII по ХХ век Германия – несомненный мировой центр философии, достойный наследник мудрости Эллады. Ясперс и Хайдеггер разрабатывали экзистенциализм основательно, глубоко, фундаментально. У них, говоря словами гениальных «Скифов» Блока, «сумрачный германский гений».
А после уже закономерно приходит время «острого галльского смысла». Потом приходят французы – Камю, Сартр и другие. У французов другая миссия – разносить это по миру. (Вспомните, так уже было, например, в эпоху Просвещения. Основные идеи философии Просвещения родились в Англии, но именно французами, принявшими их из рук англичан и шотландцев, были радикализованы, популяризированы и разнесены повсюду.) Потому что благодаря каким-то своим национально-культурным особенностям – остроумию, живости, афористичности, эссеистике, – французы, как никто, умеют придать даже самым сложным мыслям живую и яркую форму. То, что в межвоенный период, в двадцатые годы, разрабатывают, каждый по-своему, Ясперс и Хайдеггер, то в «сороковые роковые» делают достоянием всего человечества виртуозные литераторы-французы.
Наступает Вторая мировая война. Камю и Сартр активно участвуют в движении Сопротивления, пытаются философски выразить его дух, оформить его ценности. А экзистенциализм – это философия сопротивления во всех смыслах этого прекрасного слова. (В самом деле: вслушайтесь в это изумительно емкое слово – «сопротивление»!) Не только Сопротивления с большой буквы, но и в узком, локально-историческом смысле – сопротивления европейцев нацизму или фашизму. Экзистенциализм, по моему убеждению, это вообще философия сопротивления всему, что в момент крушения мира отменяет и отрицает человека с его свободой. Все говорит – «сдайся!», «бороться бессмысленно и неразумно!». Вся Европа растоптана сапогом диктатуры, нехитрый расчет говорит, что ее не победить. И вот тут-то появляется Камю с его «мифом о Сизифе», появляется Сартр. Они говорят: надо бороться и восставать, даже если разум предлагает предательство и искушает коллаборацией. Потому что разум – это еще не все! Есть в человеке кое-что и поважнее разума.
Экзистенциализм начинает войну на два фронта – против старых мифов о всесильных и непогрешимых науке, разуме и прогрессе, которые предательски погубили человека, и против новой бесчеловечности, которая наиболее ярко выразилась в немецком нацизме с его законами джунглей и культом обесчеловечивающей силы. Как остаться человеком в бесчеловечном обществе? Где найти опору? Можно ли быть человеком в концлагере? Вот в такой накаленной, предельно экстремальной атмосфере появляется экзистенциализм – не как мировоззрение одиночек-оригиналов, но как мировое явление, великая духовная сила и орудие в борьбе и сопротивлении. Не какие-то «костыли», не утешительные сказки, а оружие бойца, отстаивающего свое человеческое достоинство в окопах катастрофической современности перед лицом тотального торжествующего зла.
Когда мир говорит человеку: «Ты – ничто, ты – никто. Ты – лагерная пыль, ты – атом в массовом обществе, ты – винтик в огромной фабрике. Ты – частица большого проекта тоталитаризма („единица – ноль“, как восторженно писал вдохновенный поэт тоталитаризма Маяковский в поэме о Ленине)!», то экзистенциализм говорит в ответ человеку: «Ты что-то можешь! Ты даже в отчаянной безнадежной ситуации Освенцима и Колымы, Дахау и Лубянки можешь быть собой». Экзистенциализм пытается защитить человеческое достоинство и свободу в ситуации абсолютно жуткой и бесчеловечной.
Я очень люблю одну древнюю китайскую притчу, которую здесь уместно привести. Один маленький воробушек опрокинулся на спину, задрал лапки к небу. Его спрашивают: «Воробушек, а ты что это делаешь?» А он в ответ: «Вы что же, не видите? Небо рушится, а я пытаюсь его удержать». Ему: «Да разве ты сможешь?». А он: «Каждый делает то, что может!» Этот воробушек явно был стихийным экзистенциалистом. Вот это – то самое сопротивление, когда кажется, что все пропало.
Так на повестку дня выходят новые (точнее, «вечные», но подзабытые) вопросы, и в каком-то смысле философия возвращается к своим античным истокам. Она снова обращается не к профессиональным мыслителям, а ко всем людям и из отвлеченного умозрения становится жизненной практикой, разрешением вопросов жизни и смерти. Еще Сенека цинично, но справедливо констатировал, что философы пишут о том, как доØлжно жить, а не о том, как они сами живут. И, начиная со схоластики, философия связала свою судьбу с университетами, стала, увы, слишком академической, чересчур ремесленной и профессиональной, отвлеченной, изучающей преимущественно онтологию, гносеологию – нечто далекое от жизни человека.
Экзистенциализм говорит: важно – не как устроен мир, а как нам в этом мире себя вести, зачем жить. Экзистенциальная философия возвращает философию человеку, обращается к каждому, к его отчаянной жизненной ситуации. Человек, прежде всего, бытие, поиск смысла, а потом уже все остальное. «Сначала быть, а потом – познавать», – призывает экзистенциализм. Его специфическая и уникальная характеристика – обращенность к человеку, к его проблемам и жизненным практикам. Защита личности от всего, что ее уничтожает. Человек должен начать философствовать, а философия должна стать более человечной. Другие философские течения Нового времени безразличны к человеческой судьбе и личности. Они говорят человеку: ты – всего лишь функция, орудие, производное от чего-то более важного. Так марксизм говорит: ты – всего лишь функция от общества, совокупность общественных отношений и ролей. Структурализм говорит: ты – всего лишь функция от вечных языковых структур. Фрейдизм говорит человеку: ты – лишь функция от биологии, продукт конфликта бессознательных инстинктов, сознания и сверхсознательных культурных императивов. Позитивизму же человек и вовсе не интересен; его занимает лишь рабское обслуживание науки. И лишь экзистенциализм заявляет: «Нет, человек вовсе не функция и не орудие. Ты, человек, неповторим, уникален, ты – один, ты можешь выбрать и прожить свою собственную жизнь. А можешь и не проживать. Но тогда ты не будешь самим собой, не будешь человеком!»
Так что хотя экзистенциальные вопросы так же вечны, как сам человек, а отдельные экзистенциально мыслящие философы встречаются в разных эпохах, но экзистенциализм как великая и наиболее авторитетная философия – детище и симптом катастрофического ХХ века. Первая мировая война и реакция на нее: немецкий экзистенциализм. Потом Вторая мировая война и – французские экзистенциалисты, деятели Сопротивления. Камю и Сартр публикуют свои главные труды в 1942–1943 годах. И потом уже экзистенциализм стремительно распространяется по миру, становится достоянием и мироощущением не дюжины профессиональных философов, нескольких интеллектуалов в университетах, а миллионов мыслящих людей, которые ощутили в нем нечто для себя важное и существенное. Так экзистенциальная философия становится влиятельнейшей духовной силой в культуре ХХ века (не только в философии, но и в искусстве, театре, кинематографе, общественной мысли, даже в науке), одной из главных попыток ответить на «вызовы этого века» (как сейчас, вслед за Тойнби, модно говорить), отстоять личность, свободу, достоинство человека в ситуации, абсолютно их исключающей. Как писал поэт Алексей Константинович Толстой: «Мы же возбудим течение встречное – против течения!»
Вот очень коротко и предварительно то, что я могу вам сказать об историко-культурно-социальном фоне, породившем экзистенциализм.
А теперь вернемся к моей предварительной «формуле», что экзистенциалист – это человек, который мыслит определенным образом и об определенных вопросах. Скажу немного и предварительно об отношении экзистенциализма к разуму, к науке и к истине. Часто в учебниках пишут совершенно несправедливо, упрощенно и вульгарно, что экзистенциализм – это философия иррациональная и антинаучная. Нет, не верьте учебникам! Это философия антисциентистская, но есть разница между антисциентизмом и антинаучностью.
Поскольку мы говорим об эпохе завершения и разложения Нового времени (на знаменах которого были написаны слова «Рационализм», «Сциентизм», «Прогрессизм»), то экзистенциализм вновь и вновь фокусируется на ограниченности разума. Он не согласен с Гегелем, что «все действительное – разумно». Я бы сказал, что экзистенциализм нельзя назвать ни рациональной, ни иррациональной философией. Экзистенциализм – это философия, которая указывает на принципиальные границы человеческого разума и разумности мира вообще. Знаменитая цитата из Камю: «Абсурд – это разум, осознавший свои пределы». Согласитесь, есть разница между отрицанием разума и осознанием его пределов. Экзистенциализм говорит как раз о пределах разумности, о том, что в человеке и в мире многое неразумно, неподвластно разуму и непостижимо разумом. Говоря по-шекспировски: «Есть многое такое, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам». Это не значит, что разум вообще не нужен и никчемен. Ему просто надо стать скромнее, осознать свои пределы и уменьшить свои притязания и аппетиты. О том, что высший триумф разума состоит именно в осознании того, что есть нечто, принципиально выходящее за пределы разума, говорили многие великие философы. Например, Сократ, Плотин, Николай Кузанский («Все, что мы желаем знать, есть наше незнание»), Монтень, Паскаль, Кант (который «ограничил разум, чтобы оставить место вере»). Но Новое время с его безумным апофеозом разума чересчур увлеклось. И вот экзистенциалисты на закате обанкротившегося Нового времени вновь возвращают нас к этой важной истине.
То же самое касается науки. Экзистенциализм не отрицает науку, но резко отрицает сциентизм, экспансию науки на все сферы культуры, неправомерную попытку науки занять место религии. Несомненно, что наука за последние три века загнала на обочину культуры искусство, миф, религию, мистику и все тому подобное и отождествила себя с истиной. Наука стремится отвечать на все вопросы мира, конструировать общество, управлять им. И в этой связи экзистенциализм (так же как романтизм, «философия жизни», герменевтика) – это анти-сциентистская философия. Он оппонирует не самой науке, но претензиям науки на всемогущество, провозглашая, говоря словами Бакунина, «бунт жизни против правления науки».
Напомню вам знаменитое изречение Хайдеггера: «Наука не мыслит». Это значит, что наука – это орудие, она не знает ни своих последних целей, ни своих первых оснований. Математик не знает, что такое число, физик не знает, что такое материя. Наука не может отвечать на вопросы, что такое добро и зло, что такое смерть, что такое смысл жизни, – а это самые главные человеческие вопросы. Кроме того, наука знает только общее и не знает личного, знает только мертвое и не знает живого (это с огромной силой и убедительностью, как вы знаете, показал Анри Бергсон). Скажем, как наука может познать дерево? Она разрежет дерево: вот ветки, вот листья, вот корни. Но дерево умрет. То есть живое, личное, динамичное наука не постигает. Наука Нового времени вслед за Фрэнсисом Бэконом, с его credo «знание – сила!», стала орудием порабощения природы человеком, но отнюдь не путем к истине. По словам Ницше, объективирующая все наука определенным образом фальсифицирует реальность. Она полезна, но она не есть истина.
Поэтому экзистенциалисты категорически подчеркивают, что наука малоприемлема и не очень пригодна в познании человека. Наука, пытаясь познавать человека, объективирует его, уничтожает специфически-личное. Она всегда грешит редукционизмом, детерминизмом и абстракциями; а экзистенциализм как раз стремится пробиться к цельной, свободной и неповторимой личности. Скажем, социология говорит, что человек – это социальная функция. (Отсюда возникает соблазн «тотального знания о человеке», социальной инженерии и планирования, столь чудовищно проявившийся в тоталитаризме ХХ века!) Экономика говорит, что человек – homo economicus, то есть идеально рациональный производитель и потребитель, управляемый всемогущей и всеблагой «невидимой рукой рынка». Биология говорит о том, что человек – это просто животное и его природа неизменна. А история, напротив, подчеркивает культурную заданность и изменчивость человека. Но, раздираемый науками на части, человек – в своей полноте, необъективируемости, свободе, цельности, уникальности, загадочной глубине – исчезает! Ведь невозможна же «наука о свободе» или «наука о личности», поскольку свобода и личность не обобщаемы и не детерминируемы! Человек – нечто необъективируемое и неабстрагируемое, нечто большее, чем просто homo economicus, или zoon politikon, или даже homo sapiens. И экзистенциальная философия не устает подчеркивать, что попытки постигнуть человека исключительно научными средствами ведут к его объективации, овеществлению, отчуждению и обесчеловечиванию, к тому, что самое главное и неуловимое в человеке ускользает от внимания. Итак, повторю, экзистенциализм вовсе не отрицает разум и науку, как таковые, – он отрицает сциентизм и рационализм как идолов Нового времени, указывая на границы возможностей разума и науки, и, вслед за романтизмом и «философией жизни», ищет иные, вненаучные пути описания и постижения человеческой реальности.