Реальность сплетается из историй, а не из материи.
Не существует идеи, сколь бы устаревшей и абсурдной она ни была, которая не способна улучшить наше познание.
Допустимо все…
С древних времен человек стремился понять мир вокруг себя. В этом ему помогали предания, объясняющие, что же на самом деле происходит. С позиции сегодняшнего дня такой взгляд на мир вызывает улыбку – мы так же будем выглядеть в глазах поколений, которые придут после нас. Однако тайная мощь сказаний, в которые верили люди, огромна.
Одним из подобных примеров является история экономики, которая начала свой отсчет достаточно давно. Около 400 года до нашей эры Ксенофонт написал: «Однако мы решили, что хоть бы у кого и не было имущества, все-таки возможно какое-то знание хозяйства. Так что же мешает и тебе его знать?»[1]
Когда-то экономика была наукой о ведении домашнего хозяйства[2], позднее – набором религиозных, богословских, этических и философских дисциплин. Но постепенно она превратилась в нечто иное. Иногда нам может показаться, что экономика потеряла всю свою многогранность под влиянием технократического мира, где господствуют черное и белое. Но ее прошлое гораздо разнообразней, чем кажется.
Экономика в том виде, в каком мы воспринимаем ее сегодня, является культурным феноменом, порождением нашей цивилизации. Причем это не продукт, изготовленный или изобретенный нами осознанно, как, например, двигатель или наручные часы. Различие в том, что в случае двигателя или часов мы знаем, откуда они взялись, и понимаем принципы их работы. Мы можем (почти все) их разобрать и собрать. Знаем, как привести их в действие и остановить[3]. С экономикой все по-другому. С ней происходит слишком много всего непреднамеренного, спонтанного, неконтролируемого, незапланированного, того, что не подчиняется дирижерской палочке. Прежде чем экономика получила статус самостоятельной науки, она, так же, например, как этика, вполне успешно существовала как подраздел философии. Тогда восприятие экономики весьма отличалось от современного представления о ней как о математизированной науке о распределении ресурсов, свысока смотрящей в своем позитивистском высокомерии на другие, «нестрогие» дисциплины. Но наше тысячелетнее «воспитание» базируется на более глубоких, более широких и зачастую более устойчивых основах. Стоит помнить об этом.
Было бы глупо полагать, что люди начали задаваться экономическими вопросами только с наступлением научной эпохи. На первых порах они объясняли мир вокруг себя посредством мифов и религий; сегодня роль интерпретатора действительности играет наука. Чтобы мы смогли понять экономические взгляды наших предков, нам придется окунуться в их легенды и постичь их философию. Именно этому и посвящена книга: мы попытаемся найти следы экономического мышления в старых мифах и наоборот, найти мифы в сегодняшней экономике.
Считается, что современная экономика началась в 1776 году с публикации труда «Исследование о природе и причинах богатства народов» Адама Смита. Наш постмодернистский век (который зримо скромнее, чем предыдущая научная эпоха)[4] готов заглянуть в прошлое и осознает силу истории (ее бремени), мифологии и религии. «Исчезают границы между историей науки, ее философией и самой наукой, а также между наукой и не-наукой»[5]. И потому мы отправимся в глубь времен настолько далеко, насколько нам позволит письменное наследие нашей цивилизации. Мы проследим за первыми попытками разобраться с экономическими вопросами в эпосе о шумерском царе Гильгамеше и посмотрим, какие экономические взгляды имели евреи, христиане, люди античности и средневековые мыслители. Также мы тщательно исследуем и учения тех, кто относительно недавно заложил основы современной экономики.
Вопреки распространенному мнению, изучение истории экономики с этой точки зрения – это не никому не нужное знакомство с тупиками или с разнообразием проб и ошибок (исправленных нами совсем недавно), а всесторонний анализ того, что данная отрасль знаний может нам предложить. У нас нет ничего другого, кроме наших собственных сказаний. История мысли дает нам возможность уйти от интеллектуальной пустоты, в которую мы погружаемся, помогает нам преодолеть актуальные тенденции и сделать пару шагов назад.
Изучать древние повествования полезно не только историкам и не только для того, чтобы лучше понять ход мыслей (пра)отцов. Предания сохраняют свою собственную силу даже после того, как новые версии событий либо вытесняют предыдущие, либо выворачивают их наизнанку. Примером может послужить самая известная, наверное, дискуссия в истории – спор по поводу геоцентрической или гелиоцентрической модели Вселенной. Как известно, победила гелиоцентрическая концепция. Однако мы и сегодня говорим, что солнце восходит и заходит, что соответствует геоцентрическим взглядам. Основой нашей ориентации в мире являются восток и запад. При этом мир никакого востока и запада не имеет. А если уж что и восходит, то это наша Земля, но уж никак не Солнце: оно не вращается вокруг Земли, это Земля вращается вокруг Солнца, по крайней мере именно так утверждают ученые.
Более того, древние легенды, идеалы и архетипы, о которых пойдет речь в первой части книги, до сих пор с нами и помогают формировать наше отношение к миру и восприятие самих себя. Как говорил К. Г. Юнг, «подлинная история развития человеческого сознания хранится не в ученых книгах, она хранится в психической организации каждого из нас»[6].
Экономисты должны верить в силу истории. Адам Смит в нее верил. Как сказано в его книге «Теория нравственных чувств», «желание, чтобы нам верили, желание убеждать, руководить и направлять людей кажется одной из наших сильнейших естественных страстей»[7]. Заметьте, автором этого высказывания является предполагаемый отец идеи, что эгоизм есть самое сильное из всех наших врожденных стремлений. Два других известных экономиста, Роберт Шиллер и Джордж Акерлоф, недавно написали: «Человек склонен мыслить нарративами – цельными цепочками событий, имеющими внутреннюю логику и динамику. Наши действия определяются историей нашей жизни, которую мы рассказываем сами себе. Если бы не эти истории, наверное, жизнь казалась бы “сплошной вереницей гадостей”. Для того чтобы страна или организация чувствовали себя уверенно, тоже нужны свои истории. Великие руководители – это в первую очередь талантливые творцы историй»[8].
Цитата отсылает нас к высказыванию «Жизнь – не вереница гадостей. Это одна и та же гадость, повторяющаяся бесконечно»[9]. Миф (наши захватывающие рассказы, повествования) представляет собой «откровения о происходящем здесь и сейчас, всегда и вечно»[10]. Иными словами, он является тем, «чего никогда не было, никогда не будет, но есть всегда»[11]. Однако современные экономические теории, имеющие в своем основании строгие модели, являются не чем иным, как метанарративами, пересказанными на другом (математическом?) языке. Потому и необходимо изучить историю с самого начала – так как известно, что «не будет хорошим экономистом тот, кто только экономист»[12].
Так как экономика стремится властно распространить свое влияние на все сферы жизни, нам придется рискнуть выбраться из нашей области знаний и действительно попытаться осмыслить абсолютно все. А если хотя бы частично правдиво предположение, что «спасение сегодня заключается в исчезновении материальной нужды, что приведет человечество к новой эре экономических излишеств, где главными священниками должны стать экономисты»[13], нам следует знать об этой новой роли и быть готовыми взять на себя бóльшую социальную ответственность.
Вся экономика в конечном счете является экономикой добра и зла. Это изложение историй людьми людям о людях. Даже самая сложная математическая модель де-факто является сказанием, притчей, нашей попыткой (рационально) понять окружающий мир. Я постараюсь показать, что вплоть до сегодняшнего дня история, рассказанная при помощи экономических механизмов, по существу остается историей о «хорошей жизни», которую мы позаимствовали из античных времен и древнееврейских традиций. А также то, что математика, модели, формулы и статистика представляют собой лишь вершину айсберга экономического мышления, скрывающего в себе все остальное, а споры в экономике являются скорее войной мифов и разных метанарративов, нежели чем-то иным. Люди сегодня так же, как всегда, прежде всего хотят выяснить у экономистов, что такое хорошо и что такое плохо.
Нас, экономистов, приучали избегать оценочных суждений и взглядов по данному вопросу. И все же, несмотря на утверждения учебников, экономика по существу является нормативной дисциплиной. Она не только описывает мир, но и часто показывает, каким мир должен быть (эффективным, идеалом совершенной конкуренции и быстрого роста ВВП при низкой инфляции, с высокой конкурентоспособностью и т. д.). Таким образом, мы создаем модели, современные притчи, которые, однако, нереальны и имеют мало общего с настоящим миром. Возьмем простой пример: когда экономист в телевизоре отвечает на безобидный с виду вопрос, насколько высока инфляция, из этого логически вытекает следующий (который экономист добавит, без сомнения, сам), а именно: такой уровень инфляции – это хорошо или плохо и не должен ли он быть выше или ниже? И даже при выстраивании ответа на подобный чисто технический вопрос участники дискуссии начнут немедленно говорить о добре и зле и использовать оценочные суждения: уровень должен быть ниже (или выше). Потому что, «если бы экономика действительно ничего не оценивала, было бы логичным предположить, что те, кто ею занимаются, просто выдумали всю систему экономического мышления»[14]. Мы знаем: это не так, и должны признать, что экономика на самом деле наука прежде всего нормативная.
По Милтону Фридману («Очерки позитивной экономики»), экономика должна быть позитивной наукой, ничего не оценивающей, а описывающей мир таким, каков он есть, а не каким должен быть. Но ведь сама фраза «экономика должна быть позитивной наукой» есть нормативное утверждение: рекомендация описывать мир не таким, каков он есть, а таким, каким он должен быть. Экономика по своей сути наука не позитивная. Если бы это было так, нам бы не пришлось прилагать никаких усилий для того, чтобы она таковой стала. «Конечно, большинство ученых и значительная часть философов используют позитивистское учение с тем, чтобы избежать необходимость рассматривать ставящие в тупик фундаментальные вопросы, короче – для того, чтобы избежать метафизики…»[15] Между прочим, не исповедовать никакие ценности – само по себе ценность, что для экономистов очень даже знаменательно. Парадокс в том, что дисциплина, изучающая в первую очередь ценности, пытается от них избавиться. Но тут есть и еще одно противоречие: наука, верящая в невидимую руку рынка, хочет избавиться от всякой таинственности.
В этой книге я буду ставить следующие вопросы: существует ли вообще экономика добра и зла? выгодно ли добро, или оно существует вне рамок экономических расчетов? свойственен ли людям эгоизм от рождения? может ли он быть оправдан, пока служит общему благу? Такие вопросы стоит задавать лишь в том случае, если экономика действительно имеет глубокий смысл, а не представляет собой некую эконометрическую модель, в соответствии с которой происходит механическое распределение ресурсов.
Кстати, не надо бояться таких категорий, как «добро» и «зло». Используя их, мы вовсе не пытаемся морализировать. Каждый из нас имеет свой этический кодекс и поступает в соответствии с ним. Аналогичным образом каждый верит во что-то определенное (и атеизм – вера). Точно так же дело обстоит и с экономикой. Как говорил Джон Мейнард Кейнс, «люди практики, которые считают себя совершенно неподверженными интеллектуальным влияниям, обычно являются рабами какого-нибудь экономиста прошлого… Но рано или поздно именно идеи, а не корыстные интересы становятся опасными и для добра, и для зла»[16].
Книга разделена на две части. В первой из них мы найдем отголоски экономики в мифах, религиях, теологии, философии и науке. Во второй части мы будем искать следы мифов, религий, теологии, философии и науки в экономике.
Чтобы найти ответы на поставленные вопросы, нам придется пройтись по всей истории человечества, от начала нашей культуры до сегодняшней эпохи постмодернизма. Мы не ставим себе задачу изучить каждое мгновение, способствовавшее изменению экономического понимания мира постоянно сменяющимися поколениями (включая наше). Мы будем обращать внимание либо на отдельные исторические эпохи (век Гильгамеша, эра иудеев или христиан), либо на выдающихся личностей, оказавших ключевое влияние на развитие понимания человеком экономики (Декарт, Мандевиль, Смит, Юм, Милль и другие). Наша цель – по-новому рассказать историю экономики.
Иными словами, постараться проследить развитие ее духа. Прежде чем приступить к экономическим размышлениям, мы зададим некоторые вопросы; они будут либо философскими, либо отчасти историческими. Так мы доберемся до области, расположенной на самой границе экономики, а часто даже и за ней. Эту зону мы можем назвать, например, протоэкономикой (термином, заимствованным у протосоциологии) или, еще точнее, метаэкономикой[17] (термином из метафизики). В этом смысле «экономическое учение, если оно не дополнено и не завершено учением метаэкономики, остается слишком узким и отрывочным, чтобы привести к верным выводам»[18]. Самые важные элементы культуры или интересующей нас области исследований – экономики – к примеру, можно найти в фундаментальных предположениях, от которых, сами того не сознавая, отталкиваются приверженцы различных систем. Людям, которые мыслить по-другому уже просто не в состоянии, отмечает Альфред Н. Уайтхед в своей книге «Приключения идей», собственные догадки представляются настолько очевидными, что они начисто забывают, что, собственно говоря, это были всего лишь предположения.
Что мы на самом деле творим? И почему? Можем ли мы (из этических соображений) делать все, что нам (с технической точки зрения) позволено? И в чем же цель экономики? К чему все эти усилия? Во что мы в действительности верим и откуда (это чаще всего неизвестно) наша вера происходит? Если «наука есть система убеждений, которой мы приобщены»[19], то о чем, собственно, идет речь? Так как сегодня экономика превратилась в ключевую дисциплину, объясняющую и меняющую мир, настало время задать все эти вопросы.
Мы попытаемся, немного на постмодернистский лад, взглянуть на метаэкономику с точки зрения философии, истории, антропологии, культуры и психологии. Моя цель – показать, как изменялось восприятие экономики человеком, и поразмышлять над этим. Почти все главные понятия и концепции, которыми экономика (осознанно или нет) оперирует, имеют длинную историю, их истоки лежат полностью за границами интересующей нас дисциплины и часто даже вне науки как таковой. И потому давайте попытаемся исследовать, как зарождалась экономическая вера, как развивались ее основные идеи и как они влияли на хозяйственную политику.
Я утверждаю, что экономисты мейнстрима растеряли большинство красок науки и уцепились за черно-белый культ homo oeconomicus, игнорирующий вопросы добра и зла. Мы просто крепко закрыли глаза и остались, таким образом, слепы к самым главным движущим силам человеческих поступков.
Я также уверен, что мы можем почерпнуть из мифов, религий и творчества поэтов и философов никак не меньше, чем из строгих точных математических моделей экономического поведения. Хотя нас всегда учили, что экономика есть наука, существующая в отрыве от общепринятых ценностей, я утверждаю: это неправда. Экономика должна искать, находить и выносить на свет божий свои собственные ценности, и в ней самой мы можем обнаружить гораздо больше отголосков религий, мифов и архетипов, чем в математике. Я утверждаю, что в сегодняшней экономике слишком много внимания уделяется методу в ущерб сущности. Утверждаю, а также хочу доказать, что и экономистам, и широкой публике важно изучать разнообразнейшие источники информации – «Эпос о Гильгамеше», Ветхий Завет, слова Иисуса или идеи Декарта, к примеру. Результаты, к которым мы пришли благодаря подобному способу мышления, станут понятнее, если мы проследим, как это мышление развивалось исторически, с самого начала, когда было более прозрачным, – так нам будет легче докопаться до подлинных первооснов наших идей. Только таким путем мы сможем выявить свои собственные основные (экономические) ценности, скрывающиеся в запутанных сетях современного общества, все больше укореняющиеся в них, но остающиеся при этом незамеченными.
Для того чтобы человек был хорошим экономистом, он должен быть к тому же либо неплохим математиком, либо замечательным философом, а лучше – и тем и другим. В изысканиях мы позволили математике выйти на первое место и подавили гуманное начало. Так мы получили искаженные искусственные модели, от которых нет никакого толку в реальном мире.
Именно поэтому важно изучать метаэкономику. Нам следует заглянуть за занавес экономики и выяснить, какие ценности скрываются «за кулисами», какие идеи стали доминантными, хотя зачастую и не высказанными, предпосылками наших теорий. Изучаемая наука содержит удивительно большое количество не замечаемых нами тавтологий. Я утверждаю, что господствующий сегодня в ней неисторический подход однозначно неверен: для понимания поведения человека более важным является изучение формирующих наше мышление идей в их развитии.
Эта книга должна внести свой вклад в затяжную схватку между нормативной и позитивной экономиками. Я утверждаю, что в роли, которую в древности играли нормативные мифы и притчи, сегодня выступают научные модели. В этом нет ничего плохого, мы просто должны это признать.
Человечество пыталось разобраться в экономических вопросах задолго до Адама Смита. Его работы, в которых сформулированы принципы, лежащие в основе экономики, были кульминацией их поисков, а не началом. Современный экономический мейнстрим, представители которого объявляют себя наследниками шотландского ученого, полностью игнорирует этику. Вопросы добра и зла преобладали в классических дискуссиях, сегодня же просто говорить о них считается ересью. Далее я утверждаю, что общепринятое толкование работ Адама Смита является по меньшей мере некорректным. Его вклад в экономику значительно шире и весомее, чем предложенная им концепция невидимой руки рынка и появление эгоцентричного homo oeconomicus (хотя сам Смит этот термин никогда не использовал). Его вклад заключался в постановке этических вопросов. Остальные идеи Адама Смита, если говорить о специализации или невидимой руке рынка, были разработаны и сформулированы в том или ином виде задолго до него. Их следы можно найти уже в «Эпосе о Гильгамеше», в учении иудеев и в христианстве, в произведениях Аристофана и трудах Фомы Аквинского.
Я утверждаю, что пришло время переосмыслить наш экономический подход, так как именно сейчас, во время долгового кризиса, у людей появился интерес к этим вопросам, и они готовы прислушиваться. Несмотря на то что в нашем распоряжении есть сложные экономические модели, я утверждаю, что мы так ничего и не вынесли из самых простых преданий, рассказанных нам в воскресной школе, например из истории об Иосифе, фараоне и семи тощих и толстых коровах. Думаю, следует пересмотреть наши взгляды, направленные исключительно на рост. И в этом случае экономика станет прекрасной наукой, которой есть что сказать широкой публике.
В определенном смысле разговор пойдет о формировании концепции homo oeconomicus и прежде всего о связанной с ней истории animal spirits. В этой книге будет сделана попытка проследить развитие рациональных, эмоциональных и, для полноты картины, иррациональных сторон человеческой личности.
Если экономика берет на себя смелость применять свой образ мышления в областях, традиционно относящихся к религиоведению, социологии или политологии, то почему бы не отправиться против течения и не посмотреть на нее с точки зрения этих наук? Если дисциплина, изучающая производство, распределение и потребление товаров, отваживается объяснять работу церкви или анализировать семейные узы (что зачастую помогает многое понять), то почему бы ее саму не рассмотреть как систему религиозных или межличностных отношений? Иными словами, почему бы не попробовать взглянуть на экономику антропологически?
В таком случае мы в первую очередь должны добраться до самых ее границ, а еще лучше – выйти за них. Или, используя сравнение Витгенштейна[20]: так же, как глаз смотрит вокруг, но не на самого себя, – для исследования объекта от него надо отдалиться, а если это невозможно, то следует изучать его отражения. В книге будут использованы зеркала антропологические, мифические, религиозные, философские, социологические, психологические – вообще любые, какие только потребуются.
В этом месте стоит сделать пару замечаний. Прежде всего следует отметить, что если мы посмотрим на свое отражение в чем угодно вокруг, оно вернется к нам в виде разнородных и не связанных между собой образов. Эта книга не собирается предлагать их полностью интегрированную систему – уже исходя хотя бы из того, что таковой вообще не существует. Мы будем заниматься исключительно наследством, доставшимся нам от нашей западной культуры и цивилизации, игнорируя при этом остальные (например, конфуцианство, ислам, буддизм, индуизм и многие другие, которые на самом деле могли бы дать пищу для размышлений). Кроме того, мы не будем заниматься, к примеру, разнообразной шумерской литературой. В сфере наших интересов – идеи иудеев и христиан, касающиеся экономики, но не теологические системы древности или средневековья. Наша цель – выделить ключевые воздействия и революционные концепции, сформировавшие сегодняшний экономический modus vivendi. Оправданием столь обширному и кажущемуся бессвязным содержанию может быть мысль, что «допустимо все…»[21] Мы даже представить себе не можем, что послужит источником вдохновения для будущего развития нашей отрасли знаний.
Следующее замечание касается возможных упрощений или искажений в пограничных областях знаний, кажущихся автору экономически важными, но целиком лежащих в сфере интересов других дисциплин. Наука сегодня с удовольствием прячется в башне из слоновой кости, сложенной из математики, латинского и греческого языков, истории, аксиом и иных обрядов инициации, чтобы ученые могли наслаждаться незаслуженным спокойствием и свободой от критики со стороны специалистов из других областей знаний или общественности. Наука, однако, должна быть открытой, а в обратном случае, как метко отмечает Пол Фейерабенд, она превращается в элитарную религию для посвященных, которая внешне, по отношению к общественности, ярко демонстрирует свою тоталитарную сущность. По словам американского экономиста чешского происхождения Ярослава Ванека, «к несчастью или счастью, наше любопытство не ограничено рамками нашей профессиональной специализации»[22]. В конце концов, если знания, почерпнутые в этих пограничных областях, инициируют новые экономические идеи или приведут к дискуссиям, то существование настоящего сочинения более чем оправдано.
Данная книга не должна быть толкованием истории философии или экономики. Автор, скорее, ставит перед собой цель дополнить некоторые их главы более широкой перспективой и анализом влияний, которые могут и должны были бы привлечь внимание большего количества людей, но часто остаются вне поля зрения экономистов.
В этом месте стоит предупредить, что текст содержит великое множество цитат. Главная причина, возможно, в том, что изложение ценных идей древности словами самих мыслителей тех эпох обеспечит им (идеям) большую достоверность. Если бы мы их лишь пересказывали, то аутентичность и дух времени полностью бы испарились, а это была бы большая потеря. Также сноски дают тому, кто заинтересуется, возможность более глубоко изучить представленные проблемы.
Книга разделена на две части, и в первой из них соблюден хронологический принцип. В этой части мы сделаем семь исторических остановок, посвященных семи темам, которые будут обобщены в более короткой второй части, пожинающей плоды первой и интегрирующей их. В этом смысле книга немного напоминает матрицу: тема может рассматриваться в контексте истории или самой себя, а также с обоих углов зрения сразу. Ниже перечислены вопросы, которые мы будем изучать.
Быстро и алчно: история потребления и труда
Здесь мы оттолкнемся от первобытных мифов, в которых труд фигурирует как изначальная миссия человека, как радость, а затем (через алчность) позиционируется как проклятие. Бог или боги предают анафеме труд (Книга Бытия, греческие мифы), особенно чрезмерный (Гильгамеш). Обсудим зарождение желания, вожделения – спроса. Изучим различные взгляды на аскетизм. Увидим, что изначально доминировало августинское презрение к миру. Затем эстафету принял Фома Аквинский, вернувший маятник на место, и, таким образом, материальный мир вновь укрепил свои позиции. После эпохи Аквинского опять доминировало радение о душе, а стремления и потребности тела считались преступными. Позднее маятник качнулся в сторону потребительского индивидуалистически-утилитарного направления. Человек тем не менее с самого начала проявлял себя как естественно неестественное создание, по каким-то непонятным причинам окружающее себя излишним имуществом. Материальная и духовная алчность являются основными человеческими метасвойствами, проявляемыми людьми уже в древнейших мифах и историях.
Прогресс (природа и цивилизация)
Сегодня мы опьянены идеей прогресса, хотя изначально такой мысли не существовало вовсе[23]. Время было цикличным, и никто не ожидал от человечества никаких подвижек в развитии. Затем пришли евреи с линейным пониманием протекания всех существующих процессов бытия, а вскоре за ними и христиане выработали (или же просто усовершенствовали) идеал, к которому мы по сей день стремимся. После них классические экономисты секуляризовали прогресс. Как же мы дошли до сегодняшнего прогресса ради прогресса, роста ради роста?
Экономика добра и зла
Займемся ключевым вопросом: добро (экономически) выгодно? Для начала обратимся к «Эпосу о Гильгамеше», где, похоже, патетики добра и зла не были связаны между собой; с другой стороны, в мышлении иудеев, как все объясняющий фактор, господствовали именно этика и мораль. Античные стоики не смели стремиться к удовольствиям, а гедонисты, наоборот, верили, что именно наслаждение является главной добродетелью, высшим благом и целью жизни. Христианская философия разорвала четкую причинно-следственную связь между добром и злом, использовав понятие божественной милости, а расплату за содеянное перенесла в жизнь посмертную. Эта тема ярко представлена у Мандевиля и Адама Смита в знаменитом сегодня споре о частных пороках, творящих общественное благо. Позже Джон Стюарт Милль и Джереми Бентам построили свои идеи утилитаризма на подобном гедонистическом принципе (правда, коллективном). Через всю историю этики проходит стремление создать образец правил нравственного поведения. В заключительной главе мы продемонстрируем тавтологию Max Utility (MaxU — максимизации полезности) и обсудим концепцию Max Good (MaxG — максимизации блага).
История невидимой руки рынка и homo oeconomicus
Насколько стара идея невидимой руки рынка? За какое время до Адама Смита была известна эта концепция? Попробуем показать, что ее прообразы есть почти всюду. Идея того, что мы можем использовать наш естественный эгоизм (считающийся злом) во благо, является частью древней философии. Также мы рассмотрим развитие концепции homo oeconomicus – рождение «человека экономического».
История animal spirits: мечты никогда не спят
В этой главе мы исследуем другую сторону человеческой личности – непредсказуемую, часто иррациональную и архетипичную. Архетип героя влияет на наш animal spirits (некую оборотную сторону рациональности) и представление о том, что такое хорошо.
Метаматематика
Откуда в экономике взялось представление о числе как основе основ всего сущего? Здесь мы попытаемся показать, как и почему она стала механически-распределительной дисциплиной. Из чего исходит наша уверенность, что математика – наилучший инструмент для описания мира (включая социальные взаимодействия)? Является ли она настоящим каркасом экономики или только верхушкой айсберга, просто глазурью на торте наших исследований?
Носители истины
Чему верят экономисты? Какую религию они исповедуют? И какова природа истины? Мы стремимся избавить науку от мифов уже со времен Платона. Позитивна экономическая наука или нормативна? Первоначально истина жила в стихах и историях, сегодня мы воспринимаем ее как нечто гораздо более научное, математическое. Куда идти за истиной? И кто сегодня является ее «носителем»?
Если мы в этой книге говорим об экономике, то имеем в виду мейнстрим, лучше всего, вероятно, представленный Полом Самуэльсоном. Под homo oeconomicus мы подразумеваем изначально сложившееся в экономической антропологии понимание его как ведомой чисто эгоистическими мотивами разумной личности, принимающей решения, направленные на максимизацию своей выгоды. Оставим в стороне вопрос, является ли экономика или нет (в истинном смысле слова) наукой. Если иногда мы относим ее к дисциплинам общественным, то чаще всего подразумеваем область хозяйствования. Сферу интересов самой экономики мы понимаем в более широком смысле, чем только производство, распределение и потребление товаров и услуг. Мы считаем, что она должна заниматься изучением человеческих отношений, которые в некоторых случаях можно выразить с помощью чисел; она должна быть наукой, исследующей как то, что может быть товаром, так и то, что товаром не является (дружба, свобода, эффективность, рост).
В жизни я получил богатый опыт, работая по трем весьма различным направлениям. Много лет моя деятельность была связана с университетом, где я учился, вел исследования и преподавал теоретическую экономику (и занимался при этом метаэкономическими дилеммами). Достаточно долго я был также экономическим советником (по вопросам реализации хозяйственной политики) бывшего президента Чешской Республики Вацлава Гавела, министра финансов и даже премьера. Кроме этого, моей обязанностью и (главным образом) отрадой является регулярная подготовка статей для газеты Hospodářske noviny[24]. Обращаясь к широкой читательской аудитории, я пишу свои заметки как о практических, так и о философских аспектах экономики (стараясь при этом отдельные темы упростить, уточнить и предложить нетрадиционную точку зрения). Эти три сферы деятельности показали мне достоинства и недостатки различных взглядов на любимую мною науку. Эта тройственность (в чем смысл экономики? Как ее можно использовать практически? И как понятно увязать ее с другими дисциплинами?) сопровождает меня постоянно. Я не знаю, хорошо это или плохо, но данная книга и есть результат моих размышлений.