Эхо - читать онлайн

Каждое занятие – новая Судьба!

Новое ученье – пепел прожитого дня.

Поворот всех флюгеров

по ветру туда, где я не бывала

отроду ни дня.

Буду пьющей прачкой, гладить до утра

чужие распашонки, пену-кружева.

Королевой гордой, холить короля.

Мудрой повитухой, роды принимать.

Беззаботной шлюхой на столе плясать.

Вдовою невестой стану месить тесто.

Иссушу наукой глупые глаза,

почерком изящным написав трактат:

«Как пройти по жизни, избежав затрат»,

«Что на Свете можно, а чего нельзя».

Сколько разных жизней в запасе у меня!

Всходы и утраты, слезы до утра.

И всякий раз – надежда,

что жизнь прошла не зря.

Колотым льдом по реке плывёт

черновик уходящей зимы.

Эта зима зовется весной,

в ней ещё теплимся мы.

Льдины-страницы плывут в неизвестность,

скрипят и рвутся незримой рукой.

На берегу той реки – Поэт,

сидит и ждет свидания с Мыслью.

Одеждой утопленника сброшены:

память и даже имя в надежде найти

сквозь наготу смысл жизни.

Потерянность в мире – занозой в душе.

Спасение в само открытии,

когда археология Эго не помогает ему:

Поэт той породы, что пригвождает себя к гвоздю.

В звуках ищет слово и смысл.

Он мерит себя по последнему шагу,

и греет его не остывшая радость побед.

Очнись! Смахни с себя пыль заблуждений:

Картина не только верхний красочный слой,

а пройденный путь только тобой,

Все взлёты, и даже падения.

И каждый из нас ежесекундно —

вся протяжённость: от первого вздоха,

Включая все счастья мгновений.

И всё, что любил никогда не покинет!

И весь алфавит стекает в тебя —

Конечной инстанцией Слова – Я.

И снова читается с радостью вздоха —

– «Аз есмь червь!»

– «Аз есмь царь!»

– «Аз есмь Бог!»

– на ломких страницах Весны ледохода.

Зимний муж, летняя жена —

им не встретиться никогда.

Муж идёт на охоту,

снег скрипит под ногами.

А жена его по воду босиком

по зеленым лугам, по цветам

осторожно ступает.

Каждый занят своей кутерьмой,

день деньской – времена мелькают.

Год за годом бредёт зимний муж домой,

утопая в сугробах снежных.

А жена его летняя ждёт мужа нежно.

Вот уж сотни лет верна ему безнадежно!

Бескрайнего лета жена

по солнечным кружит полянам:

где тропинка заветная та?

Увы, но она не знает!

Зимний муж заплутав,

в бесконечной зиме,

замурован в ней, как в западне.

Зимний муж, летняя жена…

им не встретиться никогда.

От краски до цвета,

как от бессонницы до рассвета.

В брод брести по облакам,

За Судьбою по пятам,

как от цвета до света.

Сквозь чащобы заблуждений,

чтоб дойти до снов основ,

Где, как ребусов намёки,

предсказаний туман слов.

По неведомым местам,

по преградам растеряв,

Свое имя в звон осколков

в день базарный разменяв.

И толмачить с неживого

и забытого давно

На нежданно вновь рожденное,

принимая, как своё.

Переводы звука в слово,

красок тубы в яркость дня,

Музыку и отзвук-эхо

примиряя меж собою,

Перештопав всё былое,

и простить за всё любя.

Давай с три короба наврем!!!!

И в этом будет больше правды,

чем в перечне событий

за вычетом времен,

когда без камертона

близкого дыханья

пришлось справляться

с омутом желанья,

и невостребованности;

доброты

и слова,

когда, пересекая ледники пустынь,

передвигаясь плавниками,

избитыми об лед,

их украшала каблуками

немыслимых высот.

Зачем весь этот мусор

между нами?

Когда перекрестке всех времен

мы горстку слов

друг другу дарим…

Давай с три короба наврем!!!!

И в этом будет больше правды.

Подвесить дачный гамак между стрелок;

минутной и вечности.

И упоительно врать до утра,

наслаждаясь ленью беспечности;

О том, как прошли года

сквозь сито самой себя.

И к черту подробности правды!

Вся истина старым котом исходит теплом

и мурлыканьем, звучанием голосов

в точке скрещения дней,

в пикселе разных времен,

текущих мимо всего,

что дорого было и мило

без нашего участия в нём

мимо, мимо, мимо…

Завари мне чай,

как прежде – пополам с мечтой,

с ароматом нежной лжи,

с привкусом надежды.

Завари мне чай!!!

Тот забытый и беспечный,

Чай на старой даче:

на террасочке ажурной;

щели-кружева,

ветром продуваемой, как флейта

и скрипучей до утра!

Двадцать лет тому назад вмиг

дотла сгоревшей

Зари мне чай!!!

И плевать, что пепел

уж давно развеян!

А мы снова сядем

вновь на той терраске!

Старый анекдот

станет совсем новым!

Над ночными дачами

смех наш полыхнет.

Знаем, что минуют нас

радость и удача.

А мы будем чай свой пить

из бездонных чашек!

Мой старый эльф хохмач и забулдыга

прикинулся кукушкой на часах.

На циферблате, словно на заборе,

выводит вместо цифр звонкий мат!

Морочит голову торжественно, кукуя;

что каждый век летит, как час,

копейкой в пропасть

мимо старых джинс потертых

в дырявости карманов-черных дыр,

летит минуя;

благополучие твердынь самообмана,

что по мечтам своим

воздастся каждому из нас!

А я на забулдыгу-эльфа не сержусь!

Подсаживаюсь рядом и кукую.

Так, словно, делом занята, тружусь!

Эх, кабы знать, кому же я кукую?!!!

В надежде, что тоску его раздую!

Оплакивая, чей-то век и час.

Быть может даже мой? —

мне кажется подчас.

Отчего это у любви

исполнения сроки

так коротки?

Что коришь по утру,

уже к вечеру этим окована.

И только последняя дура

решиться бранить балагура!

Ей придется платить каламбуром

за свет, за чаи, за постылые, стылые дни.

Я не стану корить бездельника

в ожидании понедельника!

Не сужу я гуляку беспутного,

не ругаю скрягу нудного,

чтоб не жить

под дырявым до звёзд потолком,

сожалея о прошлом потом.

Сбереги от лихой напасти;

с раскрасавцем найти своё счастье!

От картежника ясноглазого,

Чур меня, от крапленой напасти!

От бесстыдника лупоглазого

на пути колодно-острожного!

Кто-то мне возразит, возможно,

Но отвечу я:

– «Чур меня, если можно!»

Ох, эта скупость на слова:

«Одним ударом семерых» —

Единой рыбой вся толпа сыта,

единым словом – вся толпа умна.

Терпению предписаны все свойства

и оттенки рабства,

оно же триедино навсегда:

Терпение раба; в нем дерзновенен

выбор жизни,

Раб вынужден терпеть, в надежде

на освобожденье.

Терпенье ради цели,

где все ступени мастерства

переползаешь, а не паришь над ними,

и не восходишь гордо и надменно.

Терпение в любви – и есть Любовь сама:

Приятие любимого с его пороками до дна,

Претерпевать безумие его же бесов

ради первоначального него,

Такого, каким был создан Богом,

И через мглу всю Душу его видеть,

любовью возвращать ему

новорожденности святую чистоту.

Когда в любви вся мера —

есть отражение высоты его:

В конечном счете

каждый терпит лишь свое.

И дышит воздухом, не тленом.

Есть интонация Судьбы,

В которой жив весь смысл сути.

Но правит заблужденье мечты,

Которую дано нам выбирать,

Затерянным в пути.

Прощенного воскресения

Блаженная благодать,

Когда тают снега в саду,

Земных радостей дня,

Ни взять-ни отнять.

Даже ворью не по плечу

Головы повинной

Украсть чистоту.

Покаянно простить

И дальше шагать,

Поминая о том, сколько раз

Сам был прощен,

Словно капелью крещен,

И вновь народился невинным.

Ангелы правят столбцы грехов:

Перерасчет основы основ.

И новое небо над головой

Чистым листом реет о том,

Что вдоль горизонта

с обнуленным счётом:

Дебет-кредит грехов

Зачёркнут!

– «Расскажи о первой любви!"

Словно в детстве

вечернюю сказку прошу.

Но в ответ;

все курортных романов

круги

да загульные

виражи,

или вовсе;

печальный рассказ

в стиле:

«со слов потерпевшего…»

Но, упрямая,

я пою

на обломках

былого крушения,

достаю

свой «Титаник» со дна

и плыву

к сновидениям моим:

к берегам забытой мечты.

– «Расскажи мне

о первой любви!»

Я прошу моего

глухонемого-немого

попутчика.

Когда усталый Бог вернется,

он снимет у порога нимб.

Потертый плащ на вешалку повесит.

Босые стопы вытрет и войдет в наш мир.

Бардак наших беспутных судеб,

смутит и огорчит его.

Но верится, что терпеливо спросит:

– Зачем вы искромсали Вечность

до stop-кадра одного?

В конце тоннеля погасили Свет?

Вы исписали вдоль и поперек

grafitti стрёмными скрижали,

написанные так любовно

для ваших прадедов ЗАВЕТ?

Там каждый штрих

опорой;

Надежды, Веры и Любви!

Вериги наши самооправдания

ему, конечно, не нужны.

Он в старые мешки разложит

Налево; плевелы-грехи,

Направо; нашу боль и зерна гнева.

И, нас не слушая, вновь примется за дело.

Опять на целую неделю!

Ему мы больше не нужны;

для правых и неправых

для шлака пыльные мешки.

От любви любви не убывает!

С нашей смертью жизнь не умирает!

И бездонной чашей выплывает

Издали ладья воспоминаний наших:

всё, что было или не бывало,

сон и явь-всё наша жизнь едина.

Не отсечь, отредактировав былое!

Только б не забыть, не обронить,

как птенца из теплого гнездовья,

то, что было послано с любовью.

Донести, не расплескав, рассказ

старику седому!

Добреду однажды до его зимовья.

О том, что получилось из его затей,

о том, что не случилось

в веренице им же данных дней.

Король подарил розу королеве!

Но зима – вьюги да метели!

Пели, кружились они вокруг цветка.

Завял цветок – королева грустна,

и нет подарка короля!

Где твой подарок, щедрый король?

Старинный, забытый, сказочный король!

Король подарил придворному дворец.

Но вдруг – пожар и целый дворец исчез!

Где твой подарок, щедрый король?

Старинный, забытый, сказочный король!

Король подарил перстень шуту,

Конечно, золотой! Сверкал в нем алмаз ужасно дорогой.

Однажды напали воры; и шут едва живой,

И перстень королевский носит кто-то другой!

Где твой подарок, щедрый король?

Старинный, забытый, сказочный король!

Дочь короля попросила отца;

«Ты подари мне то,

что никакая сила не отберет у меня»

Король подарил любви своей слова;

«Живи, моя принцесса, не считая года!

Молодой быть не долго, а старой – всю жизнь!

Так веселись, наряжайся, и об отце молись!»

Где твой подарок, щедрый король?

Старинный, забытый, сказочный король!

ВЕСЕЛАЯ ШУТКА, добрые слова

переживут всё на Свете – и даже короля!

Добрая слава переживет века!

Доброе слово-подарок короля!

Поэтам нужны перья —

гусиные крепкие перья,

чтобы в тепле и уюте

спокойно писать стихи!

В мечтах своих улетая,

всегда на земле оставаясь

в привычной им тишине!

А нам нужны наши перья,

гусиные крепкие перья,

чтобы в полете крылья были сильны!

И там высоко в небе – перья не подвели!

Чтобы смогли увидеть те берега,

к которым стремимся все мы!

И небо звучит,

и небо поет гордым полетом птиц!

И стая летит, как строчки стихов,

которые пишет поэт.

Поэтам нужны перья!

Гусиные крепкие перья,

Корона, держава и скипетр —

очень полезные вещи!

В умелых руках пригодятся:

Забить, если нужно гвоздь!

Звенит весёлым бубном

в руках короля корона.

Бредут король и волынщик, и с ними

ручной мышонок.

Мышонок танцует Джигу!

Да так смешно, что забудешь

о всех печалях на свете

и глаз не отведёшь!

Они кочуют сквозь время

без скуки и обид.

Их ждут на всех праздниках жизни,

Где их волынка царит!

И полный наперсток эля

мышонку там поднесут.

Накормят волынщика сытно

и королю подадут!

И королю подадут!

Треугольники любви —

Бермудскими бывают.

Пропадаем мы в них,

словно в Вечность канув.

Треугольники любви

Лабиринтом Кносским.

Бродим в них до зари

в бессонницы обносках.

Треугольники любви

жаждут биссектрисы.

Разделите же их!

Да, не делится искренность!

Треугольники любви —

ветви древа,

что Эдеме проросло,

яблоком созрело.

Пенные строки на берегу —

кораблей былого забытые списки,

и со временем все в одну строку:

и затонувшие, и те,

что сгнили у пристани.

Равенство прошлого перед тем,

что сбылось,

и чему не бывать на Свете —

перелистанною страницей

молчит вместо ответа.

Наши следы на мокром песке,

как черновик иной судьбы,

нами истоптанный.

По осколкам ракушек

читаю…

еще не прожитую жизнь

Океана

и быль его допотопную.

День такой весенний

Все-то хорошо!

Поцелуи долги —

тает эскимо!

Лодочка-скорлупка,

удержи двоих;

на волнах ошибок,

и больших обид,

покаяний поздних,

запоздалых слез.

Лодочка-скорлупка

тонет среди грез.

День такой осенний,

и остывший чай

никого не греет…

Сиди и вспоминай!

Женщина-спасенье, как якорь в степи,

клетка с кормушкой,

из которой живым не уйти,

оседлость в конце пути,

когда нет больше сил

встать и идти.

Прощенного воскресенья,

отпущенные грехи

тому, кто верит в мечту,

в то, что она спасет,

коль на штурвале рука

весь век не устает.

Тихих слов-мотыльков метанье

дарит надежды луч,

подпорками мирозданью,

тень уюта дают воздаянием.

И прочее есть на свете,

что и не снилось нам

в общих; вещих и тесных,

посланных всех нам снах.

Ты вписан в мою судьбу

несмываемым тату,

на моем, как колокол,

гулко стучащем сердце.

Сквозь тебя я на мир смотрю.

Ты – мысль моя и взгляд,

и нелепости привкус

В беседе.

Между нами – табу преград,

А в огне брода нет.

Потому…

Мы сидим на берегу.

Каждый берег крутой —

Подо мной – один,

Под тобой – другой,

Но мы смотрим

друг на друга.

Бродить по воде, не замочив ног,

кто не пытался, так и не смог.

И я не пытаюсь, а просто брожу:

по лужам, не покоряясь дождю.

Который хлещет; по спинам, плечам,

прочь гонит с улиц, под замок по домам.

Как торгашей из храма – прочь,

чтоб не мешали городу встретить ночь.

Как старый театр, он развернет своих

декораций полночный флот.

В баталии схваток схлестнутся:

былое и затухающий день,

которому до утра дожить лень.

И равно реальны дома и тени,

И наши надежды и то, что узрели.

Звучание имен,

штрих-коды дат рождения:

От самого рожденья до конца.

Пределы личности очерчены до срока,

но и вместилище иных имен,

в пересеченьях Судеб

и судьбоносных встреч

продляет их века,

вмещая сотни жизней,

что дарит им мечта.

Химер твердыни

зрит Китайская стена

и многое, что ныне – просто чудо!

В том круге, предначертанного свыше,

всё, что дотла сгорело – всё в памяти живет!

Подаренных цветов не увядает свежесть

через годы.

Смех юности – извечным

камертоном поверяет

звучанье подлинности дня,

сарказма скрежет отвергая

даже в лихие времена.

Какой сквозняк

ворвался из Вселенной!

Скорее форточку закрой!

Но дом-не каменные стены…

а мы с тобой вдвоём.

Захлопнутая дверь

не отсечёт нас от беды.

Ты почитай мне на ночь,

милый,

свои забытые стихи.

Как оберег, обряда тайна —

на сон грядущий чмокни в лоб.

Что б новый день не сокрушил нас,

прикрыл, сберёг, помог.

Я говорю тебе – «Да!»

Ты отвечаешь – «Нет…»

Потом передумал и пишешь в ответ:

– «Да»

Но я сквозь слезы прочла – «Никогда!»

Слов твоих россыпи, снов моих осыпи!

Смысл слов дробится на звуки

и опадает бисером знаков

в мозаиках чьих-то чужих судеб!

Давай помолчим до утра…

Пусть нас рассудит Луна.

В звёздных монистах созвездий

Она поёт нам голосом ночи.

На языках бессловесных пророчеств

и смутных наречий предчувствий беды.

Здесь каждый, устал от битвы

за право своей правоты.

Как гений пустыни,

бредут одиноко в надежде найти

иной колеи затоптанные следы.

Но тесно в пустыне будней

скудного долгого дня.

И потому блуждаем все вместе,

друг друга, браня и коря.

Словно все разом забыли;

Зачем они все вошли

в лабиринт одиночеств пустыни,

чтобы вместе выход найти.

Давай помолчим до утра!

Быть может, все же все было не зря?

Старый боцман бывает нежен

Только, если идёт ко дну.

На дно бутылки, в которой уж пусто —

последний глоток греет глотку его.

Осталось записку в бутыль вложить,

чтобы три буквы в неё уместить:

короткие SOS, и в море, как рыбку,

бутыль отпустить!

Он пренебрег вековечным запретом

– "Бабам не место в морях на борту!"

Но он и есть их последний корабль,

который давно не на плаву!

И бабы танцуют Мамбу и Джигу

вдоль по всему его пьяном хребту.

И старый боцман становится нежен,

И верно, и тихо с улыбкой блаженной

идёт к заветному дну…

Жизнь не прощает нам пропущенных уроков.

Уж лучше прогулять, чем тускло их проспать.

У разных берегов – иная правота,

пока ее не вычерпать до дна,

на все в ответ – лишь немота одна.

Неведома та правота до срока, пока не переплыть

иль по водам бродить, чтобы узреть иные берега.

Но Зимний муж и Летняя жена, им не встретиться никогда.

Они спешат друг-друженьке навстречу,

но вместе их не встретить и в века.

Меняя знаки и обличья, перекопав себя до самой сути дна,

становятся лишь: Летний муж и Зимняя жена.

И вновь по кругу та же маята.

Бог женщины и Бог мужчины

в извечном поиске первопричины —

"Начала всех начал" – созвали на Совет;

цветущих трав зелёный оберег,

стихии вод и звуки вдохновения,

и таинство полета птиц в стремленье,

распахнутою тень их крыл

в бескрайней ночи тьму,

в которой плыли мы, минуя берега,

пока сто лет спустя,

однажды всё же ночь пришла.

Легла на чистый полог дня

и нас во чрево прияла

вместе с полями, далями, ошибками,

пустыми без надежды днями.

Там мы сидели на холме и,

наблюдая, ждали,

ждали,

ждали;