Город бомбили. Земля сотрясалась, звенели стела, с потолка сыпались тоненькие струйки песка, иногда, с громкими хлопками, падали большие куски штукатурки – хлопались и разбивались, разлетались в стороны по паркетному полу.
Тряхнуло особенно сильно, жалобно зазвенела люстра. Старый профессор Кацвик, кряхтя, поднялся с кресла, опираясь на зонт-трость, прошел к заклеенным крест-накрест окнам. Через квартал медленно оседала пегая громадина пыли – разбомбили магазин, теперь за продуктами надо будет в угловой ходить – далеко. А может машины продуктовые пришлют? Вон, когда центральные районы ракетно-бомбовым разнесли, туда целыми днями грузовики с красными крестами катались. А один перевернулся и посыпались из него мешки, далеко раскатились блестящие жестяные банки со всякой снедью.
Хотя… Это для центральных районов – там мэр, там штаб, там… да что тут говорить. Придется ходить в угловой магазин.
– Далеко… – грустно сказал Кацвик.
Над двором, ревя моторами, промелькнул пузатый бомболюгер, наш, не вражеский, от гула жалобно задребезжали стекла, с потолка вновь посыпались струйки. Кацвик вздохнул и раскрыл над собой зонт.
– Краля Захавовна, куда вы прете во все свое хайло, вы же здесь не стояли.
– Роза Морковна, вас я тут тоже не видела, что же вы выперлись?
– А у меня, Краля Захавовна, четыре сына долг родине отдают и трое на выпуске. У меня, Краля Захавовна, даже документ есть внеочередной. Показать?
– Роза Морковна, а мои дочурки тоже есть хотят, и их у меня, доложу я вам, побольше ваших семерых будет – двенадцать детишек по лавкам голодом сидят! – и Краля Захавовна, гордо вскинув уши, поперла вперед, раздвигая своими мощными телесами возмущающуюся очередь.
Профессор Кацвик со своим неизменным зонтом-тростью, едва успел уступить дорогу дородной Крале Захавовне, вжавшись почти в самый прилавок. В принципе Кацвик мог тут и не стоять, у него, в кармане жилетки, рядом с часами на цепочке, покоилась маленькая красная книжица – документ внеочередного приоритета. С такими корочками можно было к магазину подойти, свистнуть, не заходя, и продавцы сами бы все на улицу вытащили, еще бы и спасибо сказали и денег бы не спросили. Но Кацвик этой книжицы стыдился, стеснялся ее.
– Две банки на руки и мешок крупы, – безапелляционно заявила продавец, телесами ничуть не уступавшая, а местами даже превосходящая дородную Кралю Захавовну.
– Две? Да у меня детишек полный дом!
– Две. – настойчиво повторила продавец и приложила тяжелой рукой о прилавок.
– Да, так ее! – раздалось из очереди и тут же пошел одобрительный гул, очередь волнами заходила.
Краля обернулась, на ее широкой мордочке жалобно заблестел мокрый нос, уши обвисли. Видно было, что хочет она крикнуть, хочет найти поддержки, но от нее отворачивались, прятали глаза – у всех были дети, все знали: дадут больше ей, не достанется еды кому-то другому.
Краля Захавовна, всхлипывая, высыпала из кошелька на защелках пару талонов на еду, какую-то мелочь, схватила кулек крупы и банки, и, баюкая еду, словно малое дитя, пошла прочь, народ перед ней безмолвно расступался.
Следующим был Кацвик. Он получил то, что ему полагалось, по-старчески медлительно, сложил груз в авоську, и, отчаянно хромая, припустился из магазина. Краля далеко не ушла, она сидела у развороченного взрывом дома, утирала платком слезы и мокрый нос. Кацвик скоро дохромал до нее, остановился, и, запыхавшись, сквозь срывающееся дыхание, сказал:
– Краля, Краля Захавовна, вот, возьмите, – выложил на лавочку рядом с ней банку и мешок с крупой, подумал, и поставил рядом вторую банку, пустую авоську неловко запихнул в карман, так что витые ручки ухом свесились из штанов, – Возьмите, Краля Захавовна.
Краля утерла нос еще раз, посмотрела на банки, на Кацвика, снова на банки и вдруг заорала:
– А ну иди отсюда! Я не из таких, кто за еду! И подачки свои забери, дурак старый!
– Что вы, Краля Захавовна, что вы? – начал оправдываться Кацвик, отступая.
– На горе моем решил он покуражиться? Пускай тебе шалавы подзаборные за еду дают, а я не такая! – она уперла руки в широкие бока, и окатила Кацвика холодным надменным взглядом.
– Да я же… А-а! – и он зло махнул рукой, развернулся, и дерганной хромающей походкой, пошел прочь.
– Эй, подачки-то забери! Эй!
Кацвик не обернулся, он скоро ушел тропкой меж кирпичного мусора, и скрылся из виду. Краля Захавовна воровато оглянулась и скидала все с лавочки в свою холщовую сумку, после чего гордо вскинула голову, так, что уши едва до хвостика не достали, и зашагала прочь.
Телефон зазвонил посреди ночи, затрезвонил так, что трубка задребезжала. Кацвик не спал, он прошаркал старыми, стоптанными тапочками до телефона в зале, поднял трубку и, как-то подразумевалось статусом профессора, сказал:
– Профессор Кацвик у аппарата.
– Кацвик? Кацвик! Срочно, собирайтесь, за вами заедут. Срочно! – в телефон не говорили, в него орали.
– Кто это?
– Срочно! – на том конце, с громким хрустом, положили трубку.
Кацвик вздохнул, скинул протертый халат. Его вечный костюм тройка, как всегда, висел на стуле. Зонт стоял там же, притуленный к спинке. На всякий случай Кацвик решил прихватить и свой саквояж, куда, по старой, со времен репрессий, привычки, сложил теплые вещи. Кто его знает, чем может закончиться ночной звонок.
К тому времени, когда Кацвик спустился, к подъезду уже подъехало штабное авто со звездой на боку. Кацвик уселся рядом с водителем, молодым еще зайцем в военной форме, и авто резко рвануло с места.
Кацвик расспрашивать не стал, водитель тоже молчал, у него и без того была не простая задача – проехать меж завалами, меж воронками, меж торчащими из обломков кусками арматуры.
Вскоре авто, фыркнув, остановилось перед побитым осколками зданием городской мэрии. Кацвик сказал тихо: «Спасибо», и вылез из авто. Его встречал какой-то нетерпеливый чинуша с напомаженными по последней моде усами, в отутюженном костюме. Он сразу схватил Кацвика за рукав, потянул.
– Подождите, мой саквояж! – испуганно вскрикнул Кацвик.
– Да пропади он! – огрызнулся чиновник, но тащить перестал. Кацвик скоро взял с сиденья саквояж и, торопливо, едва не падая, заковылял следом за чиновником.
– Извините, а вы не в курсе? – он не поспевал за чиновником, а тот даже и не оглядывался, – Вы не в курсе, что там? Зачем я? Нет? Нет…
В мэрии творился самый настоящий сумасшедший дом: бегали сотрудники, какие-то молодые, довольно привлекательные, зайчихи носились с папками, из которых торчали отдельные листы, чиновники кричали в телефоны, те кто не кричал в телефон кричали друг на друга, и только военные, расставленные, казалось бы на каждом углу, стояли ровненько, недвижно, с оружием наизготовку.