Дзержинские: происхождение, семья, детство

В доме-музее Ф. Э. Дзержинского в бывшем имении Дзержиново Ивенецкого района Минской области Республики Беларусь есть прослеженное сотрудниками музея до середины XVII столетия генеалогическое древо рода Дзержинских. Это достаточно старинный дворянский род, имеющий генеалогические связи со многими, прежде всего польскими и белорусскими, фамилиями, что подтверждает родовой герб «Сулима», к которым он относится. Отметим, что фамилия Дзержаньски (Dzierżański) упоминается еще в гербовнике Кацпра Несецкого[35]. В дальнейшем эта фамилия превратилась в Дзержински[36]. Данный гербовник, наряду с документами, подтверждающими владение крепостными крестьянами, использовался с середины XVIII века как доказательство польского дворянского происхождения.

Задокументированным основателем рода на данный момент правомерно считается поляк Станислав Дзержинский[37]. Его сыном был Николай Дзержинский (умер в 1703 г.), о котором известно, что он уже в чине ротмистра кавалерии[38] (патент получил от польского короля Яна Казимира 11 апреля 1663 г.) приобрел в 1866 г. по купчей крепости от чашника[39] Бурдо (Бурбы) в Крожском (Кражяйском) повете Самогитского княжества недвижимое имение «Спицы» («Спице») с десятью крестьянскими дворами[40].

Самогитское княжество[41] в этот период входило как автономное образование в состав Великого княжества Литовского, Русского и Жемайтийского, а затем в состав Речи Посполитой[42]. Территориально княжество находилось на землях западной части современной Литвы. Поселение же Крожи (ныне поселок городского типа Кражай Кельмеского района в Шяуляйском уезде Литвы) имело уже к этому времени длинную историю, включающую и дохристианские жертвы богине охоты Меджиойме (Медейна), и вхождение в состав Ливонского ордена, и обратное возращение в состав Литовских земель.

Само купленное имение (помимо плодородных угодий в нем имелось около 100 га леса) располагалось на разоренной войнами территории: сразу несколько государств вели здесь незадолго до его приобретения военные действия. Особенно близлежащие территории пострадали, когда в военный конфликт Речи Посполитой и Московской Руси, вызванный восстанием Богдана Хмельницкого на Украине, вмешалась в 1655 г. Швеция. Польско-литовские земли неоднократно разорялись шведскими, русскими, украинскими и даже татарскими отрядами. Только в 1660 г. между Речью Посполитой и Швецией был заключен Оливский мир, в результате чего сосредоточившиеся на русских войсках поляки в 1661 г. вернули Вильно. Однако военные действия велись здесь вплоть до Андруссовского перемирия 1667 г. между Россией и Речью Посполитой. Поэтому хотя имение и было достаточно большим, но дохода особого не приносило.

Николаю Дзержинскому по духовному завещанию наследовал 4 мая 1703 г. его сын Якуб (Яков)[43]. Он родился в Слонимском районе Жемайтийского княжества. Благодаря службе различным более знатным польским родам он укрепил свое положение. В результате Якуб Дзержинский имел уже два земельных владения: одно – усадьба Кохиншики от маршалка Слонимского пана Воловича; и другое, наследственное – Спице, которая находилась в том же Крожском районе Жемайтийского княжества. Вскоре после наследования отцовской усадьбы последовала удачная женитьба на дворянке Тересе (Терезе) Сыртовт (Syrtowtywna), которая укрепила материальное положение семьи. В двадцатых годах XVIII века жена сделала Якубу Дзержинскому дарственный акт на 10 тыс. талеров[44]. В этом документе отмечалось, что пожертвование сделано «в честь признательности за примерное поведение в супружестве и как поощрение в дальнейшем». Сумму эту позднее она завещала своей дочери Марцианне (Марии)[45]. После смерти Тересы Якуб Дзержинский женился вторично и в этом браке также имел детей. За время совместной жизни с Барбарой Талмонт у них родилось 3 сына: Вавржинец (Лаврентий), Рох (Рохат) и Антоний (Антон).

11 февраля 1755 г., после смерти Якуба, все его сбережения и имение в Кохиншиках перешли к жене по второму браку Барбаре (Варваре) и ее детям, за исключением закладной суммы, которая отошла к Марцианне. Она же, в свою очередь, по духовному завещанию все имущество, доставшееся ей после смерти матери и отца, передала родным братьям: Антонию, Вавржинцу[46] и Роху[47]. Антоний в силу естественного права и завещания, составленного отцом и матерью, был выбран среди братьев наследником. На него легли различные обязанности, касающиеся дома и семьи в целом. Также отметим, что Антоний был хорунжим в польском войске[48]. К этому же периоду также относится упоминания в ряде архивных документов некоего урядника Дзержинского, женатого на Екатерине Пашковской и служившего при польском короле Станиславе Понятовском.

Все трое братьев по определению Литовско-Виленского дворянского депутатского собрания 5 марта 1799 г. были внесены в дворянскую родословную книгу Минской губернии[49]. Впоследствии потомки Роха и Антония, в том числе и их сыновья, были также вписаны в дворянскую родословную книгу Минской губернии по определению Минского дворянского собрания 18 июня 1819 г. и 7 октября 1861 г.[50] В определении 1819 г., сделанном предводителем шляхты Минской губернии, статским советником, кавалером ордена Святого Станислава первой степени Михаилом Антоновичем Деспот-Зеновичем[51] из Братошина, а также депутатами минской губернии, говорилось: «Депутаты Минской губернии, ознакомившись с документами, постановили, что предки рода Дзержинских имели все права и привилегии шляхетского рода, при том имели земельный надел, а также пользовались всеми свободами, полученными от правящих монархов. Поэтому предводитель шляхты Минской губернии и районные депутаты постановили, что семья Дзержинских, происходящая от Юзефа с сыновьями Винцентом и Онуфрием, признается шляхетной, приписывается в книгу шляхты Минской губернии, о чем будет выдано свидетельство (подтверждение) на имя Юзефа, сына Антония Дзержинского».

Согласно этому же определению, более бедные и менее родовитые, по сравнению с другими шляхетскими родами, дворяне Дзержинские в XVIII–XIX веках работали экономами в более богатых и знатных польско-литовских дворянских домах Ванковичей[52], Оскерков[53] и других.

Упомянутый выше хорунжий Антоний (1755 – первая половина XIX века), женатый на Констанции Адамович известного польского рода Лелива, был прадедом Феликса Дзержинского. У него была два сына – старший сын Юзеф-Ян (Джозеф-Джон) и младший – Игнаций-Иван[54]. Старший сын Антония Дзержинского – Юзеф-Ян Дзержинский (1788–1854) был дедом Феликса. У него в браке с Антуанеттой (Антониной) Озембловской (1799–1869) из герба Радвана и родился отец Феликса Дзержинского.

Именно с этим браком, скорее всего, и следует связывать приобретение имения, позднее известного как Дзержиново, а ранее значившегося как Оземблово (Oziembłowo). После упомянутого брака имение вскоре поменяет название на Дзержиново. Вместе с тем следует отметить, что сами члены рода Дзержинских в официальной переписке еще долго будут употреблять оба эти названия наравне, как Дзержиново, так и Оземблово. Так, Станислав-Карл Эдмундович Дзержинский (старший брат Феликса Дзержинского) в июньском 1893 г. прошении на имя ректора Санкт-Петербургского университета называл это имение Оземблово[55], а в более позднем мартовском прошении 1896 г. упоминал его, как свой адрес для официального ответа, уже в качестве Дзержиново[56]. Уже в ХХ веке Дзержиново, находившееся территориально в составе Польской Республики (после его образования), вновь будет значиться на польских картах как Оземблово. Позднее, после воссоединения восточных и западных белорусских территорий, последовавшего в 1939 г., Оземблово вновь вернет название Дзержиново, которое оно носит по сей день.

Оземблово в XIX веке было небольшим имением, насчитывающим в общей сложности 180 гектаров, в том числе включая усадьбу. Фамилия же Озембловских принадлежала очень известному, древнему и обильному потомками польскому дворянскому роду. Впоследствии один из Озембловских станет соратником Феликса Дзержинского по чекистской работе[57].

В браке Юзефа-Яна Дзержинского и Антуанетты Озембловской было 11 детей:

1. Ричард-Эдвард-Винцент (Викентий) (р. 1817). Женат на Коллете Островской.

2. Онуфрий-Антоний-Модест (р. 1818). Жил в Петриловичах. Женат на MAZURKIEWICZYWNA.

3. Бернард-Леонард (1819–1879) – регент, католический священник.

4. Томаш-Юстин (1822–1865)[58]. По польскому генеалогическому сайту, умер в 1859 от столбняка. Врач в Теофиполии (город в Волынской губернии). Жена Паулина (Paulina Skibicka). В русском варианте написания имени Томаш-Юстин значился Фомой. Про его внука Влацлава есть интересная статья, основанная на следственном деле НКВД, которая позволяет уточнить многие семейные детали.

5. Антоний-Николай (1823–1865. Умер в Дзержиново).

6. Анна Дзержинская (р. 1827. Данные польского сайта).

7. Фелициан-Иосиф (в пол. Фелициан-Ян) (1830–1904). Врач в Мозыре. Жена Роза Люция Шембель (Szembel), представительница известного не менее чем с 1492 года польского дворянского рода, дочь Михаила и Марии Озембловских. Умерла в 1912 году в Токкуме[59].

8. Юзефа (1831–?).

9. Леокадия (р. 1833).

10. Розалия (в замужестве Бурзынская, р. 1835). Скорее всего, она была замужем за представителем дворянского рода Буржынскі = Burzyński из Ошмянского уезда Виленской губернии (Замянки, что под Налибоками).

Отметим, что есть интересные данные о Романе Вацловиче Малиновском (1877–1918), известном большевике-провокаторе. После 1891 г., когда умерла его мать, в 1892 или 1893 г. он был отдан на попечение мужу тетки (сестры отца) Бурзынскому, владевшему небольшим заводом в Варшаве[60].

10. Эдмунд-Руфин (отец Феликса, 1837–1872).

Отец Феликса Дзержинского, Эдмунд-Руфин Иосифович Дзержинский, родился 6 декабря 1837 г., о чем свидетельствует метрика, сохранившаяся в его личном студенческом деле[61], в городе Ошмяны Виленской губернии, который находился примерно в 52 километрах от Вильно и в 120 от Минска (сейчас город Ошмяны входит в состав Гродненской области Республики Беларусь). Ошмяны к этому времени еще только отходили от результатов польского восстания 1830 г. Во время ноябрьского восстания 1830 г. город перешел под контроль восставших жителей во главе с местным священником Ясинским, П. Важинским и полковником графом Карлом Пржездзецким. Общая численность сведенных в эскадроны и роты войск восставших составляла две с половиной тысячи человек. В 1831 г. восставшие были оттеснены Горским казачьим полком полковника П. С. Верзилина к Налибокской пуще[62] и 2 апреля разгромлены. Вскоре отряд русских войск (по разным сведениям, от тысячи до полторы тысячи человек) занял и сжег город. В городе погибло много жителей, и он отстраивался впоследствии несколько лет.

Доходов с разоренного имения было мало для того, чтобы дать высшее образование всем сыновьям. Старшие дети так его и не получили. Только двое младших сыновей получат высшее образование: помимо отца Феликса Дзержинского – Эдмунда-Руфина, его получит Фелициан-Иосиф. Согласно книге С. В. Дзержинской, Фелициан был известным юристом, закончившим Петербургский университет[63]. Хотя приведенные данные племянницы Феликса Дзержинского об учебном заведении, которое закончил Фелициан, противоречивы, другие источники говорят о его медицинском образовании и дальнейшей врачебной деятельности. В ряде работ только упоминают полученное им высшее образование[64]. В материалах же ЦГИА СПБ документов о прохождении им учебы в стенах СПбГУ нет. Правда, есть указание о намерении Антония-Николая в 1861 г. быть вольнослушателем одного из российских вузов. Однако получить старшему брату высшее образование так и не удалось, т. к. он умер в 1865 г.[65]

Отцу Феликса в чем-то повезло: он был поздним ребенком, и к моменту начала его образования братья Эдмунда-Руфина уже были более-менее устроены. Ему могли уделить больше внимания и, отчасти, средств семьи. Однако даже в этом случае образование Эдмунда-Руфина еще с ранних лет шло в большей степени за счет благотворительности. Доходов с имения было явно недостаточно для получения им даже гимназического образования. Как сумбурно писал позднее в прошении ректору Санкт-Петербургского университета в ноябре 1859 г. Дзержинский-старший: «не имея состоятельных родственников, я был принят со второго класса и с третьего был принят стипендиатом Белостокской гимназии. Окончив гимназию, я всеми силами старался поступить в Университет, но не было решительно никаких средств, однако надеясь иметь частные уроки в Санкт-Петербурге или поступить в число стипендиатов Виленского учебного округа, я получил у своих знакомых 80 руб. для проезда из г. Белостока в Санкт-Петербург, но в Санкт-Петербурге надежды мои не исполнились…»[66].

Таким образом, университетское образование Эдмунда Дзержинского с самого начала сопровождалось финансовыми проблемами. Однако престижность Санкт-Петербургского университета, надежда после его окончания получить должность и материально себя обеспечивать, давала основание представителю бедного шляхетского рода мечтать об изменении ситуации. Эдмунд-Руфин поступил в Санкт-Петербургский университет на физико-математический факультет. Известно, что Санкт-Петербургский университет являлся тогда центром российской физико-математической науки, и среди его преподавателей было много выдающихся ученых. Так, в период обучения Эдмунда-Руфина в нем на физико-математическом факультете преподавали крупнейший математик Пафнутий Львович Чебышев (1821–1894) и ряд других выдающихся ученых и лекторов. Именно Чебышеву будет представлена позднее и одобрена им диссертация об интегралах Э. Дзержинского[67].

В личном студенческом деле Дзержинского, помимо данных об учебе в университете, содержится и переписка о дворянском происхождении его рода, которое потребовали от него в университете. Данное обстоятельство неслучайно, так как после восстания 1830–1831 гг. многие польские шляхетские фамилии были «выведены» из списков российского дворянства. Поэтому определение Минского дворянского собрания от 18 июня 1829 г. не считалось достаточным для современного тому времени статуса фамилии. Тем не менее, с помощью многочисленных свидетельств, Эдмунду-Руфину удалось подтвердить свое дворянство университетскому руководству. Уже в период прохождения учебы на старших курсах университета дворянское происхождение фамилии Дзержинских было также подтверждено определением Минского дворянского собрания 7 октября 1861 г. В личном деле Дзержинского содержится копия определения о дворянском происхождении[68].

Постоянное бедственное материальное положение студента Эдмунда Дзержинского сопровождалось болезнями, которые объяснялись хроническим недоеданием. Университетский врач в мае 1859 г. констатировал у него наличие, несмотря на лечение, хронического катара легких. К врачебному заключению было прикреплено и прошение на имя ректора о денежной помощи для поправления расстроенного здоровья на каникулах. Ректор выступил за оказание помощи в размере 50 рублей, однако попечитель университета не согласился, «не увидев причин», и отказал в помощи[69].

Неоднократны в личном деле студента Э. Дзержинского были указания и на более поздние болезни, в том числе ставшие причиной пропусков экзаменов. Так, осенью 1861 г. он болел воспалением горла и миндалин[70], а в мае 1862 г. он заболел вновь. Причем Эдмунд Дзержинский, пропустив экзамен по физике, был вынужден даже отчислиться и впоследствии восстанавливаться в университет[71].

Сложным был вопрос и о его трудоустройстве после окончания физико-математического факультета Санкт-Петербургского университета. Отчасти это определялось его неблагонадежным «польским статусом» после польского восстания 1863–1864 г.[72] Все лица польской национальности находились под подозрением, в том числе и Эдмунд-Руфин Дзержинский. Достаточно упомянуть, что один из представителей рода Дзержинских, дворянин Минской губернии Герасим Дзержинский был лишен прав на жительство и сослан в Сибирь, с 1868 г. он находился в западносибирской ссылке, в Томской губернии[73]. Можно упомянуть представителей и других польских родов, так или иначе, родственно связанных с Дзержинскими, например Озембловских: Озембловский Виктор – участник Польского восстания, дворянин Минского уезда Минской губернии. В 1864 г. он был по суду лишен прав состояния как политический преступник, а его имущество конфисковано в казну. Озембловский Онуфрий – уроженец Минской губернии, дворянин, участник Польского восстания, ссыльный в Вятскую губернию с декабря 1866 по август 1871 за «пристанодержательство» укрывшихся преступников[74]. По указу 1871.05.13/17 он был освобожден от надзора полиции с ограничением места проживания и воспрещением вступать в государственную и общественную службу. Озембловский Сигизмунд (1863) – участник польского восстания. Дворянин Виленского уезда, родители его имели в Вильно два дома. В 1864 г., как политический преступник, по суду лишен прав состояния, а его имущество конфисковано в казну. Общее же количество сосланных поляков составляло в тот период тысячи человек, и те, кто оставался на свободе, были тоже под подозрением.

Свою роль сыграли и проблемы со здоровьем и опять-таки материальное положение Эдмунда Дзержинского. В университетском фонде Центрального государственного исторического архива Санкт-Петербурга, помимо студенческого дела Эдмунда Дзержинского, хранится отдельное дело о взыскании материальных средств с выпускника университета Э. Дзержинского как должника уже по окончании университета. Эти денежные средства были вытребованы университетом только спустя несколько лет после долгой переписки и настойчивых требований[75]. При соблюдении «буквы закона» не было учтено крайне тяжелое положение выпускника. Так, попечитель Виленского учебного округа в январе 1864 г. указывал, что «Дзержинский находится в крайне стеснительном положении, которое тем более для него тяжело, что при скудости средств должен еще тратиться на лечение от серьезной и в довольно сильной степени развивающейся болезни – чахотки»[76].

Первые попытки устроиться на службу университетского выпускника были неудачны. В западных губерниях Эдмунду Дзержинскому не давали работы как поляку (хотя предварительная заявка на него была). Так, им были получены отказы в получении обещанной вакансии в Виленском (октябрь), а затем и Санк-Петербургском учебном округе (декабрь)[77]. Предложенная ранее университетом вакансия старшего учителя в Вологодской гимназии пропала во время месячных странствий Дзержинского между Вильно и Санкт-Петербургом[78]. Имеющиеся вакансии в других округах также мало подходили. Так, Э. Дзержинскому предложили место старшего учителя в Архангельской губернии. Но сами предложившие признавали, что «…Дзержинский по состоянию грудных органов и суровости северного климата, не может быть без явной опасности для жизни определен в Архангельскую губернию»[79]. При этом сам Дзержинский предпринимал все новые и новые попытки поиска вакансий. Так, он рассматривал возможность устройства в Вятскую гимназию, специально обратившись для этого в Казанский учебный округ. Для подтверждения своей квалификации он даже успешно прочел затребованную попечителем округа специальную лекцию в Санкт-Петербургском университете, но и здесь ничего не получилось, вакансия так и осталась вакансией[80]. После долгих мытарств, после пяти неудачных попыток, Дзержинский безрезультатно возвращается в Вильно.

Преподавательской работы, и в целом работы по специальности, он и здесь не нашел, что было вполне объяснимо. Ситуация с трудоустройством в Прибалтийских губерниях и Польше была еще более сложная, чем в Санкт-Петербурге. За участие в польском восстании 1863–1864 гг. попечитель Виленского учебного округа в 1864–1868 гг. И. П. Корнилов в первый год своей деятельности на новом посту уволил практически всех учителей-поляков и католиков, правда, выплатив им жалование за год. Можно упомянуть и циркуляр от 1 января 1864 г. генерал-губернатора М. Н. Муравьева, который предписывал руководству уездов, полиции и мировым посредникам наблюдать за случаями «неразрешенного обучения»[81].

Однако Эдмунд-Руфин смог все же вскоре устроиться домашним учителем к дочери известного профессора Петербургского железнодорожного института Игнатия (Игнация) Семеновича Янушевского (1804–1875). О самом И. С. Янушевском, будущем тесте Эдмунда Дзержинского, в многочисленных биографиях Ф. Э. Дзержинского упоминается достаточно кратко, указывается только его происхождение из древнего польского рода и биография инженера-путейца. Между тем, И. С. Янушевский заслуживает более пристального внимания. Так, нуждается в доработке его ранняя биография. Сначала отметим близкое родство Янушевских с семьей известного польского национального поэта Юлиуша Словацкого, матерью которого была Саломея Янушевская. При этом в польских исследованиях по генеалогии часто указывается, что С. Янушевская имела польско-армянские корни. Отметим здесь также более поздний интересный факт из разряда шуток истории. 18 ноября 1989 г. в Варшаве произошел снос памятника Ф. Э. Дзержинскому на Банковской площади (установлен был в 1951 г.). В 2001 г. на его месте был воздвигнут памятник Юлиушу Словацкому. Предок сменил потомка, о чем не подозревали участники событий.

Родившийся в Вильно в 1804 г., И. С. Янушевский позднее поступил в Виленский университет. В период обучения он не остался в стороне от популярной среди студентов университета идеи национального возрождения и освобождения. В общем именном списке принадлежавших к тайному обществу филаретов (от греческого «любящий добродетель»), который был составлен Следственной Комиссией 13 мая 1824 г., упомянут Игнатий Янушевский – участник общества филаретов, кандидат философии, 20 лет, из города Вильна, за которым не числилось никакого имения[82]. Данное патриотическое объединение студентов, существовавшее в Виленском университете в 1820–1823 годах, было дочерней организацией общества Филоматов, и, как и вышестоящая организация, ставила национально-освободительные и просветительские цели. Обе организации были раскрыты и 108 участников были преданы суду. Осенью 1824 г. 20 из них были приговорены либо к различным срокам тюремного заключения с последующей ссылкой, либо высланы вглубь России, как наиболее известный филомат, национальный польский поэт Адам Мицкевич.

И. С. Янушевскому удалось избежать судебного процесса, поступив в Петербургский железнодорожный институт. Он закончил его в 1828 г., причем первым по списку, и к концу 1850-х гг. числился преподавателем этого института в чине подполковника[83]. В музее Петербургского Государственного университета путей сообщений в зале № 2 до сих пор, среди других портретов ученых-выпускников, заложивших основы транспортной науки и техники, хранится его портрет. Маститый профессор, он был специалистом по вопросам коммуникаций, другом и соратником известного строителя мостов инженера Станислава Валерьяновича Кербедза[84]. Хорошие отношения у него были и с другими выпускниками железнодорожного института, что не удивительно, особенно учитывая тот факт, что треть инженеров строителей и железнодорожных инженеров Российской империи второй половины XIX века были выходцами с польских территорий, преимущественно поляками. Помимо Игнатия Янушевского, известными инженерами-транспортниками были также двое его сыновей[85].

Впрочем, его биография не ограничивается железнодорожным институтом. Ранее И. С. Янушевский в 1837–1838 гг. преподавал теоретическую механику в Институте корпуса Горных инженеров (с 1866 г. – Горный институт)[86]. Он был членом первого в России общества любителей шахматной игры, созданного в Санкт-Петербурге в 1837 г. А. Д. Петровым. Сложно сказать, насколько были близки эти два профессора, хотя отметим, что до своего переезда в Варшаву в 1840 г. А. Д. Петров преподавал машиностроение в Санкт-Петербургском университете.

Игнатий Янушевский, сам происходивший из известного польского рода, был женат на Казимире Забельской (1806–1897) из еще более древнего и знаменитого польского дворянского рода, один из представителей которого попал под конфискацию маетка (имения) за поддержку короля Станислава Лещинского, а сын его был участником Барской конфедерации в XVIII веке.

Поэтому семья Янушевских, проживавшая в Вильно, сочувственно отнеслась к молодому выпускнику университета, так как члены их рода также участвовали в польском восстании, как со стороны Янушевских (не менее 5 представителей фамилии), так и со стороны Забельских. Очевидно, что Янушевские не просто сочувствовали идее польского возрождения – это было у них в крови.

В семье Игнатия и Казимиры Янушевских было несколько дочерей, одна из них Софья Игнатьевна (умерла 28 января 1898 г. в Вильно) вышла замуж за барона Станислава Михаила Пилляр фон Пильхау[87]. По некоторым, неподтвержденным, данным, Софья Игнатьевна Пилляр фон Пильхау была фрейлиной последней русской императрицы и пользовалась в Петербурге немалым влиянием[88].

Вторая, Эмилия Янушевская (родилась в 1834 г.), вышла замуж за Феликса Юзефовича Завадского (1824–1891)[89]. От этого брака родилось позднее двое детей: Ядвига (1870? – 1956) и Феликс (1873–1943). От второго брака Феликса Юзефовича Завадского родилось еще трое детей: Владислав (1885–1939), Анна (1887–1902) и Адам (1891–1975). Здесь необходимо остановиться на представителях этой известной польской семьи, сыгравших большую роль как в истории литовской и польской культуры, так и в семейной истории Янушевских-Дзержинских. Выходец из Западной Польши Юзеф Завадский (польск. lyzef Zawadzki, 1781, Познань, 1838), обосновался в Вильно в 1803 г., открыв здесь типографию. В 1805 г. к нему перешла типография Виленского университета, которую он соединил со своей типографией, учредив крупнейшее книжное издательство не только в Вильно, но и на «польских территориях» в целом (с филиалом в Варшаве). Необходимые для типографии современное оборудование, различные шрифты, а также деньги на наем хороших специалистов предоставил князь Адам Чарторыйский Казимир (1734–1823), известный покровитель науки и культуры, обеспечив подходящий кредит. Среди книг, изданных в типографии Завадского, были произведения Адама Мицкевича, труды Иоахима Лелевеля, а также газеты, журналы, календари. Отметим, что Юзеф Завадский состоял в масонской ложе «Усердный литвин». Позднее он будет похоронен на кладбище Святых Петра и Павла на Антоколе в Вильне (ныне кладбище Саулес, Антакальнис). На могиле поставлен классический обелиск из розового гранита, увенчанный небольшим белым мраморным акротерием. После его смерти типографией управляли его наследники: сначала старший сын Адам Завадский (1814–1875), затем младший Феликс Завадский, позднее внуки, которые управляли ею до 1939 г.[90] Отметим, что сам Ф. Ю. Завадский за издание несогласованного произведения был вынужден на несколько лет отправиться в изгнание за пределы Российской империи.

Третья сестра, Мария Игнатьевна Янушевская, вышла замуж за Юлиана Гразевича (Grazewicz)[91]. В этой семье также были участники польского восстания 1863 года. В семье Янушевских были и старшие братья, но о них практически ничего неизвестно, кроме уже упоминавшегося инженерно-железнодорожного образования.

Четвертая, младшая из сестер, Елена Игнатьевна Янушевская, вышла замуж за Эдмунда-Руфина Дзержинского. Она родилась в имении Йода в 1849 г. и к моменту знакомства с будущим мужем проходила домашнее обучение. Елена Игнатьевна Янушевская, будущая жена Эдмунда-Руфина Дзержинского, рассказывала об обстоятельствах прихода будущего мужа следующим образом: «В наш дом Эдмунда привел старый еврей-сапожник, шивший обувь для нашей семьи. Эдмунд случайно повстречался с ним на улице, когда после окончания Петербургского университета приехал в Вильно искать работу. Вакансий в виленских гимназиях не оказалось, и Эдмунд не знал, что же делать дальше»[92]. Несколько иную, на наш взгляд спорную, но зато более романтическую версию излагает племянница Феликса Дзержинского С. В. Дзержинская, говоря о знакомстве родителей Феликса во время университетской учебы Эдмунда-Руфина еще в Санкт-Петербурге, где в городской гимназии училась Елена Янушевская. В виленский же дом Янушевских его пригласила мать Елены – Казимира Янушевская, для преподавания высшей математики дочери[93].

Молодой пятнадцатилетней Елене сразу понравился новый учитель. У Эдмунда-Руфина вскоре проявились и ответные чувства. Елена была девушкой, получившей хорошее образование, знавшей несколько иностранных языков и хорошо музицирующей. Именно от матери Феликс Дзержинский унаследует впоследствии любовь к музыке. Прекрасно знала Елена и польскую литературу, особенно Адама Мицкевича и Юлиуша Словацкого, что было не случайно, учитывая круг общения Янушевских и их родственные связи. Отличалась она и очень красивой внешностью: стройная полька с точеным гордым лицом, нежным румянцем и с соболиными бровями[94]. Когда Елене Янушевской исполнилось 16 лет, она и Эдмунд-Руфин Дзержинский поженились. Тесть стал искать для зятя место преподавателя.

Реформа образовательных учреждений 1863–1864 гг. непосредственно сказалась на судьбе семьи Дзержинских в лучшую сторону. В России согласно реформе создавалась сеть новых гимназий с измененной программой. Если ранее в программу обучения входили такие предметы, как Закон Божий, всеобщая история, история Государства Российского, российская словесность, один из древних языков – греческий или латинский, а из современных – французский и немецкий, то с 1864 г. решением Министерства просвещения программа естественных наук была расширена. В гимназиях теперь стали проходили математику, физику, химию, зоологию, географию. Впоследствии в курс обучения ввели даже философию. В результате в гимназиях, особенно провинциальных, возник дефицит преподавателей естественных наук. В этих условиях Эдмунд-Руфин Дзержинский, выпускник Петербургского университета, пусть и польской национальности, получил возможность занять вакансию преподавателя естественных наук в одной из гимназий.

Весной 1864 г. Эдмунд-Руфин Дзержинский вместе с женой приезжает в Херсон[95]. В город он прибыл с намерением устроиться на работу учителем в открывающуюся новую мужскую гимназию (сейчас – гимназия № 20). Директор гимназии действительный статский советник Захар Васильевич Коленко дал согласие на работу Дзержинскому, т. к. в Херсоне найти учителей по естественным предметам в первый год их введения было крайне проблематично.

День открытия мужской гимназии 1 сентября 1864 года стал городским праздником. После освящения гимназии викарием Сафонием с торжественными речами выступили: инспектор казенных училищ, действительный статский советник князь Василий Дмитриевич Дабижа, губернатор Херсонской губернии с 1861 по 1868 г. Павел Михайлович Клушин[96], учитель Смирнов, гимназист выпускного класса Тоназевич. Среди присутствующих на торжественном открытии гимназии преподавателей гимназии был учитель математики и физики Эдмунд-Руфин Иосифович Дзержинский. Скорее всего, именно благодаря протекции губернатора Клушина, товарища по институту его тестя Игнатия Янушевского, Эдмунд-Руфин получил вакантное учительское место в гимназии. Отметим еще один интересный момент: в Одессе и Херсоне в этот период жили и родственники четы Дзержинских-Янушевских по линии Пилляр фон Пильхау, занимавшие там важные посты.

В целом начальство херсонской гимназии было довольно компетентным и инициативным преподавателем. Однако вскоре последовал циркуляр жандармского управления «Об установлении полицейского надзора за выходцами из Польши, которые пребывают в Херсонской губернии». Первоначально это, возможно, не играло определяющей роли, учитывая губернаторскую поддержку сверху. Отметим, что есть и иные, возможно менее вероятные, первоначально смягчающие циркуляр обстоятельства: в Херсонской губернии в Одессе в этот период проходил службу штаб-офицер 5 корпуса жандармов, адъютант подполковника Василия Алексеевича фон Роткирха – капитан Федор Яковлевич Янушевский[97]. Причем более важной в этом аспекте представляется именно личность его начальника – В.А. фон Роткирха, занимавшего этот пост в 1865–1867 гг. и скорее всего, оказывавшего также некоторое смягчающее покровительство новоявленному херсонскому поляку, учитывая свою известную пристрастность к польско-литовской литературе[98].

Тем не менее, постепенно пребывание Дзержинского в Херсоне становилось все более и более проблемным. Часто указывается, что на последующем отъезде из города сказался разгром херсонского кружка народников. Его руководитель, Соломон Лазаревич Чудновский (1849–1912), действительно был учеником Эдмунда-Руфина Дзержинского, окончив херсонскую гимназию в 1868 г. Впоследствии Чудновский поступил в Медико-хирургическую академию в Санкт-Петербурге, откуда был исключен за студенческие беспорядки в марте 1869 г. Вернувшись в Херсон, он организовал ряд народнических кружков, продолжая участвовать в народническом движении. В дальнейшем он участник знаменитого процесса 193-х (по нему проходили участники «хождения в народ»), в конце жизни являлся членом партии кадетов. Однако хронологически найти эту связь проблематично.

Отметим, на наш взгляд, более важное событие: перевод в 1868 г. в Санкт-Петербург возможного покровителя Эдвина-Руфина Дзержинского, херсонского губернатора П. М. Клушина, назначенного в этом году в Сенат. Незадолго до этого состоялся и переезд В. А. Роткирха в Могилев. В результате этих событий в 1868 г. Дзержинский переводится в Таганрог, где начинает работать учителем физики и математики в местной Мариинской женской гимназии (1868–1873). Это был вынужденный перевод, с явным понижением доходов. Очевидно, что других вариантов у Дзержинского не было.

В год прихода Дзержинского данная гимназия получает почетное наименование «Мариинской». Вместе с тем положение гимназии в этот период в материальном отношении сложно было назвать даже удовлетворительным. Здание было темным, тесным и малопригодным для обучения (новое здание будет возведено лишь в 1875 г.). Не хватало даже денежных средств для выплаты жалования учителям. «Вообще же, нужно заметить, что средства женской гимназии были скудные, некоторые преподаватели давали уроки бесплатно… Жалование преподаватели и классные дамы получали такое жалкое, что замещать места оказалось очень трудно; ввиду этого Попечительский совет постоянно заботился об усилении средств гимназии, в чем понемногу успевал, чему, конечно, способствовало увеличение числа учениц»[99].

На второй год преподавания в гимназии Дзержинский получил звание надворного советника (гражданский чин VII класса в Табеле о рангах, соответствовал чинам подполковника в армии и капитана II ранга на флоте), а в последний год работы был награжден орденом Святой Анны III степени. Статут ордена, помимо всего прочего, обозначал 90 или 100 руб. ежегодной пенсии.

Еще большими событиями, чем государственные награды, для Дзержинского стали рождения трех погодков детей (Витольд, первенец молодых супругов, умер в годовалом возрасте в 1868 г.): в 1870 г. в Йодах, имении Казимиры Янушевской (мать Елены Дзержинской), родилась старшая сестра Альдона, в 1871 г. – Ядвига. 6 октября 1872 г. в Таганроге родился Станислав-Карл Дзержинский[100]. К этому моменту уже умерли родители Эдмунда-Иосифа: отец Иосиф-Иван умер в 1865 г., а мать – Антонина, умерла в 1869 г. Умерли к этому времени и несколько его старших братьев. Имение Оземблово-Дзержиново, таким образом, вскоре перешло во владение к Эдмунду-Руфину Дзержинскому.

С осени 1873 г., здесь же в Таганроге, Дзержинский начинает преподавать в Александровской мужской гимназии. Это было старейшее учебное заведение Юга России, учрежденное еще 1 сентября 1806 г. Возможность преподавания в престижной и выгодной в финансовом положении гимназии появилась с приходом в 1873 г. на ее директорский пост Эдмунда Рудольфовича фон Рейтлингера (1830–1903)[101]. Отметим, что на службу в Таганрог он был отправлен из уездного города Мозырь Минской губернии. Он был утвержден директором гимназии распоряжением Министерства народного просвещения 21 июля 1873 г. и вскоре обновил преподавательский состав. Одним из новых учителей и стал его земляк и тезка Эдмунд-Руфин[102].

Среди учеников в таганрогской мужской гимназии Дзержинского был будущий великий русский писатель Антон Чехов. В 1976 г. сотрудники литературного музея имени А. П. Чехова в Таганроге обнаружили школьную работу Чехова по математике за 1874/1875 г., на которой была надпись: «Весь ход совершенно верен, и рассуждение самое правильное… Отлично. Э. Дзержинский»[103]. Вместе с тем, отметим, что впоследствии в аттестате зрелости Антона Чехова по этому предмету будет значиться «тройка» (окончит гимназию 15 июня 1879 г.). Впрочем, это не единственное пересечение писателя и Э. Дзержинского. Ровно через десять лет в мае 1884 г. А. П. Чехов напишет рассказ «Русский уголь (Правдивая история)». В рассказе одним из персонажей будет выведен управляющий имением графа Тулупова поляк Дзержинский, человек желчный, любитель играть в карты…

Помимо непосредственного преподавания своих предметов, вместе с учителем Абрамовичем Э. Дзержинский систематизировал всю гимназическую библиотеку, составив тематический и алфавитный каталог, а также список необходимой для гимназии литературы. «Свои предметы он излагал основательно и толково», – писал позднее Павел Петрович Филевский (1856–1951), также бывший ученик Дзержинского[104], ставший в дальнейшем известным таганрогским историком[105]. Вместе с тем отметим и другую существующую в литературе характеристику Филевского, данную Эдмунду-Руфину Дзержинскому, в которой он указывал на «болезненность и крайнюю раздражительность» учителя.

19 апреля 1875 г. у супругов Дзержинских рождается пятый ребенок – Казимир. Но это радостное событие омрачается серьезной болезнью главы семьи. В 1875 г. у Эдмунда-Руфина обнаружили туберкулез, и он вынужден был уйти на пенсию[106].

По совету врачей он переехал в родовое имение Дзержиново Воложинской волости Ошмянского уезда Виленской губернии (сейчас – Столбцовский район Минской области). Имение было небольшое – 92 десятины песчаной земли, которая сдавалась в аренду за 42 рубля. Арендатором был пан Годель, детям которого в обучении помогал Э. Дзержинский. «Конечно, мизерная плата, но больше за Дзержиново не получить. Хорошо, что арендатор – человек порядочный, всегда внимателен, готов помочь больному Эдмунду», – уточняла позднее племянница Дзержинского[107]. Получить больше за аренду пашни представлялось крайне затруднительным делом, прежде всего из-за качества пахотных земель. Как позднее указывал Станислав-Карл Дзержинский (старший брат Феликса Дзержинского): «Хотя после смерти его отца Эдмунда Осиповича Дзержинского осталось имение «Оземблово», в коем заключалось 77 десятин удобной пашни, но таковое имение почти не приносит никакого дохода, вследствие плохого качества почвы, поэтому оно отнесено по платежу земских повинностей к третьему разряду»[108]. Небольшим дополнением имения была пасека, за качественном медом которой приезжали окрестные владельцы имений.

Эти средства и учительская пенсия составляли весь скромный семейный бюджет Дзержинских. Каких-либо иных приработков не было. Тем не менее, Эдмунд Иосифович бесплатно учил местных крестьянских детей грамоте, арифметике, физике. Старшая сестра Ф. Э. Дзержинского Альдона писала позднее в своих воспоминаниях: «Отец наш, преподававший с 1866 г. в мужской и женской гимназиях Таганрога физику и математику, уже не работал. Он был болен туберкулезом и последние годы жил в деревне, получая пенсию. Отец был справедливым человеком, и крестьяне соседних деревень, чтобы подтвердить достоверность чего-либо, говорили: «Так сказал Дзержинский». Они очень уважали его и часто приходили за советом и помощью. Отец им никогда не отказывал. Мы жили в маленьком старом домике на берегу реки Усы… Ближайшая деревня Петриловичи находилась в 4 километрах. До железной дороги было 50 километров»[109]. Отношения с крестьянами действительно были хорошие. Хотя справедливости ради надо отметить, что в лесу имения Дзержиново крестьянам не разрешали собирать грибы и хворост, о чем впоследствии со стыдом вспоминал Феликс Дзержинский[110].

Сестра Ядвига схоже характеризовала жизнь в Дзержиново: «Жизнь наших родителей была нелегкая. Большая семья – восьмеро детей – требовала забот и внимания. Семья жила на отцовскую пенсию. Хозяйство никакого дохода не приносило. Земли за небольшую плату сдавались в аренду (42 рубля в год). Отношения между родителями и окрестными крестьянами установились прекрасные. Отец, подготавливая нас в гимназию, вместе с нами бесплатно учил детей арендатора и детей из соседней деревни Петриловичи»[111].

Дом, в котором поселилась семья Дзержинских, был небольшой, но он стоял в очень красивом месте на берегу стремительной реки Усы, притоке Немана. Рядом располагалась Налибокская пуща с густыми сосновыми лесами. Для семьи из 6 человек этот дом был тесен, тем более что вскоре после переезда в Дзержиново семья увеличилась еще на трех детей. Сказывалась и сырость…

30 августа (11 сентября) 1877 г. у Елены и Эдмунда-Руфина Дзержинских родился шестой ребенок. Роды начались преждевременно, после того как беременная женщина, вечером занимаясь хозяйством, неожиданно провалилась в открытый люк погреба и сильно ушиблась. Несмотря на опасения, преждевременные роды завершились благополучно и для новорожденного, и для роженицы. Отметим, что помимо удачного родоразрешения мальчик родился в «рубашечке», что также считалось и считается признаком счастливой судьбы. Единственно возможным последствием для ребенка стала определенная возбудимость и нервозность, а для матери всепоглощающая любовь, казалось бы, к уже потерянному сыну. Родившегося мальчика назвали Феликсом, что по латыни (felix) означает «счастливый, преуспевающий, плодородный». Во Франции это имя известно как Фелис, в Италии – Феличе. Получил Феликс Дзержинский, как это было принято в их семье, и второе имя – Щастны.

Возможна, по нашему мнению, и иная версия происхождения имени Феликс – в честь уже упоминавшегося дяди, Феликса Иозефовича Завадского, который оказывал финансовую помощь семье Дзержинских. Отметим, что традиция давать имена детей в честь родственников явственно видна в этой семье. Старший сын четы Дзержинских, Витольд (умерший в младенчестве), был назван в честь Витольда Забельского (родного брата Казимиры Янушевской), дяди Елены Дзержинской. В свою очередь, в честь бабушки Казимиры Янушевский был назван Казимир Дзержинский, родившийся в 1875 г., а в честь ее мужа Игнатия Янушевского – Игнатий Дзержинский, родившийся в 1879 г. Станислав Дзержинский был назван либо в честь Станислава Пилляр, мужа старшей из сестер Янушевских, либо в честь одного из братьев Игнатия Янушевского. Поэтому представляется, что имело место и падение в погреб со счастливым окончанием этого происшествия, и наименование в честь близкого родственника.

В ноябре 1877 г. Феликс Дзержинский был крещен по католическому обряду. В метрике Деревнинского римско-католического приходского костела на 54–55 листах, под № 196 была сделана следующая запись: «Тысяча восемьсот семьдесят седьмого года, ноября шестнадцатого дня в Деревнинском римско-католического приходского костела окрещен младенец по имени Феликс Киприаном Жебровским, администратором того же костела, с совершением всех обрядов таинства дворян: коллежского советника Эдмунд-Руфина Осиповича и Гелены, урожденной Янушевской, Дзержинскими, супругов сын, родившейся сего года, августа 30 дня в имении Дзержиново Деревнинского прихода. Восприемниками были дворяне Франц Вержбовский с Юзефью Войновою, вдовою»[112].

Интересна личность крестного отца Феликса Дзержинского – Франца Вержбовского. Скорее всего, это был известный виленский исследователь творчества польского национального поэта Адама Мицкевича[113]. В семье Янушевских изначально, а позднее и Дзержинских, был подлинный культ Мицкевича, и в целом польской поэзии.

На следующий год родилась младшая сестра Ванда, а в самом конце 1879 г. – Игнатий. Увеличение семьи потребовало срочного переезда в новый дом. В 1880 г. с помощью племянника – архитектора Юстина Дзержинского[114], Эдмунд-Руфин на остаток своих сбережений построил на холме вблизи от старого дома новый, более просторный двухэтажный дом с мансардой[115]. Это было очень кстати, так как вскоре, в 1881 г., в семье появился еще один сын – Владислав.

Дом обошелся недорого, так как материалы были в основном свои, а рабочие крестьянские руки крайне дешевы. «Дом был теплый и просторный, с высокими потолками и широкими окнами. Пологие ступеньки вели на крыльцо с деревянной балюстрадой. Это крыльцо стало любимым местом игр детей и отдыха взрослых. Первой от входа была проходная комната, так называемая гостиная. Из нее несколько дверей – в столовую, в спальню Эдмунда и Елены, в детскую для малышей. В мансарде жили старшие дети. На большой террасе любил отдыхать Эдмунд Иосифович. Тут же Елена Игнатьевна сушила грибы и фрукты»[116].

Как и прежний дом, он был расположен в очень красивом месте, неподалеку от старого, но на небольшой возвышенности. Как вспоминала Альдона: «Там не было ничего искусственного. Не было ни подстриженных аллей, ни посыпанных желтым песком дорожек, обычно отличавших помещичьи усадьбы. Дом наш был окружен деревьями и густорастущей зеленой травой, по которой дети с большим удовольствием бегали»[117]. «Во сне я часто вижу дом наш, и сосны наши, и горки белого песку, и канавы, и все, все, до мельчайших подробностей», – писал Феликс Дзержинский в письме брату из Московской пересыльной тюрьмы в 1916 г.[118] Это была классическая польская дворянская усадьба с остекленной верандой, просторной столовой и гостиной с камином. Именно здесь прошло детство Феликса и его братьев и сестер.

Вместе с тем строительство дома лишь ненадолго решило проблемы многочисленной семьи. В 1882 г. на 43-м году жизни умер от туберкулеза легких Эдмунд-Руфин Дзержинский. Он был похоронен на кладбище в деревне Деревная Столбцовского района. На надгробной плите его благодарными земляками была высечена надпись: «Покой праху Справедливого»[119]. Могила не сохранилась до наших дней, но самого Дзержинского-старшего еще долго по-хорошему вспоминали в ближайших деревнях. Сами же Дзержинские, в том числе Феликс, часто навещали могилу отца, украшая ее венками из цветов и дубовыми ветками[120].

На руках у молодой 32-летней вдовы осталось 8 детей: Альдона, Ядвига, Станислав, Казимир, Феликс, Ванда, Игнатий, Владислав. Старшей дочери было 12 лет, Феликсу 5 лет, а младшему из детей 1 год и 3 месяца.

Материальное положение семьи Дзержинских в этот период было довольно затруднительное. Усадьба практически не приносила доходов, пенсия отца была мала. Но выручали родственники. Небольшую, но регулярную денежную помощь, оказывала им мать Елены Игнатьевны – Казимира Янушевская, проживавшая после смерти мужа в усадьбе «Йоды» под Вильно. Сюда летом часто приезжала вся семья Дзержинских. Само имение было большим, с многочисленными слугами. Согласно воспоминаниям родных Дзержинского, молодого Феликса интересовало, почему бабушка ничего не делает, а старик-садовник с раннего утра работает в саду, почему местным крестьянам не разрешено собирать в лесу хворост и грибы и т. д.[121] Позднее, уже в гимназический период, Дзержинский пробовал даже агитировать притесняемых крестьян. Но ему все это прощалось любящей бабушкой. Помимо денежной помощи и «приемов» в имении она взялась воспитывать Казимира и Игнатия[122]. Выбор был не случаен, так как они и раньше воспринимались ею как восприемники (названы в честь бабушки и дедушки) особо.

Заботу о старших детях (Станиславе и Альдоне) взял Феликс Юзефович Завадский, муж старшей сестры Елены Дзержинской, который предоставлял квартиру и материальную помощь учащимся в виленских гимназиях старшим детям четы Дзержинских. Особенно он помогал Станиславу Дзержинскому, который учился в одном классе первой виленской мужской гимназии вместе с его сыном Феликсом (Фелиусом) Завадским. Окончат они ее вместе в 1892 г.

Старшая из сестер Альдона, учившаяся в виленской женской гимназии, приезжая в Дзержиново на летние каникулы, также старалась, чем могла, помочь маме, беря на себя времяпровождение младших братьев и сестер. Особенно сердечные отношения у нее были как раз с Феликсом Дзержинским, который обожал свою сестру. «Я сам помню из времен своего детства эти минуты невыносимого блаженства, когда, например, положив голову на колени Альдоны, я слушал по вечерам шум леса, кваканье лягушек, призывной крик дергача и смотрел на звезды, которые так мерцали, точно были живые искорки… Сейчас ко мне возвращаются воспоминания моего детства, минуты подлинного счастья, когда природа так меня поглощала, что я почти не чувствовал своего существа, а чувствовал себя частицей этой природы, связанной с ней органически, будто я сам был облаком, деревом, птицей»[123]. Помогала с детьми, хотя и в гораздо меньшей степени, и вторая из старших сестер, Ядвига[124].

Основная же нагрузка выпала на мать Феликса Дзержинского – Елену Игнатьевну. Она много работала по дому, стараясь содержать детей в чистоте и порядке. Сама обшивала всю семью. «Мама в этой скромной обстановке умела создавать нормальные условия жизни и дать каждому ребенку все необходимое для его духовного развития… Оставшись без мужа, она целыми днями была на ногах, работая по дому, и являлась примером трудолюбия для нас, детей»[125].

При этом Елена Дзержинская не забывала и о духовном воспитании детей. Она много читала своим детям, особенно стихи польских авторов, которые очень любила. Чаще всего – Мицкевича и Словацкого. «По вечерам она собирала детвору за круглым столом, и начинались задушевные беседы, интересные игры, обсуждали события дня, читали стихи Адама Мицкевича, Юлиуша Словацкого, Марии Конопницкой, пели песни польских повстанцев», – писала в своей книге С. В. Дзержинская[126]. У Феликса была хорошая память, поэтому в четыре года он уже декларировал наизусть отрывки из поэмы «Пан Тадеуш» Мицкевича, стихи Словацкого, рассказывал сказки и басни[127].

Рассказы Елены Дзержинской шли и о недавнем историческом прошлом, об участи и судьбах поляков и Польши в Российской империи. «Я помню вечера в нашей маленькой усадьбе, когда мать при свете лампы рассказывала, а за окном шумел лес, как она рассказывала о преследованиях униатов[128], о том, как в костелах заставляли петь молитвы по-русски на том основании, что эти католики были белорусами; помню ее рассказы о том, какие контрибуции налагались на население, каким образом оно подвергалось преследованиям, как его донимали налогами, и т. д. и т. п.»[129]. Эти рассказы, а также сама обстановка семьи, пострадавшей от преследований российских властей, способствовали формированию в молодом Феликсе радикальных антироссийских, антирусских настроений. Позднее, в 1922 г. он вспоминал: «Будучи еще мальчиком, я мечтал о шапке-невидимке и уничтожении всех москалей»[130]. Впрочем, подобные мечты переполняли многих поляков того времени.

Благодаря матери Феликс Дзержинский и его братья и сестры также познакомились и с лучшими произведениями польских композиторов – Ф. Шопена, М. Огинского, а также с музыкой Бетховена и других авторов. Не случайны поэтому слова Феликса Дзержинского о своей матери, или, как он ее любовно называл, «матусе»: «Я благословляю свою жизнь и чувствую в себе и нашу мать, и все человечество. Они дали мне силы стойко переносить все страдания. Мама наша бессмертна в нас, Она дала мне душу, вложила в нее любовь, расширила мое сердце и поселилась в нем навсегда»[131].

Детство Феликса Дзержинского, несмотря на стесненность материальных средств в его семье, было наполнено теплом и светом. Спустя годы он вспоминал родное Дзержиново как время безмятежного счастья и единения с природой, наполненного многими летними забавами для детей разного возраста.

В походах в лес и на реку принимали участие не только представители семейства Дзержинских, но и крестьянские дети из Петриловичей. Житель этой деревни И. А. Трубиш впоследствии вспоминал, что Феликс любил играть с деревенскими сверстниками, купался с ними в реке, ловил рыбу, раков. Подравшись, никогда не жаловался родителям, вновь приходя к друзьям. «Бегал быстро, плавал здорово, нырял, любил печеную картошку»[132].

«Наши мальчики росли на свободе. Большую часть летнего дня они проводили у реки, купались, ловили рыбу. Нередки были случаи, когда кто-нибудь из них и тонул – в реке было много ключей, – тогда остальные братья бросались на помощь и сообща вытаскивали на берег. Любимым занятием Феликса была ловля и охота за раками. Мы всегда радовались, когда к ужину на столе появлялось блюдо с целой горой красных вареных раков. В такие дни Феликс был горд своими успехами и особенно доволен тем, что доставил удовольствие маме, очень любившей раков. Любил он также лесные походы за ягодами и грибами. В наших лесах их было очень много, и мы часто отправлялись туда веселой гурьбой. С наслаждением ели мы потом пироги с черникой, которую сами собирали», – вспоминала позднее его старшая сестра Альдона[133].

Пироги и пирожки с долгим сидением вечерами перед самоваром впоследствии часто вспоминал и сам Феликс Дзержинский в своих письмах к родным. Об этих пристрастиях Феликса помнили и его родные. Именно пирожки, желая побаловать брата, приготовит в далеком еще от этих детских лет 1919 г. в голодной Москве его сестра. Однако Дзержинский, узнав о происхождении муки, которая была куплена у спекулянтов, выбросит их в окно.

Чаще, чем пирогами, приходилось обходиться более обыденной и более дешевой в денежном отношении кашей. Характерен отрывок из воспоминаний младшего брата Игнатия: «Весело было нам во время еды. Единственно, бедный Феликс иногда был невеселый, видя перед собой нелюбимую им тарелку овсяной каши. А когда был уже взрослым, часто говорил, что единственная пища, которую он не любит, это овсяная каша»[134].

Дзержиново предоставляло детям много возможностей для мальчишеских забав. Как вспоминала Альдона: «С раннего детства Феликс любил ездить верхом. Но так как мама не позволяла малышам этого делать, то мальчики нередко ловили на лугу неоседланных лошадей и на них мчались вскачь куда-либо в лес, подальше от взоров взрослых. Это доставляло им огромное удовольствие. Феликс ни за что не хотел отставать от старших братьев, но если те кое-как справлялись со своими лошадьми, то 6–7-летний Феликс нередко оказывался на земле. Однако чувствовал он себя героем. Феликсу были присущи все детские проказы и шалости, но он никогда не совершал жестоких или грубых поступков»[135]. Про езду на неоседланных лошадях арендатора писала и С. В. Дзержинская[136].

Схоже о порою опасных забавах вспоминал брат Игнатий: «…Любимым развлечением Феликса было также хождение на высоких ходулях. Это требовало смелости и ловкости, так как в нашу задачу часто входила ходьба на ходулях даже через корову!»[137]. «Однажды он залез на крышу двухэтажного дома, но, чтобы поскорее вернуться вниз, решил спускаться с крыши по водосточной трубе. Труба была старая, с острыми закраинами. Когда он спускался, железо впивалось в его тело, Феликс разорвал в кровь ноги и руки, но, преодолевая боль, все же достиг земли»[138].

Как правило, в играх принимали участие все дети, при этом младшие Дзержинские тянулись к Феликсу, который был их вожаком. По воспоминаниям Альдоны, «в раннем возрасте он обычно играл с сестрой Вандой, которая всегда подчинялась его воле. Во всех играх с ней и младшим братом Владиславом вожаком был Феликс»[139]. Однако игры эти зачастую проходили без присмотра взрослых, и итогом одной из таких игр, уже позднее, в 1892 г., стала случайная смерть Ванды. Согласно наиболее распространенной версии, двое братьев – недавний выпускник виленской гимназии Станислав и Феликс взяли ружье и стали стрелять по мишени, но случайным выстрелом убили сестру. Считается, что ружье было в руках Станислава, хотя свидетелей не было[140].

В пользу виновности Станислава говорит его ярко выраженная увлеченность оружием и охотой, в отличие от юного Феликса. «Брат Станислав часто охотился на птиц и зверей. Наш Феликс не принимал участия в охоте, слишком любил он свободу этих лесных жителей. Наоборот, ловля белок и затем их выращивание составляло ему большое удовольствие», – вспоминал Игнатий Эдмундович Дзержинский[141]. Дальнейшая уединенность жизненного уклада Станислава также свидетельствует в пользу принятия этого варианта.

Но может быть и другая версия, ранее не приводившаяся в литературе, посвященной Феликсу Дзержинскому. Станислав, окончивший именно в 1892 году гимназию, стрелял не с Феликсом Дзержинским, а со своим двоюродным братом и однокашником по гимназии Феликсом Феликсовичем Завадским. Характерно, что с 1892 года ранее тесные связи двух семей резко ослабевают. Так или иначе, тема смерти Ванды не обсуждалась в семье. Сам Феликс никогда не упоминал об этой трагедии, как и Станислав…

Сестра Ядвига вспоминала: «Феликс рос упрямым, шаловливым ребенком. Но и в детстве его характерной чертой была необыкновенная честность»[142]. Об упрямстве упоминали и другие члены семьи[143]. В. Сперанский (гимназический однокашник Феликса) вспоминал: «Казимир Дзержинский, старший брат неукротимого Феликса, добрый товарищ и усердный школьник, успевавший в науках весьма прилично, несмотря на отчаянное свое заикание, рассказывал мне, когда мы сидели рядом в третьем классе, что Феликс был с младенчества тем, кого французы зовут «фениксом» семьи. Казимир, впоследствии ставший ветеринарным врачом, без всякой родственной ревности говорил мне, что фавориту Феликсу безнаказанно сходили дома самые анархические проделки»[144].

Но, несмотря на все свои проказы и проделки, это был не только ранимый, но и отзывчивый ребенок, любящий свою семью. «Память о тех, кого любишь, особенно жива, она бежит к ним, и вновь оживают эти давние-давние годы, когда мы были вместе; сколько улыбок, любви окружало нашу юность и детство. Деревня, кругом леса, луга, поля, речка неподалеку, кваканье лягушек и клекот аистов. Вся эта тишина и прекрасная музыка природы по вечерам и утречком роса на траве, и вся наша разыгравшаяся кучка малышей, и звучный, далеко слышный голос мамы, созывающий нас из леса и реки домой, к столу, и этот наш круглый стол, самовар, и весь наш дом, и крыльцо, где мы собирались, и наши детские огорчения и заботы мамы… Все это навсегда, бесповоротно унесла жизнь, текущая безустанно вперед, но осталась память об этом, любовь и привязанность, и они будут жить в душе каждого из нас до самого заката нашей жизни. И все эти улыбки и сияния, слезы и печаль, совместно прожитые когда-то нами, живут в душе и доставляют радость даже тогда, когда сам человек этого не осознает. Человеческая душа, как цветок, бессознательно поглощает лучи солнца и вечно тоскует по нему, по его свету; она увядает и коверкается, когда зло заслоняет этот свет. В этом стремлении каждой человеческой души к солнечному свету и зиждется наша бодрость, вера в лучшее будущее человечества, и поэтому никогда не должно быть безнадежности…» – писал сестре Альдоне много лет спустя Феликс Дзержинский[145].

Это были счастливые годы для него, особенно по сравнению с тем, что ожидало его впереди. Уже позднее, в 1916 г., в письме из тюрьмы к своему брату Владиславу, он напишет: «Когда я возвращаюсь памятью к нашим дзержиновским годам, меня охватывает трогательное чувство нежности, и тогда я чувствую нежность, счастье от моих тогдашних детских чаяний и от воспоминания их, в настоящем… Я хотел бы обнять тебя сердечно и опять встретиться в наших лесах – слушать шепот деревьев, песни лягушек и всей нашей деревенской музыки. И именно, может быть… силой моей жизни была эта музыка леса и лугов моих детских лет, которая еще сегодня звучит в моей душе как гимн жизни»[146]. Впрочем, идеализация детства – частое явление.

Загрузка...