Жизнь всегда была ко мне несправедлива. От рождения наделенный массой талантов, неординарным интеллектом и большим обаянием до семнадцати лет я был вынужден влачить самое жалкое существование – ютился в небольшой комнатушке, в пригороде Швардорфа на планете Селена. Сельские пейзажи действовали на меня угнетающе. С раннего детства я мечтал о роскоши каменных особняков, о подпирающих облака небоскребах, богатстве, каким обладали жители Земли, самой дорогой планеты во всем цивилизованном космосе. Я жаждал оказаться в центре цивилизации, стать одним из них, хозяев жизни – респектабельным господином из стереовизора. Я помышлял о том, чтобы иметь собственный парк катеров – только последние модели, способные развивать скорость до шестисот километров в час за пять секунд. Мне представлялись в сладких грезах мои шикарные апартаменты и толпы обнаженных красоток, жаждущих только одного – чтобы я удостоил их своим драгоценным вниманием.
Но мечты оставались мечтами. Я жил с тетей Дагмарой, доброй пожилой женщиной, в деревянном домике, где всего-то и было – три комнаты, терраса и сарай с садовым инструментом. С крыльца открывался красочный вид на обширный водоем. С утра я по обыкновению проходил через столовую, распахивал дверь и нырял в прохладные воды. Погружаясь к самому дну, я ощущал, как меня охватывает покой и уверенность – когда-нибудь я получу все, о чем мечтаю. Я ложился на плоские камни и наблюдал, как течение колышет разноцветные – терракотовые, бурые, зеленоватые – водоросли, а мимо них проплывают косяки медлительных рыб. Их чешуя серебрилась под пробивающимися сквозь толщу воды яркими солнечными лучами. Рыбы шевелили красноватыми плавниками, пучили глупые глаза. Мне нравилось смотреть на рыб. Их неспешный покой действовал на меня умиротворяюще. Мечтатель по натуре, я представлял, что когда-нибудь и я буду также плыть по течению, вяло работая плавниками. Мне не к чему будет стремиться, у меня все будет, и мне останется только одно – подчиниться течению жизни и получать от нее удовольствие.
Тетушка, добрая душа, надеялась, что племянник пойдет по ее стопам и когда-нибудь станет садовником. Она стригла кусты и лужайки всем соседям в окрестностях Швардорфа. Ее приглашали и в богатые усадьбы. В такие дни за тетушкой прилетал катер, и она, прижимая к груди сумку с инструментами, испытывая волнение, спешила к летальному аппарату по гравийной дорожке.
У меня же были совсем другие устремления. Припав к экрану стереовидения, я смотрел сериал за сериалом. Все они показывали жизнь богачей. Благодаря сериалам я сформировал нехитрые представления о жизни в большом мире. Меня привлекали элегантные субъекты в дорогих костюмах, так запросто общающиеся с красивейшими женщинами. Их называли жиголо, альфонсами, коварными соблазнителями… И в этих именованиях для меня было столько привлекательности, что я проводил на дне долгие часы, представляя, как вхожу в модный столичный клуб в костюме тройке и шелковом галстуке, ищу глазами ту самую даму и подсаживаюсь к ней. В то время я даже помыслить не мог о том, чтобы ухаживать за кем-то. Единственный доступный мне сексуальный объект – креторианка Дара, юное создание шестнадцати неполных лет – не обращала на меня никакого внимания. Справедливости ради надо заметить, что я был весьма невзрачен в те годы. Носил мятые хлопчатобумажные шорты, рваную рубашку навыпуск. Длинные волосы до плеч висели сосульками. У меня не имелось практически никаких сведений о моде, и я даже представить себе не мог, что могу обладать привлекательностью для лиц противоположного пола.
Для начала я решил скопировать стиль одного из киногероев – уложенные гелем волосы, рубашка расстегнута на груди на целых три пуговицы, на ремне сияет золоченая пряжка, пара безупречных складок на брюках и вычищенные до блеска ботинки говорят об аккуратности их владельца. Я выгреб из копилки все свои скромные сбережения – за пару месяцев удалось набрать всего шестнадцать рублей – и едва не заплакал от жалости к себе. Хватало либо на брюки, либо на шелковую рубашку. Я выбрал второе. Ярко-синего цвета, вся в блестках, она немедленно привлекала внимание. Торговец подмигнул мне:
– Отлично выглядишь, парень!
Его слова обнадежили меня и внушили столь необходимую уверенность. У меня все получится, говорил я себе, главное, не забывать, что теперь я не просто Вельд – мальчишка из пригорода. Я Вельд Красавчик, коварный соблазнитель женщин, роковой мужчина в жизни каждой из них.
Вторым шагом к обретению мечты стала стрижка. Создавать новый имидж в парикмахерской оказалось слишком дорогим удовольствием, поэтому я приобрел баночку с самым дешевым гелем и отправился домой. Там я вооружился садовыми ножницами, и постриг себя сам. Для первого раза вышло очень даже неплохо. А когда я зачесал волосы, используя гель, и глянул на себя в зеркало, то от восхищения едва не задохнулся. На меня смотрел типичный жиголо из кинопостановки. Яркая рубашка расстегнута на груди, волосы аккуратно уложены. Осталось что-то сделать со взглядом. Ему не хватало страсти, бьющего наотмашь темперамента, отличающего настоящего профи от жалкого любителя. После часа упражнений перед зеркалом, я, наконец, добился нужного результата – выработал целых три исполненных вожделения взгляда, и решил испытать их на Даре.
Девушку я нашел на берегу озера. Она лежала, погрузив в воду верхнюю половину тела, и смотрела сквозь воду на небо. От ее ушей поднимались к поверхности вереницы пузырьков. Человек, наверное, счел бы ее утопленницей, но я-то знал, что как всякая креторианка Дара дышала под водой. Я подошел, стараясь ступать как можно осторожнее, присел на один из массивных валунов, на берегу их имелось великое множество, и стал ожидать. Не хотелось беспокоить девушку раньше времени.
Она заметила меня и высунула из воды прелестное личико.
– Ты чего? – поинтересовалась Дара.
– Да вот, хотел поговорить.
– О чем?
– Так, ни о чем.
– Ты что, подстригся?
Ее реакция меня порядком разочаровала. Я-то ожидал, что, увидев мое преображение, девушка падет ниц. Но она не выказала и тени восхищения. Даже не удивилась. Как будто я каждый день расхаживал в яркой шелковой рубашке и с такой аккуратной прической.
Так я впервые узнал, что любовь женщины надо завоевать. Зато если вы завоюете ее, впоследствии можно получить от женщины все, что угодно – ее тело, деньги, помощь в карьерных делах. Пока же женщина остается безразличной, вам остается только одно – бесконечное терпение и постоянная работа по оплетению ее любовными сетями.
– Подстригся, и уложился, – сказал я, трогая прическу. – Тебе нравится?
– Ничего так… – Она подумала: – Необычно.
– Иди сюда, – предложил я, – посидим рядом.
В стереофильмах опытные жиголо часто поступали так – подзывали девушек подойти поближе, а потом хватали их и целовали взасос. Несчастные не могли противиться и немедленно сдавались, подчиняясь мужскому напору. Я собирался поступить также.
И поступил. Ответом мне послужила пощечина. Дара вырвалась из моих недостаточно крепких объятий, подхватила одежду и убежала, бросив напоследок:
– Дурак.
А я остался сидеть на берегу, размышляя, что же я сделал не так. Вроде бы, все было в точности так, как показывали в стереопостановке, но девушка почему-то осталась недовольна, отвесила мне пощечину. Я пришел к выводу, что мне никогда не стать жиголо, для этого у меня недостаточно яркая внешность, да и общаться с женщинами я совсем не умею.
В последующие дни я избегал Дару. Снял шелковую рубашку и убрал в шкаф, вымыл волосы и растрепал их – пусть лежат, как придется. Если мне не быть коварным соблазнителем, так для чего я буду причесывать их каждый день. Так свершилось крушение мое мечты.
А на четвертый день я заметил, что Дара следит за мной. Смотрит из-за изгороди, как я налаживаю робота-землекопа. При этом выражение лица у девушки было странным. Она, как будто, о чем-то размышляла.
По прошествии нескольких лет я научился отличать этот взгляд. Так смотрит только влюбленная женщина. Сугубо практичное существо, как все они, влюбленная женщина долго наблюдает за тобой, взвешивая все за и против. Ей уже очень хочется отдать тебе все , но она пока еще не уверена, что поступает правильно. В ней кипит кровь, гормональные приливы заставляют ее краснеть, бледнеть, кусать губы, впиваться ногтями в ладони, но при этом она очень боится, что новое головокружительное чувство приведет ее на самый край. И оно обязательно приведет – за всю долгую карьеру профессионального жиголо я никогда не встречал женщины, способной противиться страсти. Ну, что за прелестные создания эти женщины? Коварства в них хоть отбавляй. А вот здравого смысла – ни на грош.
Я лежал на дне и рассматривал рыб, как неоднократно поступал раньше. Только на этот раз все было по-другому. Косяк заметался и исчез, а я увидел, как через толщу воды ко мне плывет, красиво разводя тонкие руки, Дара. Ее светлые волосы то оплетали лицо, то после очередного гребка улетали назад. Девушка подплыла ко мне совсем близко и припала поцелуем к моему рту. Я ощутил, какие теплые и мягкие у нее губы и мгновенно влюбился – до этого я ровным счетом ничего не чувствовал. Меня заботил только процесс соблазнения, этот тайный акт порабощения существа женского пола, столь волнующий и настолько же сложный. Хотя я умел дышать под водой, но внезапно едва не задохнулся от нахлынувших на меня чувств. Я сделал это, я сумел влюбить в себя женщину! Значит не все потеряно.
Мы обнялись и, кружась, поплыли к поверхности. Я продолжал целовать ее. Она была значительно ниже ростом, и ей приходилось запрокидывать голову. Благодаря этой позе, у нее был беззащитный и податливый вид. И я бесконечно пил ее, наслаждаясь вседозволенностью.
На берегу мы продолжили ласки. Я действовал решительно, уже не опасаясь, что Дара меня оттолкнет.
В этот раз ничего не произошло. Зато происходило потом. Когда я под покровом ночи крался через темный участок, перебирался через изгородь и залезал в окно ее комнаты. С некоторых пор оно всегда было открыто – Дара ждала меня, своего первого любовника, страстного и молодого. Я любил ее со всем юношеским пылом, реализовывая все сокровенные желания. Я насыщался ею, познавал женское тело, помышляя о том, чтобы стать настоящим профессионалом в любовных делах. Бедняжка и не подозревала, что для меня она была чем-то вроде тренажера, ступенькой к новой богатой жизни, куда я стремился всей душой.
Для начала из пригорода я перебрался в относительно крупный город – Шамбал, расположенный на самом берегу огромного океана. Здесь проживали не только креторианцы, но и множество представителей иных галактических рас. Но я твердо для себя решил – сконцентрировать внимание на уроженках Земли. Во-первых, в Галактике людей было больше всего, к тому же, физиологически они почти не отличались от нас.
Прощаясь со мной, Дара плакала. Ей не верилось, что я уезжаю навсегда, оставляю ее ради трудноосуществимой мечты. Что это за мечта, я, разумеется, не говорил. Упомянул только, что меня привлекает совсем другая жизнь. Мы поцеловались в последний раз. И я пошел по дороге, уводящей меня прочь от нее. Полагаю, она стояла и смотрела мне вслед, ожидая, что я обернусь и махну рукой, но я так и не обернулся. Больше я никогда не видел Дару. Скорее всего, она вышла замуж за какого-нибудь креторианца с более простыми запросами и мечтами, нарожала ему дюжину детишек, как заведено у нашего народа, и по сию пору живет на берегу того же озера. Со мной она была бы несчастна. Я поступил правильно, оставив ее…
Человеческие женщины оказались много доступнее креторианок. Физиология позволяла мне заниматься с ними любовью без каких-либо последствий, что я и проделывал с величайшим удовольствием, ожидая, что вот-вот, еще немного – и я обрету богатство и жизнь, к которой так стремился.
Но деньги и не думали плыть ко мне в руки. Все юные дамы, с которыми я предавался разврату, неизменно оказывались особами прижимистыми, а порой и малосостоятельными – финансы концентрировались в руках их отцов, братьев, мужей. К тому же, как только речь заходила о деньгах, они приходили в негодование. Их, видите ли, оскорбляла моя меркантильность. При этом все они отличались романтическим складом и не желали разрушать красивые отношения.
Случались и неприятности. С ранней юности я ненавижу необразованное быдло и их идеологию мелкого собственника. Так же по-хозяйски грубо, словно к скотине, они относятся к своим женам. А как они называют их за глаза… Не берусь воспроизвести. Стоит им узнать, что их женушка встречается со мной, единственным существом во всей вселенной, способным подарить женщине любовь – всепоглощающее высокое чувство, они приходят в неистовство.
Однажды мне пришлось спасаться бегством от целой толпы вооруженных вилами фермеров. Если бы не длинные ноги и приобретенный в лавке пару недель назад короткоствольный лучемет, мне бы несдобровать. Подумать только, этот сброд мог покалечить мое лицо. С изувеченным лицом я остался бы без средств к существованию.
Между тем, и с лицом, не оскверненным толпой обманутых мужей, дела мои шли неважно. Около трех лет я провел в Шамбале и городских окрестностях, но так и не приблизился к осуществлению своей мечты. Единственное, чего я достиг – научился соблазнять женщин, почти не прилагая усилий. Но до подлинного мастерства было еще далеко. И тут я встретил его …
Его звали Эрнест Орлеанский. Полагаю, он пользовался ненастоящим именем. Эрнесту было около шестидесяти пяти. Одевался он с элегантностью настоящего аристократа. Костюмы от лучших кутюрье, бриллиантовые запонки, лиловый шейный платок. Возраст позволял ему пользоваться тростью. Впоследствии я узнал, что эта штука нередко выручала Эрнеста из беды. Достаточно было нажать потайную кнопочку, и из основания трости выпрыгивало тонкое лезвие – аксессуар обращался в грозное оружие. На счету этого изящного молодящегося господина было немало загубленных жизней. Впрочем, об этом он говорить крайне не любил, предпочитая беседовать о вещах сугубо приятных – о дамах, драгоценностях и небольшом поместье в курортном местечке на одной из планет созвездия Стрельца, где он когда-нибудь осядет.
Встреча наша произошла в одном из самых густонаселенных районов Шамбала. Я по обыкновению крутился возле гостиничного комплекса, высматривая богатых дамочек. Состоятельные туристки обычно не скупились на чаевые. К тому времени я отчаялся найти женщину, способную меня содержать, и перебивался случайными заработками. Короче говоря, опустился на самое дно. Худшее, что может произойти с профессиональным жиголо – когда работа обращается в рутину. Беспорядочная жизнь совсем меня вымотала, я постоянно испытывал нужду и даже питался от случая к случаю. Одежда поизносилась – пиджак нуждался в починке, каблук ботинка грозил в ближайшее время отвалиться, и я старался ступать на левую ногу с максимальной осторожностью. Женщины иногда подкармливали меня. На их лицах порой появлялось унизительное брезгливое выражение, когда я волком набрасывался на еду.
К тому же, вокруг прибрежных мотелей постоянно крутились конкуренты. Многие действовали куда успешнее, чем я. И тому были объективные причины. Боже, как я ненавидел все эти новомодные штучки, предлагаемые корпорациями кибернетики. Они готовы любого маньяка оснастить механическим органом. Причем, иные так преуспели в изготовлении подобных штуковин, что их ни за что не отличишь от естественного предмета, а работать он может все двадцать четыре часа в сутки. Из-за того, что вокруг хватало верзил с электрическими членами, мне пришлось туго. Я даже начал подумывать о том, чтобы и себе пересадить искусственный орган. Но, во-первых, у меня не было денег, а во-вторых, очень не хотелось превращаться в киборга. У нормального сапиенса всегда присутствует страх перед подобной операцией. Ведь после нее ты уже не можешь считаться полноценным креторианцем. Ты и в анкетах обязан писать – киборг. Хотя гражданские права те же, но в обществе к киборгам отношение особое. Их презирают. Если бы не моя профессия, я бы никогда не задумался о таком.
Женщины тоже прибегали к услугам хироборгов, как называли этих мясников, заменяющих живые части тела на синтетическую плоть. Однажды мне попалась одна такая мадам. Когда я увидел, как ее влагалище жадно тянется к моему органу, едва не свалился в обморок. Хироборги сделали так, что удовольствие женщина получала в тройном размере, испытывая продолжительную серию мгновенных оргазмов, как только в ее власти оказывался продолговатый предмет.
В общем, положение мое было самым плачевным. И неизвестно, чем бы все закончилось, не объявись в моей жизни старина Эрнест…
Старик подхватил меня под локоть и потащил к ближайшему проулку.
– В чем дело? – я попытался освободиться, но не тут-то было. Незакомец так приложил меня тростью по лбу, что я чуть сознание не потерял.
– Слушай меня внимательно! – назидательно заметил Эрнест, как только мы оказались недосягаемы для посторонних глаз. Он продолжал держать трость наизготовку, так что я весь обратился в слух. – Я за тобой давно наблюдаю, – поведал старик, – и вот, что я тебе скажу… Ты все делаешь неправильно!
– Да кто ты такой?! – не выдержал я. – Чего тебе надо, кретин?!
И тут же вскрикнул от боли – старикан ткнул меня тростью в солнечное сплетение.
– Я твой счастливый билет. За грубость не виню. Когда-то и я был молодой и самонадеянный. Иди за мной…
И он как ни в чем не бывало направился в неизвестном направлении по мощеной мостовой. Не знаю, что заставило меня пойти следом, но я вдруг уверовал, что это высшие силы дают мне возможность исправить никчемное существование.
Эрнест проживал в апартаментах на берегу океана. С огромного балкона открывался великолепный вид. Мы устроились в креслах.
– Выпьешь что-нибудь? – поинтересовался старик.
– Водки.
– Со спиртным придется завязать. Ты и так много пьешь, – ворчливо проговорил он. – Могу предложить холодный чай.
Я кивнул с самым унылым видом.
– Марта! – крикнул Эрнест.
На зов явилась служанка.
– Принеси два чая. Мне и моему другу. И можешь быть на сегодня свободна.
Когда служанка вышла, старик пожевал губами, поглядел на меня лукаво.
– Итак, – сказал он, – как получилось, что ты стал жиголо?
Я пожал плечами. Скрывать что-либо, судя по всему, не имело никакого смысла. Очевидно, он отлично осведомлен о роде моей деятельности. Кажется, он упоминал, что следил за мной. Интересно, зачем?..
– Просто решил в один прекрасный день, что хочу стать жиголо, и стал им, – ответил я.
– Мелко плаваешь! – объявил Эрнест. – Правда, в твои годы я тоже не мог похвастаться большими успехами. Ты – симпатичный парень. И вполне способен заработать много больше. Женщины любят таких, как ты. Уж я-то в них разбираюсь, можешь быть уверен. Ты, ведь, не человек, так?
– Креторианец, – ответил я. – Меня отправили на Селену после гибели всего живого на Кретории.
– Здесь много креторианцев, – старик кивнул. – И креторианок. Я знал нескольких. Близко знал. Мы и сейчас иногда встречаемся. Ты сказал мне правду?
– Да, – я порядком удивился. С чего мне его обманывать?
– Получай первый урок, парень. Никогда и никому не стоит говорить правду. Если, конечно, ты хочешь достичь успехов в нашем непростом ремесле. Никто, на самом деле, не любит правду. Люди обожают заблуждаться. А женщин интересует только ложь . Ложь – этот тот ореол, который ты создаешь вокруг своей персоны. Научись складно врать – и ты уже на середине пути к успеху.
– Но… – начал я.
– Мне тоже ни к чему твоя правда. По большому счету, правда никому не нужна. Люди зациклены на ней. Им кажется, что они хотят знать правду. Но на самом деле, они хотят только одного – ощущать собственный комфорт и чувствовать интерес к жизни. Ты должен дать женщине интерес, увлечь ее, и тогда она твоя. Делай с ней все, что угодно. Ты понял?
Появилась Марта. Принесла бокалы с ледяным чаем. Я заметил, что на хозяина дома женщина смотрит с обожанием. Эрнест обнял ее за талию, поцеловал в живот, сказал:
– Можешь идти… Любит меня, как кошка, – поведал старик, после того, как служанка удалилась. – Я с ней сплю… Последнее время все меньше. Моя сексуальность угасает. Поэтому… – Он выдержал торжественную паузу. – Я понял, что мне нужен молодой преемник. Если справишься, этим преемником можешь стать ты. Я научу тебя всему, что умею, всем знаниям, которые накопил за долгие годы. А ты за это будешь отдавать мне половину всех денег. Поверь, пятьдесят процентов – это очень и очень немало. К тому же, твои гонорары будут расти день ото дня.
В то время я был глуп и самонадеян. Поэтому предложение старика-жиголо встретил громким смехом.
– И что же такое я не знаю, зато знаешь ты?
– Ты не знаешь ничего, – отрезал Эрнест. В его лице отчетливо читалось – ну и кретин, почему я трачу на него свое драгоценное время. Тем не менее, он не прогнал меня сразу же, а терпеливо ожидал, что я отвечу.
И во второй раз я испытал непонятное чувство. Мне показалось, что я могу упустить отличный шанс чего-то добиться в этой жизни, если вдруг не приму предложение старика.
– У меня мало опыта, – признал я. – Это правда. Но женщины меня любят.
– Я и не сомневаюсь, что они тебя любят. Иначе я не обратился бы к тебе с подобным предложением. Ты красив. Женщины падки на красивых мужчин. Я сомневаюсь в том, что они готовы платить за твою любовь деньги. Только погляди на себя. Боюсь тебя огорчить, но вид у тебя довольно неопрятный. Еще немного, и ты выйдешь в тираж. А ведь ты даже не начал карьеры. Что скажешь?
– Да, с деньгами у меня сейчас плохо, – я помрачнел. – Но все исправится.
– Приятно иметь дело с оптимистом. Но еще лучше, если оптимизм чем-то подкреплен. К примеру, опытом старшего товарища, наставника, способного обучить тебя таким вещам, которые сам ты узнаешь еще очень нескоро. Если вообще узнаешь когда-нибудь. Давай-ка пройдемся по магазинам. Тебе надо одеться.
Я нахмурился. Мне казалось, что синяя шелковая рубашка и темно-серый костюм – верх совершенства. А теперь какой-то старик говорит, что мой наряд недостаточно хорош.
– Понимаю, – заметил он, демонстрируя редкую проницательность. – Ты насмотрелся стереовидения, купил тряпья, нацепил на себя, и полагаешь, будто одет, как настоящий франт. Позволь тебя разочаровать, мой мальчик. Ты выглядишь, как уличный субъект, пригодный лишь для развлечения на одну ночь. Если хочешь добиться успеха, ты должен измениться – стать тем, кем ты не являешься. Ты будешь примерять на себя маски и следить за тем, чтобы они срослись с твоим лицом. Женщины любят ложь, помнишь?
– Если ты такой умный, – сказал я, – почему живешь в этом убогом доме?
– Дурак, – рассердился Эрнест, – у меня достаточно денег, чтобы безбедно жить до самой смерти. Но я не хочу жить один… – Он замолчал, потер переносицу. – Слушай, что я тебе скажу. И запомни. Повторять это я никогда не буду. В жизни каждого мужчины есть только одна женщина, которую он способен по-настоящему полюбить. Все остальные – романы, увлечения, влюбленности – самообман, желание обрести счастье вопреки обстоятельствам… Когда я только начинал, я думал, что должен стать тем самым мужчиной. Не просто жиголо, а тем ради кого женщины готовы отдать все. Забегая вперед, могу сказать, что у меня ничего не вышло. Я был кем угодно – мужчиной на вечер, мальчиком для развлечений, сексуальным партнером, работающим за небольшую мзду, интимным слугой, но только не тем, кого любят. Я обладал природным магнетизмом и притягательностью, я получал от женщин все, чего хотел, но так и не сумел добиться настоящей любви. Для большинства богатых дам самый обожаемый человек на свете, ее единственная любовь, – она сама. Но дело даже не в этом. Дело в том, что любовью владеем не мы, а высшее существо. Если хочешь, сам Бог. Или кто там в его ведомстве отвечает за это чувство, не знаю. Купидон со странными представлениями о счастье и плохим глазомером. Он дарит любовь хаотично и порой очень некстати – так рушатся семьи, так возникают преступления на почве страсти, так некто на всю жизнь становится несчастлив, осознав, что единственная женщина, которая ему нужна, предназначена другому. – Старик пожевал губами. – И я тоже люблю. Люблю только ее одну всю жизнь. Сейчас ей уже около шестидесяти. Она жива. Замечательно выглядит. Тебе, может быть, покажется странным, как может замечательно выглядеть женщина в таком возрасте. Но я-то знаю как . Я никогда не видел никого красивее… и величественнее. Моя королева. Она поставила условие. Она готова разделить со мной последние годы моей жизни, но для этого я должен заплатить ей миллион рублей. Ты понял? Я покупаю ее любовь. Я, который всю жизнь жил за счет женщин, покупаю любовь женщины. И я знаю, что буду счастлив только в том случае, если она будет рядом со мной.
– Миллион рублей?! – поразился я. – Это много. Очень много…
– Мне осталось накопить совсем чуть-чуть. И ты мне в этом поможешь, – старик сжал кулаки. – Если бы только я мог вернуть молодость. Я бы жил совсем другой жизнью. Я бы все сделал, чтобы прожить эту жизнь рядом с ней, не помышляя ни о чем другом. Но ничего не вернуть. Ничего… Время безжалостно. Оно выхватывает счастье из наших рук и уносит его в небытие, где нет ничего…
– Если можно заработать так много, я согласен, – быстро сказал я. – Я никого не люблю. Но куда потратить миллион найду. Не сомневайся.
– Наверное, тебе повезло, – сказал Эрнест, разглядывая меня исподлобья. – Любовь – очень сильное чувство. Оно никогда не оставляет в покое. Если только это настоящая любовь… Хотя… Как знать… Без нее моя жизнь была бы неполной. Я счастлив, что знаю, как выглядит любовь.
Забегая вперед, могу сказать, что старик накопил свой миллион. Следуя его наставлениям, я значительно поправил свои дела. Так что уже через месяц я открыл собственный счет в банке. А через три месяца на нем лежало двадцать тысяч. И все благодаря двум удачным женитьбам и одному шантажу дочери вице-мэра Шамбала – развратницы и наркоманки.
В тот день, когда сумма составила чуть больше миллиона, Эрнест выглядел счастливым. Он предложил отметить это событие. Мы замечательно посидели в ресторане «Золотой берег» на набережной. По обыкновению, ничего не пили. Эрнест полностью отучил меня от алкоголя – мой интеллект должен был всегда сохранять ясность. Умение контролировать себя в любых обстоятельствах для жиголо один из важнейших компонентов успеха…
Старик откинулся на стуле, извлек коммуникатор и набрал номер. На лице его сияло торжество. Так продолжалось совсем недолго. Он внезапно побледнел. Обычно живые глаза резко потускнели.
– Мне больше незачем жить, – сказал Эрнест, поднялся и вышел из ресторана.
Оказалось, его самая большая любовь умерла несколько лет назад. А он, занятый накоплением того самого миллиона, узнал об этом только сейчас.
На этом жизнь Эрнеста прервалась. Нет, он не покончил с собой, и смерть не прибрала его к рукам. Но того живого старика, какой однажды схватил меня под локоть перед гостиничным комплексом, больше не было. Эрнест Орлеанский превратился в ожившую мумию. Тяжело опираясь на трость, он бесцельно бродил по улицам Шамбала, часами стоял у причала, глядя на безмятежно накатывающий волнами на берег океан, сидел на балконе. Разговаривать с ним стало невозможно. Он не замечал собеседника – то ли ничего не слышал, то ли не считал нужным отвечать на вопросы.
Последний раз я видел его сразу после ареста – я попался по глупости. Девушка, на которой я собирался жениться, чтобы заполучить состояние ее папаши, сказала, что сначала я должен заслужить расположение ее матери. Я и заслужил, наиболее простым способом. Очень скоро эта интрижка вскрылась, и меня повязали по наводке папаши. У властей оказалось на меня целое пухлое досье – в нем значились многоженство и шантаж.
Чтобы повидаться, старик Эрнест явился прямиком в местное полицейское управление. Меня собирались отправлять дальше, передать судебным органам. Мой наставник сунул стражам порядка несколько крупных купюр, и нам позволили краткое свидание.
– Никогда не стоит медлить, если дело касается чувств, мой мальчик, – сказал старик. – Жизнь коротка. Запомни это. Если когда-нибудь по-настоящему полюбишь, бросай все. Сделай так, чтобы для своей избранницы ты стал лучшим и единственным. И не думай, будто чувства можно купить. Ты всего лишь изобретаешь для себя далекую цель, нечто, что замещает подлинную жизнь и дарит иллюзию, что все еще будет. Ничего не будет.
– Послушай, Эрнест, – проговорил я, – я, правда, не думаю, что для тебя все закончилось. По-моему, ты просто зациклился на этих чувствах. За свои деньги ты можешь купить любую. Черт возьми, даже не одну. Набери себе девчонок посимпатичнее, и езжай в свое курортное местечко, о котором так много говоришь…
Старик посмотрел на меня с грустью.
– Ты так ничего и не понял, Вельд… Для меня все уже закончилось.
Постукивая тростью, он покинул комнату свиданий.
В тюрьме у меня было много времени, чтобы поразмышлять об Эрнесте Орлеанском и любви всей его жизни. Думаю, старику просто не повезло. Для настоящего профессионала в любовных делах такое сильное чувство ни к чему. Я никогда не испытывал ничего подобного, и был вполне счастлив в своем неведении. А может, у меня просто душа не приспособлена для того, чтобы любить. Говорят, такое случается.
Срок мне намотали немаленький. Нашлось достаточно свидетелей. Спасибо старику Эрнесту, последнее время я работал по дамочкам, имеющим покровителей в самых высших кругах общества Селены. Все они, узнав, что я под следствием, поспешили дать против меня показания. Я, конечно, отрицал все обвинения – знал, что выступать в суде дамы откажутся. Но закон в отношении профессиональных жиголо суров. Им не потребовалось длительное судебное разбирательство, чтобы упрятать меня в колонию на целый год. Я даже не пытался дать взятку судье – рангуну. Знал, что бесполезно. Креторианцев представители этой расы ненавидели всей душой. Да и мы отвечали им взаимностью. Еще не стерлась из памяти последняя война, испепелившая наши планеты и сердца.
Я ожидал самого худшего. Уголовников я всегда ненавидел. Их хамоватая манера себя держать, чудовищная мораль – законы для нас не писаны, все, кто не с нами – послушный скот, годный только на убой. Жизнь существа, наделенного разумом, для них ничего не значит. В порядке вещей сунуть кому-нибудь нож за неосторожно сказанное слово. Да что там слово. Они могут запросто проиграть тебя в карты. Ставка на кону – кто ткнет пером в бок симпатичного креторианца. Я бы не назвал себя трусом, но в тот момент, когда конвой вел меня на гигантский транспортник, следующий в колонию, у меня все поджилки тряслись, мне казалось – жизнь моя закончена.
Меня втолкнули в узкий люк, и я оказался в тесном помещении, пропитанном запахом несвежих тел – воняло потом, мочой, страхом… Вы спросите, как пахнет страх? Запах у него едкий. Креторианцы обладают тонким обонянием, мы можем чувствовать запахи, недоступные людям и другим галактическим расам.
В корабле царил полумрак, под потолком слабо мерцали древние галогеновые лампы. А у меня в душе обосновался такой сумрак, что я боялся даже пошевелиться. Только стоял, оглядывая крепко сбитые фигуры и бледные лица закоренелых каторжан.
Через десять минут я немного пришел в себя. Ничего не происходило. Они просто не обращали на меня внимания. Словно меня не существовало. Посверкивающие в темноте глаза рептилий смотрели в другую сторону. Несколько человек, окинув меня тусклым взглядом, сразу же отвернулись. Таргариец с головой, обмотанной платком, скосил глаза. Я понял, что не только я, но и другие подавлены и испуганы. Все они прислушивались к гулу турбин и гадали, что за жизнь ждет их в тюрьме.
Через некоторое время я узнал, что на пересылке всегда полно идущих по первому сроку, а еще подсадных уток, спешащих выявить в нашей среде проблемных заключенных. Настоящие преступники предпочитали дождаться прибытия на место. Там их встречали свои, там действовал закон преступного сообщества, там они чувствовали себя в своей стихии. К новичкам же даже в колонии относились настороженно. Среди них попадалось много опасных типов, способных убить за безобидную шутку.
Полет прошел без происшествий. Нас вывели из корабля на горячий каменистый грунт. Развели по баракам. Мне досталась нижняя полка. Надо мной поселился таргариец с платком на голове.
В первый день меня никто не тронул. Каторжане приглядывались к нам: смотрели искоса, с явным недоверием, одаривали исполненными подозрительности взглядами. Я чувствовал самое пристальное внимание к своей персоне, ощущал, что за мной наблюдают, оценивают, и старался вести себя с преувеличенным безразличием, будучи на самом деле все время настороже. Знал, от уголовников можно ожидать всего, и жизнь моя висит на волоске. Как и жизнь любого утонченного существа в этом зверинце.
Нравы здесь царили самые дикие. Причем, жесткость уголовники проявляли не только к другим, но и по отношению к себе. Больные зубы они, к примеру, обычно драли с помощью пассатижей. Но эта операция выглядела просто детской забавой в сравнении с другой стоматологической операцией. Заключенные вытачивали коронки из меди, используя для шлифовки бетонный пол и напильник. Тем же самым инструментом обтачивался зуб. Несколько уголовников держали больного под руки, а третий проворно орудовал у него во рту рашпилем. От тошнотворного звука и ужасающего воя несчастного можно было свихнуться. Когда все заканчивалось, он, счастливый до невозможности, сидел на койке и трогал отремонтированную таким варварским способом челюсть. «Красота требует жертв!» – услышал я однажды от одного такого «красавца».
Заключенные совершали поступки лишенные всякой логики. К примеру, однажды посреди ночи один из уголовников проснулся злой, как черт. Вскочил со шконки и принялся орать. Потом стащил за ногу одного из сокамерников и от всей души зарядил ему в челюсть. После содеянного улегся, как ни в чем не бывало, на место и заснул. Я уже немного разбирался в лагерной иерархии и понимал, что тот несчастный, которому ни с того – ни с сего досталось на орехи, не сможет ответить своему обидчику. Однако и на дне уголовного сообщества он не был. Поднимаясь с пола, он яростно ругался, но свершить справедливое возмездие не посмел. Вместо этого выместил ярость на первом попавшемся – ткнул его носком сапога под ребра, приговаривая: «Получай! Думал, ничего тебе не будет? Не на того напал!»
Мне оставалось только порадоваться, что в этот бессмысленный конфликт не втянули меня. В эту ночь я так и не сомкнул глаз, опасаясь, что безумец проснется и снова кинется на кого-нибудь из нас. Но приступ злобы в этот день у него больше не повторялся. Хотя всю следующую неделю он громко бормотал во сне и проклинал кого-то.
В колонии постоянно кого-нибудь били. Иногда за дело, но чаще всего просто так, от скуки. Несчастная жертва могла выть и стонать от боли, но никто из надзирателей не пришел бы ей на помощь. Я испытывал острую жалость, наблюдая, как калечат очередного сапиенса, за кражу кусочка сухого пайка, неосторожно сказанное слово или проще – проиграв его здоровье в карты. Именно так это и называлось «проиграть здоровье».
Однажды здоровенный бугай – он прибыл в лагерь всего неделю назад – не отрываясь, долго смотрел, как избиваемый извивается на каменном полу под ударами тяжелой тюремной обуви. Глядя на этого крепкого широкоплечего детину с простым лицом и огромными кулачищами, я подумал, что есть еще, есть, богатыри, способные вступиться за безвинно страдающих в заключении. И я не ошибся в своих ожиданиях. Громила ринулся в толпу негодяев… и немедленно присоединился к ним. Попав избиваемому носком ботинка прямо в лицо – из разбитой брови брызнула кровь, он счастливо расхохотался. Благодаря этой молодецкой удали, не разбирающей кто прав – кто виноват, а просто лупящей всех без разбору, вскоре в камере он сделался своим в доску. Да и как им не дружить с таким бравым парнем, когда он всякому, кто косо посмотрит, может немедленно презентовать удар в челюсть. Беззубые заключенные вовсю скалили щербатые рты, лишь бы показать, как он им нравится.
Этот метод завоевания тюремного авторитета мне совсем не подходил. Драться я не любил, да и не умел. Расправ над слабыми не одобрял. И все больше замечал, что отдаляюсь от коллектива. Если поначалу со мной разговаривали, интересовались, нет ли закурить папироски или пьянящего колоска, спрашивали, за что посадили, то теперь все больше держались в стороне, будто знали обо мне что-то такое, чего не знал я.
У меня не могло быть ничего общего с подобными сапиенсами. И я вполне логично опасался за свою жизнь. Помню, как проснулся утром пятого дня на вонючем силиконовом матрасе, и обрадовался, что все еще жив. Ночью меня не беспокоил никто, кроме клопов. Непривычное к тяжелому физическому труду тело отзывалось болью на каждое движение – добыча золотоносной руды работа не из легких.
С трудом сдержав стон, я приподнялся на локтях и оглядел темное помещение барака. Правительство Федерации было безжалостно к оступившимся гражданам – серые бетонные стены, ряды двухъярусных нар. Между нарами имелся узкий проход, ведущий к санузлу. Если так можно было назвать его циничную профанацию. Дыра в полу для отправления естественных надобностей и ржавый умывальник в углу – вот и весь тюремный санузел. Откуда взялась ржа ума не приложу – воды он не видел никогда. Изогнутый кран был пуст. Ты мог скончаться от жажды, стараясь извлечь из него хотя бы каплю, но и тогда тюремные власти не озаботились бы включением водопровода. Полагаю, он имел не столько декоративную функцию, сколько призван был пытать нас своим присутствием, предполагая наличие воды.
Мыться заключенных водили в общую душевую, согласно санитарным нормам – два раза в неделю. Душевая кишела кровососущими жучками, как будто здесь находилось их гнездовье. Укусы насекомых оказались болезненны, а место укуса чесалось несколько дней. Жучки досаждали куда сильнее клопов. Последних я уже через месяц воспринимал, как неизбежное зло – во время короткого сна не замечал вовсе. Спал я по-прежнему чутко, тем более что вскоре надо мной сгустились тучи.
В забое во время краткого перерыва в работе, – их делали время от времени, чтобы мы не загнулись, – ко мне подошел одноглазый каторжник с побитым оспой нехорошим лицом.
– Я твою статью знаю, – сообщил он доверительно, – для такого, как ты, друган, здесь всегда найдется возможность заработать.
Я приподнял вопросительно бровь – мимику я долгие годы тренировал перед зеркалом, она отличалась изящной выразительностью.
– Но здесь же нет женщин, – сказал я.
– А кто говорит о женщинах?! – Мой собеседник сделал многозначительную паузу: – Слушай сюда, кореш… Клиентов буду искать я. Твоя доля – двадцать пять процентов. Можешь мне верить, это очень даже неплохо. Другие дадут меньше. Ты уже перетирал на эту тему с Колей Меченым? И не надо с ним тереть. Тот еще фраер. Пропадешь с ним ни за грош. А со мной выйдешь на волю при капусте. Да и здесь заживешь, как по писаному…
– Мне это не подходит! – резко возразил я.
– Как ты сказал? – Он прищурился.
– Я сказал, мне это не походит. Я работаю только с женщинами.
Одноглазый осклабился.
– Понимаю. Первый срок. Ну, ничего, это у тебя пройдет. У всех проходит. Только не думай, что ты лучше нас… – Он вдруг сделался злым и ткнул меня кулаком в грудь. – Ну ты, фраер недоделанный, я с тобой еще побеседую. Гляди, увидимся.
Этот разговор поверг меня в панику. В принципе, чего-то подобного я и ожидал. Что же теперь делать?! Как выйти из этой опасной ситуации?
Я решил, что должен заручиться поддержкой кого-то авторитетного, способного мне помочь. Таковыми, несомненно, являлись рангун по кличке Хромой и человек, которого все называли Горбом. Никакого горба у него не наблюдалось, хотя ноздреватый массивный нос походил на холм, возвышаясь на плоском, как блин, лице. Еще на этом лице имелись очки с толстыми стеклами, что придавало физиономии авторитета весьма нелепый вид. Но я отлично усвоил уроки Эрнеста – внешность бывает обманчивой. Лоск чаще всего призван скрыть внутреннюю пустоту.
Итак, решение было принято. Я обращусь с просьбой о помощи к Горбу. Все знают, что люди креторианцам ближе. Как в физическом, так и в интеллектуальном смысле. От рангунов же можно ждать любой подлости.
Когда каторжане спускались в шахту, Горб оставался на поверхности. Он сидел на пластиковом чурбаке и читал. Иногда вынимал из золоченого портсигара папиросу и с наслаждением ее раскуривал. Вокруг него, на валунах, расположились приближенные – счастливчики, тоже освобожденные от работы. С тюремной администрацией и у Горба, и у Хромого имелась договоренность – им позволяют не работать, а они в свою очередь следят за тем, чтобы заключенные не взбунтовались. Что при таких условиях содержания неудивительно.
По окончании работ, я отделился от толпы каторжан и обратился к нему.
– Мне нужна помощь, – сказал я, – мне не к кому больше обратиться.
Горб отложил книгу и снисходительно улыбнулся.
– Я ждал, что ты придешь ко мне, парень. Статья у тебя не такая уж и паршивая, если подумать. – Глаза авторитета, не мигая, смотрели на меня сквозь толстые стекла очков. Вблизи они выглядели воспаленными. Во взгляде не было ничего человеческого. Мне они показались безжизненными и страшными.
– А ты как думал… – Продолжил Горб. – Тут у нас все на виду. Даже вошки. Так кто на тебя наехал? Одноглазый?
Я кивнул. Тюремный телеграф работал исправно.
– Тут одно из двух, – протянул Горб. – Либо ты его замочишь, либо он тебя…
– Замочить? – меня прошиб холодный пот. – В смысле убить? Но я… никогда никого не убивал.
– Все когда-нибудь случается в первый раз. Заточку мы тебе сделаем. А за разрешение почикать Одноглазого с тебя еще один жмур.
– Нет… Нет. Это совершенно невозможно.
– Слушай, парень, – авторитет ткнул в меня пальцем. – У тебя другого выхода нет. Либо станешь нашим киллером. Либо соглашайся на предложение Одноглазого.
– Я могу подумать?.. – Все, что я сумел выдавить на тот момент.
– Да чего тут думать?! – проворчал Горб. – Я тебе честь оказываю.
– Но ведь мне могут…
– Накинуть срок? Попалишься – накинут, конечно. Зато будешь жить. Это немало. Ну что, ты уже подумал?.. – И не дав мне времени на ответ, скомандовал: – Гнус, выдай инструмент.
Я и опомниться не успел, как ближайший из окружения Горба сунул мне в руки холодный кусок металла.
– Наводку получишь завтра, в душевой. Одноглазого валишь после нашего клиента…
В безжизненном взгляде авторитета так и не проявилось чувств. Я понял, что попал в переплет, выбраться из которого будет очень непросто.
В душевой ко мне приблизился уголовник с глумливой физиономией.
– Гляди налево, – сказал он, – вон того лохматого видишь? Твой.
Я обернулся. Под струями воды стоял громадный рангун. Порыкивая, чесал широкую грудь, выбирал из нее блох.
– Но… – начал я, но посыльный Горба уже растворился.
Заточку я спрятал в матрасе. Если при личном обыске найдут этот важный предмет самообороны, в лучшем случае кинут в карцер, а в худшем начнется новое судебное разбирательство. У меня всего год. И мне очень хотелось, чтобы я выбрался из ада по истечении этого срока.
В забое я трудился всегда рядом с профессором Ребровым. Нас определили в сцепку. Я грузил породу в тачку, профессор толкал ее по проходу к поверхности. Ребров говорил, что угодил в колонию случайно, следствие, дескать, допустило ошибку. Но зеки в бараке были уверены, что Ребров удавил жену за измену.
– Оно, конечно, его дело, – говорил матерый вор по кличке Лепень, ковыряя проволокой гнилые зубы, – жена – это личная собственность каждого. Но зачем отнекиваться. Грохнул бабу, так и скажи…
– Точно, – вторил ему другой уголовник, черный, как головешка, вернерианин, которого все звали просто Тук, – это же не проступок, а правильный шаг. Я бы неверную не только удавил, но и съел…
Обычай супругов поедать друг дружку остался в далеком прошлом Вернеры и осуждался, как очевидная первобытная дикость, но время от времени акты каннибализма случались. Власти проявляли лояльность к провинившимся – против природы не попрешь, полагали эти гуманисты от закона.
– Молчите, – кричал несчастный Ребров, – вы ничего не понимаете!
– Конечно, не понимаем, – соглашался Лепень, – мы в убийствах жен не замечены.
Мне было немного жаль недотепу-профессора, но я старался не вмешиваться в разговоры. Своих неприятностей хватало. То, что профессор в лагере долго не протянет, было понятно с первых дней. Реброва привезли в той же партии, что и меня. Он то впадал в состояние нервное, близкое к истерике, то вдруг уходил в себя и пребывал в полном рассеянии чувств. Таких людей хватает в науке, там они чувствуют себя, как рыбы в воде. Но здесь – отсутствие концентрации порой означает скорую смерть.
– Пойди, принеси соль, – пихнул профессора уголовник в тюремной столовой. Тот, думая о чем-то своем, медленно побрел вдоль столиков. Остановился. И обратился к одному из заключенных: – Простите, дайте, пожалуйста, котлету!
Тот настолько опешил от такой наглости, что протянул требуемое без единого слова. Ребров же, продолжая размышлять, принялся жевать котлету и очнулся только в тот момент, когда от нее остался небольшой кусочек.
– Ой, простите! – деятель науки покраснел до корней волос и поспешил обратно.
– Где соль! – раздался рев уголовника, посылавшего Реброва за солью.
В общем, жить профессору оставалось совсем немного. Хотя он вряд ли осознавал нависшую над ним опасность, продолжая витать в облаках. Я же намеревался выжить любым способом.
На следующий день после того, как я стал обладателем заточки, нам устроили показательную экзекуцию. В ближайшие месяцы мне суждено было узнать, что подобные мероприятия охрана проводит регулярно, дабы заключенные даже думать забыли о своих правах. Зато относились к кругу обязанностей с усиленным рвением.
Вместо того, чтобы после работ на руднике отвести в камеры, нас выстроили в две шеренги на равнине.
– Сейчас все вы, помойные крысы, узнаете, кто здесь главный! – прорычал старший надзиратель, которого за крутой нрав и упрямство уголовники окрестили Быком, и извлек из-за пояса дубинку.
– Начинается, – пробормотал один из зеков, стоявший в строю чуть левее, чем я.
– Что будет? – спросил я тихо.
– Известное дело. Будут порядку учить.
– Сейчас я вас всех научу порядку! – подтвердил его слова Бык.
– Бить заключенных негуманно! – закричал интеллигентный Ребров.
– Это единственное развлечение конвойной службы. – Старший надзиратель свирепо воззрился на странного заключенного. – Ты хочешь лишить нас последней радости?
– Очень хочу, – подтвердил Ребров и взвыл, получив дубинкой по носу.
– Сумасшедший, – пробормотал я и, рухнув на пол, принял позу эмбриона, прикрыл руками беззащитную для ударов голову.
Били нас долго и негуманно. Впоследствии я узнал, что у тюремных властей имеется множество способов воздействия на заключенных, они умело «учили нас порядку». Для особо буйных имелся темный карцер, куда сапиенса спускали на целую неделю. Когда его с завязанными глазами вытаскивали на свет и срывали повязку, несчастный кричал от боли. Одного бедолагу загнали в карцер на несколько месяцев, а когда вывели на солнце, он попросту ослеп. Никогда не забуду его обращенное к нему лицо, залитое слезами. Зрение вернулось очень нескоро. Мои сокамерники очень завидовали пострадавшему – почти две недели он провел в лазарете, а потом был отправлен на смягченный режим.
Поскольку я не был слишком буйным, карцер мне не грозил. Но во время «учебной» экзекуции несколько раз доставалось дубинкой. Я старался, в отличие от остальных, прикрывать не ребра и живот, а лицо. Поэтому тяжелая палка гражданина начальника здорово прошлась по моим почкам.
По дороге с плато ко мне приблизился один из заключенных. Он сделал вид, что разговаривает не со мной, отвернул лицо в другую сторону.
– У тебя серьезные неприятности.
– Я знаю…
– Не оборачивайся, – резко предупредил мой собеседник. – Нас могут увидеть. А я не хочу, чтобы со мной случилось что-нибудь нехорошее. Никому не доверяй. Ты понял? Никому. Я бы на твоем месте поискал способ смыться.
– Почему ты со мной говоришь.
– Ты мне нравишься. У тебя красивое лицо. Мертвые лица не выглядят красивыми.
Он ушел вперед.
Этот разговор помог мне по-новому взглянуть на ситуацию. Где гарантия, что одноглазого не подослал сам Горб? Авторитет знал, что я обращусь к нему за помощью. У меня просто не было другого выбора. Они не оставили мне другого выбора.
Когда ты в аду, и каждый твой день может стать последним, начинаешь очень ценить каждую секунду. Я лежал в темноте и вслушивался в тюремные шорохи – храп заключенных, пощелкивание кровососущих жучков, тихий шепот…
В ту ночь мне повезло. Я услышал то, что спасло мне жизнь. Несколько каторжников, из новичков, решили отомстить за регулярные избиения. Охрана, их жены и дети, жили в небольшом поселке в паре километров от рудника. Если бы нас поймали, то сразу бы поставили к стенке. Но нас не поймали.
Я скользнул к соседним нарам.
– Я с вами!
Уголовники свирепо воззрились на меня. Мое появление явно не входило в их планы.
– Я так решил, – сказал я со всей твердостью, на какую был способен.
Поглядев на меня оценивающе пару минут, один из них, гебб с фасетчатыми глазами и острым шипом вместо подбородка, кивнул.
– Ладно.
Он был у них за главного. Остальные против моего участия возражать не стали. План был такой. Ворваться в один из домов, хозяина убить, взять, что только можно, и тем же маршрутом вернуться в барак. Добро можно спрятать где-нибудь неподалеку. Мало ли в округе скал и зарослей колючего кустарника.
– А как мы пройдем через аннигиляционный периметр? – поинтересовался я.
– Это моя забота, – ответил гебб.
Он знал, что делает. Один из охранников имел зуб на старшего надзирателя. Парня собирались в ближайшее время отправить в штрафной батальон за какую-то незначительную провинность. В его интересах было избавиться от Быка как можно скорее. За то, чтобы уголовники придушили старшего надзирателя, он согласился на пару минут отключить периметр.
– Возвращаться будете по сигналу фонаря, – угрюмо оглядывая нас, поведал караульный, – смотрите не пропустите. Я помигаю вот так. Один короткий, два длинных. Это означает, путь свободен. Все ясно?
– Дай нам полчаса, – сказал гебб, – сделаем все в лучшем виде.
– Дом Быка самый большой, не ошибетесь. И ценностей у его жены хватает. Ее лучше тоже прикончить. А то, неровен час, опознает кого-нибудь из вас.
Я похолодел. Убить беззащитную женщину? В отличие от меня уголовники были полны решимости. Чтобы улучшить свое плачевное положение в колонии, они готовы были перерезать глотку кому угодно.
– Ну, вперед, – скомандовал охранник и щелкнул рубильником.
Синеватое мерцание медленно сошло на нет. В воздухе все еще пахло озоном, посверкивали голубоватые искры, но аннигиляционное поле уже отключилось. Уголовники рванули с места. До поселка было всего ничего – не больше пятисот метров. Но мы бежали со всей возможной скоростью. Неприятно ощущать, что ты во власти человека, способного одним щелчком рубильника распылить тебя на атомы.
Миновав аннигиляционные генераторы, едва заметные металлические головки, торчащие из земли на расстоянии метра друг от друга, мы замедлили бег.
– Не останавливаться, – прошипел гебб, – времени мало. Ты, – он ткнул в меня узловатым пальцем, – пойдешь первым.
Поселок охранников спал. Округлые строения – купола, с искусственной атмосферой, идеально пригодной для жизни человеческих особей, матово поблескивали в свете громадных лун. Возле них темнели силуэты тяжелых трекеров на гусеничном ходу, личный транспорт надзирателей.
Позднее я узнал, что наша вылазка была первой, ничего подобного здесь раньше не происходило. Только этим обстоятельством объяснялось отсутствие охраны. Ни один из заключенных раньше не пересекал аннигиляционный периметр. Солдата, причастного к этому преступлению, впоследствии расстреляли. Пока же он имел возможность наслаждаться жизнью, предвкушая расправу со своим врагом.
Ничего не подозревающий Бык даже не потрудился оснастить свой купол современным электронным замком. Тот, что был установлен, опытные уголовники вскрыли за полминуты с помощью оснащенной простейшим чипом отмычки.
– Если к вам забрался вор, не проявляйте к нему жестокости, лучше помогите выбраться наружу с помощью лучемета или парализатора, – в процессе взламывания двери пошутил один из уголовников и добавил: – Нас не ждут. И это хорошо.
Я шагнул внутрь, вдохнул ароматный воздух и ощутил, как он пьянит после разряженного воздуха планеты-колонии. В то же мгновение меня пихнули в спину. В жилище старшего надзирателя ворвались уголовники. Быка прикончили сразу, он даже не успел понять спросонья, что происходит. В тело ему вонзили несколько заточек и кололи ими, пока он не перестал дергаться. Женщину за волосы потащили к выходу. Она отчаянно кричала и пыталась сопротивляться. Но против крепких мужчин, что она могла сделать.
– Ищите ценности, живо, – скомандовал гебб. – Ты что стоишь?! – Накинулся он на меня. – Ищи золото, я сказал!
– Так нельзя, – пробормотал я. Но все же направился к комоду. Потянул на себя один из ящиков. Там оказался пистолет.
Крики несчастной сводили меня с ума. Люк уголовники предусмотрительно прикрыли, так что снаружи услышать, как надрывается несчастная, было невозможно.
Решения я принял мгновенно. Развернулся и всадил заряд в гебба. Того отнесло к дальней стене, где он и остался лежать. Два других выстрела оказались не менее удачными. Затем пистолет дал осечку. Последний уголовник, рангун, с ревом кинулся на меня. Мы повалились на пол. От сильного удара в лицо я едва не потерял сознание, попытался оттолкнуть противника, но он вцепился мне в горло мертвой хваткой. Стальные пальцы рангуна сжались. В этом мгновение послышался громкий хлопок. И врага отбросило в сторону. Запахло паленой шерстью.
Я приподнял голову. Жена Быка сжимала в руке парализатор. Она вся дрожала от пережитого ужаса.
Рангун корчился на полу и рычал от боли в сведенных мышцах.
– Надо его связать, – прохрипел я и закашлялся. Если бы не решительность этой женщины, я был бы уже мертв. Рангуны обладают огромной физической силой.
– Кто вы? – спросила она, не выпуская из рук парализатор.
– Я… я всего лишь несчастный креторианец, пострадавший за любовь, – ответил я, проникновенно глядя на нее, – я оказался здесь, потому что доверился одной даме… – Я перевел взгляд на тело ее мужа. – Мне очень жаль…
– То, что случилось ужасно, – проговорила она. – Мой муж был грубым скотом, но никто не заслуживает подобной участи.
– Я с вами совершенно согласен. Вся эта чудовищная грязь и дикость настолько мне опостылели. Пожалуй, мне не отмыться от этого никогда.
Она поглядела на меня с интересом. Этого было вполне достаточно, чтобы я понял – вдова старшего надзирателя попалась на крючок…
Через сутки я благодаря ее помощи вылетел с планеты на грузовом корабле, доставлявшем провизию. А еще через пару суток дело приняло самый неблагоприятный оборот для всех его участников, кроме вашего покорного слуги. Я благополучно добрался до одной из местных лун, где мои следы затерялись – федералы так и не смогли найти, на каком из кораблей, незаконно перевозящих пассажиров, я улетел. Следствие по этому делу растянулось на несколько лет. Поскольку я имел к нему непосредственное отношение, то специально интересовался, как сложится судьба всех причастных к этой истории лиц. Как я уже упоминал, охранник, отключивший аннигиляционный периметр, был за свое преступление расстрелян. А женщина осуждена за помощь в убийстве собственного мужа на двадцать с лишним лет.
В уголовном мире по этому поводу сложили целую легенду, сделав из меня коварного соблазнителя, способного охмурить любую особу женского пола. И даже не слишком женского. Такая репутация пришлась очень кстати, когда я загремел на очередной, на этот раз пожизненный, срок за многоженство и шантаж…
– Здоров? – поинтересовался хмурый доктор в сером халате федеральной службы.
Медкомиссию на пересыльной станции я проходил впервые.
– В общем, да, – ответил я.
– Я тут глянул на твою статью. Шантаж, двоеженство, проституция. Венерические заболевания были?
– Немного, – ответил я уклончиво. За долгое время работы жиголо я несколько раз заполучал половые инфекции. По счастью, в наше время все они лечатся. Я посещал клинику регулярно. Так что осложнений на столь жизненно важные для меня органы я не получил.
– Сейчас мы возьмем у тебя кровь на анализ, потом сдашь мочу, ну и проведем полное компьютерное обследование, – поведал доктор. – Запустим тебе под кожу наноботов.
– Зачем?! – испугался я, решив, что меня собираются продать на органы. Слухи о том, что продажные врачи то и дело поступают так заключенными, постоянно курсировали в тюрьме. – Я очень болен! – объявил я.
– Что же у тебя болит?
– Все. Начиная от половой системы! – Я ухватил себя между ног. – И кончая головой!
– Ну, к чему этот спектакль? – устало проговорил эскулап. – Ты не волнуйся, на органы тебя продавать никто не будет. Это уголовная байка. Ты нужен Федерации целиком, а не по частям…
На пересыльной станции выяснилось, что, несмотря на неоднократные тюремные сроки, сопровождаемые скудным питанием и прерывистым сном, здоровье у меня по-прежнему отменное.
Мне вкратце обрисовали открывающиеся передо мной перспективы, и я немедленно согласился сотрудничать с властями Федерации. Я порядком устал бегать от закона и всерьез размышлял о том, чтобы осесть на одной из цивилизованных планет после того, как мы вернемся с края галактики. Я и представить не мог, что за миссия нас ожидает…
Первым потрясением для меня стала встреча с бородавочником по прозвищу Отец на пересыльной станции.
Запах от жизнедеятельности человеческих тел порой тоже бывает невыносим, в чем я имел возможность убедиться в тюрьме, но бородавочники пахнут намного острее. Он, как будто, сам невыразимо отвратительной частью себя пробирается через ноздри прямо к тебе в голову, вползает, разрывая нежную носоглотку чудовищной вонью. И даже в распахнутый до предела рот, когда нос зажат двумя пальцами, каким-то неведомым образом – в непредназначенный для обоняния орган – лупит нестерпимый смрад. Эту вонь навряд ли смог бы описать умелый парфюмер, просто потому что бежал бы прочь из города, опасаясь навсегда лишиться столь ценного для своей профессии нюха. Но если все же попробовать, лично у меня возникает следующий рецепт духов «бородавочник» – к запаху немытой плоти примешиваем удушливую атмосфера едкой слизи, стекающей из разнообразных органов, а уже к этому амбре примешиваем стойкую сладковатую гарь, какая бывает, если жечь синтетику и пластик…
Оказалось, что этот отвратительный сапиенс летит вместе с нами. А еще – представители всех известных разумных рас. Всего нас было тринадцать. Если вы, как и я, верите в мистическую нумерологию, то поймете, какие чувства я испытал, когда сосчитал сколько сапиенсов поднимется на борт. Разумных рас в Галактике двенадцать. Почему-то помимо Лео Глуца с нами летел еще один человек. Либо он – федеральный агент, понял я. Либо Лео Глуц сотрудничает с властями. Полагаю, в ближайшее время ситуация прояснится.