Шел дождь, когда я прилетел в Лос-Анджелес, и я вдруг почувствовал, что оказался в мире черно-белого кино.
В аэропорту меня ждал водитель в черной униформе, в руке он держал белую картонку, хоть и с ошибкой, но с аккуратно выведенной моей фамилией.
– Я отвезу вас прямо в отель, сэр, – сказал водитель. Кажется, он был слегка разочарован тем, что у меня не оказалось багажа, и ему нечего было поднести до машины, кроме видавшей виды дорожной сумки с футболками, бельем и носками.
– Это далеко?
Он покачал головой.
– Минут двадцать пять – тридцать. Бывать здесь доводилось?
– Нет.
– Ну так я вам скажу, в Лос-Анджелесе все в тридцати минутах. Куда бы вы ни отправились. Тридцать минут, не больше. – Он засунул мою сумку в багажник лимузина, который назвал рыдваном, и открыл мне дверцу.
– И откуда вы приехали? – спросил он, когда мы вырулили на скользкие, мокрые, в неоновых пятнах улицы.
– Из Англии.
– Из Англии?
– Ну да. Вы там бывали?
– Неср. В кино видел. Вы артист?
– Писатель.
Он потерял ко мне интерес, лишь время от времени вполголоса костерил встречных водителей.
Крутанув руль, перестроился в другой ряд, и мы обогнали четыре машины, застрявшие в нашем прежнем ряду.
– Когда в этом городе вдруг начинает накрапывать дождь, все тут же забывают, как водить машину, – сказал он. Я вжался в спинку сиденья. – У вас в Англии все время дожди, я слышал. – Это было утверждение, не вопрос.
– Иногда.
– Что значит иногда! В Англии дожди идут каждый день, – засмеялся он. – И еще густой туман. Очень, очень густой.
– Я бы не сказал.
– Чегой-то вы бы не сказали? – Он был озадачен. – Я в кино видел.
Мы помолчали, пробираясь сквозь голливудский дождь; но очень скоро он не выдержал:
– Просите номер, где умер Белуши[39].
– Что вы сказали?
– Белуши. Джон Белуши. Как раз в этом отеле. Передоз. Слыхали?
– А, ну да.
– О его смерти сняли кино. В главной роли какой-то толстяк, ничуть не похож. Но никто правду так и не сказал. Ви-те, он был не один. С ним еще двое. Кинокомпаниям не захотелось копаться во всем этом дерьме. Но когда водишь лимузин, много чего услышишь.
– Правда?
– Робин Уильямс и Роберт Де Ниро. Они с ним были. Унюхались в хлам.
Возле здания отеля – белого шато в псевдоготическом стиле – я попрощался с водителем; регистрируясь, я не стал просить номер, в котором умер Белуши.
Я добрался к моему шале под дождем, с сумкой и связкой ключей, которыми, как объяснил портье, мне придется открывать множество дверей и ворот. В воздухе пахло мокрой пылью и, как ни странно, микстурой от кашля. Было сумрачно, почти темно.
Вода текла отовсюду. Она сбегала ручьями через внутренний двор, с шумом заполняя небольной пруд, примыкавший к задней стене ограды.
Я поднялся в небольшую сырую комнатку. Слишком убогое место для звездной смерти.
Постель была слегка влажной, а дождь все выбивал свой сумасшедший ритм по коробу кондиционера.
Я немного посмотрел по телевизору повтор сериала «Будем здоровы!», незаметно перешедшего в «Такси», которое, став черно-белым, превратилось в «Я люблю Люси»[40], и наконец отправился спать.
Мне снились безостановочно бьющие в ударные ударники в тридцати минутах езды.
А разбудил меня телефон.
– Э-ге-гей! Как устроился, неплохо?
– Кто это?
– Джекоб со студии. Мы ведь завтракаем вместе, э-гей?
– Завтракаем?
– Ну и ладно. Я к тебе заеду через тридцать минут. Столик уже заказан. Ну и ладно. Ты получил мои сообщения?
– Я…
– Вчера вечером отправил по факсу. До скорого.
Дождь кончился. Солнце светило ярко и горячо: настоящим голливудским светом. Я дошел до главного здания, ступая по ковру листьев эвкалипта, излучавших тот самый запах микстуры от кашля.
На стойке администратора мне передали конверт с присланными по факсу моим графиком на ближайшие несколько дней и приветственными посланиями с накарябанным на полях «Это будет блокбастер!» и «Что-что, но это будет круто!» Факс был подписан Джекобом Клейном, человеком из телефона. Никогда не имел никаких дел с человеком по имени Джекоб Клейн.
К отелю подъехала небольшая спортивная красная машина. Из нее вышел человек и помахал мне рукой. Я подошел. У него была аккуратная пегая бородка, вполне переводимая в денежный эквивалент улыбка и золотая цепь на шее. Он показал мне экземпляр «Сынов человеческих».
Это был Джейкоб. Мы пожали друг другу руки.
– А Дэвид тоже будет? Дэвид Гэмбол?
Дэвидом Гэмболом звали человека, с которым я обсуждал по телефону мою поездку. Он не был продюсером. Я вообще точно не знал, кем он был. Он представился как «участник проекта».
– Дэвид больше не имеет отношения к студии. Можно сказать, теперь курирую проект я. Хочу, чтобы ты знал, после твоей книги я на взводе. Э-гей.
– А это хорошо? – Мы сели в машину. – И где будет проходить встреча?
Он покачал головой.
– Это не встреча, – сказал он. – Это завтрак. – Я был озадачен, и ему стало меня жаль. – Это как бы предваряющая встречу встреча, – пояснил он.
Мы отправились в молл примерно в получасе езды от отеля, и Джейкоб по дороге поведал, как ему понравилась моя книга и как он счастлив, что я принимаю теперь участие в проекте. Он сказал, это была его идея поселить меня в этом отеле.
– Это добавит тебе ощущений от Голливуда, каких ни за что не получишь во «Временах года» и «Ма мэзон», не так ли? – и поинтересовался, дали ли мне шале, в котором умер Джон Белуши. Я ответил, что не знаю; скорее всего, нет.
– А тебе известно, с кем он был в тот вечер? Они скрывают это на своих студиях.
– Нет. С кем же?
– С Мерил и Дастином.
– Мы говорим о Мерил Стрип и Дастине Хоффмане?
– Ну да.
– А откуда тебе это известно?
– Люди говорят. Это ж Голливуд. Понимаешь?
Я кивнул, как будто понимаю, но на самом деле ничего не понял.
Люди говорят, что книги пишутся сами по себе, и это ложь. Сами по себе книги не пишутся. Для этого требуются и мысли, и поиски, и ломота в спине, и заметки в блокноте, а времени и работы – вообще немеряно.
Правда, к «Сынам человеческим» это не относится; эта книга была написана сама по себе.
Нам, писателям, непрестанно задают вопрос: «Откуда вы берете ваши идеи?»
Ответ на него таков: из всего сразу. Вещи находят друг друга. И внезапно, когда соединяются верные компоненты, получается – абрракадабра!
Началось с того, что практически случайно я посмотрел документальный фильм о Чарльзе Мэнсоне[41] (он был записан на видеокассету, которую мне передал друг, где, помимо него, были вещи, которые я действительно хотел посмотреть): там была запись первого ареста Мейсона, когда все думали, что он невиновен и что правительство просто придирается к хиппи. И там, на экране, был человек с харизмой, красивый оратор-мессия. Ради такого не то что в ад босиком побежишь – ради такого убьешь.
Начался судебный процесс, и через несколько недель красавец превратился в еле волочащего ноги, с бессвязной речью, похожего на обезьяну человека с вырезанным на лбу крестом. Как бы то ни было, гениальная личность исчезла, ее не стало. Но ведь прежде была.
Далее было показано, как бывший сокамерник с тяжелым взглядом говорил: «Чарли Мэнсон? Послушайте, да это же посмешище. Ничто. Мы над ним потешались. Понимаете? Он ничто!»
И я согласился. А ведь было время, когда Мэнсон еще не был харизматичным лидером. Я подумал о благодати, о чем-то данном свыше, чего он вдруг лишился.
Я жадно досмотрел документальный фильм. И тогда, комментируя черно-белые кадры, человек за кадром что-то сказал. Я перемотал, и он сказал это снова.
Так пришла идея. Так появилась книга, которая возникла сама по себе.
А сказал он следующее: младенцы, рожденные женщинами «Семьи» от Мэнсона, были разосланы по детским домам, и по суду каждому дали имя, конечно же, совсем другое, не Мэнсон.
И я подумал о дюжине двадцатипятилетних сыновей Мэнсона. О даре свыше, полученном ими, всеми одновременно. Двенадцать юных Мэнсонов, во всем своем великолепии, со всего мира направляющихся в Лос-Анджелес. И одной дочери, тщетно пытающейся помешать им объединиться и, как будет сказано на четвертой стороне обложки, «осознать их ужасающее предназначение».
Я писал «Сынов человеческих» как одержимый: через месяц я закончил книгу и отправил своему агенту, которую здорово удивил («Ну, это не совсем то, что вы обычно пишете, дорогой мой», – ободряюще сказала она), и которая впервые продала мою книгу с аукциона много дороже, чем я предполагал. (Гонорара, вырученного за остальные книги, три сборника изящных, полных аллюзий странных историй о призраках, едва хватило, чтобы оплатить компьютер, на котором они были написаны.)
А затем, вновь на аукционе, права на ее экранизацию были куплены Голливудом. Книгой заинтересовались три или четыре студии: я заключил договор со студией, которая предложила мне написать сценарий. Я чувствовал, что фильма не будет, что они с этим не справятся. Но тут из моего аппарата стали извергаться факсы, это было поздно вечером, и большинство были подписаны неким Дэйвом Гэмболом; наконец однажды утром я подписал контракт в пяти экземплярах, увесистый, как кирпич; а несколько недель спустя мой агент сообщила, что пришел первый чек и билеты в Голливуд, на «предварительные переговоры». Это было похоже на сон.
Билеты были в бизнес-класс. И в тот момент, когда их увидел, я понял, что это не сон.
Так что в Голливуд я оправился в первом салоне аэробуса, жуя копченую лососину и имея при себе еще тепленьких «Сынов человеческих» в твердом переплете.
Итак, завтрак.
Мне сказали, как понравилась моя книга. Имен этих людей я не уловил. У всех мужчин либо борода, либо бейсболка, либо и то и другое; женщины на удивление привлекательны, но в каком-то абстрактном смысле.
Заказ делал Джейкоб, он же и платил. Он объяснил мне, что предстоящая встреча – простая формальность.
– От твоей книги мы без ума, – сказал он. – А зачем было покупать права, если бы мы не хотели снять по ней фильм? Зачем заказывать тебе сценарий, если не ради того своеобразия, какое ты можешь привнести в проект? Твоей самости.
Я очень серьезно кивнул, словно литературная самость была результатом моих целенаправленных длительных усилий.
– Такое придумать. Такую книгу написать. Ты просто уникум.
– Один из самых-самых, – сказала то ли Дайна, то ли Тайна, а возможно, Динна.
Я поднял бровь.
– И что от меня потребуется?
– Восприимчивость, – сказал Джейкоб. – И позитивность.
Дорога на студию заняла примерно полчаса. На маленькой красной машине Джейкоба мы въехали в ворота, и Джейкоб принялся выяснять отношения с охраной. Я решил, что он тут недавно, и у него еще нет постоянного пропуска.
А когда мы въехали на территорию, выяснилось, что у него нет и парковочного места. Я и сейчас не понимаю, почему: судя по его же словам, место для парковки так же непреложно свидетельствует о статусе на студии, как подарки от императора определяли статус придворного в древнем Китае.
Мы проехали по улицам странно плоского Нью-Йорка и припарковались перед огромным старым банком.
Еще десять минут пешком, и я оказался в конференц-зале, где Джейкоб и все, с кем мы завтракали, ждали кого-то еще. В суматохе я не уловил, кто это был и чем он или она интересен. Достав экземпляр своей книги, я положил ее перед собой, как оберег.
Кто-то вошел. Это был высокий, остроносый, с острым подбородком человек со слишком длинными волосами, словно, похитив кого-то много моложе себя, он стащил у него волосы. Как ни странно, родом он был из Австралии.
Он сел.
Посмотрел на меня.
– Давай, – сказал он.
Я глянул на своих новых знакомых, но ни с кем не встретился взглядом, они отводили глаза. И тогда я начал говорить: о книге, о сюжете, о концовке – взрыве в ночном клубе, где хорошая дочка Мэнсона подорвала всех остальных. Или думает, что подорвала. О том, что всех сыновей Мэнсона мог бы сыграть один актер.
– И вы в это верите? – это был его первый вопрос.
На него было легко ответить. На этот вопрос мне уже приходилось отвечать по меньшей мере двум дюжинам британских журналистов.
– Верю ли я, что Чарльз Мэнсон одержим некоей сверхъестественной силой, и эта одержимость теперь передалась его многочисленным детям? Нет. Верю ли я, что произошло нечто странное? Думаю, мне ничего другого не остается. Если коротко, возможно, дело было в том, что его безумие оказалось в шаге от безумия внешнего мира. Не знаю.
– М-м-м. Этого парнишку Мэнсона. Может его сыграть Киану Ривз?
Господи, нет, подумал я. Джейкоб перехватил мой взгляд и отчаянно кивнул.
– Почему бы нет? – ответил я. Все это мне только мнилось и не имело отношения к реальности.
– Мы ведем переговоры с его командой, – задумчиво кивнул Некто.
И меня отправили писать для них сценарный план. Под ними, как я понял, имелся в виду тот австралиец, впрочем, я не вполне уверен.
Прежде чем я ушел, мне вручили 700 долларов, за которые я расписался: суточные, за две недели.
Два дня я писал сценарный план. Я старался позабыть о книге, представив себе историю как кино. Работа спорилась. Я сидел в своей маленькой комнате с ноутбуком, присланным со студии, и распечатывал страницу за страницей на струйном принтере оттуда же. Ел я прямо в номере.
После полудня я прогуливался по бульвару Сансет и доходил до «почти круглосутчного» книжного, где покупал газету. Потом на полчаса садился во дворике отеля и читал. А получив свою дозу солнца и свежего воздуха, шел обратно в сумерки, переделывать свою книгу в нечто совсем другое.
Очень старый афроамериканец, служащий отеля, мучительно медленно каждый день проходил в это время через двор, поливал растения и кормил рыбок. Проходя, он всегда улыбался, а я кивал в ответ.
На третий день, когда, стоя у пруда, он рукой доставал из него мусор: несколько монет и пачку из-под сигарет – я встал и подошел.
– Привет! – сказал я.
– Сэ… – ответил он.
Я хотел было попросить его не называть меня сэром, но не смог придумать, как это сделать, чтобы он не обиделся.
– Красивые рыбки.
Он кивнул и заулыбался.
– Декоративный карп. Привезли сюда прямо из Китая.
Мы смотрели, как они плавают в маленьком пруду.
– Интересно, не скучно им?
Он покачал головой.
– Мой внук, он ихтиолог, знаете?
– Рыб изучает?
– Угу. Он говорит, у них памяти хватает примерно на тридцать секунд. Вот они плавают в пруду, и им все тут внове, типа, ой, я тут и не был никогда. А встретив рыбку, которую сто лет знают, они спрашивают: «Кто ты, чужак»?
– Вы не могли бы попросить вашего внука сделать кое-что для меня? – Старик кивнул. – Я где-то читал, что продолжительность жизни карпов неизвестна. Они якобы не старятся, как мы. Умирают, когда их убивают люди, или хищники, или болезни, но не старятся и не умирают сами по себе. То есть могут жить вечно.
Он кивнул:
– Я спрошу. В самом деле интересно. Что до этих трех, вот этого я назвал Призрак, ему года четыре-пять. Но два других, они-то приехали прямо из Китая, когда я начал здесь работать.
– И когда же это было?
– Кажется, в одна тысяча девятьсот двадцать четвертом году от Рождества Господа нашего. Ну, сколько бы вы мне дали?