А. В. Капфер
Этот документ, написанный четким, крупным почерком, был найден в обгоревших руинах старого приюта для умалишенных. Записи этого учреждения были сохранены, и при расследовании выяснилось, что в его стенах содержался выдающийся ученый, занимавшийся экспертизой лекарств, за одно из самых ужасных преступлений, когда-либо совершенных. Его осудили и признали невменяемым после того, как он рассказал в свое оправдание фантастическую историю, которая была истолкована как маниакальный бред. Прочитав его историю, которая так хорошо совпадает с известными фактами, нельзя не подивиться.
*****
Снова ночь… одна из тех пугающих, туманных ночей, которые вы видите во сне. Я боюсь ее… она возвращается, словно в насмешку, чтобы вызвать в моей памяти сильнейшие терзания. Именно в такую ночь это и случилось: тот ужасный случай, который не дает мне покоя, тот страх, который придает теням призрачные очертания, а крику умалишенного придает особый ужас. Они поместили меня в сумасшедший дом, потому что сочли меня безумным – меня, чей разум настолько превосходит тех, кто признал меня психически неуравновешенным.
Они не поверили фактам, которые я им изложил, – сказали, что моя история – выдумка невменяемого человека, чтобы создать алиби в связи с ужасным преступлением, которое я совершил. Я поклялся своей честью, что сказал правду, но даже мои друзья отказались мне верить; поэтому я оставляю этот письменный документ без особой надежды завоевать ваше доверие. Ниже приведены все факты.
*****
Я работал в своей лаборатории, анализируя некоторые препараты, которые я получил с новой партией из Индии. Мое внимание привлекла пробирка с фосфоресцирующей жидкостью, и я прочитал записку, присланную вместе с ней моим коллегой.
В ней говорилось, что она якобы способна перенести разум убийцы в тело животного – суеверие, в которое свято верят туземцы глубинных джунглей. Они утверждают, что его получают из мозгов только что убитых животных, причем каждый мозг содержит определенное количество этого вещества в зависимости от его объема.
Я, естественно, отнесся к этому препарату с насмешкой, но решил испытать его на одном из своих лабораторных животных, чтобы отнести его к соответствующей категории. Я ввел небольшое количество препарата в организм кролика и внимательно наблюдал за его реакцией. В течение минуты он был неподвижен, за исключением естественного дыхания. Затем его веки медленно стали закрываться, пока полностью не сомкнулись, и он впал в глубокую летаргию. Еще полминуты не было видно никаких изменений, затем его глаза распахнулись, и я посмотрел не в робкие глаза кролика, а в глаза обезумевшего от страха животного.
С неожиданной силой он прыгнул на лабораторный светильник, подвешенный на цепочке к потолку. Однако его лапы не смогли ухватиться за цепь или наклонный отражатель, и он упал на пол, а затем с бешеной силой набросился на занавеску в тщетной попытке взобраться на нее. Еще один прыжок отправил его на вершину шкафа, где он сбил несколько бутылок, которые упали на кафельный пол и разбились.
Это вывело меня из ступора, и я попытался поймать его. С таким же успехом я мог бы попытаться поймать его тень. Он носился от шкафа к камину, от камина к занавеске, от занавески к полке, оставляя за собой шлейф из пролитых и разбитых бутылок. Из его горла вырывалось странное визгливое рычание.
Запыхавшись, я отказался от погони, подобрал опрокинутый стул и сел, чтобы обдумать ситуацию. Я внимательно наблюдал за действиями кролика. Теперь он сидел на полке, разглядывая свой короткий обрубок хвоста и беспокойно дергаясь. Затем он потеребил уши и, казалось, удивился их длине.
Мне стало интересно, чем это объясняется. Он носился вокруг, как обезьяна. Обезьяна! Так оно и было. Препарат заставил животное вести себя как обезьяна. Значит, утверждение туземцев было правдой, и лекарство действительно способно производить перемещение. Мне стало интересно, всегда ли лекарство дает один и тот же результат, и я решил еще раз проверить его на белой мыши, которую взял из другой клетки.
Я осторожно ввел небольшое количество препарата в кровоток. По истечении минуты, в течение которой мышь не двигалась, она начала дергаться. В висках стучало, а глаза были прикованы к его дрожащей фигурке. Медленно выйдя из оцепенения, она встала на задние лапы, а передними замахала перед собой.
– Какого черта… – начал я.
Потом я понял. Препарат действовал на каждое животное по-разному, в зависимости от дозы. Придя к такому выводу, я заметил, что кролик скачет, как обычно, и все следы его прежних хаотичных движений исчезли. Никогда еще ни один препарат не оказывал такого поразительного воздействия на мозг, чтобы он приобрел все признаки другого животного.
Мой старый и самый дорогой друг, Родни Калеб, жил рядом со мной, и я направился в его комнату, чтобы рассказать о случившемся. Он лежал на кровати, укрытый тяжелым одеялом, которое не до конца скрывало его громадную фигуру, бывшую когда-то гордостью обладателя огромной силы, а теперь ослабленную болезнью и преклонным возрастом. Он был старше меня на двадцать лет и любил поболтать о тех временах, когда о его доблести говорили там, где ценились сила и мужество. Его голос все еще сохранял свой прежний тембр, когда он поприветствовал меня и обратил внимание на мое волнение.
– Привет, – сказал он. – Что-то интересное случилось?
С энтузиазмом я рассказал о том, как препарат подействовал на кролика и мышь. По выражению его лица я понял, что он очень заинтересовался, но когда я закончил, он снова откинулся на подушку, как будто в глубокой задумчивости.
– Док, – тихо сказал он, – я думаю, что наконец-то мое желание исполнится.
Я посмотрел на него с непониманием.
– Ты знаешь, – сказал он, становясь все более взволнованным, – ты же знаешь, как я страстно желаю вернуть себе былую силу или хотя бы на время стать более энергичным; что ж, у тебя в руках вещество, которое может совершить это чудо.
– Что вы хотите сказать? – спросил я.
– Почему бы мне не принять немного этого препарата, – размышлял он, – и на время обрести контроль над телом какого-нибудь животного?
– Родни, ты сошел с ума, – вскричал я в ужасе. – Я не согласен, чтобы ты совершил такой безрассудный поступок. Это будет означать твою смерть в течение нескольких минут. Ты можешь представить себя в роли обезьяны, прыгающей и раскачивающейся на руках, с этим твоим огромным телом? Оно никогда не выдержит такой нагрузки.
– Ты кое-что позабыл, – улыбнулся он.
– Что? – спросил я.
– Мой разум будет управлять не этим телом, а телом какого-нибудь энергичного и здорового животного.
– Я хотел бы сказать, что нет… – начал я, но потом остановился и прикинул в уме. Кроликом управлял разум обезьяны, а что случилось с разумом кролика? Логично предположить, что они поменялись местами и что какая-то обезьяна в далекой Индии во время этого обмена прыгала, как кролик.
– Вполне вероятно, – признал я, – что вы будете управлять другим телом, но вы забываете, что ваше тело будет управляться разумом животного. Это гораздо более рискованно, что доказали выкрутасы кролика в лаборатории.
– Вы можете позаботиться об этом, – возразил он, – дав мне зелье для обездвиживания двигательной области мозга и сонный порошок. Тогда, какой бы импульс ни возник, он не сможет воплотиться в действие.
Я внимательно обдумал его слова и вынужден был признать, что его рассуждения выглядят убедительно. Родни отстаивал свою точку зрения с отчаянной убежденностью.
– Вот я, старик, прикованный к постели до конца жизни – самое большее на год. Меня, инвалида, жизнь мало привлекает. Мое тело ослабло, но дух приключений все еще силен во мне. Безусловно, вы не сможете отказать мне в этой услуге, если уж не для того, чтобы удовлетворить желание старика, то по причине нашей дружбы.
– Мне остается сказать только одно, – ответил я, – если вы примете это лекарство, то его приму и я.
Родни засомневался, стоит ли вовлекать меня в свое безответственное намерение.
– В этом нет необходимости, – сказал он. – Вы здоровы, и во имя своей профессии вы обязаны служить человечеству. От меня же ничего ждать не приходится.
– Тем не менее, это условие остается в силе, – сказал я. – Неужели ты думаешь, что я смогу смириться с тем, что с тобой что-то случится в результате этой авантюры, а я не буду в ней участвовать? Никогда… Мы были едины во всем в прошлом и будем оставаться таковыми до конца.
Родни положил свою руку на мою. Несколько минут никто из нас не проронил ни слова, но мы чувствовали узы нашей дружбы теснее, чем когда-либо прежде.
– Я не могу просить тебя рисковать, – хрипло сказал он, стараясь скрыть отчаяние, которое выдавал его голос.
– А я не могу отказать вам в вашем желании, – ответил я. – Кроме того, это в некотором роде мой долг – пройти через опыт, который может оказаться полезным для исследований. Должен признаться, что я тоже испытываю восторг от перспективы этого приключения. Когда мы начнем?