Бомонд. 27 сентября 1993 года, 16 часов 55 минут
По мостовой напротив дома, где обретался граф Джузеппе де Калиостро, шли две лесбиянки.
– Наташ, погляди-ка наверх. Только осторожно, чтобы не заметили.
– Ну?
– Что «ну»? Стоят?
– Стоят.
– На балконе?
– На балконе.
– Ну?
– Курят.
– На нас не глядят?
– Не, не глядят.
– Гомики чертовы!
Лесбиянки повернулись и ушли. Они не видели, как в тридцати метрах от них граф Калиостро с трудом удерживал маркиза де Сада, яростно рвущегося с балкона и сжимающего плеть побелевшими пальцами.
– Красавицы! – рычал маркиз, царапая балконные перила ногтями. – Детки! Р-р-р! Это я-то гомик! Вскрытие покажет! Пустите меня, граф! Р-р-р-р! Сапфо, милая, постой! Эй, как вас там! Девочки-припевочки! Не желаете ли отведать плеточки, а? Жажду крови! Ух, как жажду!
– Тише, Донасьен, тише. Довольно вам, успокойтесь! Я граф или неправ?
– Я их загрызу! Гомик! Гомик! Надо же такое сказать, а? – Усы маркиза гневно топорщились.
– Да прекратите уже! Девушка – обычная жертва стереотипов. Ну и что тут такого? Откуда же ей знать, что вы не какой-нибудь банальный гомосексуалист, а латентный некрофил-романтик? Не мы такие – жизнь такая. Будьте проще, Альфонс, и люди к вам потянутся.
– Не искусай меня без нужды, – произнес маркиз, немного успокоившись. – Ладно. Друзья познаются в биде. Пойдемте, выпьем.
– Так ведь пить-то у нас нечего, Франсуа, увы! – граф горестно блеснул очками.
– Это довольно-таки печально, – де Сад тоскливо оглядел батарею пустых бутылок. – Но к лучшему. Все в жизни к лучшему…
* * *
Граф Сен-Жермен шел по осеннему городу. Многочисленные насекомые запутывались в его рыжеватой бороде и засим прекращали свое малозаметное бытие. Твердым шагом граф прошел вдоль стройных рядов уличных торговцев и остановился перед тем, что привлекло его внимание. Мозг Сен-Жермена анализировал зрительную информацию:
«ТОВАР. Наименование: водка «Столичная».
Производитель: Челябинский ЛВЗ.
Содержание этилового спирта: 40%.
Дата производства: 15.09.1993 г.
Единица измерения: 500 см3.
Количество: нижний предел – 1 шт., верхний предел – информации нет.
Стоимость: информации нет.
ПРОДАВЕЦ. Возраст: 57 лет 8 месяцев.
Национальность: русский (76%), немец (19%), иудей (3%), монгол (1,14%).
Коэффициент интеллектуального развития: 256 по шкале Курдо.
Уровень суггестивности: 1,4 по шкале Матрелли.1
Психические отклонения: не обнаружено.
Алкогольное и/или наркотическое опьянение: не обнаружено.
ВЫБОР ЯЗЫКА ОБЩЕНИЯ: русский разговорный.
ВЫБОР ЦЕЛИ ОБЩЕНИЯ: психологическая и социальная дезориентация».
Сен-Жермен поднял на продавца мутные глаза:
– Слышь, почем водочка?
Продавец, засуетившись с готовностью:
– За две тыщи отдам.
Сен-Жермен, таинственно:
– Три.
Продавец, оробев:
– Ну… хотя бы за полторы, а?
Сен-Жермен, настойчиво:
– Четыре.
Продавец, в замешательстве:
– Ладно, за тыщу… м-м… за девятьсот…
Сен-Жермен, глядя на продавца, как удав на кролика:
– Пять!
Продавец, упавшим голосом:
– Ну за пятьсот хотя бы возьмите!
Сен-Жермен, выдержав паузу, душераздирающим шепотом:
– Шесть тысяч!
Продавец, глотая слезы, выгреб из карманов замусоленные купюры и протянул их вместе с бутылкой Сен-Жермену:
– Берите, ваша светлость, даром берите! Для такого человека ничего не жалко! Все берите, ваша светлость! Знатного человека я сразу вижу! Голову даю на отсечение – вы какой-нибудь князь!
Граф Сен-Жермен скорбно покачал бородой:
– Ты ошибся, друг. Прости.
Он вытащил мачете и отсек продавцу голову. Затем возвел очи горе, грустно сказал: «Это знак, мужики!» – и, собрав с прилавка деньги, взял бутылку и удалился.
Через пару секунд он появился в доме, где обретался граф Джузеппе де Калиостро. Делалось это примитивно, если не сказать больше: на лестничной площадке от пола до потолка протянулся тоненький зеленый лучик, потом раздвинулся в прямоугольник – и из образовавшегося проема, как чертик из табакерки, выкарабкался Сен-Жермен. Вот и все. Трючок простой, как все гениальное. Простенький, как все гениальненькое.
Сен-Жермен достал из кармана солнечные часы, но в темноте ему пришлось посветить спичкой. Часы показали 10.25. Сен-Жермен посветил с другой стороны: 16.55. Граф удовлетворенно хмыкнул:
– Я вовремя, comme toujours. Это знак, мужики!
Он огляделся. К одной из дверей была приколота записка: «Звонок не работает. Просьба стучать».
Сен-Жермен, добрая душа, постучал. Дверь открыл здоровенный, как шкаф.
– Вам кого? – спросил Здоровенный-Как-Шкаф.
– Никого.
– А чего стучите?
Сен-Жермен, сама невинность, пожал плечами:
– Вы же сами просили…
* * *
Оклемавшись, Сен-Жермен ощупал бока. Ребра вроде целы. Бутылка тоже. В голове гудело. Е-рун-да. Сен-Жермен, фальшиво пытаясь весело насвистывать, поднялся на пятый этаж. Подошел к двери: за нею слышались тихие голоса Калиостро и де Сада. Граф отошел – голоса стали громче. Подошел опять – снова тише. Тогда Сен-Жермен отошел на полную громкость и внял. Диалог показался ему несколько странным:
– Я граф или неправ, в самом-то деле?
– Каждому графу – свой графин.
– Тяжелая это мысль…
– Курите слегка в окошко. Это концептуально.
– В этом есть своя эстетика… Я граф или неправ?
– Это еще мягко сказано. Я об этом статью напишу. Что я, не мужчина, что ли?
– Вскрытие покажет, как говорит лейб-медик.
– Тяжелая это мысль…
– Что верно, то правда. Двадцать пять – маркиз ягодка опять.
– Это ой как мягко сказано, хе-хе! Но к лучшему. Все в жизни к лучшему. А вот скажите, в чем смысл дзен-буддизма?
– Вскрытие покажет.
– Что верно, то правда, а все же?
– Я пьяный граф, не приставайте ко мне. Это не шахматы, тут думать надо.
– Тяжелая это мысль.
– Жажду я, маркиз. Помните, какое пиво было? «Колос», «Жигулевское», «Российское», «Московское», «Рижское», «Славянское», «Челябинское темное»…
– Разливное… в полиэтиленовых мешочках, помнится…
– Фи, моветон. И это еще мягко сказано.
– Что верно, то правда.
– А водка? «Посольская», «Столичная», «Пшеничная»…
– «Земляничная»…
– Это не водка. Это зубная паста.
– Что верно, то правда. Давайте не будем о грустном. Воспоминания тяжким грузом легли на мое сердце, и оно уже не 70 раз в минуту бьется, как птица в клетке…
– Золотой клетке.
– … да, золотой… э-э… а целых 72.
– Тяжелая это мысль…
Граф Сен-Жермен, стоявший за дверью, понял: пробил его звездный час. Он задрал бороду и, просочившись в щель под дверью, возник перед графом и маркизом, как чертик из табакерки.
– Bon soir, mes amis! – поздоровался Сен-Жермен.
Калиостро не обратил на него внимания. Он зевнул, почесал тощую грудь и снова принялся лениво ковырять отверткой телефонную розетку.
– Ну проходите, коли пришли, – кисло сказал де Сад.
Кодекс чести Сен-Жермена не имел ничего общего с этикетом. Граф развязно подошел к столу, смахнул с него окурки и уселся, закинув ногу на ногу. Отточенным движением достал пачку «Сент-Морица», полюбовался ею, извлек длинную черную сигарету и закурил. Спохватившись, кинул пачку на пол:
– Закуривайте, мужики.
Де Сада передернуло. Калиостро, сжав зубы, долбил отверткой провода и что-то бормотал по-латыни.
Сен-Жермен помолчал, созерцая окрестность, огляделся в поисках пепельницы, после чего поднял с пола одну из рюмок и сунул окурок внутрь. У Калиостро очки полезли на лоб при виде такого кощунства.
Де Сад тяжело молчал.
Сен-Жермен высморкался в скатерть.
– Что-то вы какие-то невеселые нынче, – заметил он.
– Проницательность ваша беспредельна, граф, – прошипел Калиостро.
Де Сад тяжело молчал.
– Так же, как и ваше бесстыдство, граф, – усмехнулся Сен-Жермен, глумливо разглядывая голубые кальсоны Калиостро.
Что-то глухо заворковало в Калиостровом горле.
Де Сад тяжело молчал.
– Я пьяный граф. Не приставай. Те. Ко мне, – сдерживаясь, произнес Калиостро.
Де Сад тяжело молчал.
– Ну надо же, ну надо же. Между прочим, ваши штанишки…
Калиостро издал невнятный звук, щелкнул пальцами – и оборотился перед Сен-Жерменом в темно-красном камзоле и походном плаще. Из-под напудренного парика поблескивали очки. Бряцая ножнами о шпоры, Калиостро закричал:
– Вы имеете право сохранять молчание! Вы имеете право вызвать адвоката! Вы имеете право на телефонный звонок! Право на право! Право налево! Право на водительские права! Вы… э-э… все, что вы скажете, должно быть и будет использовано против вас! Извольте защищаться, сударь! К барьеру или куда там по правилам… черт… ну ладно, к барьеру!
Сен-Жермен затряс бородой, отчего из нее посыпались дохлые мошки, клещи, комары и чуть ли не личинки моли. Он тоже щелкнул пальцами – в руке его появился допотопный «Смит-Вессон». Сен-Жермен попытался покрутить его на пальце, как видел в кино. Увы, резать уличных торговцев у него лучше получалось. О чем он немедленно и вспомнил.
…Увидев в руке Сен-Жермена мачете, Сад понял, что, похоже, Калиостро и Сен-Жермен опять не поладили. Он вскочил:
– Господа, не будем ссориться, на часах – без пяти пять, для дуэли уже поздно, для пьяной драки еще рано. Будьте благоразумны, помиритесь и поцелуйтесь. Мы – Бомонд, мы должны служить примером для четвертого сословия. Джузеппе, спрячьте, наконец, шпагу, что вы прыгаете, как я не знаю кто!
– Я пьяный граф, не приставайте ко мне! Этот человек просочился ко мне в дом без стука, возник здесь, как чертик из табакерки, насорил клопами, насморк у него еще вдобавок… Сен-Жермен, вы ведь даже не масон, не зря меня предостерегал Фридрих Великий! И извольте не позевывать, когда к вам обращается Великий магистр египетского и восточного франкмасонства, почетный член ложи «Великий Восток» и общества «Анонимные алкоголики», электромонтер средств связи пятого разряда, внук Юпитера и побочный сын Вакха…
Пока Калиостро бахвалился, Сен-Жермен подошел к столу и, словно матующего ферзя, поставил сверкающую, нераскупоренную – настоящую! – бутылку водки.
У маркиза перехватило дыхание. Калиостро прервал пламенную речь, растерянно переводя взгляд с бутылки на Сен-Жермена. Опустив шпагу, он подошел к графу, поднялся на цыпочки и потрепал того по щеке.
– Безобразник вы наш, – ласково сказал Калиостро, дергая Сен-Жермена за бороду, – сукин вы сын. Что ж вы сразу-то не сказали, а?
Выступившие на глазах Сен-Жермена слезы он принял за слезы гордости и еще раз дернул его за бороду. Сен-Жермен закусил губу.
– Да, – сказал Калиостро, – я всегда говорил, что из вас выйдет толк. Не беда, что вы не умеете ремонтировать телефоны или писать статьи. Шестьсот лет нашего знакомства кое-чему вас все же научили.
Сен-Жермен зарделся. Ему было глубоко наплевать, что думает о нем Калиостро, но все равно приятно, когда тебя хвалят.
– Молодец, – сказал Калиостро. – Герой. Умница. Настоящий мужчина.
– Ура Сен-Жермену! – вяло проблеял маркиз де Сад, которому надоело слушать славословия Калиостро, и откупорил бутылку.
– А где стаканы? – спросил он, когда Калиостро и Сен-Жермен сели за стол.
Сен-Жермен щелкнул пальцами – на столе появилось три стакана. Причем стакан Калиостро был явно меньше двух других. Графу такая диспозиция не понравилась. Он тоже щелкнул пальцами – стакан его увеличился, а стакан Сен-Жермена, напротив, стал меньше рюмки.
«Не проще ли было переставить?» – рассудительно подумал де Сад.
«А вот представьте себе, нет», – раздраженно подумал Калиостро.
Де Сад не выдержал.
– Господа, – нервно сказал он, – Бомонд мы или не Бомонд? Помиритесь и поцелуйтесь.
Калиостро, как настоящий дворянин, и бровью не повел. Никто так никогда и не узнал, что его в этот момент чуть не стошнило. Он сделал незаметный жест, и стаканы уравнялись.
Сен-Жермен с нечеловеческой точностью разлил водку, и все с наслаждением выпили.
На часах было без пяти пять…
Мысли маркиза де Сада после выпитых 166,66666 г. водки
«А где огурец? Брр, однако. Кажется, здесь не держат огурцов. Тяжелая это мысль… Но ах, как хорошо! Полдня не пить – это хуже плетки, вымоченной в рассоле… Теперь я готов всех простить. Сен-Жермен, я тебя прощаю. Добрая ты душа, мать твою. Хоть и нахал. Лесбиянка, я тебя прощаю. Но в последний раз! Интересно, единорог – это значит, с одним рогом? Но так ведь не бывает, рога – это же парный орган? Надо будет спросить у Калиостро. Калиостро, я тебя прощаю. Добрая ты душа, мать твою. Э-эх! Жизнь, ты славная девчонка! Будь ты зеленоглазой улыбчивой старшеклассницей… или даже первокурсницей… мы бы с тобой, пожалуй, друг другу понравились. А потом бы погасили свет, а потом…»
Мысли графа де Калиостро после выпитых 166,66666 г. водки
«Телефон, телефон, загорелся кошкин… кто? Сон? Трон? Нет. Балкон. Тьфу глупости какой на фиг балкон неплохая водка Сен-Жермен все-таки двуличный человек а может просто позер к стенке его то есть к барьеру черт побери к барьеру ли а вдруг к карьеру там или к интерьеру какому-нибудь совершенно не помню вот что значит отсутствие тренировки неплохая водка ой неплохая и откуда она у него вроде бы не трезвенник вот у них всегда есть в заначке в холодильнике или в мини-баре а у графа да впрочем ладно какая разница полдня не пить это хуже телефонизации всей страны любит нас Кришна не знаю уж за что но любит в принципе наверное есть за что раз любит хотя с другой стороны Кришна голубой а с третьей стороны если разобраться какой же он голубой кожа у него голубая а сам он парень не промах ха-ха смешное у маркиза лицо наверное опять всех прощает чудак-маньяк с печки бряк духовной жаждою томим поживем покутим я влачился и херувимый серафим гм или серафимый херувим ерунда какая-то ну в общем кто-то из них мне явился и в тот же вечер я напился».
Мысли графа де Сен-Жермен после выпитых 166,66666 г. водки
«Хорошо пошла!»
Мысли Бомонда прервал телефонный звонок. Калиостро, встрепенувшись, схватился за отвертку. Де Сад достал из кармана наган и, покачиваясь, подкрался к телефону.
– Кто там? – грозно спросил он.
Телефон продолжал звонить.
Спохватившись, Сад сунул наган обратно в карман халата и поднял трубку.
– Алёу?.. Здравствуйте, но я не граф. Нет. Угадайте. Угадали. Нет, я не пьян. Да? Прекрасно. Окей.
Положив трубку, Сад загадочно посмотрел на графов.
– Звонил дворецкий Сергей. Скоро здесь будет Королева Бомонда.
– Это знак, мужики! – обрадовался Сен-Жермен.
Граф Калиостро одним щелчком навел порядок в комнате. Исчезли окурки, мусор, засморканная скатерть, исчезла сама прокуренная комнатушка. Графы и маркиз находились в просторной зале со сверкающим паркетом, огромными витражами и мраморными лестницами с золотой инкрустацией. Сен-Жермен прищурился на ослепительные канделябры и восхищенно присвистнул.
Калиостро самодовольно усмехнулся и хотел что-то ответить, но тут у дверей позвонили в колокольчик.
– Это Королева! – спохватился он.
Маркиз де Сад бросился к гардеробу.
– Эй! Эй! – закричал он, достав оттуда камзол, парик и шляпу. – Где мои ботфорты?
Сен-Жермен застенчиво потупился, чем и привлек внимание. Маркизовские ботфорты 42-го размера выглядели на нем карикатурно.
– Черт вас побери совсем, Жермен! Вы невозможный, раз и навсегда невозможный человек! – Маркиз умоляюще обратился к Калиостро: – Граф, прошу вас!
Тот незамедлительно щелкнул пальцами, и одетый, напудренный де Сад, грохоча ботфортами, побежал открывать дверь.
На пороге стоял – Боже, какой он только не был! – немытый, небритый, сморщенный, помятый, оборванный, дурно пахнущий, со слезящимися глазами и трясущимися руками – мужичонка не из здешних. Деликатно, но настойчиво он протиснулся мимо де Сада, пошарил взглядом по углам и кивнул на множество пустых бутылок, стоящих вокруг статуи Венеры в мехах:
– Ребята, вам бутылки не нужны?
Ошарашенный маркиз пожал плечами. Мужичонка не из здешних подошел к Венере, деловито собрал бутылки в мешок и ушел.
Редакция газеты «Голос». 27 сентября 1993 года, 16 часов 55 минут
Улица Сони Кривой, 39. Именно сюда регулярно приходили штрафные квитанции за несдачу стеклотары. Именно здесь их выбрасывали в корзину вместе с нераспечатанными читательскими письмами и листовками Общества трезвости. Именно здесь находилось рабочее место журналистов – сырой, смрадный полуподвал с заплесневелыми стенами и жирными тараканами в ящиках столов. Именно сюда вернулись с пресс-конференции экономический обозреватель Валерий Митюшин и фотокорреспондент Слава Шишкоедофф с литром огненной воды.
– А газировка зачем? – спросил ответственный секретарь Леонид Мигайлов, хрустя малосольным огурчиком.
– Дыкть… это… запивать! – бодро ответил Митюшин. Мигайлов презрительно хмыкнул:
– С какой стати? Коллектив работоспособный!
– Дыкть… это… – возмутился Митюшин. – Не паясничай! Я старый и больной человек, прожил долгую неинтересную жизнь, одной ногой в могиле стою…
– Знаю-знаю, – ухмыльнулся Мигайлов. – Еще лет тридцать простоишь. Помню-помню. Давай-ка выпьем за то, чтобы эти 30 лет пролетели, как один миг. – Он наполнил стаканы.
– Леня, я тебя уважаю, – растроганно сказал Митюшин. Голубые глаза Славы Шишкоедоффа наполнились слезами. Улыбаясь тихо и счастливо, он чокнулся с коллегами и тоже выпил.
В эту минуту дверь отворилась, и в комнату вошел хмурый де Сад. Левая щека его была красна, а плетка нервно подрагивала в руке. Маркиз с отвращением размазал по стене омерзительного слизняка, вытер руку о белоснежный надушенный платок и сел за стол. Под вопросительным взглядом ответсека де Сад молча налил себе стакан водки и выпил.
– Бутербродик? – предложил Митюшин. Сад помотал головой и налил себе еще один стакан.
– Секретарша? – спросил Мигайлов.
Де Сад кивнул, выпил, поморщился и вылил в стакан остатки.
– Да, она у нас такая, – хмыкнул довольный Мигайлов.
Слава смотрел на де Сада и плакал. Скупые мужские слезы ручьем катились по его лицу. Митюшин мучительно пытался вспомнить, знает ли он эту секретаршу. А-а-а, наша секретарша! Да, конечно, не повезло маркизу. Ну ничего, маркиз, будь мужиком. Будет и на нашей улице праздник – закачаешься.
Допив остатки водки, маркиз задумчиво посмотрел на фотографа. Полный надежды Славин взгляд был устремлен на Мигайлова. Но ответсек меланхолично жевал хлебную корочку и на Славу не глядел.
Де Саду жалость была не чужда. Он запустил руку в карман пальто и вытащил оттуда… Ну, понятно, что именно он вытащил.
– Друзья познаются в биде, – сказал маркиз фотографу. – Держи.
– Одна, что ли? – Митюшин дрожал от раздиравших его противоречий.
– Какой ты пьяный, когда пьяный, – укоризненно покачал головой Мигайлов.
– Дыкть… это… я не пьяный, я просто устал…
– Может, тебе еще и цветы купить? – не унимался Мигайлов. – И билет в кино на последний сеанс в последний ряд? Может, тебя еще и в пузико поцеловать?
– Дыкть… я просто устал! И опять же: старый, больной, долгую, неинтересную, одной ногой…
– Все, как полагается, в общем. Тут-то мы все мастера! Мастерство же, как сказал классик, не пропьешь.
– Какой это классик так сказал?
– Откуда я знаю. Сказал какой-то классик. Какой, какой… Классический, наверное. Хрестоматийный. Тебе-то какая разница? Ты и сам уже почти классик… русской журналистики… алкоголизма русского.
– Я старый и больной… – заканючил было Митюшин, но тут Слава наконец-то откупорил бутылку «Абсолюта». Дискуссия была прервана дегустацией, быстро перешедшей в активное употребление. Вскоре оказалось, что карманы пальто у маркиза более глубоки, чем могло показаться. Потом еще… и еще…
После пятой бутылки в редакции «Голоса» царила полная неразбериха.
– Эх, да мне б гитару! – орал пьяный ответственный секретарь. Кто-то свистнул секретарше подойти в кабинет. Кто-то весело гонял плеткой мышей. Кто-то достал из шкафа баян. Кто-то искал под столом фотовспышку, норовя заодно погладить секретаршину коленку…
Мигайлов, терзая мехи баяна, хрипло фальшивил:
Мои кудря-авые волосья
Уж о-очень многим па-а нутру,
И девки из-за них в колосьях
Мне отдаю-утся па-аутру.2
Его розовая лысина с чахлыми остатками седин поблескивала в тусклом свете лампы. Водка щедро плескалась в граненых стаканах. Журналистов штормило. Надвигалась гроза.
– О! – Мигайлова осенило. – А ведь верно!
И, путаясь в кнопках заплетающимися пальцами, он заиграл бодрый марш:
Водка щедро плескалась в граненых стаканах,
Журналистов штормило, надвигалась гроза.
И последняя мелочь звенела в карманах,
И от табачного дыма щипало…
Баян судорожно рявкнул и замолк. Мигайлов мучительно наморщил лоб:
– Щипало… Щипало… От табачного дыма щипало… Надо же, рифму не могу подобрать. Что у нас с «гроза» рифмуется? Тормоза? Лоза? Бирюза?
– Последняя полоса, – сострил Митюшин и налил себе еще.
– С какой стати! – обиделся ответсек, отбросил баян и, подсев к секретарше, что-то жарко ей зашептал.
* * *
Гром грянул в лучших традициях русского грома – среди ясного неба. Пока гром не грянет, мужик, как известно, не перекрестится. Но маркиз де Сад, вопреки настойчивым требованиям Митюшина, мужиком так и не стал. Аристократ до мозга костей, он почувствовал приближение грозы за девять минут сорок три секунды до ее наступления. Не перекрестился, нет – он попытался предупредить остальных. Тщетно. Мигайлов дергал кривыми пальцами секретаршу за нежное ушко, Митюшин обнимался с бутылкой, а Шишкоедофф щелкал камерой и кричал политические лозунги.
За две минуты пятьдесят секунд до грозы маркиз сгреб в шкаф пустые бутылки, мигайловский баян и засохшие бутерброды. Сердце его бешено колотилось. До грозы оставалось двадцать секунд, когда де Сад запихал под стол сопротивляющегося Шишкоедоффа и дрожащими руками привел в порядок одежду секретарши.
– Дыкть… это… – забормотал Митюшин, шаря глазами по опустевшему столу. – А где…
Дверь открылась. На пороге стоял главный редактор газеты Виктор Четвертинкин, трезвенник в третьем поколении. Он осмотрел комнату. Его немного успокоило отсутствие на столе алкоголя, но безделье журналистского коллектива привело Четвертинкина в бешенство.
Лежащего под столом пьяного Шишкоедоффа он не заметил.
Четвертинкин свистнул секретаршу и поднялся в свой кабинет. Да, именно поднялся: кабинет главреда находился над редакцией, и уж, конечно, никаких тараканов тут не было и в помине. Ассирийский царь Тиглат Палассар умер бы от зависти при виде этой роскоши. Но редактор «Голоса» настолько свыкся с нею, что уже не замечал ни золотых ваз, ни малахитовых клумб, ни ванны из панциря биссы, ни австрийского стола работы мастера Шпротта (XVI век), ни офисной мебели из карельской березы, ни вообще ни черта.
Четвертинкин снял свое кожаное пальто, под которым обнаружился черный мундир. Поправив ремень, главред повернулся к секретарше:
– Как костюмчик?
– Супер, – ответила секретарша, глядя на изношенные башмаки редактора.
– Всего сто тысяч отдал. Китайский, видимо. Недорого, правда?
– Да, – покривила душой секретарша. Ее подташнивало от вида разодетого босса, и Четвертинкин это почувствовал.
– Что-то не так? – подозрительно спросил он.
– Нет, Виктор Витальевич, все в порядке.
– Может, я вас как мужчина чем-то обидел?
– Нет-нет, Виктор Витальевич, все в порядке.
– М-м… ну ладно. – Он глянул на рабочий стол и нахмурился. – Ну-ка вызовите сюда наших сотрудников.
– Окей, мой фюрер.
– Без глупых шуток, прошу вас. И садитесь печатать приказ.
– Яволь, Виктор Витальевич.
В полуподвале тем временем тревога перерастала в смятение. Митюшин искал по карманам мятную жевательную резинку, Мигайлов торопливо грыз стебель сельдерея, Слава из-под стола кричал: «Не надо! Я исправлюсь! Можно, я пойду и немного подумаю?» – и махал белым флагом, то бишь грязным платком. Де Сад, непоколебимый, как Китайская стена, протянул Мигайлову бутылку газировки:
– Друзья познаются в биде.
– С какой стати! – заволновался Леонид Антуанович. – Коллектив работоспособный!
– Спокойно, генерал. Я еще приду, чтобы плюнуть на его могилу. Мы еще повоюем, генерал.
– Эх, твою мать, твою мать, твою мать…
Вошла секретарша:
– Вас. Всех.
– Не надо! Я исправлюсь!
– Эх, твою мать…
– Дыкть… это…
– Твою мать, твою мать…
– Спокойно, генерал…
– Можно, я пойду…
– Дыкть…
– Не надо!!!
– Эх, твою мать, твою мать…
– Немного подумаю!
– Генерал…
– Я исправлюсь!..
Силясь перекричать бившегося в истерике Шишкоедоффа, Сад спросил у секретарши:
– А ты чего это в плаще и с вещами?
Секретарша заплакала и показала только что отпечатанный приказ Четвертинкина о своем увольнении.
– За что?! – изумленно спросил де Сад.
Журналисты разом протрезвели. Секретарша заплакала еще горше, выронила сумки на пол и бросилась вон.