Человек падает, а потом поднимается. Сегодня он может быть плохим, гадким, грязным, а завтра что-то в нем переменится. Он станет мерзок сам себе, а потом словно кокон грязи лопнет – и он повернет на сто восемьдесят градусов! Это оттого, что в человеке непрерывно, до последнего его вздоха, действует свет из-за гряды, стараясь до него достучаться. В эльбах свет уже не действует. Тот остаточный, что был, они постепенно растеряли. Дальше эльбы становятся только хуже и хуже.
Гай сидел в кресле перед старым камином, П-образный портал которого был украшен причудливым орнаментом. Из сильно отличающихся между собой камней с величайшим искусством были выложены горы, лес и диковинные летающие звери. Если всмотреться, становилось понятно, что все эти камни когда-то содержали в себе закладки. Гай любил, закрыв глаза, провести по ним рукой. Бывало, какой-нибудь камень отзывался памятью былой закладки, и Гая на миг словно обжигало. Словно входил он в ледяную воду или в лицо ему дул резкий ветер.
Камин был недавно растоплен и еще толком не разгорелся. Гай любил эти минуты, когда камин медленно теплеет и из него выкатываются первые волны горячего воздуха, смешанного с дымом, проскользнет порой искра, замечется в воздухе. В эти минуты внутри камина оживали звуки и голоса.
Рядом с Гаем стояли Тилль, Белдо и Арно. Тилль, огромный, толстый, громоздился как фельдфебель, выставив вперед большой живот и держа руки по швам. Белдо шнырял вокруг кресла как ящерка, касался плеча Гая, отскакивал к камину, что-то лепетал, двумя пальцами подбрасывал в камин какие-то выпавшие щепочки и что-то виновато бормотал себе под нос, будто извиняясь перед щепочкой, что ее побег из огня не удался.
Арно стоял с большой папкой в руках, из которой торчали края обкусанных временем бумаг, и глядел на Гая блестящими хитрыми глазами. Эти глаза словно говорили: «Мы-то с вами знаем, что все тут дураки! На свете есть только два умных человека: вы и я…» Где-то же на самом дне глаз Арно жила и другая мысль, которую глаза точно и произнести боялись. Мысль эта была: «Мы-то с вами знаем… точнее, вы не можете этого знать, что умный человек тут только я!»
Гай не мешал Арно считать, что умный тут только он, как не мешал и Белдо, и Тиллю оставаться такими, какие они были, и мнить о себе то, что им хотелось мнить. Для Гая люди давно были чем-то вроде инструментов, каждый из которых годился для совершения какого-то строго определенного действия. Шило – для того, чтобы колоть. Ручка – чтобы писать. Топор – чтобы рубить. Были инструменты сложные, редкие, которые Гай старался беречь, а были легко заменяемые. Рядовые берсерки, например, или гиелы.
Одного Гай не знал, того, что человек всегда сложнее любого представления о нем.
Из камина вылетела большая искра. Она летела медленно и будто не решила еще, что ей делать дальше. В полете она подергивалась то вправо, то влево. Думая, что искра холодная, Гай позволил ей сесть ему на руку и только потом – секунду или две спустя – ощутил ожог. Он поморщился – больше от досады, что просчитался, чем от боли.
– Арно! Покажи нам бумагу! – приказал он.
Секретарь засуетился, с ненужной поспешностью открыл папку, и то, что лежало сверху, выскользнуло из нее на пол. Обычный двойной лист из школьной тетради подлетел к ногам Тилля. Тот попытался наклониться, чтобы поднять его, но ему помешал большой живот. Глава форта берсерков все больше становился похож на одышливого французского бульдога, когда тот на кривых лапах ковыляет по улице. Все же Тилль справился. Закряхтел, присел и, подняв бумагу, протянул ее Гаю.
– Благодарю вас, Ингвар! Вроде бы мелочь, но вот что забавно! И Белдо, и Арно ловчее вас, но когда надо, помощь почему-то приходит от вас от первого! – задумчиво, словно решая сам с собой какой-то вопрос, сказал Гай.
Тилль опять закряхтел, на этот раз от удовольствия, и с торжеством оглянулся на Белдо и Арно. Толстое лицо его было красным от недавнего усилия. Арно, скрывая ревность, глядел в пол. Дионисий Тигранович же с обычным своим кокетливым видом только плечиками пожал.
– Каюськаюськаюсь! – скороговоркой, словно звал кошку к миске, отозвался он.
Гай взял у Тилля лист, расправил его на маленьком столике и откинулся назад, приглашая всех подойти и посмотреть. Первым подбежал Дионисий Тигранович, делая в воздухе такие движения ручками, будто летел. Он же первым разглядел, что на листе отмечены Первая гряда, Вторая гряда, а между ними – довольно подробно – Межгрядье, занимающее практически весь центр листа. Скалы замыкались неровным полукругом, а в середине росли деревья с длинными выгнутыми корнями.
– Надо же, какие корни! Просто как ноги! – воскликнул Белдо.
Гай искоса взглянул на лист:
– Ну почему же «как»? Эти корни и есть ноги. Деревья ходят на корнях. Митяй Желтоглазый называл их Странствующими Ивами. Рождаются они у озера, которое окружено скалами. Ущелье узкое, тесное, и вот молодые деревца, чтобы их не затеняли взрослые деревья, разбредаются по Межгрядью. У них начинаются годы странничества. Крошечные такие деревца, поначалу не больше спички, но резвые. Бродят по Межгрядью, пьют воду из луж, охотятся за каплями росы и постепенно растут. Когда дерево становится взрослым, оно возвращается к родному озеру, врастает там в землю насовсем и… рождает новые деревья, которые опять разбегаются по всему Межгрядью. И так век за веком.
Белдо заахал, выражая свой восторг. Тилль и Арно слушали молча, терпеливо дожидаясь главного. Им было ясно, что Гай позвал их не на урок ботаники.
– Видите полукруг скал на рисунке? Это замкнутое, почти идеальной формы ущелье с единственным выходом из него… – продолжал Гай, очеркивая его ногтем. – Лично я там никогда не был. Знаю о нем от Митяя, хотя молодые странствующие ивы, бывало, встречал. Как-то уснул я в Межгрядье, а когда проснулся – у меня по лбу ползали два крошечных дерева и пили капельки пота. Я вначале подумал, что это насекомые, и осторожно пересадил их на траву…
Тилль удивленно шевельнулся. Ему не приходило в голову, что ползущее по коже насекомое можно не убить, не смахнуть, а посадить на траву.
– А кто это все набрасывал? – спросил Белдо, внимательно разглядывая тетрадный лист.
Он уже сообразил, что это рисовал не Гай, и уж конечно, не Митяй Желтоглазый. Лист был хоть и не новый уже, но глянцевый – и дышал тем временем, когда школьные тетради печатались либо на хорошей атласной бумаге, либо на бумаге желтой, пористой и газетной. Эта бумага была атласная. Ручка по ней скользила, а чернила, не впитываясь, размазывались. Были заметны надрывы от железных скобок.
– Это рисовал перебежавший шныр… Отличный был шныр. Нырял в Межгрядье. А однажды оказался у нас.
– Взял закладку? – улыбаясь, спросил Арно.
– А вот и нет. Даже закладки не брал, – сказал Гай.
Лицо Арно дрогнуло, потеряв усмешку. Тилль непонимающе заворочался. Он только-только переварил, что Гай сажал на траву ползающие по нему живые деревья, а тут еще кто-то отказался от закладки.
– Как не брал? Почему? – сипло удивился Тилль.
– Просто не взял, и все. Сдулся, устал, потерял радость. Выгорел, одним словом.
– Как «выгорел»? – спросил Арно.
– Да очень просто. Все как сейчас: осень, дожди, солнца мало. Наш шныр стал раздражаться, хуже нырять. Военкомат повестки присылает. Девушка бросила, родители между собой перессорились, разводятся, ну и все остальное паршиво… Потом он опять полюбил. Пчела привела в ШНыр девушку, хорошую. В первый или второй полет она не заметила электрического провода и разбилась. Даже на двушке не была. И опять вопросы, опять сомнения. Зачем пчела ее приводила? Кому нужна эта бесполезная смерть? И он всерьез обиделся на двушку.
Гай начал как будто иронично, кривя губы, но под конец голос его уже громыхал и глаза горели.
– Не испытывай судеб, – с комическим пафосом произнес Дионисий Тигранович.
– Это – да. Но как не испытывать? Испытываем же! Почему старый глухой дед вышел из лифта до того, как тот оборвался? А юноша, который успел заскочить в кабину именно потому, что старый пень, выходя, задержал ее, разбился вдребезги. Отчего?
– Рука провидения? – предположил Арно.
Гай недовольно дернул головой:
– Скажи еще: естественный отбор! Хотя фактор лифта в естественный отбор вроде бы не входит! Нет, искать справедливости – это не смешите моего эльба! Нет ее!
– А может, юноша дальше бы испортился, а старику что-то надо было еще успеть понять? – предположил Белдо, поддразнивая Гая. Глава магического форта умел провоцировать легко, изящно, с невинным, вдохновенным лицом.
Гай усмехнулся, оценив как довод, так и побуждения Белдо:
– Без сомнения, все так и было, Дионисий! А может, и нет. Если падает самолет, то разбиваются все, кто в самолете, включая грудных детей. И что? Их специально туда собирали, всех, кому полезно было умереть?
Старичок зацокал языком. Он жалел и деток, и себя, и Гая. Всех жалел.
– Да, – продолжал греметь Гай. – Да, нам был дан естественный закон! На поле выпущены миллиарды игроков, но как сложится мозаика, что будет с игроками и в какой конфигурации они окажутся в следующую минуту – этого не знает никто. Хотя, конечно, я видел Вторую гряду, за которой, говорят, для нас готов новый мир, и не надо мне объяснять, что все живое на Земле возникло из одной случайно мутировавшей амебы. Но я вижу и другое! Я вижу, как люди ломаются под тяжестью жизни!
– Человеку дана свобода выбора, – сказал Белдо и опять быстро высунул и спрятал язычок.
– Выбор – прекрасно! – упрямо сказал Гай. – Но какой выбор? Пойти за пчелой, а потом размазаться по асфальту, задев провод? Какая чушь! Все равно что чихнуть на ослабленного, едва стоящего на ногах человека, а потом сказать ему: «У тебя свобода выбора – заболеть или выжить!»
Белдо наклонил голову, прижав подбородок к груди. Он наслаждался тем, что говорил Гай. Тилль ничего не понимал и легонько позевывал, дожидаясь, пока закончатся разговоры и прозвучат понятные ему приказы.
– Вот и этот мальчишка-шныр все думал, все искал понятной ему справедливости, все больше осуждал, сомневался, охладевал, и поэтому когда однажды при выходе из нырка на него направили арбалет, он почти охотно, как мне говорили, полетел к нам на базу… Возле этого камина мы с ним и сидели.
Гай оглянулся. У него была хорошая память. Раз пережитое он ощущал как ныне существующее. Порой Гай думал, что в нем это от эльба. Человек не может иметь такой яркости воспоминаний. Во всяком случае в этом мире, пока то, что сейчас мягко и пластично, не стало еще вечным, неизменным и страшным. Вот и сейчас Гай так остро вспомнил все прошедшее, что ему казалось, что парень – маленький, взъерошенный, с примявшимися под сдернутой шапкой волосами – и сейчас еще стоит сбоку от камина и недоверчиво, почти свирепо взглядывает то на огонь, то на Гая. Но сейчас на этом месте переминался с ноги на ногу толстый Тилль.
Да, забавный был парень! Наивный, сердитый! Все обвинял в чем-то шныров, Гая, двушку, но не обвинял себя. А ведь человек – любой человек – при всей своей кажущейся сложности очень цельная сущность. У него очень простой и повторяющийся алгоритм отношения к чему бы то ни было. Память привычных состояний, которые заставляют тебя поступать… привычно, находя в этой привычности, быть может неверной, безопасность и успокоение. Ты или убегаешь, или сражаешься, или сдаешься, или не сдаешься, говоришь или «я не могу», или «я могу». Принцип всегда один. И у парня, возможно, где-то здесь была трещинка. Под нагрузкой трещинка расползлась, и человек разлетелся на осколки.
– Он долго пробыл у нас? – спросил Арно, хмуря лоб и пытаясь припомнить, кто же это был. Маленький Арно не любил чего-то не знать.
– Не очень. И было это еще до твоего рождения, Арно, – успокоил его Гай. – Мы с ним сошлись, хоть и спорили. Он любил меня до ненависти и ненавидел до любви. Его так и тянуло что-то мне доказывать! Сидит, бывало, напротив меня, положив сжатые в кулаки руки на стол. А по столу ползает его золотая пчела. Живая, бодрая, сердитая, но крылья обожженные. Он кричит, думает, что что-то доказывает мне, а на деле разубеждает сам себя! Я помалкиваю, потому что вижу, что он движется в нужном направлении. В такие минуты лучше человеку не мешать… Он сам себе все докажет. В конце концов нашему шныру наскучило спорить с самим собой, и он сделал мне вот этот подарок!
Гай самодовольно покрутил на столике лист. Лицо у Дионисия Тиграновича просияло. Старичок что-то вспомнил.
– Я знаю, о ком идет речь! – воскликнул он. – Когда я учился в ШНыре, о нем еще вспоминали! Это же его убил не совсем покойный Клавдий, мой предшественник?
– Совершенно верно, – подтвердил Гай. – Я при этом присутствовал. Клавдий позволил себе отпустить нечто ехидное по поводу его пчелки. Наш шныр вспылил, выхватил у моего охранника арбалет и выпустил в Клавдия болт с трех шагов. Странным образом вышло, что он промахнулся и болт попал в него самого. Через час он умер.
Страдая от желания закурить, Тилль гонял в губах незажженную сигарету.
– Клавдий что, развернул болт в воздухе? Вы бы так сумели, Дионисий? – прогудел он.
Белдо закрыл глаза и грустно покачал головой:
– Я – нет. Клавдий владел векторной магией. Нет у меня его талантов. Бедный я, бедный… Как бы я хотел поменяться с ним местами! – И старичок запечалился.
– Вы действительно хотите поменяться местами? Я могу узнать в болоте. Клавдий, как я понимаю, не просто так назван «не совсем покойным»? – негромко спросил Гай.
Дионисий Тигранович испуганно замахал ручками:
– Что вы! Не надо! Нельзя воспринимать все так буквально! Да, у меня нет его даров, но есть какие-то свои, маленькие, совершенно устраивающие меня способности!
Успокоив старичка, Гай поманил его к себе и с ним вместе стал рассматривать нарисованные шагающие деревья в полукруге скал. В качестве схемы или карты рисунок был далек от идеала. Было ясно, что искомое место находится в Межгрядье, где-то напротив закругления ручья. Ручей же – это знали все – закруглялся еще перед Первой грядой. Шныры любили искать там закладки, которые падали в воду с раскрошившихся скал.
– Да, найти будет непросто! – сказал Гай.
– А зачем искать? – прошептал Арно и отодвинулся немного назад, словно и не он это сказал.
Внимательные глаза Гая скользнули по обезьяньему личику секретаря, перебиравшему ужимки и выражения, как девушка перебирает предметы у себя в сумочке. Арно был похож на хорошенькую обезьянку. Он и жесты порой делал совершенно обезьяньи. Например, правой рукой через голову начинал пощипывать свое левое ухо. И спину чесал смешно, занося руку не назад, а снизу, через живот и дальше через бок. Можно было подумать, что Арно постоянно тревожат блохи, хотя он был чистоплотен и костюмы менял каждый день.
– Скажи, Арно, ты когда-нибудь читал Библию? – спросил Гай.
Вопрос был таким неожиданным, что секретарь не сразу нашелся как отреагировать, и лицо его на миг застыло без всякого выражения.
– У моей бабушки была Библия. В черной твердой обложке. У нее были очень тонкие страницы, а между ними лежали засохшие цветы, – наконец выдавил он.
Гай понимающе усмехнулся. Он привык, что Арно никогда не отвечает «нет», чтобы не показаться неосведомленным. Например, если спросить его «Не видел мою трость?», а Арно не будет знать, где она, то он не скажет «нет», а ответит: «Вчера она была у вас в руке, когда вы гуляли в саду».
– Помнишь Эдемский сад? Историю с яблоком, изгнание Адама и Евы из рая и что поставлен был ангел с мечом, чтобы не впускать их назад? А вдруг не впускающий ангел – это Вторая гряда?
– А плоды на райских деревьях, конечно, закладки? – спросил Арно, наблюдая за пальцами на своих сомкнутых руках. Пальцы были так спутаны, что Арно сам не понимал, какой палец какой руке принадлежит.
– Почему бы и нет? Закладки-ягоды мне встречались. Отчего бы за грядой не существовать деревьям, у которых каждый плод – закладка? Однажды, когда Матрена Аляпова заболела, Митяй принес ей фрукт – странный на вид, светящийся, почти горящий. Он разрешил ей съесть мякоть, а вот к косточке прикоснуться не позволил. Более того, нырнул с ней назад на двушку. Специально нырнул на двушку ради косточки! Недурно, а?
Белдо, сидевший тихо, как мышка, подался вперед:
– Косточка был несвоевременной закладкой? А мякоть тогда чем?
– Она спасла Матрене жизнь.
– А почему Митяй не оставил косточку в хранилище несвоевременных закладок? Оно уже существовало?
– Да. Однако там были все же не самые опасные закладки. Те закладки, которые никак не должны были находиться в нашем мире, Митяй оставлял на двушке. У него был тайник в Межгрядье.
Дионисий Тигранович втянул воздух носиком:
– У Первой гряды?
– У Первой гряды был общий тайник всех первошныров. Там мы держали закладки, которые могли пригодиться сегодня или завтра. Например, найдешь две-три красные закладки в один нырок – и лишние оставишь в тайнике, чтобы при случае не тратить время на поиски… Или кто-то возвращается пустым – всякое же бывает, – вот и прихватит что-нибудь. Но существовал и другой тайник – личный тайник Митяя! Он не любил о нем рассказывать. Хотя большинство первошныров все равно знали, что такой тайник у него есть… Сергиус все, помнится, пытался выспросить, какие там закладки, но Митяй отшучивался. Мне кажется, совесть у него была неспокойна. От двушки ему не поступало извещения завести тайник, а он завел.
– То есть поступил против воли двушки? Митяй? – недоверчиво спросил Арно.
Гай подставил ладонь под клуб сизого каминного дыма, точно желая поднять его и понести, но дым просочился у него между пальцами.
– Да! – подтвердил он. – Митяй, конечно, любил порассуждать, что если какую-то закладку брать не нужно, то ее не нужно брать с самого начала, а не таскать по двушке с места на место. Тебе разрешили ее трогать? Нет! Вот и ступай себе дальше!
Гай так хорошо передразнил Митяя, что Белдо, чуткий к таким вещам, впервые в жизни услышал голос знаменитого первошныра. И Дионисий Тигранович, к удивлению своему, осознал, что Митяй, которого он представлял себе чем-то вроде мудрого старца, никогда им не был. Вообще не был старцем – ни мудрым, ни каким-либо еще. Был мальчишкой, ушедшим за Вторую гряду.
– Но одно дело рассуждения, и совсем другое – поступок! – продолжал Гай. – Порой Митяй находил что-то настолько ценное, что рука не поднималась оставить. И вот где-то в Межгрядье он завел себе тайник. Кроме несвоевременных закладок там были и плоды из райского сада. Митяй рассказывал: все было как во сне. Он не понимал, сад это или не сад. Ему чудилось, он спит и срывает плоды, а потом оказалось, что они действительно у него в руках.
В Арно пробудился секретарь:
– А опись существует какая-нибудь?
– Какая еще опись?
– Закладок из тайника Митяя.
Вопрос был таким нелепым, что даже Тилль захохотал.
– Очнись, Арно! Какая опись? – сказал Гай. – Вспомни, какой был век! «Поганые пришли откуда не знаем, и куда удалились, не вем». И это государственная летопись! Данные внешней разведки, так сказать! Правители дарили друг другу целые княжества, закрепляя это на куске кожи, которая в торжественных случаях наматывалась на палку, украшенную серебряными бляшками. Чаще же обходились и без бляшек. Говорили: дарю тебе земли от реки такой-то и скакать на восход солнца, пока не падет лошадь. И практика показывает, что лошади в таких случаях оказывались живучими…
– Значит, списка закладок нет?
– Нет, конечно. И места, где находился тайник Митяя, никто не знал. Ну до того момента, пока этот перебежавший шныр однажды не полетел за шагающим деревом и не обнаружил ущелье! Какая жалость, что он ничего не взял из тайника!
– Может, ввел в заблуждение? Не взял в первый раз – мог взять во второй! – с подозрением отозвался никому не верящий Арно.
– Увы, не мог… Когда некоторое время спустя он захотел вернуться и взглянуть еще раз, двушка не пропустила его дальше Первой гряды. Несколько дней сомнений сделали свое дело. Двушка ощущает малейшие изменения в нашей душе. – Гай провел рукой над огнем, впитывая жар ладонью.
– Значит, он был уже другой? – спросил Белдо.
– Да. Он усомнился и потерял настрой. Сколько раз встречал людей, которые непременно стали бы героями, если бы случай для подвига подвернулся чуть раньше! Вот отставший от роты солдатик сидит в кустах с винтовкой и с единственной гранатой и ждет немецкий передовой мотоцикл. Он полон решимости: появись немцы сейчас – он бросил бы гранату и стрелял бы, пока не закончились патроны. Но идет дождь, немецкая разведка не едет, а вокруг такая тоска, такая сырость, такая безысходность. Да еще туман на дороге – влажный, липкий. Солдатика охватывает отчаяние. Он понимает, что все бесполезно. Война проиграна. Он закидывает гранату в канаву, после чего бредет по лесу не разбирая дороги и сутки спустя, обессилев, сдается первому попавшемуся обозному румыну, который сам пугается больше него, не зная, что делать с пленным. Он и стрелять не умеет, этот румын, потому что его призвали вместе с лошадью и телегой. А потом солдатик мучительно умирает в плену от холеры… А все потому, что немцы не появились часом раньше, когда он был готов к подвигу.
– Да-да-да! – закивал Белдо. – Совершенно типичная история! Шныр перегорел, и двушка больше не впустила его в Межгрядье. Но он не ошибся? Вы уверены, что он действительно видел тайник?
– Я ему поверил. Откуда бы еще он мог узнать про Странствующие Ивы и скалы, замыкающиеся полукругом? Вот бы найти это место и дотянуться до него!
Гай сказал это небрежно, но все, бывшие в комнате, мгновенно ощутили, что ради этого их сюда и собрали. Арно выпрямился и, вперившись в Гая взглядом, задрожал как ожидающий команды охотничий пес. Дионисий Тигранович улыбался уклончиво и мягко. Тилль стоял как болванчик, изредка двигая губами. Вся его мимика была настолько укрыта под толстым слоем жира, что по его лицу невозможно было что-либо прочесть.
Гай смотрел на огонь. Его зрачки впитывали отблески, ничего не отражая. Казалось, он поглощает огонь как черная дыра. Так же, как его руки недавно втягивали тепло. Но, видимо, где-то внутри огонь все же согревал пустоту Гая.
– Первые годы ШНыра были годами счастливой анархии. Это потом уже возник кодекс ШНыра и общий опыт, оплаченный кровью и ошибками. Не вдыхать испарений болота, не считать себя умнее эльбов, не надеяться на себя, не пускать сияние закладок дальше кисти, а лучше – не дальше фаланг пальцев. Десятки мелких правил и уловок, вроде той, что грива пега, если уткнуться в нее лбом, отгоняет наваждения болота. Я однажды даже зубами в нее вцепился. Знаете вкус лошадиного пота, смешанный со слизью болота? А я вот знаю!
Голос Гая звучал мирно, однако умненький Белдо предпочитал не встречаться с ним глазами. Торжественный, серьезный, старичок смотрел в пол и равномерно, согласно кивал, как кивает слон, шлющий поклон слонихе.
– Наше знание оплачивалось дорогой ценой. Поначалу же мы не боялись ничего. Трогали солнце руками, и оно не обжигало нас, потому что мы не боялись обжечься… Золотые пчелы, крылатые кони, двушка… мы воспринимали все как чудо! Понимаете – чудо, но обыкновенное! Мы не удивлялись чуду! Наш мир был полон чудес. Слону, пингвину или жирафу мы удивились бы даже больше, чем пегу или гиеле! Это сейчас мы зажаты сознанием! А тогда чудо было законным… Человек не мнил, что чего-то там знает! Он ощущал себя маленьким, но счастливым! – Гай замолк. Он настолько глубоко нырнул в свои воспоминания, что слова куда-то ушли, как река порой уходит в песок. Слова – это тень памяти. Когда память становится совсем яркой – слова исчезают.
Лишь когда у Тилля, неосторожно перенесшего свой вес с левой ноги на правую, хрустнула коленка, Гай, очнувшись, вскинул голову.
Тилль виновато засопел. Когда-то в молодости у него был перебит нос, и теперь при резком выдохе появлялся дополнительный свистящий звук.
– Ингвар! Вы, конечно, слышали, что каждого человека ожидает на двушке своя закладка, которая должна дополнить его до полноты физической, душевной и духовной красоты? – обратился к нему Гай.
– Обойдусь! – просопел Тилль.
Гай весело взглянул на его рыхлые щеки.
– Это, конечно, правильно! – одобрил он. – Но от силы, ловкости, способности ходить по воде и так далее вы бы не отказались?
Тилль угрюмо взглянул сверху вниз на свое брюхо, давно мешающее ему видеть ноги:
– Нет, конечно.
– Существуют и иные дары. Бодрость духа, способность никогда не угасать, постоянное умение радоваться… не отказались бы? – Тут Гай взглянул уже на Белдо. Старичок смутился, вспомнив свою коллекцию счастливых предметов.
– Ах-ах! – восхищенно прошуршал он.
– А дальше начинаются проблемы выбора! Представьте, что на одной тарелке лежит самопожертвование, а на другой, допустим, здоровье. И взять можно только что-то одно. К чему протянется рука?
– Я в доноры не записывался! – ухмыльнулся Тилль.
Белдо тактично опустил глазки. В данный момент он походил на отличника, которого завуч распекает вместе со всем классом за плохо написанную контрольную. Отличник знает, что написал ее прекрасно, но все равно считает нужным пригорюниться и, виновато кивая, выслушать нотацию, так что вскоре завуч, не чувствуя издевки, будет обращаться к нему одному.
Гай поднял глаза и посмотрел не на лицо Тилля, а на всего Тилля в целом.
– В том-то и сложность, дорогой вы мой! – сказал он голосом, зазвеневшим множеством мелких стекол. – Выбери вы самопожертвование – вы попали бы на двушку, за Вторую гряду. И там получили бы здоровье даром! И кучу всего другого тоже.
– Эльб меня побери! – буркнул Тилль.
– Да, Ингвар, да… Мы не верим двушке, пытаемся сами решать, что нам нужно – и ошибаемся. Например, бабочке нужны крылья для порхающего полета, на которых она, делая непредсказуемые прерывистые движения, улетит от любой птицы. Сама же бабочка – позволь ей кто сделать выбор! – возможно, пришла бы к выводу, что ей нужны огромные клыки, чтобы рвать птиц в клочья. И вот она обзаводится клыками, а так как она все же бабочка, то даже взлететь с ними не может.
– …И ее съедают муравьи, – скромненько произнес Дионисий Тигранович, на секунду опередив Арно, который хотел сказать примерно то же самое. В результате Белдо получил тот одобрительный взгляд Гая, который достался бы его секретарю. Арно мысленно взревновал.
– Но с другой стороны… – умоляюще продолжал Белдо, – с другой стороны, если уж взять эту бедную неразумную бабочку – что ей делать теперь, когда ее выбор уже совершился? Вот она лежит с тигриными клыками, и ее кусают муравьи.
– А как насчет отказа от клыков? Признать, что сделал ошибочный выбор? Попросить прощения? Пройти весь трудный обратный путь? Пусть бы даже лечение было мучительным. Митяй, уверен, выбрал бы такой вариант, – заметил Гай.
– А если нет? Если я буду стараться, а меня возьмут и не простят? Какие гарантии? Может, бабочке лучше питаться теми, кто наклонится, чтобы ее пожалеть? – с милой улыбкой сказал Белдо.
Гай усмехнулся:
– Вы радуете меня, Дионисий!.. В каком-то фильме была фраза: «Если вы еще раз назовете меня хищником, я скормлю вас своим детям!» Такое чувство, что вы ею тоже вдохновляетесь!
– Да-да, – пропел старичок. – Но скажите, Митяй что-то рассказывал о закладках в тайнике? Может быть, случайно проговаривался?
Гай потрогал пальцем незамкнутый круг камней на листе:
– Редко. Но однажды… не знаю уж, что на него нашло… он рассказал Матрене об одной закладке, а она рассказала остальным… Знаете, как это бывает. Доверьте секрет всего одной женщине – и можете не оплачивать рекламу.
– А что это была за закладка?
– Закладка бессмертия, – криво усмехнувшись, сказал Гай.
– Бессмертие! – воскликнул Белдо. – Но позвольте: мы же и так, в некотором роде, бессмертны, разве нет?
– Да, – сказал Гай. – Но люди бессмертны ТАМ и ПОТОМ. Тогда же, говорят, осуществляется и перерождение. Человек обретает новое тело с новыми свойствами. Не боится огня, воды, проходит через пространство и так далее. А это было бы бессмертие еще здесь, на земле.
– И как бы это работало?
– Да очень просто. Клетки бы делились без ошибок. Органы бы не старели, инфекция бы нас не разрушала, исчезли бы все болезни. Люди жили бы сотни лет и погибали бы только от несчастного случая. Победили же люди чуму и туберкулез – так почему бы не победить и смерть? А как работало бы? Тот, кто слился бы с этой закладкой, стал бы бессмертным сам. И, возможно, со временем мы научились бы передавать это бессмертие от человека к человеку.
Тилль облизнул губы:
– И почему Митяй оставил такую сильную закладку на двушке?
– Он счел, что это будет искусительное бессмертие. Такое, от которого тяжело отказаться, и одновременно не такое, которое ждет человечество за Второй грядой.
– Но как все же заманчиво! Быть всегда здоровым, юным! – выдохнул Белдо.
– Да-а… – протянул Гай. – На одной чаше весов – вечная молодость, медицина, сменные органы, клонирование, лекарства, заселение иных космических систем… то есть нечто реальное, последовательное, основанное на логике и физике. А на другой – невнятные грезы о двушке. Зачем рисковать? Не лучше ли взять то, что дают? И наш добрый желтоглазенький Митяй счел этот выбор настолько тяжелым, что ничтоже сумняшеся лишил все человечество бессмертия, которое запросто мог бы пронести через болото! Хорош, а?! За всех все решил, даже глазом не моргнул!
– Может, он понял, что нельзя делать бессмертными всех? Только лучших. Планета всех не прокормит, и начнутся войны… – озабоченно сказал Арно.
Арно мгновенно представил, как он входит в огромный зал, где горят свечи и стоят тщательно отобранные люди… и он, Арно, проходя мимо их строя, торжественно одаривает их вечностью. А вокруг четырехугольником сомкнулась гвардия бессмертных… лучшие бойцы всех народов, которых он, Арно, одарил вечностью, чтобы они защищали его…
Все эти мысли проскочили в сознании Арно за какую-то секунду. Гай поднял руку и мягким пальцем коснулся его лба.
– Остынь, Арно! Ты увлекся, дружок! Никто не знает, что Митяй увидел в первый миг, когда коснулся закладки… Двушка многие вещи объясняет не словами, а вспышкой, прозрением… А что именно он увидел, он не рассказывал ни мне, ни Матрене. Возможно, закладка показала ему, как люди, приняв такое бессмертие, превращаются в эльбов. Как вам человек, скрещенный с эльбом? – И Гай мелко, неприятно и вызывающе засмеялся.
Ни Тилль, ни Белдо, ни Арно не моргнули и глазом. Они знали, как нужно себя вести, когда Гай так смеется. Этого надо просто не слышать.
– Да, – продолжил Гай. – Человечество – версия 2.0, улучшенная, продвинутая, перепрошитая! Не мечтают ли люди об этом и сами? Десятки фильмов о мутантах и сверхлюдях, фантастические книги, попытки редактировать генные цепочки? Почему бы не скрестить человека с дельфином, с птицей, с медузой? Да, непривычно – но лишь поначалу! А сколько возможностей откроется! Можно, например, населить океан или Марс. Смогут ли люди остановиться на пороге? Не смогут ведь, Дионисий! А тут болото предлагает нам руку помощи! Мы вместе против двушки! Наш мир даст жизнь их задохнувшемуся миру!
– Это будет означать вечный союз! Разве эльбы враги? Они наши братья! – сияя, воскликнул Белдо, однако Гаю что-то не понравилось в его интонации:
– Не юродствуйте, Дионисий! Вы так пафосны, что слышать от вас серьезные вещи просто больно! Постоянно кажется, что вы издеваетесь. Но в целом это действительно означает союз. Болото предлагает нам эту закладку! Не для себя просит – нам предлагает! Про псиос я не говорю: тут они вообще готовы снять все ограничения!..
– А в чем оборотная сторона медали? – вдруг быстро и застенчиво спросил Белдо.
– Какая оборотная сторона? Что-то я вас не понимаю, Дионисий! То у вас братья и дружественный союз, то вдруг вы ждете подвоха!
Старичок смущенно заерзал:
– Я понимаю, но все-таки немного боязно. Что не так с этим бессмертием?
– Да что с ним может быть не так?! – отдуваясь, рявкнул Тилль. – Что вы такое городите, Белдо?!
– Но позвольте, Ингвар! – продолжал старичок, начиная спорить с Тиллем, потому что это было не так страшно, как спорить с Гаем. – Вдруг это бессмертие от закладки будет как бессмертие бройлерной тушки цыпленка в морозилке? Она не портится – но она и не живет! Не умрет зерно – не родится колос… Так, кажется, в какой-то книге…
Тут произошло нечто для старичка неожиданное. Круглое лицо Тилля исчезло, а перед Белдо возникло узкое дергающееся лицо Гая. Загнутым как рыболовный крючок пальцем Гай подцепил Белдо за ворот и притянул к себе. Жутко стало старичку. Запах от Гая был особенный, не человеческий. Так пахнет старый медицинский жгут, долго пролежавший в коробке с лекарствами. И сила в худых, очень холодных руках Гая была нездешняя. Даже показалось Белдо на миг, что не Гай с ним сейчас говорит, а тот, кто с ним слился…
– Поздно, друг мой, вы спохватились! – тихо прозвенел Гай. – Настоящей вечности захотели? Раньше надо было беспокоиться. Теперь берите же что дают! И пока дают! Вы меня понимаете?
Дионисий Тигранович закивал так трусливо и мелко, что со стороны казалось, что он трясется. Гай неотрывно смотрел на него, своим взглядом придерживая глаза Белдо и мешая ему опустить их.
– Прошу вас… не надо… – залепетал напуганный старичок.
Гай, опомнившись, пригасил взгляд и приветливо улыбнулся:
– Ну, раз просите! Итак, что скажете? Попытаемся взять эти закладки или согласимся с Митяем, что двушка лучше знает, когда и какие дары нам давать?
Голос Гая кипел деятельностью, и Белдо, откликаясь на нее, повел себя как старая кляча, услышавшая звук кавалерийской трубы. Полузакрытые глазки его широко распахнулись.
– Дают – бери, бьют – беги! Я думаю, надо брать! – сказал он.
– Прекрасно! – кивнул Гай. – Я не сомневался, что вы поболтаете-поболтаете, а потом остановитесь на этом решении. Итак, как будем добираться до тайника? Из нашего мира или напрямую? Кто из шныров сейчас ныряет в Межгрядье? А, Арно?
Галочкой отметив в сознании слова «из нашего мира», но пока отложив размышления об этом на потом, Арно ответил:
– В Межгрядье – только Ул. Меркурия мы подстрелили… Кавалерия не может нырять.
– А из перспективных?
– Перспективных много… Витяра. Родион под вопросом. Быть может, Рина, Наста… Даня? Макар? Афанасий? – перечислил Арно, имеющий на средних и старших шныров отдельную картотеку и постоянно пополняющий ее. – Яра вот, кстати, тоже. Хотя пока она не у дел.
– Яра… – с непонятным выражением повторил Гай. – И как у нее дела?
– Родила! – поведал Белдо и, чтобы лучше выразить восторг, ударил себя по груди кончиками пальцев. – Прекрасный малыш! Младочка тут ходила в магазинчик и случайно встретила их недалеко от автобусной площади. Желтая коляска, на Яре желтая куртка, шапка тоже желтая. Просто одуванчик! И рядом идет Ул, весь такой ответственный, правильный. Младочка, знаете, не склонна к эмоциям, но даже она умилилась! Счастье! Истинное семейное счастье!
– Млада ездит в копытовские магазины? Из Москвы? – невинно спросил Арно.
– Ну да, – восторженно закивал Белдо. – Оазис, истинный оазис! В Копытово чудеснейшая сельдь атлантическая. Где еще в наше полиэтиленовое время заворачивают сельдь в промасленную бумагу! И где пекут такой хлеб, что каждая буханка имеет свою форму, а по краям отпечатываются такие, знаете ли, дырочки от креплений! Если Младочка современная женщина, она что – должна все время сидеть дома, смотреть в потолок и есть «Фурм д’Амбер» с голубой плесенью?
Тилль пошевелил бровями. Видимо, пытался вспомнить, что такое «Фурм д’Амбер».
– А что ребенок? Как выглядит? – спросил Гай.
– Ну как может выглядеть ребенок в закрытой со всех сторон коляске? Несколько квадратных сантиметров красного лица, а все остальное – комбинезон и разные утробные звуки. Но родителям он, конечно, кажется, совершенством, – отозвался Белдо.
Тилль придвинулся к Гаю. Его кабаньи глазки поблескивали.
– Вам нужен этот ребенок? Только прикажите! – рявкнул он.
Гай шагнул к Тиллю и попытался за складками жира добраться до выражения его лица. И, видимо, добрался, потому что в лице Тилля что-то дрогнуло.
– Да, мне нужен этот ребенок! – сказал Гай, и голос его опять зазвенел стеклами. – Он будет ходить для меня в райский сад и приносить мне оттуда яблоки… Но тогда, когда этого захочу я! Вы же, Тилль, даже пальцем к нему не прикоснетесь! Если же прикоснетесь – останетесь без пальца! Или, напротив, от вас останется один палец. Я понятно объясняю?
Тилль угрюмо кивнул. Арно слушал с таким вниманием, что впитывал не только слова Гая, но и его дыхание. Арно умел определять желания своего хозяина не только по лицу, но и по движениям узких плеч, и по звучанию голоса, которое могло меняться от чисто стеклянного до звука фарфора или чашечки из голубой глины.
Убедившись, что Тилль все усвоил, Гай отвернулся и заходил по комнате:
– Ингвар! Для вашего форта наступают суровые трудовые будни! Нужно отобрать ваших лучших берсерков – лучших, разумеется, по интеллекту – и послать их в Копытово, на станцию и на все значимые дороги. Пусть ведут наблюдение. Золотые пчелы вот-вот вылетят, и в ШНыр прибудет пополнение… Мне не хотелось бы упустить этот момент!
– Сделаем! – кратко отозвался Тилль.
– Я надеюсь на этих новых шныров! Пчелиная матка откладывала яйца при старой слабой закладке, а личинки формировались уже при новой, с ее зашкаливающими силами.
Больше Гай ничего не объяснял, но губы Белдо тронула понимающая усмешка. Хороший подарок – эти зашкаливающие силы. Все равно что трехлетнему ребенку, покупающему в магазине игрушечный пистолет, подсунуть под его видом аннигилятор. И вот он идет по городу, палит из пистолетика во все стороны и, к радости своей, обнаруживает, что если направить пистолетик на машину, то она куда-то исчезает… Направишь на остановку – исчезнет остановка. И вот он дергает маму за руку и пытается ей похвастаться, но мама лишь отмахивается и разговаривает по телефону. Купили тебе пистолетик – вот и играйся, а маму не трогай!
– У пчел огромные силы, но что-то с ними может быть не так? – вкрадчиво вытягивая шею, спросил Арно.
Он, в отличие от Белдо, на воображение не полагался и предпочитал выяснять все до конца.
– С ними то не так, что привести они могут немного не того. А мы подумаем, как, используя «немного не тех», сделать ШНыр «немного не таким», – передразнил Гай.
Белдо забежал вперед, чтобы заглянуть Гаю в лицо:
– Неужели силы у новичков будут такими огромными?
– Не знаю. Но знаю, что особая пчела всегда зовет особого шныра, – отозвался Гай, но отозвался немного рассеянно.
Он думал о ребенке Яры и Ула. Пытался себе его представить, но вместо ребенка ему почему-то представлялся щенок гиелы в те первые минуты его рождения, когда мать только-только вылизывает его. Ее язык тормошит щенка, массирует, пробуждает его к жизни. Гай на своем веку перевидал многих щенков, многих велел утопить, но всегда умел увидеть и сберечь того самого, быстрого в полете, злобного, решительного, но вместе с тем покорного своему владыке щенка, от которого поведет потом новую ветвь. Вот и ребенок Яры представлялся ему почему-то щенком. Увы, человеческие дети так медленно растут! Должны пройти годы, прежде чем он научится осознанно пользоваться своим даром и сможет оказаться в Межгрядье, у тайника Митяя.
Что-то в этих мыслях заставило Гая остановиться и вернуться.
«Осознанно… – повторил он. – Осознанно… Да нет, это все равно что сбросить двухнедельного гиеленка с крыши в надежде, что он полетит… Как бы все выяснить наперед, чтобы не ошибиться? У кого?»
И Гай, покусывая ноготь, уставился на полукруг скал, замыкающийся на бумажном Межгрядье старого тетрадного листа.