Двенадцать ночей - читать онлайн

4 Гадд

Если полет был холодным и неспокойным, если он казался порой трудным и тошнотворным, то куда хуже, при всей его краткости, был внезапный стремительный спуск в конце. Желудок Кэй ринулся чуть не в кончики пальцев, горло, сухое и узловатое, как наросты на дубовых листьях, душило ее. Когда, через несколько секунд, корзина рухнула, судя по звукам, на что-то скалистое, Кэй испытала едва ли не облегчение. После этого начался медленный коллапс: корзину разом и тащило, и колотило, и расщепляло. Оболочка аэростата продолжала сдуваться, и на них опустились сначала стропы, а потом и ткань. Флип, должно быть, погасил горелку, подумала она: впервые с начала полета тьма была кромешная. Ход времени так замедлился, что даже странно было: Кэй действовала, и притом ей казалось, что времени на обдумывание своих действий у нее масса, – она одной рукой прижимала к себе Элл, другой расталкивала синтетическую ткань, чтобы их не задушило, и продолжала втискиваться в углубление под ободом корзины. Она немного перевела дух, и корзину, начала она ощущать, все менее свирепо волочило вперед, пока наконец она не остановилась. И стало тихо.

Воздух (шаря рукой, она обнаружила его источник) притекал из дырки в оболочке аэростата. Отпустив Элл, она, чтобы приблизить эту дырку, стала тащить к себе ткань, которая лежала вокруг складчатой массой. После этого, опять приобняв сестру, принялась подтягивать к дырке себя и ее. Еще немного усилий – и они высвободили головы, а потом и туловища. В ночном воздухе уже за пару шагов мало что можно было разглядеть. Луну закрывали облака, Вилли и Флип точно в воду канули.

– Элл, как ты?

Кэй немного расслабила руку, но тельце сестры все равно тесно прижималось к ее боку. Голос прозвучал пусть и чуточку сдавленно, но с силой:

– Выпутываю ноги, пока не получается.

Казалось, Элоиза не выбирается из обломков после жуткого крушения, а решает заковыристую задачку. Простые, храбрые слова – и у Кэй сразу стало легче на сердце.

Потолкавшись, покрутившись, Кэй окончательно извлекла их обеих из тяжелых наслоившихся пеленок. Теперь они стояли на этой все еще зыбящейся ткани; пошатываясь, кое-как двинулись к ее краю, к твердой земле. Плотную, как штора, тьму вокруг колыхал ветер. На руке Элл, где во время падения задрался рукав, Кэй вдруг почувствовала ладонью пупырышки гусиной кожи.

– Кэй, – прозвучал голосок Элл, по-прежнему полный невинной отваги, – что случилось? Я думала, мы летим искать папу.

Будь даже у Кэй время на ответ, она не знала бы, что сказать. Ни ответа, ни времени.

– Спрыгивайте. Живее, – скомандовал Вилли, чье лицо выступило из мрака, жутковато подсвеченное ярким качающимся фонарем. – Тут опасно. Хватайтесь за меня. Быстро!

Кэй дернула Элл за руку, толкнула ее вперед. Едва она сама, метнувшись к Вилли, повалилась на него, как увесистый фрагмент оборудования и такелажа взлетел в воздух и хлестнул прямо по тому месту, где она стояла мгновением раньше. Тут наконец она увидела и Флипа: длинным ножом он перепиливал что-то. Стропу.

– Мы приземлились на скале, – тихо промолвил Вилли. Из-за усиливающегося ветра его было еле слышно. – Я попытался закрепиться якорем, но он не удержит корзину, если ткань поймает ветер. А она его ловит. Флип старается спасти корзину. Что от нее осталось.

Флип двигался вдоль обода почти перевернутой уже корзины, прокладывая себе дорогу среди натянутых снастей и строп, – они щелкали, когда он их перерезал, концы отлетали, увлекаемые оболочкой, которая, несмотря ни на что, порывалась лететь. Вот ему осталось перерезать последние четыре или пять – и тут он крикнул Вилли:

– Отведи девочек подальше, а то мало ли что!

Вилли потянул Кэй, а та стала искать руку Элл. Нашла и потащила было сестру к скоплению больших камней, где можно было укрыться. Но Элл не двигалась с места. Кэй дергала изо всех сил.

– Кэй, – послышался голосок Элл. – Кэй, я, кажется, застряла.

Все происходило стремительно – и словно бы замедленно. Кэй повернулась и в свете фонаря Вилли сразу увидела: нога сестры увязла в мешанине канатов, оттяжек, привязных тросов, ткани и прочего. Но едва она повернулась, как ладошку Элл выкрутило из ее руки и девочку протащило два или три метра по жесткой земле. Ветер поднимал ткань, раздувал ее местами, как парус, и при каждом новом рывке тельце Элл перекручивало и мотало, с каждым новым метром вокруг нее все туже затягивался узел такелажа и кусков материи. Она кричала.

Флип спрыгнул в тот самый миг, когда аэростат пришел в движение. Поначалу он глядел только себе под ноги, боясь угодить в какую-нибудь ловушку, – а Кэй стояла ошеломленная, парализованная, смотрела на него во все глаза, словно стараясь взглядом заставить его помочь. А Вилли… у нее было чувство, будто они втроем очутились глубоко под водой; все вдруг налилось тяжестью, даже мысли.

И тут Элл потянуло дальше.

Они приблизились к ней почти одновременно. Флип – акробатическими прыжками среди танцующих канатов, похожий на какого-то психованного заклинателя змей. Вилли – тоже прыжками, но пригнувшись, хватаясь где можно за снасти, ища хоть что-нибудь, за что можно уцепиться и помешать аэростату безжалостно ползти к обрыву. Но Кэй – она смотрела только на Элл, на ее протянутые руки, к ней она бежала без всякой мысли о том, что сама может попасть в капкан, что ей самой угрожает бешенство снастей, которые метались и вились вокруг ее щиколоток, как ядовитые пресмыкающиеся.

– Кэй, помоги мне! Помоги! – кричала Элл. Она крутилась и рыдала от бессилия, пытаясь растянуть обвившие ее канаты. Кэй вцепилась сначала в одно хрупкое запястье, потом в другое. Она держала Элл, стараясь успокоить, принудить ее не дергаться. Вилли ухватился за что-то – за свободный конец ткани – и уперся каблуками в камни, разбросанные тут повсюду; с огромной натугой он удерживал тяжелую оболочку, не давал ей ползти дальше, выигрывал для девочки время.

– Держи, Вилли, держи! – крикнул Флип. Он уже был рядом. Вот его руки добрались до ноги Элл. Она была обмотана тросами и ремнями. Одна брючина задралась, и икра начала багроветь. Кэй глядела на все это. Немыслимо – сколько там было узлов, сколько всяческих пут. Глазам больно было смотреть, кровь в груди, казалось, ползла вдоль ребер, как муравьи.

– Флип, режь ножом – нет больше сил держать.

Флип продолжал вглядываться в ногу Элл, во всю эту массу узлов и переплетений.

– Нельзя – слишком тут много и туго. Я порежу ее. Погоди.

– Я не удержу, Флип. Если сейчас ветер…

Флип выпустил ногу Элл и встал. Ярость в голове у Кэй вспухла немым криком. Как он смеет сдаваться! Как он смеет опускать руки!

– Кэй… Кэй… Кэй…

Ладони Флипа заплясали перед его лицом, пальцы вытягивались, извивались, он вперял взор то в Элл, то в свои руки, то опять в Элл. Вначале Кэй показалось, что он хочет применить какое-то колдовство, что он возомнил себя чародеем, – но нет, тут было другое. Он шевелил руками так же, как до того Вилли на сюжетной доске.

– Три… секунды… еще… могу, – проговорил Вилли. Каждое слово прорывалось сквозь отдельный всплеск изнуренного усилия.

Пальцы Флипа танцевали. Он вошел, чудилось, в некий транс, загипнотизировал себя, он словно бы глядел на самое важное, что есть на свете, и зрелище до того увлекло и заворожило его, что он выпал из времени, испытывая глубокую, напряженную любовь к своим движущимся ладоням. Казалось, он так же опутан, как Элл.

И вдруг он разом обрел свободу. Плавным, быстрым движением он взялся за нож у себя на поясе, выхватил его, упал на колени и перерезал один-единственный трос в левой верхней части той мешанины узлов, что по-прежнему опутывала колено и бедро Элл. В тот самый миг Вилли, обессиленный, выпустил ткань и повалился на спину, задев по дороге плечо Флипа и свалив наземь его тоже.

Но Кэй едва обратила на это внимание.

Ее взгляд был прикован к тросам, обвивавшим ногу Элл. Они, точно живые, отпрянули от того места, по которому прошелся нож Флипа. Одни крутанулись, взвились и пропали; другие исчезли, разматываясь, напоминая воду, воронкой вытекающую из ванны; третьи, высвободившись из сложной путаницы, улетучились струйками пара на ветру. Так или этак – словно в замке́, щелкнув, повернулся ключ – они все расплелись, капкан разжал свои челюсти, Элл кое-как поднялась на ноги и рухнула в объятия Кэй. Та просто держала ее.

Как ему это удалось?

Когда Кэй опять открыла глаза и огляделась, двое духов уже начали сортировать имущество, которое пощадило крушение. Флип аккуратно взялся за корзину – она лежала опрокинутая в нескольких шагах от девочек – и с грохотом и треском перевернул ее обратно. Кэй пристально разглядывала его поверх сгорбленного плеча Элл. Мелькнула мысль, что он опасен, – мысль, на которой он словно бы ее поймал, подняв на Кэй глаза и заставив устыдиться.

– Иногда просто-напросто надо понять, какую нить перерезать, – сказал Флип. Он медленно перевел дыхание, не отпуская ее глаз, потом пожал плечами и забрался в корзину, чтобы оценить ущерб.

– Не так все плохо! – прокричал он.

Кэй и Элл после некоторых колебаний нетвердой походкой двинулись к нему вслед за Вилли.

– Инструменты? Оборудование? – спросил Вилли. – Можешь определить, где мы находимся?

– Хорошая новость, – промолвил Флип, чуть ли не лучась, – в том, что мы почти у цели. Думаю, час ходу, а то и меньше. И оборудование, кажется, большей частью цело: оболочка при падении очень удачно опустилась на корзину и удержала его.

– А есть и плохая новость? – спросила Кэй. Она чувствовала себя оглушенной, такой же пустой, как широко открытые глаза сестры.

Флип, присев, гремел и лязгал чем-то на дне корзины.

– Плохая в том, что нам придется нести то, что желаем сохранить. И если мы не хотим расстаться с надеждой на… то есть…

– То мы бегом, – сказал Вилли. – Вы, девочки, можете бежать?

Элл все еще потирала ногу, которую совсем недавно душили канаты. Какое там бежать, подумала Кэй; но они обе кивнули.

Каждый взял что-то: Вилли и Флип – коричневые джутовые мешки, тяжелые на вид; Кэй – сумку, куда Флип торопливо положил кое-какие инструменты, сюжетную доску и камешки, собранные девочками на полу корзины; Элл – небольшую связку одеял. Флип нашел в корзине несколько сигнальных ракет и тут же пустил одну, надеясь, что кто-нибудь увидит и поспешит помочь, и еще потому, сказал он, что она осветит местность и поможет осмотреться. Они приземлились на какой-то плоской возвышенности в горах; с одной стороны был утес, с другой пологий спуск, плавно переходивший в подъем к высокому пику. Держась левее, они, решил Вилли, могут спуститься в горную долину, поросшую кустарником и низенькими деревцами. Там двое духов рассчитывали сориентироваться. К тому же облака начали рассеиваться, и свет звезд, а вскоре и луны, позволял, осторожно идя вниз, лучше выбирать дорогу. К тому времени, как они основательно углубились в полосу низкорослых кустов, они уже куда яснее видели друг друга и окрестный пейзаж. Флип выпустил еще одну ракету – Кэй опасливо чуть поотстала в этот момент вместе с Элл, – и световой дождь, который пролился, позволил им заметить в долине какое-то движение.

– Это наверняка Хоб и Джек, – сказал Вилли Флипу с довольной ухмылкой, – не будь я фанто́м, если вру.

Флип, несмотря на тяжелый мешок, двигался вприпрыжку, и Вилли слегка подталкивал девочек, побуждая торопиться. У Кэй, которая то и дело перехватывала сумку, руки и плечи ныли и горели, но она терпела. Она, сколько могла, участила шаги, чтобы со стороны это выглядело как бег. Вскоре впереди послышались оживленные голоса, они делались все громче, а потом в оранжевом свете, источник которого, похожий на морской светящийся буй, вдруг показался из-за куста, Кэй и Элл увидели Флипа. С ним были еще двое духов, высоких и клиновидно тощих, как Вилли. Они перекладывали часть вещей из мешка Флипа в два других. Вилли, подойдя, остановился и протянул друзьям не ладонь, а согнутую руку.

– Хоб Гоблин! – промолвил он, сияя. Дух взял его руку двумя перекрещенными своими и на несколько секунд крепко притянул к себе, будто принайтовил к мачте морскую принадлежность. Потом Вилли повернулся к другому духу, который ждал очереди поздороваться. – Джек Хэллоуин! – воскликнул Вилли. – Нам пригодится твой огонь, тыква ты светящаяся!

Джек взял его руку такой же необычной перекрестной хваткой. Все четверо, прежде чем снова заняться мешками, постояли тихо, и между ними висело что-то, какое-то гудение, энергия. Кэй знала эту тишину, эту молчаливую задержку приятного мгновения, которого не хочется отпускать, – ведь она тосковала по такому, воображала такое и множество раз старалась сама это сотворить. Глядя на духов, она с удивлением поняла, что это любовь.

Вилли нагнулся и начал распределять что-то из своей поклажи. Какие же они, эти мешки, должно быть, тяжелые, думала Кэй, сколько же нужно было целеустремленности, чтобы их потащить… и тут она обратила внимание на их содержимое.

– Это же папины вещи, – заявила она. Она была рассержена и чувствовала, что прозвучало довольно грубо.

Руки Вилли перестали двигаться, и два новых духа – она очень отчетливо видела их сейчас, наклоненных в ее сторону: круглые глаза, угловатые, тонко заточенные носы, высокие скулы, отливающие серебром волосы-оперение – пытливо нависли над мешками.

Молчание нарушил Вилли, он был нескладно-официален:

– Как я вам уже объяснил – сударыня, – мы по долгу службы занимаемся перемещениями. Мы прибыли в ваш дом с описью и переместили то, что нам было предписано переместить. Вплоть до последнего зуба. – Он медленно поднял на нее глаза, и они оба улыбнулись, хотя Кэй – против воли. – Нравится нам это или нет – впрочем, заверяю вас: не нравится, – такая нынче у нас работа.

– Сударыня, – добавил Флип с саркастическим глубоким поклоном и закатыванием глаз. Локоть у Вилли был очень длинный и острый, и Флипу, подумала Кэй, наверное, было больно получить сейчас этим локтем в бок.

А двое других – Хоб и Джек – теперь перешептывались, освещенные фонарем, который у них был с собой. Вилли, как и Кэй, заметил их любопытство и, не сводя взгляда с Кэй, громко обратился к ним:

– Да, дело обстоит так, как вы слышали. И с нами две девочки, которые значат больше, чем кажется. Одна из них, – он боролся теперь с улыбкой или с гордой мимикой, которая лезла из-под ровной, напряженной серьезности заявления, – автор.

Встречающие были так же ошеломлены, как в свое время Вилли и Флип; ничего не говоря, они то и дело поглядывали исподтишка друг на друга и на девочек, пока те помогали раскладывать по мешкам одежду, бумаги, книги и другие мелкие знакомые предметы. И когда Кэй и Элл, окруженные четырьмя темными долговязыми фигурами, двинулись дальше, духи продолжали бросать на них взгляды. Элл быстро обессилела, Хоб забрал у нее одеяла и взвалил себе на плечи, а Кэй всячески побуждала ее идти – подбадривала, улещивала, порой умоляла, порой грубо тащила за руку. В какой-то момент, когда измученное тело сестры повисло на Кэй мертвым грузом, она остановилась и прижала бледное личико Элл к своей груди, приказывая теплу перетекать из нее самой в дрожащую маленькую фигурку.

– Кэй, – сказала Элл, отстраняясь с неожиданной силой, – я думала, мы летим искать папу. А на самом деле мы помогаем от него избавиться, и больше ничего.

Она уронила на землю мешочек, который ей оставили, и зарыдала.

Кэй ничем, кроме объятий, не могла утешить сестру; она не чувствовала в себе сил, чтобы попытаться ответить на вопросы, которые по-прежнему кружили в ветреном воздухе вокруг: Что они делают? Где папа? Для чего все это? Джек взял Элл на спину и понес довольно весело, а Кэй – та несла на плечах одни вопросы.

Меньше чем через час, поднявшись из долины, а затем спустившись по осыпи из крупных и мелких булыжников, они поставили вещи у входа в пещеру, которая показалась Кэй невыносимо зловещей.

– Вот мы и пришли, – сказал Вилли, присев поговорить с девочками. Видя, как напряглась Кэй, он добавил: – Не бойся. Это не такая пещера, какие ты воображала.

И правда: как только Хоб и Джек, высоко держа фонарь, вступили в нее, тут же в обширном внутреннем помещении зажглось множество таких же светильников, укрепленных на стенах. Пещера была пещерой только по названию: стены большого сводчатого зала были отполированы до блеска и увешаны гобеленами, вытканными из каких-то чудо-нитей, – золотое, темно-фиолетовое, алое, голубое и желтое действовали на глаз, как звонкие диезы на слух, белое белело ярче, чем сияющие стены. Кэй доводилось видеть средневековые гобелены в старых церквах и музеях – не только у себя в Кембридже, но и в бесчисленных городках поменьше и деревнях, по которым таскал их папа, неистощимый на маршруты, на блокноты, на фотоснимки. Там все гобелены были выцветшие, большей частью серовато-голубые или зеленоватые, и, хоть иногда огромного размера, неизменно изображали скучнейшие вещи: победы во всеми забытых битвах, лесной пейзаж, очередную Богоматерь с младенцем. Здесь же висели совсем другие гобелены: светоносные, пышущие жизнью, пленяющие глаз полнотой страсти, опасности, страдания, торжества и радости. Кэй вглядывалась во все голодным блуждающим взором. Вот герой кидается в жерло живого вулкана; вот две подруги разлеглись в море подсолнухов; вот три нимфы появляются из огромной разлившейся реки, преследуемые дельфинами; вот лица, сердитые или добродушные; вот процессия мальчиков-певчих идет по необъятному готическому нефу; вот пираты на медленно опрокидывающемся корабле; и, конечно же, духи, боги, гномы, феи, эльфы, сатиры, великаны и чудовища. Куда Кэй ни бросала взгляд – всюду теснились эти почти подвижные образы, творившие на стенах некий статический танец текстуры, цвета, повествования.

Элл тоже была, несомненно, зачарована гобеленами. Все признаки усталости исчезли: хотя ее руки и висели по бокам, на лице, приподнятом и обращенном к стенам, шла игра возбуждения, интереса и узнавания. Она поворачивалась то туда, то сюда. Глаза перебегали с образа на образ. Кэй пригляделась к ней, удивленная ее сфокусированным вниманием и внезапной храбростью во взгляде после того, как Элл целый день робко к ней льнула. В протяженном сводчатом зале Элл стояла одна, поодаль от всех – от Вилли и Флипа, которые тихо и взволнованно разговаривали с двумя новыми, незнакомыми духами, только что вошедшими через дальнюю дверь, и от самой Кэй. Ее рыжие волосы, наконец-то совсем свободные от тугой косы, которую Кэй заплела накануне, ниспадали волнистыми прядями. При крушении аэростата пола ее синего шерстяного пальто в одном месте слегка порвалась, на брючине виднелось пятно, похожее на масляное, но в остальном она выглядела на удивление мало затронутой бурными событиями дня, и лицо, которое Кэй видела теперь в профиль, было спокойным, нисколько не напряженным. От нее веяло таким внутренним равновесием, какого Кэй никогда раньше в ней не замечала, даже во сне. Казалось, Элл впервые в жизни пребывает целиком и полностью дома.

– Кэй, – сказала она, повернувшись. – Мне кажется, я видела это место во сне. Я помню эти картины. Я помню эти цвета.

– Не может такого быть, Элл. Ты же никогда тут не была, как ты можешь что-то здесь помнить?

Кэй сама удивилась своему недовольному тону.

– Я знаю. Но понимаешь, у меня чувство, что я помню.

Элл показала на длинный узкий горизонтальный гобелен на левой стене, где старец, древний и морщинистый, но по-прежнему сильный, мускулистый и, ощущалось, полный величия, восседал на некоем подобии трона. Он смотрел на небольшую группу людей, которые двигались к нему, простоволосые и в лохмотьях, из темного угла в обширном сером зале, так тускло освещенном, что он показался Кэй вырубленным в граните, показался внутренностью горы.

– По-моему, я знаю, – сказала Элл, – ну, или чувствую, что там происходит. Этот старик – судья, он судит жизни людей после их смерти, все их жизни целиком. А все эти, которые к нему идут, они только что умерли. Они отправляются в загробную жизнь, и судья каждому скажет, куда идти – в рай или в ад. Кэй, они все такие. Знакомые, будто картинки из книжки у нас дома. Или будто я сама их все выткала.

– Ну что ты, Элл, ты же знаешь, что у нас нет книжки с такими картинками. – Чем-то настойчивая убежденность сестры обеспокоила Кэй; она была раздражена. – А тут так всего много. Что бы ни было, помолчи об этом сейчас. Погоди, пока мы не найдем папу.

Тем временем Флип, должно быть, вышел через дальнюю дверь; Вилли все более разгоряченным шепотом вел разговор с двумя новыми духами. Кэй посмотрела на него критическим взором. Под яркими светильниками зала он выглядел еще бесплотней прежнего. Хотя изяществом рук и лица он отнюдь не уступал тем двоим, он был заметно более тощ, заметно более согнут. В их щеки не въелась такая, как у него, усмешка – пусть и добрая, но усталая и горькая. Вместо нее по их лицам-полумесяцам шли глубокие, тяжелые складки, как если бы, высекая их в виде каменных скульптур на внешней стене собора, ваятель приберег самые крупные надрезы, самые резкие линии для суровых лбов, сжатых губ, строгих подбородков. Один из них махал перед Вилли ворохом бумаг. Кэй тут же стало жалко Вилли – наверняка это опись имущества, подумала она; и, само собой, мгновение спустя, после короткого и явно неловкого молчания, все трое духов повернулись к ней. Вилли приблизился первым и, с обычной своей сутулой грацией, наклонился и присел на корточки.

– Кэй, я должен попросить у тебя сейчас этот зуб. Чертобес и Огнезмей, – он показал на тех двоих – они возвышались у него за спиной карикатурными воплощениями желания угодить вышестоящему лицу, один по-прежнему сжимал листы инструкции по изъятию имущества, – обязаны отчитаться о перемещении перед Распорядителем Гаддом, а он не любит, когда старшие помощники заставляют его ждать.

Что-то в том, как он произнес слова «старшие помощники», – малозаметное колебание, может быть, – породило в Кэй недоверие к этим новым духам. Она не хотела поднимать на них взгляда и продолжала вместо этого смотреть в глаза Вилли. В них она черпала успокоение и, перед лицом новой опасности, грозившей, чувствовала она инстинктивно, ему так же, как ей, – решимость.

– Скажите им, пожалуйста, что я сама отнесу его Гадду.

Чертобес и Огнезмей слушали их разговор. Теперь они, безрадостно усмехнувшись, смяли бумаги в один комок над самой головой Вилли; он, однако, оставался в прежнем положении, и Кэй показалось, что уголки его глаз опять тронула улыбка. Она почувствовала, что о ее бок трется шерстяное пальтишко Элл, и обняла ее одной рукой, по-прежнему не отводя взгляда от глаз Вилли. Он тоже их не отводил. Наступила долгая пауза, достаточно долгая, чтобы Кэй решила – и решила безоговорочно: что бы он ни сказал, она будет ему доверять. Наконец он промолвил:

– Хорошо. Я пойду с тобой, буду твоим провожатым. – Он выдохнул и кивнул. – Думаю, пригожусь.

Тут все пришло в движение, да такое быстрое, вихревое, ошеломляющее, что Кэй не успевала все воспринимать. О том, чтобы просить объяснений у Вилли, который легким шагом шел подле девочек, следом за Чертобесом и Огнезмеем, и речи не могло быть. Он явно уделял пристальное внимание реакции помощников Гадда. Вероятно, рассудила Кэй, он находится у них под началом: они шли впереди, он сзади.

Когда миновали дверь в конце зала, огни за спиной погасли, впереди – зажглись. Если бы Кэй никогда не снились сны; если бы папа не носил ее на плечах по половине соборов Англии, поднимая так высоко, как только можно было, чтобы проверить, удастся ли хоть разок достать рукой до ребристого, украшенного орнаментом свода; если бы летними вечерами они с Элл не лежали на травянистом пустыре по ту сторону от их дорожки, используя вместо подушки заросли клевера, распевая песни, чтобы растормошить сонные облака, отправить их в пляс по небу, – если бы не все это, ее, может быть, не поразило бы так помещение – огромная пещера, – куда их с сестрой ввели духи. Но она видела сны, тянула руку, пела песни, и потому ей был внятен размер этого зала, где тысячи, десятки тысяч светильников, внезапно вспыхнув, торжественно грянули симфонию открытия. Кэй привыкла смотреть вверх.

Это была библиотека; точнее – колоссальное книгохранилище, сокровищница книг. Если бы можно было взять и соединить громаднейшие храмы, нефы, палаты, тронные залы, аудитории, амфитеатры, стадионы, арены, то получилось бы как раз нечто подобное. Не зайди Вилли девочкам за спину, не поторапливай он их легкими прикосновениями, Кэй просто-напросто так бы тут и осталась.

Полки, на которых стояли неисчислимые книги, были высечены из каменных стен пещеры. Вдоль пола, выложенного коврами, где перемежались винный и фиолетовый цвета, тянулись ряды длинных столов, на них тут и там виднелись сюжетные доски с кучками камешков у края каждой. Кэй насчитала четыре – нет, пять – рядов. В разных местах зала стояли гигантские глобусы, земные и лунные, в прочных деревянных каркасах, под каждый стол была аккуратно задвинута невысокая табуретка – мест хватило бы, подумала Кэй, для тысячи духов. Из книг она ни на какую вблизи посмотреть не могла, но ясно видела, что некоторые из них – может быть, большинство даже – грандиозного, титанического размера, на тысячу страниц или больше. На верхних полках, которые доходили до свода, книги, правда, делались меньше, и, когда маленькая группа, пройдя через зал, готовилась выйти, Кэй как раз успела заметить, что самые верхние полки уставлены крохотными книжками чуть ли не с ее ладонь. Когда они покидали библиотеку, в голову ей вдруг ударило: во всем этом необъятном помещении не было ни души. Абсолютная пустота.

Миновав еще одну дверь-арку в толстой стене, все пятеро вошли в коридор, похожий на туннель. Тут, в отличие от книгохранилища и от первого зала с гобеленами, вовсе не было пусто: духи так и роились здесь, сновали, обходили друг друга – с изяществом, да, но еще и озабоченно, торопливо, нацеленно. Некоторые хмурились, как Чертобес и Огнезмей, у многих под мышками были бумаги. Не другие ли это описи имущества, подумалось Кэй, не жизни ли это других похищенных отцов и матерей, превращенные в каталоги? Или детей. Во внезапной панике она едва не натолкнулась на Чертобеса, когда он вместе с Огнезмеем остановился перед маленькой деревянной дверью. Огнезмей поднял кулак, поколебался, точно прислушиваясь к чему-то, и двукратно, сильно постучал. Дверь распахнулась.

Залы, через которые они прошли, были величественны, гобелены завораживали, поражали. Комната же, куда они попали через низенький проем, не имела со всем этим ничего общего. Во-первых, в ней было темно – настолько, что глаза Кэй, когда духи, пригнувшись, ввели их с Элл в комнату, не сразу приноровились к этой темноте. Во-вторых, низкий потолок; Вилли, чтобы не упираться в его грубый камень головой, вынужден был и наклоняться, и держать ноги полусогнутыми. Но главное, чем комната была Кэй неприятна, – это обилие в ней приземистых, коренастых духов лишь ненамного выше нее ростом и полностью лишенных той худобы и грации, что отличала Вилли и в какой-то мере даже Чертобеса и Огнезмея. Эти же, подумала она, шишковатые какие-то, волосатые, краснолицые и толстогубые; их лица и кисти рук были усеяны чем-то вроде бородавок. Десятка полтора их сидело за какой-то писаниной за двумя большими столами на козлах по обе стороны длинной комнаты, еще пятеро или шестеро несли бумаги от столов к вместительным шкафам вдоль стен или от шкафов к столам. В дальнем конце комнаты, на небольшом возвышении, за письменным столом, богато украшенным резьбой, сидела одна сгорбленная фигура со склоненной над стопками бумаг головой; оттуда слышалось бормотание. Правая рука, лежавшая на столе, была стиснута в тугой кулак – до того тугой, что в полумраке были видны выступающие мышцы каждого пальца. Отреагировав на тишину, которая воцарилась в комнате, сидящий поднял глаза.

– Гадд, – со значением прошептал Вилли.

– Отстой, – с пренебрежением пробормотала Элл.

– Наконец-то! – прорычал Гадд, подняв кулак и грохнув им по столу.

Сколько бы Элл ни храбрилась, Кэй ощутила, как по телу сестры прошла дрожь, ладонь сразу стала липкой. Кэй крепко сжала ее руку, собираясь внутренне для противостояния, которое сама себе обещала.

– Ну, – продолжил Гадд, низкоросло возвышаясь над столом, из-за которого он поднялся, – сделал-таки дело на этот раз, недотепа? Я собственноручно написал тебе задание, дылда, потолкоскреб, никчемный шелкомотатель, передвигатель камешков, музолюбивый урод! Зря я не вышвырнул тебя вон вместе со всеми мечтунами, со стихотворцами и прочей шушерой. И вышвырнул бы, если бы меня не веселило, как ты вытягиваешь у себя кишки через заднее место. Орясина, безмозглая жердина! Ты настолько же туп, насколько… – он измерил Вилли взглядом и глумливо ухмыльнулся, – долговяз. Хуже напортачить с этим заданием было физически невозможно!

Гадд и начал-то с напором, а кончил таким ревом, какой, показалось Кэй, был этому малорослому существу едва под силу. Он умолк – судя по всему, чтобы облизать толстые сухие губы. Вилли поднял руку, явно желая что-то сказать.

– Ни слова не хочу слышать, – оборвал его Гадд. – Значит, вот они, детки. Скажи мне, – обратился он к Вилли гораздо тише и рыскающей, возбужденной походкой, не сводя глаз с болезненно скрюченного духа, обошел стол и остановился на краю возвышения. – Скажи мне, чудо-юдо, приходило ли тебе в голову, что ты когда-нибудь опять будешь удостоен такой привилегии – видеть, слышать, перемещать автора?

Каждое его слово было клубком презрительного рычания. Кэй, ощутив, как рука Вилли бережно легла ей на плечо, стояла теперь чуть-чуть более гордо.

– Клянусь музами, нет, – промолвил он тихо.

– Да при чем тут они? – рявкнул Гадд, вновь зримо раздраженный. – Знаешь ведь, что я не терплю, когда их поминают. – Он помолчал, и в комнате сделалось тихо, если не считать шелеста бумаг на столах, за которыми трудились духи-коротышки, похожие на троллей. Время от времени они украдкой поглядывали на Гадда. – Не думал, не гадал, не так ли? Не надеялся. А теперь отправился и выдернул ее прямо из детства, прямо из ученичества, загляденье просто. С тем же результатом мог взять и задушить ее в постели.

Тут Кэй вздрогнула наконец. Вилли теснее прижал руку к ее плечу, и в то же мгновение Элл прильнула к ее левому боку.

– А знаешь, мне хорошо, когда я вижу такого великого духа, как ты, из старой гвардии, да что там – старейшего – играющим роль в нашей маленькой революции. Это меня греет. Ты даже вышел за пределы той маленькой эпизодической роли в твоем собственном уничтожении, что я тебе назначил. Какой же ты лох, какой оболтус криворукий – просто поразительно!

Гадд усмехнулся, квадратная челюсть отъехала вниз, и показались два ряда острых желтых зубов. Как у крысы, подумала Кэй. Он сошел с возвышения, кургузый, но почему-то с каждым шагом, чем ближе к ним, тем более властный. У Кэй в ушах запульсировала прилившая кровь.

– Да успокойтесь же вы! – рявкнул он девочкам, нацеленно глядя на них. – Мы не причиним вам вреда. Хотя могли бы.

Кэй вжалась в ладонь Вилли, но не отпрянула.

Чертобес и Огнезмей, когда Гадд приблизился, подошли к нему слева, Чертобес протянул начальнику смятые страницы описи. Гадд взял их и тщательно расправил, разглаживая рукой, это занятие поглотило его целиком и, казалось, навечно. Потом, все еще глядя вниз, он встал перед Кэй, поднял голову и медленно, просто, с такой требовательностью в голосе, какая возмещала почти полное его беззвучие, проговорил:

– Дай мне зуб.

Сама собой, вопреки ее воле, правая ладонь Кэй двинулась вверх из кармана, поднялась в воздух и разжалась вокруг зуба, стоявшего на ней вертикально. Продолжая смотреть ей в глаза, не перемещая каменное лицо ни на дюйм, Гадд взял его. Каждый мускул ее тела протестовал – и все же каждый мускул делал ровно то, чего требовал Гадд.

– Спасибо, – сказал он. Сарказм, не доброта. Обойдя пришедших, он направился к одному из длинных столов, около которого Кэй увидела мешки с папиными вещами, принесенные Флипом и Вилли, Джеком и Хобом от аэростата. Он бросил зуб в открытую горловину ближайшего мешка и не стал идти дальше. Не поворачиваясь, не поднимая головы, произнес с такой же тихой властностью:

– Позднее я разберусь с этим автором сам. А сейчас отведите детей в Каменоломни, накормите и дайте им отдохнуть. Чертобес, Огнезмей: мне надо будет потом с вами проконсультироваться насчет того, как с ними поступить. Но сначала отправьте эти мешки в хранилище. Действуйте.

Двое услужливых духов взвалили на себя по мешку, пересекли комнату и, поднырнув, прошли через низкую дверь. Наступила недолгая тишина. Гадд медлил у приземистого стола красного дерева. Его палец рассеянно поглаживал стопку бумаг. Он был, казалось, погружен в раздумья.

Кэй почувствовала, что Вилли, чья рука по-прежнему плотно придерживала ее плечо, пытается повернуть ее и вывести за дверь. Она крутанулась, высвободилась и сделала несколько шагов к Гадду. У нее кружилась голова.

– Мы прилетели сюда за нашим папой. Где он.

Это не был вопрос. Она просто выпалила это.

Все тот же шорох бумаг, все те же негромкие шаги равнодушных ног между столами и шкафами – таким был звуковой фон, на котором бешено стучало сердце Кэй. Гадд долго хранил молчание. Она смотрела на костяшки его пальцев на столе – пальцы опять были напряжены, потом костяшки побелели, казалось – от злости или, она надеялась, от страха. Лица его она не видела, только загривок над грубым воротом из плотной шерстяной ткани и свалявшиеся спутанные волосы на затылке. Она ждала, зная, что он слышал ее.

Наконец Гадд заговорил, вновь тихо; но костяшки пальцев дошли до почти серебряной бескровности, а в голосе зазвучала новая, особая угроза.

– Я уже с ним разобрался. Вы опоздали.

Вилли вытянул свою длинную руку и вытащил Кэй из комнаты.