– Ну что, по второй?
– Не буду! – сурово отказалась жена.
– А я буду! – весело сообщил я, рассчитывая, что после второй мой праздник станет всеобщим.
Налил и выпил.
– Ты бы закусывал, – покосилась на меня жена. – Ребенок-то тебе правильно советует!
– Да что мне после второй будет! – отмахнулся я. – Ну, рассказывайте, что у кого за день случилось! Ты можешь не рассказывать! – махнул я рукой в сторону сына. – Я уже знаю. Молодец!
– Молодец – это как? – вскинула на меня удивленные глаза жена.
– Молодец – это значит, молодец! Это значит, что действовал правильно! – положил я руку сыну на плечо и, в подтверждение, слегка пристукнул кулаком другой руки по столу.
– Да ты что, с ума сошел?! Ты чему ребенка учишь?! – всплеснула руками жена. – В школе драться – молодец?!
– Молодец, – сурово сведя брови, подтвердил я. – Молодец у нас сын. Вступился за честное имя семьи.
– Ты с ума сошел, – прошептала жена.
– Отнюдь, – сказал я, наливая себе водки.
– Хватит лакать! – спохватилась жена. – Ты что, напиться решил?
– Точно, – подтвердил я.
– Ты что, дурак?
– Вот, – сказал я, – вот… И пацан этот Андрюхин то же самое сказал.
– Какой пацан? Кто сказал? Что сказал? Что вы выдумываете? – заломила руки жена.
– Да Володька! – не выдержал Андрюха.
– Какой еще Володька?
– Да Иванов! Ты его не знаешь! Он у нас недавно! – втолковывал ей Андрюха.
– Да что он, в конце концов, сказал, ваш Иванов?
Моя любимая дочка Света сидела, вжавшись в спинку стула и провожая взглядом порхающие туда-сюда слова.
– Он сказал, что папа – дурак! – выпалил Андрюха, даже не пытаясь смягчить приговор.
У моей любимой дочки Светы сам собой открылся рот, и она испуганно на меня взглянула.
– Ну и правильно сказал! – выкрикнула жена, но тут же спохватилась. – Как – дурак? Кто дурак? Папа – дурак? А кто он такой – твой Иванов, чтобы такие слова про папу говорить?!
– Да никто. Сын антиквара Иванова в пальто. И хватит об этом. Что мы все про Иванова, да про Иванова. Других тем нет, что ли? – подвел я итог, оставляя каждого при своем мнении.
– Нет, ну это тогда безобразие!.. – торопилась исправить оплошность жена.
– Все, хватит, – внушительно сказал я, уставившись на жену. – Не хочу больше слышать про Ивановых. Ни про Петровых, ни про Сидоровых. Ясно?
– Ясно, – вдруг покорно согласилась жена.
– Вот за это и выпьем, – пожелал я и затолкал в себя очередную порцию водки.
Жена как-то странно посмотрела на меня, а потом вдруг спросила у Андрюхи:
– А что, этот Иванов у вас давно?
– Нет, недавно! Две недели назад! – охотно сообщил сын.
– И кто его отец?
– Да антиквар какой-то! Шмотками старыми торгует! – радостно поделился Андрюха.
– Странно, – сказала жена и снова посмотрела на меня.
– Что тут странного? – не сразу отреагировал я, пытаясь подцепить на вилку скользкие канители маринованной капусты.
– Потом скажу, – уклонилась жена.
Ладно, потом, так потом. И я добавил еще. Когда дети разошлись, и мы остались с женой одни, я по-свойски подмигнул ей и сказал, беря в руки бутылку:
– Ну что, еще по одной?
– Наливай! – решительно махнула она рукой, и я разлил остатки водки по рюмкам.
– За любовь! – предложил я.
– Давай! – тут же согласилась жена, и мы выпили, торопясь, словно заговорщики.
– Я вот что хотела сказать, – начала жена, отправив маленький кусочек сыра вслед за водкой. – Может, это совпадение или нет, но к нам на работу две недели назад устроилась женщина по фамилии Иванова. Лидия Петровна. Так вот что интересно – муж у нее тоже антиквар! Она об этом первым делом всем рассказала. Непростая женщина, скажу я тебе, ох, непростая! А, главное, ко мне все норовит подъехать! Вы, Елена Сергеевна, то, вы, Елена Сергеевна, се, и вы такая красивая, такая добрая, такая умная! Прямо, липнет ко мне! А у меня к ней душа не лежит! Вот не поверишь – не лежит, и все! Какая-то она приторная, ненастоящая! Может, я, конечно, преувеличиваю, но есть в этом что-то странное…
Она сказала и задумалась, и слова ее, уцепившись за молчание, повисли над столом. Жена посмотрела на них со стороны, словно оценивая, и добавила:
– Я это к тому, что у Андрюхи в классе – не сын ли ее?
Вместо ответа я взял бутылку, перевернул горлышком в рюмку и так держал, пока из нее не выкатились несколько капель. Отставив пустую бутылку к батарее, я поднес рюмку ко рту, медленно опрокинул и с шумом втянул капли в рот. Жена терпеливо наблюдала.
– Ну, так что думаешь?
– Может, сын, а, может, нет, – наконец сказал я. – А что тут странного? Нынче Ивановыми хоть пруд пруди, и каждый второй – антиквар. Да если и сын – нам-то что? Андрюха с ним уже познакомился. Глядишь, друзьями станут. Вот тогда и посмотрим, кто Иванов, а кто антиквар. Не ломай голову, – успокоил я жену, а про себя подумал: "Это не просто странно: это больше чем странно!"
Потом мы сидели с женой перед телевизором, и я про себя удивлялся, что необыкновенные вещи, которые со мной происходят, так легко уживаются с оранжевым светом торшера, уютным диваном, тапочками и мягким ковром под ногами. К этому моменту выпитая водка уже успела договориться с внутренними органами, нашла укромное место и притихла там, не вмешиваясь в дела организма. Короче, напрасно я на нее рассчитывал.
Мы сидели, рассеянно глядя на мерцающий экран, полуобнявшись и ощущая тепло, исходящее друг от друга. Пару раз в комнату заглядывала Светка и, ничего не говоря, исчезала. Наверное, нарождающееся женское чутье подсказывало ей, что любовь – это когда папа с мамой сидят полуобнявшись перед телевизором, и что мешать им в такое время не нужно.
Признаюсь, мне стоило большого труда удержаться и не рассказать жене голую правду. Я даже стиснул зубы. Но затем, вдруг, ясно представил, в какой свихнувшийся мир задом наперед событий хочу погрузить ее рациональную женскую натуру, и тут же опомнился: помирать буду – не скажу!
Тем временем из телевизора неслось:
– "Все у нас, Луцилий, чужое, одно лишь Время наше. Только Время, ускользающее и текучее, дала нам во владение Природа, но и его кто хочет, тот и отнимает…" Повторяю: "но и его, кто хочет, тот и отнимает!" Виктор Петрович, это в первую очередь вас касается! Да, да, вас! Пригрелись у жены под боком и думаете – от всех спрятались? Слушайте и вникайте!
Уж чего со мной только не было за последние два дня – пора бы, вроде, и привыкнуть – но я не выдержал, напрягся и почувствовал, что вспотел.
– "Укажешь ли ты мне такого, кто ценил бы время, кто знал бы, чего стоит день, кто понимал бы, что умирает с каждым часом?" – вновь забубнил телевизор.
Я осторожно скосил глаза на жену: она прижалась ко мне, пристроив голову мне на плечо и, казалось, дремала.
– Специально для вашей жены сообщаем, – тут же донеслось из телевизора, – что курс доллара до 2009 года будет не ниже 27,5 рублей, профицит бюджета не менее триллиона рублей ежегодно, социальная пенсия в 2008 году будет доведена до прожиточного минимума, а отношение среднемесячной зарплаты бюджетников и средней по экономике в целом возрастет на 2 процента. Номинальная среднемесячная зарплата в 2009 году составит 16006 рублей. А вас, Виктор Петрович, попрошу не отвлекаться! Слушайте и вникайте, не то стрелять буду! "В том-то и беда наша, что смерть мы видим впереди, а большая часть ее у нас за плечами: ведь, сколько лет минуло – все принадлежат смерти".
Я сидел, боясь пошевелиться, чтобы не потревожить жену. Человек на экране сделал паузу, сдвинул очки на кончик носа и сердито взглянул на меня:
– Что вы там ерзаете, Виктор Петрович? Неужели нельзя минуту посидеть спокойно? Учитывая ваше запущенное состояние и малообразованность, я вынужден сообщать вам элементарные вещи. Могли бы и потерпеть!
"А дышать можно?" – спросил я выпученными глазами.
– Дышать можно, – серьезно сказало изображение, поправило очки и продолжило: – "Поступай же так, мой Луцилий, как ты мне пишешь: не упускай ни часу. Удержишь в руках сегодняшний день – меньше будешь зависеть от завтрашнего. Не то, пока будешь откладывать, вся жизнь и промчится".
В этот момент жена пошевелилась. Я сделал движение, чтобы освободить руку, которой обнимал ее за плечи.
– Куда? Сидеть! Я еще не закончил! – прошипел телевизор.
Я застыл, а жена прижалась ко мне еще плотнее.
– "Сам убедись в том, что я пишу правду: часть времени у нас отбирают силой, часть похищают, часть утекает впустую. Но позорнее всех потеря по нашей собственной небрежности. Вглядись-ка пристальней: ведь наибольшую часть жизни тратим мы на дурные дела, немалую – на безделье, и всю жизнь – не на те дела, что нужно". Я кончил. Свободны. Вникайте и не забывайте, что Время следует воспринимать исключительно с учетом проекции четырехмерных явлений на трехмерный мир ваших чувств, – закруглился мужик, подмигнул и исчез с экрана.
– А теперь прогноз погоды на завтра, 29 апреля… – впорхнула на экран метео-кукла.
Жена оторвала голову от моего плеча, выпрямилась, потерла свои большие серые глаза и сказала:
– Ах, как хорошо я пригрелась! Даже задремала! Что это там говорили про зарплату бюджетникам?
– Повысят. Обязательно повысят! – успокоил я ее и пошел менять мокрую футболку.
15
Зайдя к себе в комнату и стащив футболку, я подумал, что надо бы принять душ, но тут же пришел к практическому выводу, что еще не вечер, и кто знает, что ОНИ могут учудить ко всему прочему. Как бы не пришлось попотеть сверх нормы.
Напялив сухую футболку, я зашел к детям и поцеловал их с таким значением, будто уходил на войну. После чего вернулся к жене на диван. Состояние моего духа было ни мрачным, ни боевым, а, скорее, никаким, готовым, тем не менее, опрокинуться в ту или иную сторону в зависимости от обстоятельств. Жена, подобрав под себя ноги, снова прильнула ко мне и расслабленным голосом спросила, как дела на работе. Я воспользовался моментом, убрал звук у телевизора на тот случай, если очередной чудак с экрана вдруг опять возьмется учить меня уму-разуму, и сообщил, что, скорее всего, в ближайшее время уеду в командировку.
– Предупреди меня заранее, чтобы я успела тебя собрать, – сонным голосом сказала жена.
Сам не знаю, зачем я сказал про командировку. На самом деле ни в какую командировку я не собирался.
"Как странно устроен человек! – думал я, скользя щекой по мягким локонам жены. – Вот сидим мы рядом, два близких существа, голова к голове. Кажется, подумай один из нас о чем-нибудь, и мысли, как искры, сами побегут к другому. Ан нет, не бегут! И одному из нас в данный момент совершенно невдомек, что происходит с другим. И это притом, что внутри у другого, то есть у меня, настоящая революция. Загадочная природа! Создала биополе и не предусмотрела сопутствующего ему средства коммуникации. Вместо этого подвесила корявый, заплетающийся язык, который немалая часть людей использует в прикладных целях чаще, чем по прямому назначению. Вот и выходит: пока не пошевелишь языком – никто ничего не узнает. А если рассказать нельзя? Значит, так и помирать со своей революцией в обнимку?" – думал я, посматривая на картину неизвестного художника под названием "Домашний уют в оранжевых тонах с затаившейся в нем нечистой силой" и стараясь по возможности отвлечь жену от телевизора. Для этого я обнял ее покрепче, активно потерся щекой по волосам и даже поцеловал два раза в лоб. Поцелуй я ее третий раз – и это было бы уже приглашение. Я же, честно говоря, ни о чем таком сегодня думать не мог.
Взамен я стал рассказывать ей про то, какие забавные типы попадаются в маршрутках; как много людей с мобильниками слоняется по городу без дела в рабочее время; какая ушлая нынче пошла молодежь; про Хотябыча, который обещает подкинуть премию на приличные часы; про сумасшедших людей, что выстраиваются в очередь за автографами знаменитостей под присмотром милиции; про черные лимузины, в которых возят всякий сброд; про то, что дни, как бусины, нанизываются на нитку времени, а мы толком нигде еще не побывали – хотелось бы поехать туда, где влажный запах зелени, земли и невидимой жизни проникает в легкие, отравленные свинцовым дыханием города.
Не знаю, заменил ли я ей своим рассказом то, на что она рассчитывала, но в ходе моего повествования жена несколько раз вскидывала на меня свои серые глазищи, излучая ими полное удовлетворение.
Наконец в комнату в очередной раз заглянула Светка и сообщила, что уже поздно, и она идет спать. Жена спохватилась, с сожалением оторвалась от меня и направилась укладывать детей.
Оставшись один, я с пугливым любопытством уставился на пресс-секретаря нечистой силы, каким в этот вечер являлся телевизор, в ожидании его очередного заявления. Я подумал, что раз уж некуда деваться от их чертовых назиданий – может быть, расслабиться и получить если не удовольствие, то хотя бы подтверждение их лояльности? По телевизору показывали сериал, герои произносили безобидные с виду реплики, если, конечно, считать безобидными слова: "Этот козел не знает, с кем связался! Уройте к утру эту суку, чтобы я о нем больше не слышал!" Видимо, сериал захватил и моих кураторов, потому что в последующие пять минут от них не было ни слуху, ни духу, а дальше я сам не дал им шанса: с облегчением выключил телевизор и пошел готовиться ко сну.
– Ну, как тут поживают мои гусики-барбосики? Уже спят? – зайдя в полутемную детскую, расслабился я.
– Папа, а что такое сингулярность? – спросил из-под одеяла Андрюха.
"Вот так! Получите и распишитесь! – растерялся я. – Вот что значит потерять бдительность!"
– Ты где таких слов нахватался? – как можно равнодушнее спросил я.
– Володька Иванов сказал.
– А ты почему за ним повторяешь? Может быть, это нехорошее слово!
– Нет, хорошее. Он его на уроке сказал, а учительница ему за это пятерку поставила.
– Где он только нахватался, этот твой Иванов, сын антиквара Иванова! Даже я таких слов не знаю! Думаю, что и ты пока обойдешься! Ну-ка, спать, спать! – заторопил я детей, видя, что дочка тоже пытается что-то сказать.
"Господи, да что же это такое делается! Оставьте детей в покое, сволочи!"
Я развернулся и выскочил из детской.
– Папочка, а ты нас завтра в школу отведешь? – услышал я вдогонку Светкин голосок.
– Конечно! – обернулся я, но, вспомнив вдруг реплику из сериала, добавил про себя: "Если доживу…" Настроение покатилось под откос.
На поводу у старой привычки, с бровями, хмурыми, как осенние тучи, я зашел в ванную комнату, приготовил зубную щетку, выдавил на нее пасту и взглянул на себя в зеркало. Мама р0дная! Неужели это я? Неужели я так похож на игрока, проигравшего последние деньги?! На сплющенные черты гонца дурных вестей?! На аллегорию высушенной печали?! На портрет пророка в канун конца света?! Неужели это я? Опершись на раковину, я потеряно разглядывал зеркало, где отражалась моя неотразимая внешность. Внешность, в свою очередь, таращилась на меня.
Вдруг в голове моей возникло странное предчувствие. Мне ясно представилось, что в следующий момент в зеркале вместо моего лица появится другое, чужое! Оно пристроится на моей шее, подмигнет мне, оскалит зубы и приготовится их чистить! Я похолодел, отшатнулся и зажмурил глаза. С минуту я слушал, как кровь стучит в висках и шумит в ушах, пытаясь понять, в чьих висках стучит кровь и чьи уши слышат шум. Наконец, я приоткрыл один глаз и через дрожащую щелочку разглядел малознакомую личность, которая пялилась на меня зажмуренными глазами, сморщив лицо вокруг носа. Моего носа. Я открыл глаза. На меня глянула высушенная печаль, которой гонец, все-таки, доставил дурные вести. Быстро наклонившись к раковине, я подергал щеткой по зубам туда-сюда, и во время полоскания несколько раз остервенело плюнул.
Покончив с туалетом, я повернулся к зеркалу спиной, довел лицо насколько возможно до кондиции и направился навстречу ясным очам моей жены. Найдя ее на кухне, я обхватил ее, спрятал лицо у нее за спиной, потерся ухом по душистым прядям, посетовал на недосыпание, получил сочувствие и отпущение, поцеловал в шейку и ускользнул к себе ночевать.
Потушив свет и вытянувшись на кровати, я почувствовал, как безнадежно устал. Мозги гудели так, будто в голове целый день ковали. Раздерганные события прошедшего дня смешались в причудливую картину. Рациональное зерно, затертое трансцендентными явлениями, требовало анализа и систематизации. "Иди ты знаешь куда… – пожелал я спокойной ночи зерну, уходя от него в область непознанного. – Без тебя тошно. Сейчас еще ЭТИ замучают снами…"
И точно: не успел я толком потерять сознание, как сны облепили меня, словно мухи. Сначала я услышал чей-то голос.
– Прими файл! – грубо потребовал голос.
– Какой файл? – пробормотал я.
Перед моим взором возникло несколько пронумерованных красных квадратиков.
– Прими файл, – повторил голос.
– Как же я его приму? – мучился я, искренне желая его принять.
– Жми на кнопку! – велел голос.
Я увидел перед собой кнопку, и стал старательно на нее жать, ожидая, что с квадратиками что-нибудь произойдет. С ними ничего не происходило.
– Прими файл! – настаивал голос.
– Не принимается! – в отчаянии закричал я, лихорадочно колотя по кнопке.
Вдруг файлы и кнопка исчезли, и я увидел, что колочу по клавишам рояля. Я колочу изо всех сил, а звуков не слышу.
– Вы правы, ноктюрны не рождаются днем, – одобрительно сказал голос.
– Это не ноктюрн, – возразил я.
В ответ раздается медленная спутанная мелодия.
– Это вальс. Вы умеете танцевать вальс? – спрашивает голос.
– Я не знаю, – отвечаю я.
– Попробуйте! – предлагает голос, и я вдруг оказываюсь в пустом пространстве, похожим на зал. Я начинаю кружиться, нисколько не удивляясь, что держу в руках женщину. Неуловимо мелькают ее строгие черты, она легка и послушна.
– Скажите что-нибудь! – просит она.
– Что сказать? – спрашиваю я с замиранием.
– Скажите слово!
– Какое слово? – замираю я, боясь услышать в ответ что-то страшное.
– Не знаю, – печально отвечает дама.
– Вы хорошо танцуете, – хвалит меня прежний голос.
Зал пропал, я сижу на ветках дерева, мне страшно и я стараюсь спрятаться в гуще его ветвей.
– Ну что, полетели? – предлагает голос.
– Я не умею летать! – отказываюсь я.
– А вы попробуйте!
Я срываюсь с дерева и взмываю к небу. Достигнув апогея, я выравниваю полет и гляжу по сторонам. Кругом простор, внизу – вода. Лететь легко и приятно. Никакого удивления оттого, что я умею летать.
– Вы хорошо летаете, – опять хвалит меня голос рядом со мной. Я гляжу по сторонам и никого не вижу.
– Что ни говори, а человек – существо космическое, хотя порой и недалекое, – продолжает тот же голос.
Я не знаю, что сказать в ответ. Наверное, я соглашусь. Неожиданно я срываюсь в пике и несусь вниз. На меня надвигается зеркальная поверхность воды, и мне кажется, что я вот-вот разобьюсь. Но перед самой поверхностью я планирую и медленно погружаюсь в воду по пояс. Я бреду по плесам, среди низкой озерной травы, а в глазах пляшет отраженное от воды солнце.
– Хотите, я построю для вас воздушный замок крепче, чем самая каменная крепость? – предлагает мне прежний голос.
– Зачем мне крепость? – удивляюсь я. – Ведь я живу в воде!
– Разве вы не хотите жить в крепости, где вас никто не тронет? – спрашивает голос.
– Нет, не хочу! – отказываюсь я.
– Вы просто не представляете, как это замечательно! – говорит голос. – Вот, смотрите!
Я вижу перед собой плавающие в воздухе слова, составленные из крупных, в рост человека, букв. Такие же буквы составляют слова, лежащие передо мной на земле.
– Махните рукой! – предлагает мне голос.
Я подчиняюсь, и тут же слова в воздухе окрашиваются в красный цвет.
– Это мои буквы. Они из пластмассы, – говорит голос. – Ваши буквы на земле из стекла. Назовите ваше любимое слово.
– У меня нет любимого слова, – заворожено отвечаю я.
– Тогда возьмем мое, – говорит голос, и в воздухе возникает слово "сингулярность".
– Какое красивое слово, – шепчу я.
– Смотрите дальше, – продолжает голос.
Его любимое слово планирует на землю и ложится поверх слов из стекла. Раздается дробный хруст. Пластмассовое слово возвращается на место, оставляя на земле куски битого стекла.
– Вот видите, – слышу я. – Мои слова не могут жить рядом с вашими, но ваши могут жить рядом с моими. Вы согласны?
– Да, – шепчу я, сбитый с толку.
– Тогда скажите слово! – требует голос.
– Какое слово? – пугаюсь я.
– Вы знаете какое! – настаивает голос.
– Я не знаю никакого слова! – кричу я в страхе.
– Тогда я вам его назову! – медленно и угрожающе произносит голос.
– Не надо! – как сумасшедший кричу я и… просыпаюсь.
Я лежу на спине. Одеяло откинуто, подушка мокрая, сердце стучит. За окном неподвижно и темно. Я с трудом прихожу в себя.
"Твою мать! Ужас какой! Прямо, как наяву! Уж не заболел ли я?"
Некоторое время я лежу, прикрыв глаза и стараясь ни о чем не думать. Постепенно пространство в моей голове пустеет, разбегается в стороны, и я опрокидываюсь в сон.
– Ну что же вы кричите, как доктор истЕрических наук, который ударился об очередной "косяк"! – по-отечески встречает меня знакомый голос. – Поверьте, у вас нет ни малейшей причины так бурно реагировать!
– Я хочу спать, – твердо произношу я. – Не мешайте мне спать, прошу вас!
– Но ведь вы уже спите!
– Я не могу спать, когда меня все время о чем-то спрашивают!
– Тогда спрашивайте вы!
– Я не хочу ничего знать!
– Хорошо. Тогда сделаем так: вы сядете в эту удобную коляску, а я с удовольствием покатаю вас по этим чудесным зеленым лужайкам, а вы тем временем поспите!
Я вижу инвалидную коляску, и, не задумываясь, сажусь в нее.
– Конечно, это не лимузин, но вы останетесь довольны! – говорит за моей спиной голос, и коляска трогается.
Мы движемся среди стриженых кустов и ухоженных лужаек. Коляска плывет, как по воздуху, и мои глаза начинают слипаться. Ощущение удивительного покоя растекается по телу от головы к ногам.
– Как хорошо… – бормочу я себе под нос.
Вдруг коляска подпрыгивает, как если бы под ее колесо попал камень. Я вздрагиваю и открываю глаза. Впереди я вижу бессмысленное пересечение бесчисленных дорожек и несметное количество знаков и указателей.
– Что это? Где мы? – спрашиваю я.
– Ага! Наконец-то вы заинтересовались! – услышал я из-за спины. – Это поле причинно-следственных связей. Если двигаться по нему в любом направлении, то вы снова окажетесь на прежнем месте. И так бесконечное число раз.
– Но тогда как мы отсюда выберемся?
– Мы выберемся, потому что у вас есть мы.
– Кто – вы?
– Мы – это вы. Мы не являемся частью природы. Мы существуем потому, что этого хотите вы.
– Но я никого и ничего не хочу!
– Нам виднее.
– Так, значит, это вы преследуете меня и мою семью?
– Нет. Мы – ваши друзья.
– Вы хотите нас погубить?
– Экая глупость! Наше дело – правильно расставить знаки. Погубить себя можете только вы сами.
– Вы… вы… вы наглые, злобные, мерзкие создания! Вы устраиваете ваши фокусы, чтобы сбить нас с толку! Вам доставляет удовольствие видеть, как мы сходим с ума!
– Неправда. То, что вы называете фокусами, есть неразгаданные вами знаки. Мы лишь расставляем знаки, а читать их вам. И вот что происходит с теми, кто отказывается это делать.
Тут я почувствовал, что коляску подтолкнули, и она покатилась, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. Мелькали указатели, уступали дорогу знаки, сплетения дорожек набегали и пропадали за спиной. Плавность хода исчезла, теперь коляску трясло, как на булыжной мостовой. Я сжался и вцепился в поручни, чувствуя, что внутри меня зарождается крик. Внезапно край поля превратился в узкую полосу сверкающей воды. Поверхность наклонилась и пошла под уклон. Полоса воды устремилась мне навстречу, разрастаясь и пожирая пространство. Коляска с бешеной скоростью неслась на нее, как на стену. Еще секунда, и я…
– Аааааааа!.. – услышал я свой истошный крик, когда коляска сорвалась с парапета и зачертила дугу, чтобы вдребезги разбить зеркало стоячей воды.
–Аааааааа!.. – орал я, погружаясь в зазеркалье, пока беззвучная вода не зажала мой рот.
16
– Витя! Витенька! Что с тобой? Проснись! Ну, просыпайся же, прошу тебя! – вдруг услышал я сквозь толщу воды чей-то далекий голос.
Коляску зацепило голосом, как крючком, и погружение прекратилось. Некоторое время она вращалась вместе со мной на одном месте, а затем затряслась. Я отделился от нее и, чуть помедлив, рванул навстречу голосу сквозь светлеющие струи воды.
– Ы-ы-ы-ы-ых-х!.. – пробив поверхность зеркала изнутри, втянул я развороченным ртом весь воздух мира. Спасая глаза от стекающего жидкого стекла, я сцепил веки, как челюсти и, ничего не соображая, задышал бурно и часто.
– Витя, Витенька, проснись, ну, проснись же!.. – трясли меня за плечо.
Закатив глаза, я попытался ответить, но меня продолжали трясти, и у меня вышло только безвольное "а-а-а-а-а-а…", очень похожее на звук, которым укачивают малых детей. Наконец перепуганное сознание, набравшись храбрости, шагнуло в клетку к продуктам сна и щелкнуло бичом пробуждения. Взвыв, продукты скрылись в черном отверстии кулис. Я открыл глаза. Надо мной, склонившись и заглядывая мне в лицо, стояла жена.
– Что, что?.. – с трудом шевеля языком, спросил я.
– Что с тобой, Витенька? Ты так кричал, что я перепугалась!
– Сон… Сон дурацкий приснился… Все нормально, – приходя в себя, не сразу ответил я.
– Ты не заболел?
Жена присела на кровать и коснулась мягкой, теплой ладонью моего лба.
– Температуры нет, но у тебя вся голова мокрая, – сказала она обеспокоено.
Я освободил из-под одеяла руку и накрыл ею ладонь жены, удерживая ее на лбу.
– Посиди со мной, – попросил я.
Откинув одеяло, я подвинулся и положил голову ей на колени. Из-под халата шел тонкий запах ее тела. Я глубоко его вдохнул и задержал дыхание. Почувствовав легкое головокружение, выдохнул и сказал:
– Потерпи. Потерпи минутку.
Потерпев, жена спросила:
– Хочешь, полежу с тобой?
– Хочу, – ответил я, – хочу, как никогда. Но сначала мне надо переодеться.
Что я и сделал, а затем мы легли. Я обнял жену, она прижалась ко мне и уткнулась головой в мое плечо.
– Спи, – сказал я. – Спи. Спокойной ночи.
– А ты? – спросила жена.
– И я, – коснулся я губами ее волос.
Жена затихла, а я стал глядеть в потолок, словно надеясь отыскать там разгадку моих снов. Они стояли передо мной, нетронутые тленом пробуждения, загадочные, полные скрытого смысла, продолжая непрерывную цепь круглосуточных откровений. Ясно одно: кто-то во сне и наяву пытается мне что-то сообщить, к чему-то побудить. Но отчего так причудливо перепутаны благожелательность и агрессия, смирение и злорадство, доверчивость и коварство? Будто двуликий неспокойный Янус поворачивается ко мне то одной стороной, то другой!
Моя рука, обнимающая жену, скользнула и легла на ее притихшую талию.
"Какое слово они хотели от меня услышать? И этот голос, который угрожал, и эта женщина с тонкой талией, такая нежная, такая печальная…" – подумал я и отчетливо вспомнил ее послушный стан, откинутую голову, короткие пышные волосы, тихий голос. Рука моя покинула талию жены, миновала изгиб бедра и замерла там, где располагалась остановка по требованию. Жена никак не отреагировала. Я подождал и принялся тискать мягкое, податливое под рубахой полушарие, прилагая усилия, достаточные, чтобы мой интерес не выглядел случайным. Жена даже не пошевелилась. Я стал возбуждаться в одностороннем порядке. Продолжая действовать одной рукой, я осторожно потянул край рубахи, освободил полушарие и мозолистой ладонью автомобилиста-любителя вошел в контакт с мягким местом. Удивительно, но даже после этого жена осталась равнодушна к своему ближайшему будущему. В некотором разочаровании я ослабил хватку и вернул руку на талию.
– Еще, – тихо сказала жена.
– Ах ты, обманщица! – возмутился я и стиснул жену в объятиях.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила она.
– Прекрасно! – воскликнул я. Жена поцеловала меня, и я ринулся в атаку.
Смято одеяло, скинуты одежды, отброшено целомудрие. Я словно впервые увидел белеющее в темноте тело жены и взалкал его. Ползая вверх и вниз, я с восторгом обнаруживал на нем прелестные холмы, впадинки и бугорки. Я водил по ним ладонью, ласкал волнующие изгибы и склонялся перед совершенством линий. Я разводил их руками и нырял в них лицом, гладил, сжимал и целовал, возбуждаясь все сильнее. Жена отвечала мне, выгибая тело и подставляя моим ладоням гладкую тонкую кожу. Я сел сверху и возложил руки на ее гибкую, послушную талию. Жена затихла. Спутанные пряди закрывали ее лицо, и мне вдруг почудилось, что со мной та самая женщина из сна. Я замер и, теряя остатки разума, взошел с ней на эшафот.
Я толкал голым задом любопытную ночь. Я трудился, как шахтер, упирающий отбойный молоток в свежий пласт золотой руды. Я работал, как пьяный слесарь, расширяющий напильником отверстие детали.
– Скажи мне что-нибудь! – выдохнула жена, сверкнув в темноте глазищами.
– Что сказать? – замер я.
– Какое-нибудь слово! – из последних сил произнесла жена, подталкивая меня снизу.
– Какое слово? – пробормотал я, боясь услышать в ответ что-то страшное.
– Что ты меня любишь! – подсказала жена, изнемогая.
– Я тебя люблю! – нисколько не кривя душой, выговорил я и запечатал ей рот французским поцелуем…
Сдавленное дыхание на грани обморока, ураган чувств на пороге истерики, запоздалое прозрение на краю жизни. Мы дергаемся, как под ударами тока и, наконец, распадаемся. Ночь-соучастница набрасывает на нас свой снисходительный покров.
Спустя некоторое время жена говорит слабым грудным голосом:
– Это было что-то неземное…
– Да, – соглашаюсь я.
– Такого не было с тех пор, как мы поженились…
– Да, – подтверждаю я.
– Ты меня правда любишь?
– Да, люблю, – признаюсь я.
Жена прижимается ко мне и кладет голову на грудь. Я лежу, закрыв глаза. Моя голова пуста. Так мы и заснули.
Под утро ко мне в сон явился антиквар Иванов. Он прошел через всю комнату, взял стул, уселся возле кровати и стал смотреть на меня и спящую жену. Я застеснялся и свободной рукой подоткнул одеяло.
– Спите, спите! – успокоил антиквар. – Я вам не помешаю.
И опять уставился на нас.
– Я вам звонил, – сообщил я ему, чтобы не молчать.
– Я знаю, – ответил он.
– Мне сказали, что ваш номер не существует.
– Я знаю.
– Но ведь это был ваш номер?
– Да, мой.
– Почему же вы не ответили?
– Не пришло время.
– Ваши друзья совсем меня задолбали! Даже во сне покоя не дают! – пожаловался я.
– Это не мои друзья, это ваши.
– И как же мне дальше быть?
– Терпите.
Помолчали.
– Скажите, вы когда-нибудь обращали внимание на то, что в сексе земных существ присутствует космическая составляющая? – неожиданно поинтересовался гость.
– Что вы имеете в виду? – смутился я.
– Процесс сотворения у вас, если рассматривать совершаемые вами при этом движения, имеет одновременно волновой и дискретный характер и может быть описан уравнениями квантовой механики.
Я подумал и глубокомысленно сказал:
– Первый раз слышу такое членораздельное объяснение. Никогда об этом раньше не думал.
– Ну, понятно. Как у вас говорят: дурацкое дело не хитрое. А вот скажите, что вы знаете про пси-волну и ее интенсивность в каждой точке псевдоевклидова пространства?
– Ничего, – честно признался я.
– Я так и знал, – не удивился антиквар.
Затем встал со стула и сказал:
– Рад был вас видеть. Я вам позвоню, когда придет время. А пока будьте здоровы, – и добавил: – Мой вам совет: при всех неприятностях, которые сыплются на вашу голову, не забывайте про любовь в ее крайних проявлениях. Будьте щедрым к вашей жене, она у вас прелесть. Не то, что моя корова.
И вышел из комнаты, скрипнув дверью. От этого я и проснулся.
17
Довольное утро с румяным лицом и голубыми глазами с любопытством заглядывало в окно. За окном галдели птицы. Одинокая ворона, пристроившись неподалеку, пыталась стыдить их скрипучим басом. Внизу во дворе горластые дворничихи играли посвистывающими метлами. Громыхали привезенными на смену пустыми мусорными баками. Где-то прогревали изношенный мотор. Весенние голоса наполняли комнату энергичным журчанием, размывая остатки ночного безволия. Я свернул голову в ту сторону, где должна быть жена и обнаружил, что лежу один. Я прислушался. За дверью на неслышных ногах скользнул невнятный шепот. Я потянулся, расслабился и снова закрыл глаза. Сны и впечатления последних дней послушной свитой выстроились поодаль, ожидая, когда их призовут. Все целы и невредимы, в ярких пестрых одеждах, готовые по первому знаку выступить вперед.