Сестра не была желанным ребенком. Она родилась по воле случая.
О сестре мама рассказывала, что в противовес мне она родилась сине-красного цвета, так как появилась семимесячной, без волос, ресниц и черная, как цыганка. На момент ее рождения мама уже находилась в стадии развода с отцом. Поэтому, видимо, сестру и не признали его родственники. Никто не понимал, зачем, а самое главное – от кого мама ее родила. До самых родов, по рассказам мамы, у нее якобы и живота видно не было, и она сама узнала, что беременна, только тогда, когда сестра зашевелилась. Делать аборт на тот момент оказалось уже поздно.
Из этой истории я узнала, что дети могут рождаться нежеланными и сделала выводы, что мне очень повезло, что я вообще родилась. Мама рассказывала об аборте обыденно, как о простом и доступном решении проблемы, главное – успеть вовремя. И все эти сведения мне стали известны от мамы в раннем дошкольном возрасте.
Сестра подрастала жизнерадостным, всем и всему улыбающимся ребенком, в отличие от меня. Сестре повезло, ей не досталось слышать скандалы с самого ее рождения. Из гадкого утенка всего за пару месяцев она превратилась в чудесную кудрявую, глазастую, кареглазую девчушку с ямочками на щечках и не сходящей с лица улыбкой; казалось, что она никогда ни о чем не переживала. Все ее любили, ну, кроме родственников со стороны отца.
Сестра, в отличие от меня, как многие девочки имела гибкий уступчивый характер, играла в девчачьи игры, любила кукол.
Ее появление в нашем доме далось мне нелегко.
Сестра, как все грудные дети, плакала, а мама не бежала ее укачивать, являясь сторонницей методики «неприучивания» детей к рукам, да и, оставшись одна с двумя маленькими детьми, не имела на это возможности. И вот как-то сестра надрывается и надрывается, лежа в коляске, которая стоит в большой комнате за закрытой дверью, мама не реагирует, она готовит на кухне. Мне очень стыдно, меня мучает совесть, несмотря на малый возраст, мне чуть более двух лет, я понимаю, что то, что собираюсь сделать, нехорошо. Но у меня болит голова. Я потихоньку подхожу к двери, из-за которой плачет сестра, в руках у меня лопатка для песочницы на длинной ручке, захожу в комнату и встаю около коляски. Сестра продолжает кричать. Я смотрю на нее, не решаясь осуществить задуманное и мучаясь угрызениями совести, их я отчетливо помню до сих пор. В следующее мгновение я уже медленно поднимаю детскую лопатку, я хочу прекратить этот невыносимый крик… и тут заходит мама, она услышала, что звук плача изменился, и пошла посмотреть, что происходит. А там стою я с поднятой лопаткой.
– Что ты делаешь? – удивленно спросила она.
– Ну зачем ты мне ее купила? Ну что она все орет да орет? – прокричала я, выбегая из комнаты, и заплакала громко и горько от стыда и головной боли.
Мама меня не ругала, но и какого-то утешения мне не предложила, я просто наплакалась вдоволь и все. Потом мама часто и весело рассказывала эту историю, вводя меня в жуткое стеснение и взращивая тем самым во мне чувство вины за свой некрасивый поступок.
Второй случай своей детской ревности я тоже помню отчетливо. Сестру часто забирали в больницу. В одну из ночей Ирина опять заболела, мама взяла ее к себе в кровать. Я проснулась и тоже попросилась к ней. Потом, сквозь сон, я помню врачей, приехавших забирать сестру. А утром, отлично видя, что сестры нет, я все равно спросила у мамы:
– А где Ира?
– В больнице, а ты разве не помнишь? – переспросила она.
Я помнила, но произнесла:
– Вот и хорошо! – сказала я. – Теперь ты меня одну любить будешь!
– Как же тебе не стыдно, – совестила меня мама, – это ведь твоя сестра?
Я чувствовала стыд, но очень-очень хотела услышать, что мама любит и меня, именно меня. Но услышала только то, что я обязана любить сестру. Сестра и так младшая, а младшим априори достается больше внимания, так еще и на тот момент сестра обладала более слабым здоровьем, что опять же отвлекало на нее мамино внимание и любовь с удвоенной силой, и я чувствовала себя совсем одинокой, ведь я всего лишь маленькая «взрослая» девочка.
Как многие дети мы с сестрой очень любили сидеть у мамы на коленках. И каждый раз эти посиделки начинались толкотней и криками:
– Моя мама!
– Нет, моя мама!
На что мама строго отвечала:
– Я – общая!
И просила нас это повторить, иначе не видать нам коленок. Мы надувались как мышь на крупу, но приходилось вслух соглашаться с тем, что мама общая.
Если мы с сестрой ссорились, мама стыдила нас, говоря, что мы самые близкие люди на земле, а обижаем друг друга, всегда настаивая, чтобы уступила я, как старшая и более умная. Деваться некуда, и мы мирились.
У меня в памяти осталось еще несколько событий, но как я писала выше, почему именно эти события врезались в мою память, я не знаю. Просто постараюсь их описать.
Мы с сестрой страдали произвольными кровотечениями, вследствие чего у нас держался низкий уровень гемоглобина. А у сестры – особенно низкий, и его, этот уровень, нужно как-то поднимать. Не знаю где и на какие средства, но мама купила баночку черной икры, хотя денег в то время у нас в семье совсем не было, и мы поехали в больницу кормить икрой болеющую сестру. Я помню, как мы взяли сестренку из палаты в больничный коридор, и мама, уговаривая и упрашивая, пыталась с ложечки сестру этой икрой накормить. Но сестра не поддавалась на уговоры и всячески уворачивалась, говоря, что икра и черная, и страшная. Она плевалась и била маме по рукам. Но мама терпеливо уговаривала и уговаривала ее. Я понимаю, что это детские обиды, но я не помню ни одного раза, чтобы уговаривали меня, я ведь «взрослая».
В мои обязанности всегда входил присмотр за сестрой, и я несла за нее ответственность перед мамой. С шести лет я забирала сестру из садика, кормила и гуляла с ней. Сестренка почти с самого своего рождения стала главным слушателем моих сказок, которые я рассказывала самозабвенно. Уговаривать меня не требовалось, времени мы вдвоем проводили много, и я ей рассказала их, наверное, не одну сотню.
Дальше я хочу рассказать еще два случая наших недоразумений с сестрой по странному стечению обстоятельств, связанных с детскими горками. Запомнились они мне именно из-за того, что я не получила, как мне казалось, стопроцентной ожидаемой поддержки от мамы. Вот первый из них. Когда я училась в первом классе школы, мы вдвоем вышли гулять на детскую площадку позади дома. Там стояла детская горка. Сестре примерно около пяти лет. Она захотела покататься. Но одежда оказалась какой-то нескользкой. Сестренка съезжала с горки очень медленно, а две девочки постарше тоже решили покататься, и их такая медлительность раздражала. Они стали подталкивать сестренку с горки вперед и обзывать, приговаривая:
– Давай быстрее, толстуха!
– Не смейте трогать мою сестру, – ни секунды не задумываясь, закричала я.
И воинственно шагнула вперед.
– Она что у тебя бешеная? – спросили девочки, насмехаясь.
– Да, она всегда за меня заступается, хотя я ее об этом не прошу, – добродушно улыбаясь, отвечала сестра.
Ира начала с «врагами» весело о чем-то болтать. Не обращая на меня никакого внимания. Я стояла растерянная. Сестра обернулась и ясно сказала, что она не просила за нее заступаться. Я воспринимала ее поведение как предательство. Придя домой, я рассказывала маме об этом предательстве с плачем, ожидая, что она меня поддержит, а сестру хотя бы пожурит. Но мама ей ничего не сказала, а мне только и посоветовала не принимать все так близко к сердцу. Она не попыталась объяснить, что есть и другие методы решения конфликтов, не поддержала меня в стремлении к защите сестры. А ведь именно мама призывала меня защищать сестру всегда и во всем. И я старалась и защищала, как умела, но опять не заслужила похвалы и поддержки. Я очень переживала, и это не делало нас сестрой ближе друг другу, как хотела наша мама.
В другой раз, уже будучи старше, в возрасте десяти и восьми лет, мы также гуляли во дворе. Сестра залезла на самый верх горки и встала на перила, балансируя в воздухе руками.
Я стояла внизу и умоляла ее слезть:
– Ирина, перестань, разобьешься, – сестра в ответ демонстративно качнулась. – Да что ты делаешь? По жопе давно не получала? – испуганно кричала я.
– По жопе?! Меня мама по жопе не бьет, а ты по жопе! Ага, сейчас, держи карман шире. А что тебе будет, если я упаду? – весело интересовалась она.
Вдруг сзади подходит мама и спрашивает:
– Леночка, что ты кричишь на весь двор? Тебя за километр слышно!
– Мама! Ну хоть ты ей скажи! – обрадовалась я подмоге и подумала, – ага, сейчас этой засранке зададут!
– А что такое? – улыбнулась мама.
– Да она собралась прыгать! – возмущенно и, все еще ожидая немедленной поддержки, поясняю я, как мне кажется, очевидное.
– Да и пусть, – невозмутимо произнесла мама и с ноткой удивления добавила, – ты-то чего так переживаешь? Она хочет, так пусть она и прыгает!
Я оторопела и произнесла:
– Да? Но ругать-то ты меня будешь!
На что она пожала плечами и с той же улыбкой констатировала:
– Так ты же старшая – с тебя и спрос. И пошла, оставив нас самих разбираться с этой ситуацией.
И все. Спрос с меня. Я – старшая! Точка.
Сестра слезла с горки с видом победителя, говоря мне что-то вроде «Ну что съела?», а я не знала, что и думать.
Раз я старшая, я также считала нормальным следующий вопрос и угрозу мамы в свой адрес:
– Почему у тебя «отлично» по фортепиано, а у сестры «три»? Если так пойдет, вы обе перестанете ходить на занятия.
И я часами занималась с сестрой фортепиано.
Мама всегда говорила, что любит нас обеих одинаково, но поступала с нами по-разному. В любых спорах с сестрой виновной назначалась я, как старшая, и, следовательно, более умная. Если сестра приносила «двойку», она мило улыбалась, и ей это запросто сходило с рук, меня же всегда ждал суровый отчет и наказание за гораздо меньшие провинности, например, в виде лишения прогулки или просмотра телевизора. «Кому больше дано, с того больше и спросится» – это любимая фраза мамы по отношению ко мне. Я завидовала беззаботности сестры, но не могла или просто не умела поступать, как она. Сейчас я понимаю, что, я имела более замкнутый, чем у сестры, характер, и маме возможно со мной было сложней, чем с сестрой. Мама никогда не объясняла нам сложность и многогранность мира и взаимоотношений в нем, а ставила меня перед фактом, что «ты – старшая» или «все мужики – козлы», и возлагала на меня ответственность за все недоразумения с сестрой. Мир для меня делился мамой только на черное и белое! Возможно, корни такого отношения ко мне идут из ее собственного сложного детства. И я расскажу по ходу книги, что мне об этом известно. Но почему горечь за свои обиды и неудачи мама перекладывала на меня – маленького ребенка? Я никак не могу понять.
По мере того, как мы подрастали, соответственно сфера моей ответственности за сестру становилась все шире и шире.
В тринадцать-пятнадцать лет я бродила в поиске сестры по району, выглядывая, не попала ли она в какую-то неприятность. Район был небезопасным, подбирались «бандитские девяностые». Сестра легко находила общий язык абсолютно со всеми, добродушная и открытая, красавица, и поклонников в ее активе числилось «море». Поклонники сражались за благосклонность сестры и устраивали «разборки» как между собой, так и с сестрой. Однажды сестре все-таки досталось. Один из ревнивцев ударил сестру, да так сильно, что она упала в снег, задохнувшись, и потом долгое время мучилась от болей в груди. Некоторое время она даже боялась выходить на улицу, чтобы ревнивец не «подрезал» ее, как грозился. Мама об этом не узнала, я и сестра урегулировали эту проблему сами.
В другой раз я возвращалась домой, зашла в наш подъезд и краем глаза увидела, что двое подростков шарахнулись в разные стороны.
– Вот молодняк! – думаю я, не глядя в их сторону.
Не останавливаясь, я прошла мимо, вызвала лифт и поехала домой. Не успела я войти в квартиру, как вбегает запыхавшаяся сестра. Оказалось, что пока я поднималась на лифте, она бежала за мной по лестнице. Вбегает и кричит мне с порога:
– Лена, это совсем не то, что ты подумала, мы ничего такого, просто болтали…
– Да? – потянула я, осмысливая. – И кто это? Очередной «двоюродный» или «троюродный» брат (так сестра, чтобы умерить ревность кавалеров, объясняла им присутствие рядом с ней посторонних парней)?
Вида я тогда не подала, что не поняла и не видела, что это она стояла в подъезде.
– Этот – «троюродный», – с улыбкой ответила Ирина.
– Дождешься ты, Иринка, что эти братья тебе ноги из попы повыдергивают.
– Да ладно тебе, я аккуратно, – щебетала она.
Я провела с сестрой очередную нравоучительную беседу о «правилах поведения девушки», сестра сделала вид, что слушает, дала положенные в данном случае обещания и заверения, и инцидент был исчерпан… и снова без участия мамы.
Потом, как мне помнится, в восьмом классе мама не заметила, что в пять часов вечера, придя домой, сестра быстро прошмыгнула в большую комнату и прямо в одежде завалилась спать. Я заметила. Я находилась в маленькой комнате, а мама на кухне. И мне показалось странным поведение сестры. Я вошла и стянула с нее одеяло, от нее пахло алкоголем. Я устроила ей серьезную промывку мозгов, а маме мы снова ничего говорить не стали под обещание, что это случилось в первый и последний раз. Они праздновали чей-то день рождения, и попробовали «по глотку шампанского». Ничего страшного и особенного, но я почему-то считала, в отличие от мамы, что беседу провести просто необходимо.
И вот сестра выросла и результатом моей опеки стало то, что в семнадцать лет она мне с сердцем объявила:
– Какая же ты, Ленка, стерва была! Я матери так никогда не боялась, как тебя! Как же ты меня доставала!
А я просто ее очень любила и люблю!
Мы выросли и стали очень близкими подругами. Сестра отучилась в институте и работает в престижной компании, она прекрасная мать и жена, я горжусь ею.
Мы часто обсуждаем с ней вопрос того, как мы получились такими разными и одновременно одинаковыми. Мы всегда видели, что сестра абсолютно не похожа на маму внешне, да и я не особо. И нам обеим с раннего детства было интересно хотя бы на фото посмотреть на отца и на родственников с его стороны. Еще маленькими мы в тайне от мамы рылись в ящике шкафа, в котором лежали документы. Но узнать нам почти ничего не удалось, так как мама разорвала все связи не только в жизни, но и на фото, в том числе она отрезала отца со всех совместных фотографий. Мы знали об отце только то, что нам о нем рассказывала мама. Моих личных детских воспоминаний у меня совсем немного, и все они «прошли» через призму маминого мнения.
Разыскивая фото отца, мы нашли свидетельство о первом мамином разводе, и узнали главную семейную тайну. Оказалось, что мамин брак с отцом не первый, она уже была замужем. Первый раз она вышла замуж сразу, как ей исполнилось восемнадцать лет. Я не удержалась от распиравшего меня любопытства и, признавшись в нашем поступке, спросила маму об этом. В ответ про мамин первый брак я ничего не узнала, а узнала, что вполне возможно где-то живет наш старший брат. Свою неуверенность в данном факте мама объясняла тем, что акушерка и ее мама утверждали, что ребенок родился и сразу же умер. Но сама мама не была в этом так уверена, и обвиняла в произошедшем свою мать, говоря, что подозревает, что это она лишила ее сына, тем самым избавив маму от бремени столь раннего материнства. В выписке из роддома, по маминым словам, написали криминальный аборт, хотя мама именно рожала. Поэтому, став старше, она и заподозрила, что ребенка отдали женщине, которая лежала в роддоме рядом с ней и мечтала иметь детей, но ей это не удавалось, так как раз за разом у нее появлялись на свет мертворожденные дети. Этот факт оставил неизгладимые впечатления на моей детской психике. Что там произошло на самом деле, я так и не знаю до сих пор. Во взрослом возрасте мама почему-то предпочитает не обсуждать со мной эту тему. А тогда мама охотно поделилась со мной – ученицей младшей школы своим горем, взяв с меня обещание не рассказывать сестре. Вот такие грустные подробности открылись нам с сестрой совсем в юном возрасте в результате нашего расследования и выяснения, на кого мы похожи. Об отце я расскажу далее.