Смолянская земля. 8-й год княжения Станибора
…Еще девочкой мне привелось побывать на том свете. Когда мне исполнилось восемь лет, умерла моя бабка Рагнора. Гибель ее была жуткой: темной весенней ночью ее утащил к себе в могилу недавно похороненный мертвец и проломил ей голову. Так их и нашли: он сидел на своем сиденье в могильной яме, а она, тоже мертвая, лежала у него на коленях. Бабку похоронили, но той же осенью она начала ходить к нам в избу по ночам. Она искала мою старшую сестру Ведому, свою любимую выученицу – смерть помешала Рагноре передать той все, что знала. А без этого старая колдунья не хотела уходить. Однако сестра тогда не жила с нами: на Купалиях она убежала из дому с Равданом и стала его женой, но никто из нас не знал, где она. Ночь за ночью покойная Рагнора простаивала у лежанки то нашей матери, то моей. Однажды я от этого заболела. Через три дня я умерла. Меня положили в бане, одели, оплакали, а потом опустили в бабкину могилу, раскопав начатую насыпь и приподняв деревянный настил – дощатую кровлю посмертного жилища.
И тогда Ведома вернулась. Она звала нас у могилы, как вдруг раскрылась черная земля, и оттуда вышла покойная Рагнора. Пронзительными очами она взглянула на мою сестру, протянула руку и сказала: «Теперь ты пойдешь со мной!» И Ведоме ничего не оставалось, кроме как последовать за ней. Рагнора привела ее в подземные владения властелина мертвых, и там сестра увидела самого Кощея, высокого ростом и статного. Один глаз у него был черен как ночь, а другой багрян, как пылающий уголь. Я сидела на ступеньке у его ног. И Кощей пообещал, что позволит мне вернуться в белый свет, если Ведома станет его женой и проживет у него три года. Так и случилось. Три года она хозяйничала в подземных палатах, где каждый день по триста мужей и триста жен садились за столы в доме, и им закалывали по тридцать телят и тридцать ягнят. Но и когда прошли три года, Кощей не пожелал отпустить мою сестру и меня, и нам пришлось бежать. Мы бы не справились с ним, если бы не помощь бабки Рагноры. Это была женщина удивительной мудрости и силы духа – недаром же она приходилась младшей дочерью самому Харальду Прекрасноволосому, объединителю Северного Пути. У него родилось девять дочерей, но к тому времени в живых оставалась одна Рагнора… Я имею в виду, что застала ее живой и помню, как она рассказывала о своем отце.
Не могу сказать, что хорошо помню свое пребывание в Кощеевых владениях. Думаю, когда мы бежали, он отнял у нас память. Но очень хорошо помню голос отца, как он рассказывал эту повесть в первый раз в гриднице, перед всеми нарочитыми мужами земли Смолянской:
– …Но наконец перед ними забрезжил свет, и Ведома увидела, что они с сестрой стоят на погребальном поле возле могилы Рагноры. «Вот вы и дома! – сказала им бабка. – Теперь возвращайтесь к родителям и помните: никогда больше не идите наперекор воле вашего отца!»
Люди тогда удивлялись, что я совсем не повзрослела за три года: как ушла на тот свет восьмилетней девочкой, такой же и вернулась. Но моя сестра стала заметно старше за это время – ей ведь пришлось нелегко. Впрочем, Ведома и сейчас очень красивая. Ее старшую дочь зовут Рагнора. Она родилась после ночи Коляды, когда покойные приходят разделить трапезу с живыми.
Это все случилось восемь лет назад. Сейчас мне шестнадцать – столько же, сколько тогда было Ведоме. Но пребывание на том свете не прошло для меня даром. Мертвые по-прежнему считают меня за свою, и порой я слышу духов. Это происходит на грани сна и яви: когда я должна вот-вот заснуть, в моей голове звучат голоса, предупреждающие о будущих событиях. Они не всегда говорят о том, о чем я хотела бы узнать, но никогда не обманывают.
Поэтому я очень огорчилась, когда однажды вечером вдруг услышала в полусне: «Скоро он умрет!»
Проснулась Прияна оттого, что кто-то тянул ее за руку.
– Вставай! – настойчиво требовал решительный юный голос. – Янька, вставай!
– Отстань! – отмахнулась Прияна и повернулась на другой бок, но ее потеребили за плечо.
– Вчера обоз пришел из Киева. Ты знаешь? Уже поздно было, мы спали. Может, тебе жениха привезли.
– Чего?
Прияна разом проснулась и села. Рядом с лавкой, где она стелила себе постель, стояла ее семилетняя племянница Рагнора – или Орча, как ту прозвали еще в раннем детстве за громкий голос. А Прияне сразу вспомнилось, что предрекли ей духи перед сном. «Скоро он умрет»…
– Кто тебе сказал про жениха? – в ужасе спросила она Орчу, мигом связав эти две вести из яви и Нави.
– Баба Еглута. Она сказала, видать, тебе вести какие от жениха пришли. Может, скажут, когда уже ехать.
Прияна перевела дух, вылезла из-под куньего одеяла и потянулась за платьем. В избе было тепло: челядь уже протопила печь, дым поднялся к кровле и ушел через оконца. Бросив платье, она сунула ноги в черевьи и пошла к лохани у двери умываться.
Орча последовала за ней – она почти везде, где только можно, ходила хвостом за своей юной теткой.
– А ты меня возьмешь с собой? – Пока Прияна умывалась, Орча держала конец ее косы, чтобы не падал в лохань. – Ну, в Киев?
– Тебе-то чего там?
– Мне ведь тоже нужен жених, – рассудительно пояснила Орча. – Когда ты обручилась, тебе сравнялось восемь лет, да? А мне уже семь.
– И что толку от того обручения? – Прияна взялась за полотенце. – Жениха все не видно и не слышно. Я бы лучше, как твоя мама, сама свою судьбу поискала.
Голос ее из-под полотенца звучал глухо.
– Мама сказала: так не надо делать, – возразила Орча. – Она вот сама по себе вышла замуж – за это бабка пришла из могилы и забрала вас с ней обеих.
Прияна натянула платье из тонкой рыже-коричневой шерсти, подпоясалась тканым пояском – из первых работ Орчи, поэтому несколько неказистым и неравномерной ширины, – и стала расчесывать косу. Она выросла высокой – в мать и сестру, – и светло-русые волосы спускались ниже пояса. Орча пристроилась рядом и стала расчесывать ей пряди с ближней стороны.
– А тебе было страшно? – уже не в первый раз спросила она. – Это ведь очень страшно, когда в могилу кладут и крышку сверху закрывают? Я бы у-мер-ла от страха, брр! – Девочка выразительно передернула плечами, содрогнувшись всем телом.
– Я не помню, – честно ответила Прияна.
– Но как ты можешь не помнить? Тебе было на год больше, чем мне, а я все про себя помню.
– У нас Кощей забрал память. Мама ведь тоже не помнит? Ты сто раз у нее спрашивала.
Орча помолчала.
– Если бы меня забрал Кощей, я бы ничего не забыла! – пробормотала она. – Ни капельки! И теперь бы я точно знала, как там все!
Прияна вздохнула. Когда она пыталась что-то вспомнить о своем пребывании в Кощеевом подземелье, в памяти вставал лишь отец и его рассказ. Но зато как выразительно звучал его голос, как искусно и красноречиво велось повествование! Она как наяву видела перед собой то, о чем он говорил: огромные палаты, где за столом сидели по триста красиво одетых мужей и триста нарядных жен, золотые чаши, сиявшие так, что не требовалось огня, роскошные цветные одеяния на стенах – вроде тех, что киевская княгиня Эльга присылает в подарок своему деверю, воеводе Хакону из Смолянска, и княгине Прибыславе. Видела и самого властелина Закрадья – высокого, как дерево, темного, почти неразличимого. Наверное, она просто боялась на него смотреть, вот и не запомнила ничего толком.
Болтались в голове лишь смутные воспоминания, что какой-то срок – не то до своей временной смерти, не то после – она долгие дни сидела в избе и ее не пускали гулять. Они оставались тогда вдвоем с матерью: бабка Рагнора уже умерла, а сестра Ведома как раз убежала замуж. Дома было скучно. Даже девочек поиграть к ней не пускали почему-то. Эти обрывки сливались с ярким впечатлением от отцовского рассказа, и Прияна уже не могла различить, где свои воспоминания, а где впечатления от чужих слов. К тому же впечатления и образы, рожденные отцовским рассказом, казались куда ярче и полнее.
Вся земля Смолянская знала, что обе дочери покойного князя Свирьки побывали на том свете. Но родители погибли в один день, прямо сразу после тех событий, и их уже ни о чем не спросишь…
Да и все потом изменилось. В Свинческе появился новый князь – Станибор, дальний родич матери. Жену ему привезли из Киева – она приходилась родственницей тамошней княгине Эльге и правнучкой Олегу Вещему. Воеводой у князя стал Равдан – муж сестры Ведомы. Прияна жила при них. А еще имелся воевода Хакон – он обретался в новом городе Смолянске, в десяти поприщах отсюда, и следил за тем, как смолянские мужи нарочитые собирают дань для киевских князей.
И туда, в Киев, однажды вместе с данью предстояло уехать и Прияне. Чтобы стать новой княгиней Русской земли. Ибо почти сразу после того, как она вернулась с того света, а отец и мать туда отправились, ее обручили со Святославом, сыном Ингвара киевского.
Вскоре после того обручения – весной, как сошел с Днепра лед – Святослав проезжал через Смолянскую землю, направляясь на Ильмень. Там по решению Ингвара заложили новый город, названный Святославлем. Но не прошло и двух лет, как Ингвар погиб во время полюдья в Древлянской земле, и Эльга спешно вызвала сына назад в Киев. Когда он той зимой ехал с севера на юг, то очень торопился: переночевал в Смолянске, а сюда, в Свинческ, заехал лишь на вечер ради родственной вежливости. К его приезду уже собрали войско, и на следующий же день Святослав со своей дружиной ушел дальше, вниз по Днеру, а с ним и Равдан со смолянами.
С тех пор миновало шесть лет, но Прияна больше ни разу не видела своего жениха. Считай, вообще не видела, – думала она, понимая, что за эти шесть лет тот мальчик, с которым она говорила в гриднице, перестал существовать. А тот мужчина, который из него получился, был ей совершенно незнаком. Увидит – не узнает. Ведь, наверное, он и ростом стал повыше?
Войдя в возраст невесты, Прияна все чаще задумывалась о своей судьбе и все с большим нетерпением ждала ее решения. Русская земля! Киев! Этот далекий край и его владыки казались ей даже менее знакомыми и понятными, чем Закрадье и его темный повелитель.
Никого из киевлян при обозе, конечно же, не оказалось: только свои, не считая купцов, едущих дальше – ловатичей, поозёр, ладожан, плесковичей. Это был обычный торговый обоз, который уходит из Киева вверх по Днепру сразу, как встает река и устанавливается санный путь, и увозит на север товары, доставленные летом от греков. Тем не менее приход киевского обоза считался самым значительным событием между Колядой и Медвежьим днем. По этому случаю к князю собирались все нарочитые мужи из Смолянска, Свинческа и окрестностей, торговые гости распродавали привезенное и закупали меха зимней добычи. На княжьем дворе готовились к пиру: пекли хлеб, ставили новое пиво.
В назначенный день из Смолянска прибыл воевода Хакон – или Пламень-Хакон, как его звали почти от рождения. Знатностью он не уступал князю Станибору, ибо приходился родным младшим братом покойному киевскому князю Ингорю и, соответственно, дядей нынешнему князю Святославу. Рослый мужчина, чуть за тридцать лет, красивый, с рыжей бородой и такими же рыжими волнистыми волосами, он с молодости любил одеваться в красное, и сейчас на нем тоже был кожух из щипаного бобра – дорогого меха, приличного только людям знатного происхождения, – покрытый красной шерстью с красной же шелковой отделкой.
Прияна смотрела на него с волнением. Свинческие купцы, люди Станибора, уже рассказали, что никаких особенных новостей не привезли, но она все же надеялась, что люди самого Хакона знают больше.
Старая, еще воеводой Хрингом выстроенная гридница наполнилась народом: послушать новости полуденных земель собрались лучшие люди Свинческа и окрестных поселений. И все с любопытством косились на Прияну. Старшие хорошо помнили войну с Киевом, после которой тогда еще маленькую дочь погибшего в сражении князя Сверкера обручили с сыном его победителя. Девочка выросла и стала взрослой девушкой, годной в жены. И все эти восемь лет над Прияной подшучивали: дескать, как там жених, не едет ли? Она уже слышать не могла эти шуток.
Старики переглядывались, но кланялись ей при встрече с самым почтительным видом. Всякий согласился бы, что эту девушку сами боги предназначили стать княгиней могущественной державы. Правильные черты ее лица были основательны, губы полны и ярки, лоб высок и широк – сказывались северные предки, – тонкие брови внешними концами приподнимались к вискам. Большие серые глаза смотрели так пристально и пытливо, что люди старались не встречаться с ней взглядом – особенно помятуя о ее замогильном прошлом.
Приветствуя гостей, она стояла возле сестры, воеводши Ведомы, – прямая, с гордо поднятой головой. Казалось, держать осанку ей помогает тяжесть светло-русой косы ниже пояса. На шитом серебром очелье висели по сторонам лица кольцевидные привески из серебра, звеневшие при движении. На пир Прияна оделась в свейское платье: голубую льняную сорочку, синий хенгерок с отделкой узорного темно-синего шелка, заколотый крупными позолоченными застежками, унаследованными от бабки Рагноры. На шее и на груди между застежками висели ожерелья из синих и желтых бусин с серебряными подвесками.
Ясное лицо ее было холодно и невозмутимо. Во всей Смолянской земле не нашлось бы более знаменитой невесты: все знали, что Прияслава, Сверкерова дочь, происходит от древних королей земли варяжской и от исконных князей смолянского племени, а к тому же побывала на том свете и вернулась живой. Ее родным не дали бы покоя сваты, но весь свет знал также и то, что она обручена.
Воевода Хакон выглядел хмурым, бледным и часто покашливал. Однако при виде дочерей покойного Сверкера он улыбнулся: они вели свой род от самого Харальда Прекрасноволосого и также состояли в дальнем родстве с конунгами Свеаланда, поэтому он всегда держался с ними более любезно, чем даже с самим Станибором. Нынешнего князя смолян Хакон в глубине души считал выскочкой и сыном лесной ведьмы: если бы не Сверкер, когда-то перебивший почти весь род смолянских князей, Станибор никогда не оказался бы на их столе. Но сейчас его положение было надежно: смоляне и прочие днепровские кривичи признавали его, с голядской знатью его связывало родство через мать, а с киевскими князьями – через жену, княгиню Прибыславу.
– Будь цел, Улебович! – Прибыслава первой вышла Хакону навстречу и поцеловала его. – Ты нездоров? Зачем ехал в такую даль?
– Ничего, отлежусь, – отмахнулся Хакон. – Надо же послушать, какие дела на свете творятся.
Двое из купцов, Ольмар и Миродар, дома не были давно: еще по весенней большой воде они ушли в Киев, а там вместе с княжеским обозом отправились за Греческое море, в Царьград. Теперь у них нашлось что порассказать. Они побывали в киевской христианской церкви Святого Ильи на Ручье, видели священника, Ригора-болгарина. Все желающие могут принять там Христову веру, и многие из торговых людей, бывающих за Греческим морем, именно так и поступают.
– Вот видите! – воскликнула княгиня Прибыслава. – В Киеве есть своя церковь и священник! Теперь киевлянам за крещением ездить за море не нужно! А мы что же? Вот ты, князь, говоришь! – Она выразительно посмотрела на мужа. – Наши купцы за море ездят с киевской грамотой и крещение принимают в Киеве! Не стыдно ли? Давно бы уже попросил и себе священника, поставили бы церковь, и ездили бы наши гости со своей грамотой, ничем киевских не хуже!
Княгиня происходила из семьи Предславичей – потомков княжеского рода, сто лет назад правившего в Мораве, но изгнанного оттуда уграми. Ее отдаленный предок, князь Ростислав, принял крещение одним из первых среди славянских владык, и семья сохранила склонность к Христовой вере, несмотря на все превратности судьбы. Прибыслава не была крещена, но давно внушала мужу мысль: если кто-то из князей, под рукой Киева сущих, примет христианство, то еще неизвестно, кто под чьей рукой впоследствии будет состоять…
– Да чтоб мы стали греками рядиться! – с негодованием отозвалась воеводша Ведома. – Христиане эти ни роду ни племени не различают. Ольмар, расскажи еще про тамошнего княжича, а то Улебович не слышал.
Хакон усмехнулся в рыжую бороду: про «княжича», то есть молодого василевса Романа, он уже слышал от своих купцов. Не достигший еще двадцати лет сын Константина успел овдоветь и связался с девушкой по имени Анастасо – очень красивой, но безродной. Ее отец содержал гостиный двор, а она не просто работала там, но и служила наложницей всем желающим… Однако, несмотря на это, Роман обвенчался с ней и объявил своей законной женой!
– И вот таких блудящих девок князья греческие в жены берут и княгинями ставят! – возмущалась Ведома. – С гостиного двора! Срамно и подумать, чтобы наши князья и бояре до такого дожили. А вы говорите – христиане!
– Да, да! – насмешливо подхватила Еглута, мать князя Станибора. – Мы вот уж тут думали, может, Святослав-то Ингоревич себе тоже кого нашел… в гостином дворе, а про нашу невесту и забыл?
Прияна стиснула зубы, надеясь, что в полумраке гридницы, освещенной только факелами на стенах и огнем в двух очагах, ее досадливый румянец не будет особенно заметен. Кому другому она бы ответила, но перед княжьей матерью приходилось молчать. Тридцать лет назад Еглута была лишь одной из многих младших невесток на Ведомиловом дворе. Но голядка сделала то, чего не удалось больше никому из Велеборовичей: сумела сохранить жизнь и свободу себе и своему сыну, когда русин Сверкер захватил власть над днепровскими кривичами и истребил княжий род. Двенадцать лет Еглута прожила в глухом лесу, в то время как ее подрастающий сын носил волчью шкуру вилькая[4]. И только после того как киевский князь Ингорь одолел Сверкера, Еглута и Станибор смогли объявить о своих правах.
Когда Станибор водворился в Свинческе, Еглута тоже покинула чащу и стала жить при сыне. Она теперь называлась «старая княгиня» в противовес привезенной из Киева молодой княгине русского рода – Прибыславе. Таким образом, в Свинческе проживало целых четыре женщины из владетельных родов, так или иначе связанных с прежними и нынешними князьями.
А если все пойдет как уговорено, то юная Прияна станет княгиней в Киеве и тем превзойдет свою родню.
– Да, Улебович! – Ведома, озабоченная судьбой младшей сестры, посмотрела на Хакона. – Что твои люди говорят? Толковали они с Эльгой про нашу девушку?
– Толковали. – Хакон с недовольством поджал губы. – Да толку не добились. Сказала Эльга, мол, рано сыну жениться…
– Рано? – возмутилась Ведома. Сама она вышла замуж за человека куда ниже родом и поэтому особенно стремилась к тому, чтобы ее сестра вступила в наиболее почетный брак. – Да ему же… двадцати еще нет, да? Но он меч получил… – Она задумалась. – Свой Святославль строить он ехал… семь лет назад. Как Орча родилась. И уже отроком. Ему девятнадцать лет! У иных молодцов уже дети трехлетние в такие годы!
– Может, хворый какой? – усмехнулась Еглута.
– Да какой же хворый! – покачал головой Миродар, недавно видевший Святослава. – Князь удал и здоров. Ростом не очень вышел – в отца, зато могуч, как дубок.
– Может, мать не хочет молодой княгине уступать? Сейчас ведь она – среди всех киевских жен первая, а как появится у князя супруга, так материн срок выйдет: ее дело вдовье.
– Может, и так, – не стал спорить Миродар. – А может, иное дело…
– Какое? – нахмурилась Ведома.
– Не по нашему бы уму княжьи свадьбы судить…
– А ты, Улебович, что скажешь? – Ведома повернулась к Хакону. – Ты знаешь, почему твой племянник с женитьбой тянет?
Хакон тяжело вздохнул и покосился на приехавшую с ним жену. Соколина приходилась родной дочерью знаменитому воеводе Свенельду, который оставил ей в наследство прямой и решительный нрав. Благодаря ему она не боялась «княжеских баб», хотя знатностью, будучи дочерью пленницы-уличанки, им сильно уступала.
– У Святослава есть еще одна невеста, – прямо сказала Соколина. – Дочь Олега Моровлянина. Когда они заключали договор после Древлянской войны, то условились, что Святослав женится на Олеговой дочери и их сын получит в наследство Деревлянь. Я сама при этом была.
– Ну и что нам до той Деревляни? – сердито откликнулась Ведома. – Пусть он хоть троих сыновей туда посадит.
– Эльга хочет, чтобы этот сын родился первым, – пояснил Хакон. – Тогда он унаследует права и на Киев, и на Деревлянь. Сейчас в Деревляни правит Олег Моровлянин, а его внук объединит обе земли в одних руках. У древлян больше не будет собственных князей, и Русь сможет не тревожиться, что оттуда снова придут смута и раздор. Но та девушка моложе Прияны. Эльга ждет, пока она подрастет. Тогда Святослав женится сначала на ней, а потом, когда у нее родится сын, сможет брать и других жен.
– Разве так мы уговаривались? – Ведома требовательно посмотрела на Станибора. – Что моя сестра – внучка Велеборовичей и правнучка Харальда нурманского – в младшие жены пойдет? Да она родом получше самой Эльги будет!
– Мы договаривались не так. – Станибор покачал головой и взглянул на смолянских бояр. – Когда их обручали, мы нашу невесту сговаривали в старшие жены и княгини.
– Война Древлянская случилась после того через два года, – напомнила Соколина. – Эльга хоть и мудра, да грядущего в воде не смотрит.
– Забыла, стало быть, про нас за те два года? Мы ведь уговор не забыли. У нас ее сестра в княгинях. – Ведома посмотрела на Прибыславу. – И если Эльга нарушит уговор и мою сестру в младшие жены определит… нам такого сватовства вовсе не надо!
Гости за столами негромко гудели; лучшие люди молчали. Киев и Смолянская земля взаимно нуждались друг в друге. У киевского князя писали грамоту, в которой указывалось количество посланных в Греческую землю кораблей с товарами; этого требовал договор с греками, заключенный еще князем Ингорем. Зато земля смолян лежала между полуденными и полуночными владениями Святослава – между Киевом и Волховцом. Раздоры в этих местах сильно помешали бы благополучию Русской земли и навредили бы торговле. Ссориться не хотел никто, поэтому и Станибор, и Хакон медлили с ответом.
Но непримиримое лицо Ведомы показывало, что с бесчестьем сестры она не смирится. А за ней стоял не только муж-воевода, но и его родня, а с ними и немалая часть смолянской знати. Тех людей, с которыми, собственно, Ингорь киевский и заключал договор восемь лет назад.
– Выслушай, что скажу, воевода! – С места поднялся Краян, свекор Ведомы. – Сноха моя права: уговаривались мы деву отдать Святославу старшей женой, чтобы стала княгиней киевской. В младшие жены не отдадим ее, то нам бесчестье. Мы хоть Киеву дань платим, а дочерьми своими не торгуем.
Прияна опустила голову. Она была благодарна свату, что вступился за ее честь. Но холодело в груди от сознания, что ее восьмилетнее обручение трещит по швам и вот-вот может быть расторгнуто. Это убережет ее от низкой участи, но не спасет от дурной славы.
– С весенним обозом пошлем к Эльге, – ответил Хакон. На его лице отражалось недовольство, но он не спорил, сознавая, что смоляне правы. – Напомним прежние условия. И если Святослав не пожелает брать нашу девушку в старшие жены, то мы расторгнем это обручение… и, может быть, предложим ему другую невесту в знак нашей дружбы.
– Родом попроще, – холодно уточнила Ведома.
В этот вечер Хакон не поехал домой – слишком поздно и холодно, чтобы одолевать десять поприщ, к тому же он был нездоров. Ведома устроила его со спутниками в гостевой избе – одной из тех, где прежде обитали покойные родичи, а теперь размещались почетные гости.
Печь протопили за время пира, дым ушел. Пока гости устраивались, явилась Ведома с горшочком, укутанным в тряпье.
– Заварила тебе девясил. – Она поставила горшочек перед Хаконом. – Выпей на ночь, пока горячий.
Хакон благодарно кивнул. Его жена сама учила троих маленьких сыновей ездить верхом, стрелять и даже сражалась с ними на деревянных мечах – пока не пришло время отдавать их на руки наставнику-мужчине. Соколину, казалось, сами боги создали дочерью, женой и матерью воевод: рослая женщина, не так чтобы очень красивая лицом, она имела очень внушительный вид. После четырехкратных родов (ее единственная дочка умерла совсем крошечной) она могла бы погрузнеть, но благодаря езде верхом и упражнениям в стрельбе оставалась лишь крепкой и сильной. Лицо ее обветрилось с годами, и она выглядела, пожалуй, на несколько лет старше Ведомы, хотя была на год моложе. Но ясный блеск ореховых глаз и неизменный свежий румянец делали Соколину весьма привлекательной.
Однако женскими премудростями она, сама выросшая почти без матери, не владела, и княгиня Эльга с сестрой Утой еще перед свадьбой постарались подобрать для Соколины челядинок, которые все умеют делать сами: прясть, красить, ткать, шить, стряпать, ходить за детьми и скотиной… Но если в Смолянске кто-то заболевал, то посылали за Ведомой. Она и Еглута принимали у Соколины роды и лечили ее детей. В будущем обе семьи предполагали породниться, поженив отпрысков. Смолянская знать и киевские князья, ближайшим родичем которых был воевода Хакон, нуждались друг в друге и стремились жить в ладу.
– Я еще что подумала… – Поставив горшочек, Ведома медлила у стола, не уходя. – Может, в Киеве слышали, что-де Прияна моя на том свете побывала… умерла да ожила… Может, из-за этого Святослав и Эльга ее брать в семью не хотят? Боятся… А то скажут, мертвую девку нам в невестки даете…
– Я бы тоже испугался, честно говоря, – усмехнулся Хакон, грея руки о теплый горшочек. Даже в натопленной избе он зябнул и кутался в свой кафтан на щипаном бобре.
– Но она ведь уже вернулась оттуда, когда вы ее сговорили? – спросила Соколина. – Разве Эльга об этом не знала?
Хакон и его жена появились в Смолянске года три спустя и не были свидетелями тех событий.
– Не знаю, слышала ли она тогда, – покачала головой Ведома. – Я ей не рассказывала… Не помню, чтобы кто-то из наших говорил об этом с ней и с Ингорем.
– Тогда они могут обвинить вас в обмане! – воскликнула Соколина. – Скажут, что вы утаили от них важный недостаток невесты – что она на самом деле мертва! Если родичи невесты скрывают от жениха важный недостаток, это законный повод разорвать обручение. Уж Эльга не упустит – она все законы и обычаи знает лучше, чем сам Перунов дуб!
– Мы не собирались ее обманывать! – с досадой возразила Ведома. – Напротив. Мы не стали этого делать! Киевлянам никто не говорил… потому что Прияна вовсе не умирала! Она такая же живая, как вы и ваши дети, дай им Макошь здоровья. Эту сказку про Кощея и его подземные палаты придумал наш отец. Сначала пустил слух, будто Прияна умерла и ее похоронили в могиле бабки Рагноры – он так пытался заманить меня обратно домой. И заманил. А по правде сестра была жива и здорова, а вместо нее в могилу положили какую-то девочку из челяди проезжей. Приянку просто не выпускали из дома, а всем рассказывали, что она, дескать, захворала и умерла. А когда я объявилась, отец всем поведал, что я, мол, ходила за сестрой на тот свет. Потому я сперва исчезла, потом вернулась – молодуха, но без мужа. А сестра опять вот жива-здорова.
– Ловко придумал! – хмыкнул Хакон, отпивая из горшочка.
Он и раньше подозревал, что в этой саге об умершей и воскресшей Прияне больше бабьих домыслов, чем правды. А теперь выяснил, что бабы-то здесь ни при чем.
– Ловко-то ловко. Зато девку на всю жизнь ославил… будто она мертвая среди живых. И не спросишь с него теперь. Да и как нам род опозорить – отца родного лжецом выставить. И так ему досталось, пусть уж в Валгалле пирует спокойно…
Ведома вздохнула. Между нею и покойным Сверкером никогда не водилось горячей любви, а восемь лет назад они на какое-то время стали врагами. Но судьба смилостивилась над Ведомой, а смерть поневоле примирила молодую женщину с отцом. Однако кое-какие последствия тогдашних событий сказывались и сейчас, и она не видела способа от них избавиться.
– Вы не говорите здесь об этом, – попросила она Хакона и его жену. – Но когда будешь весной посылать людей в Киев, пусть они передадут Эльге и Святославу: Прияна вовсе не умирала. Она такая же живая, как любая девка. Я поклянусь чем угодно. Жаль, из отцовой дружины не осталось никого – они могли бы подтвердить, что клали в бабкину могилу вовсе не Прияну. Но наших хирдманов уже нет.
Ведома вздохнула. Дружина Сверкера, возле которой она выросла, полегла в сражениях с киевлянами, а оставшиеся разошлись по белу свету в поисках более удачливых вождей. Больше не было рядом тех людей – Гери, Дагмунда, Арни Брюхо, – которые мрачным утром поздней осени увидели ее, Ведому, сидящую на погребальном поле над могилой Рагноры и в горести зовущую свою маленькую сестру. Сказ о Ведоме, три года прожившей в женах у Кощея, знали и любили в округе. Былое стало преданием, и всего-то восемь лет спустя сделалось почти невозможно различить правду и вымысел, вольный и невольный.
– Но постой. – Хакон вдруг нахмурился. – Ты говоришь, твоя сестра не умирала. Но ведь известно, что она знает будущее и вынесла это знание с того света. Выходит, она… выдумывает?
– Вовсе нет! – горячо возразила Ведома. – Она ничего не выдумывает. Но это у нее не от Кощея. Она – внучка нашей бабки Рагноры. Бабка мало чему успела Прияну научить, но ей досталось кое-что другое… Ах! – Ведома заломила руки, не зная, как это объяснить. – Мне сдается… духи тоже верят, что Прияна ближе к ним, чем другие живые! Но скажи мне, – она пристально посмотрела на Хакона, – разве для княгини это так уж плохо? Твоя мать, дроттнинг[5] Сванхейд, тоже умела говорить с духами!
– И она когда-то одобрила это обручение! – подхватил Хакон. – Я и об этом напомню Эльге. Наша мать никогда не ошибалась. Эльге придется признать это: ведь именно по воле нашей матери Святослав единолично владеет всем, что раздобыли его предки. А я, брат его отца, собираю для него дань с кривичей…
Рано утром, в глухой зимней тьме, в воеводскую избу постучали: Соколина послала за Ведомой.
– Совсем наш князь расхворался, – сказал Ведоме Оки, Хаконов оружник. Он когда-то приехал с молодым еще Хаконом сыном Ульва из Волховца и всю жизнь называл его князем. – Дрожит, как на морозе, а сам горячий, будто горшок в печи. Опять прихватило…
– Сейчас приду, – кивнула Ведома и устремилась к большому ларю, где хранила разнообразные лечебные травы.
Старая королева и колдунья Рагнора обучала Ведому до шестнадцати лет, и она немало переняла от наставницы. Бабка не успела научить ее накладывать проклятье: в ту самую ночь, когда она собиралась передать это умение внучке, Рагнору и погубил вышедший из могилы мертвец. Дети Ведомы, а заодно чада Станибора и Соколины обожали эту жуткую повесть и часто, особенно осенними и зимними вечерами, вновь просили ее рассказать. Только муж Ведомы, воевода Равдан, а с ним и сам князь Станибор этого не любили: менялись в лице и старались уйти подальше, чтобы ничего не слышать. Маленькие дети у них за спиной переглядывались и даже порой шептали друг другу с насмешкой: а бате-то стра-ашно про мертвецов слушать!
Знали бы они… Но Равдан и Станибор очень надеялись, что их жены и дети никогда не узнают, что случилось в ту жуткую ночь на самом деле…
Ведоме уже исполнилось двадцать четыре года. Несмотря на троекратные роды, она только сильнее похудела. Лицо ее, обрамленное белым женским убрусом, утратило девичью свежесть и мягкость, стало более жестким, щеки были чуть впалыми, подчеркивая скулы. Глаза казались большими, и взгляд их порой внушал жуть. В округе хорошо помнили все ее тогдашние приключения: и как мертвец утащил ее бабку, которая как раз привела внучку на погребальное поле творить черную ворожбу, и якобы трехлетнее замужество за Кощеем. Для красного словца Сверкер тогда говорил людям, что в мире мертвых миновало три года, но подземный владыка вернул его дочерей в те же дни, из которых они ушли, поэтому они не повзрослели. И Ведому до сих пор иногда спрашивали, так сколько же ей лет: двадцать четыре или все двадцать семь? Хорошо, что Равдан, ее муж, очень хорошо знал, что время своего отсутствия в Свинческе она провела с ним, а не с Кощеем, и ни на какие три года против природы не постарела. Но и он порой замечал в ее серых глазах могильную тень – наследство колдуньи Рагноры.
В избе лишь огонек лучины немного разгонял тьму, и Ведома велела Орче посветить. Подняв крышку ларя, она стала перебирать льняные мешочки с травами; часть ее припасов хранилась в многочисленных берестяных туесах на длинных полках.
– Вот это брусничный лист, – вполголоса, чтобы не будить мужа и младших, поясняла Ведома старшей дочери. У Орчи просто не было иной судьбы, кроме как стать знаменитой травницей, наследницей матери и бабки. – Помнишь, как мы его собирали? А когда?
– Весной…
– Ранней весной, как снег сошел и пока брусника не зацветет. А потом – осенью, как ягода поспеет. Отвар брусничного листа жар унимает, кровь затворяет, раны заживляет…
Постепенно Ведома разложила вокруг себя мешочки: с травой душицей, корнем дудника, желтыми цветками коровяка, издающими тонкий запах меда. Лист липы, почки сосны. Гусиная травка – для снятия жара.
Все это она применяла и раньше. Хакона лихорадило весной и осенью, уже не первый год: это было у них в роду. Двоих его старших братьев лихорадки уморили еще детьми, то же случилось с его племянником Оддом – сыном сестры Мальфрид и Олега Моровлянина. Дважды за время жизни в Смолянске Пламень-Хакон тяжело болел и долго потом оправлялся. И вот огневица застигла его в третий раз, притом не дома.
В гостевой избе Ведому встретила хмурая и невыспавшаяся Соколина. Она еще не умывалась, и косы под повоем лежали криво, не чесанные со вчерашнего дня.
– Всю ночь то жар, то озноб, – вместо приветствия сказала она. – Ни он не спал, ни я сама.
Ведома прошла к лежанке. Хакон лежал в полузабытьи: у него как раз окончился приступ жара и теперь бил озноб. Он тяжело дышал, а на шее с правой стороны проступили большие красные пятна. Губы отливали синевой. Он покашливал и неосознанно морщился от боли. Ведома вздохнула: все так, как она и опасалась.
Не существует таких чудодейственных трав, что вылечивали бы хворь и прогоняли огневицу за один раз. Ведома поила воеводу отварами трав с медом, положила ему под изголовье руническую палочку, которая прогоняет болезнь за девять дней. Однако жар не спадал, кашель усиливался, в мокроте появилась кровь. От слабости Хакон не мог даже сесть на лежанке, и Соколина кормила мужа с ложки кашей из растертого овса, но и это он едва мог глотать.
Еще через пару дней началась «ржавая лихорадка» – от свернувшейся крови мокрота стала цвета ржавчины.
Соколина почти не спала, не доверяя челяди, и только один раз съездила домой проверить детей. Ведома предлагала привезти их в Свинческ, но Соколина не хотела, чтобы отец умирал у них на глазах. Сама она ходила молчаливая и мрачная. Днем отсыпалась понемногу, пока с Хаконом сидели другие женщины, а ночью вставала на стражу. Прияна не сомневалась: Соколина не столько стремится оказать больному помощь, сколько ждет. Ждет Марену. А дождавшись, вызовет на бой. Прияне так и виделось это: белая фигура хозяйки Закрадья с серебряным серпом – и Соколина, с копьем наготове стоящая между смертью и лежанкой мужа…
Увидев «ржавчину», Ведома решила изготовить дорогое, но сильное средство: смесь красного греческого вина, бычьей желчи, сока чеснока и лука. Готовить это зелье северных знахарей ее тоже научила бабка Рагнора: кривичи его не знали. Для его изготовления приходилось жертвовать целым быком, но Соколина согласилась без колебаний: муж дороже.
Только дней через десять руническая палочка и прочие средства оказали действие: жар и озноб отступили, кашель поунялся. Набравшись сил, чтобы хотя бы сидеть в постели, Хакон позвал к себе Равдана: ведь он уже пропустил время, когда обычно отправлялся в полюдье за данью для Киева. Обычно они выезжали вместе: дружина описывала круг по землям днепровских кривичей, останавливаясь в становищах, куда местные нарочитые мужи свозили собранные с родовичей шкурки, бочонки меда, круги воска или железные крицы. Размер дани был одинаков: куница с дыма, но выплачивалась она по уговору, кто что мог дать и в чем воеводы нуждались. Собранное делилось между князем Станибором и Хаконом, и последний две трети своей доли отсылал в Киев. Тем не менее на бедность он пожаловаться не мог, поскольку, как ближайший родич княжеской киевской семьи, отправлял свои товары в Греческую землю без пошлин.
– Заждался я тебя, брат! – Равдан улыбнулся, бережно пожимая влажную от пота руку киевского воеводы. – Хоть и хорошо зимой у печки сидеть, да надо же и службу исполнять.
– Еще дней десять подожди, – слабым голосом попросил Хакон. Он старался делать короткие неглубокие вздохи, иначе опять нападал кашель и грудь пронзала резкая боль. – Скоро поднимусь.
– Куда ему ехать? – Соколина стояла рядом, сурово скрестив руки на груди. – Собирайся, воевода, я сама с тобой в полюдье пойду.
– Ты? – Равдан засмеялся от неожиданности.
Описывая когда-то Кощея, потустороннего супруга Ведомы, князь Сверкер говорил, что у того один глаз черен как ночь, а второй багрян, как пылающий уголь. На то время Сверкер уже однажды видел своего зятя, но не знал, что это он и есть. Над левым глазом у Равдана багровело родимое пятно, благодаря чему мать-голядка и дала ему имя, означавшее «багряный» или даже «кровавый» – при рождении это пятно приняли за не смытую с личика младенца кровь. Незнакомые вздрагивали при первом взгляде на воеводу, но близкие любили его за веселый нрав и сообразительность. И особенно отважным его считали потому, что он не побоялся взять за себя женщину, до того жившую в женах у Кощея… Высокий ростом, за прошедшие годы Равдан еще раздался в плечах и достиг расцвета телесных сил. Русая борода стала густой и красивой, но серые глаза смотрели по-прежнему с задором и вызовом.
– Мужа не пущу, – решительно продолжала Соколина. – Помрет он там, до Ольховичей не добравшись, дети сиротами останутся. Сама поеду. А если так уж нужны портки, – она уперла руки в бока и с вызовом глянула на Равдана, – то могу Войку взять! Ему уже пять сравнялось, в седле сидит крепко!
Равдан засмеялся, вообразив дружину под предводительством пятилетнего воеводы Владивоя Акуновича.
– Пусть едет! – Хакон лежа махнул рукой. – Эта баба не на то еще способна.
– Ну, тогда собирайся. – Равдан не стал спорить. – Ждать больше нечего, а то дороги развезет.
В тот же день Соколина уехала домой в Смолянск – готовить дружину к походу. Благодаря своему воспитанию в доме старика Свенельда она разбиралась в дружинных делах куда лучше, чем в женских.
Дней через пять Равдан выступил из Свинческа вверх по Днепру; через десять поприщ к нему присоединилась Соколина, и обе дружины двинулись на восток. И лишь дней через семь-восемь после их отъезда Хакон настолько окреп, что смог встать с постели. Он еще кашлял и был бледен, и вид его внушал Ведоме тревогу, но он больше не хотел лежать в чужом доме, зная, что Смолянск стоит без дружины и хозяев, а родные дети покинуты без отца и матери, под присмотром одной челяди.
Перед тем как отпустить его, женщины несколько дней обсуждали: кого бы послать с ним в Смолянск? Без хозяйки, хоть какой-нибудь, там сейчас нельзя: и дом не присмотрен, и дети при одних няньках, да и сам воевода еще нуждается в зельях и заботе. Пока муж в отъезде – Равдан ожидался назад одновременно с Соколиной, – Ведома не могла бросить собственный дом и всех домочадцев дружины.
– Может, ты поедешь? – не зная, что делать, Ведома взглянула на сестру.
– С ума сошла? – удивилась Еглута. – С мужиком девку молодую посылать, а у него жена уехавши! Срама не оберемся, кто ее возьмет потом?
– Да он чуть дышит! – воскликнула Ведома.
– Он не такой! – одновременно с ней воскликнула Прияна. А потом, когда обе женщины повернулись к ней, добавила: – И я не такая!
– Правда, – согласилась Прибыслава. – Она уже не несмышленыш какой, а Акун – муж честный. Да ты ведь с ней челядь пошлешь, вот и присмотрят.
– За мной не надо присматривать! Я сама уже должна быть в дому хозяйкой!
– Если бы Святослав киевский поворачивался поживее, она уже была бы Хакону племянницей! – засмеялась Ведома. – Будет тебе, мать, воевода родного племянника не осрамит. Да и ему сейчас не девки, а зелья с медом на ночь нужны!
На ночь… Прияна закусила губу. Но подумала вовсе не о том, о чем, вероятно, думали старшие родственницы. Опасаться за свою честь ей в голову не приходило: хозяева Смолянска и Свинческа тесно общались и держались почти как одна, хоть и проживающая раздельно, семья. С детства обрученная с племянником Хакона, Прияна привыкла смотреть на воеводу как на родственника, почти дядю.
– Ладно, я сама поеду, – вздохнув, согласилась Еглута. – С моими старыми костями только и сновать по чужим домам…
– И я поеду! – упрямо заявила Прияна. – Буду помогать.
Назавтра выдался ясный день, солнце так сияло над широкими снеговыми полями над Днепром, что было больно смотреть. Прияна, одетая в куний кожух, крытый голубой шерстью, с белым платком на голове, из-под которого свешивалась длинная коса, вышла к саням. В одних сидела закутанная Еглута и лежали короба с их пожитками, в других устроился Пламень-Хакон.
Прияна вздохнула. Именно так, в солнечный день нынешней зимы, мечтала она отправиться в дальнюю дорогу – в Киев, к своему жениху. А вместо этого едет совсем в другую сторону, и всего за десять поприщ, с мужчиной, который вовсе не собирается брать ее в жены.
– Если тебя заставляет сестра, ты можешь не ехать. – Пламень-Хакон заметил ее расстроенный вид. – Я справлюсь и сам. Меня больше не надо кормить с ложки, для дома есть челядь, у детей есть няньки.
– Да мне не трудно. – Прияна вздохнула. – Только мне думалось, к своему мужу нынешней зимой поеду, не к чужому…
– Это верно, в мужья тебе я староват! – Хакон коротко засмеялся, стараясь не закашляться, и сжал ее руку в варежке. – Но если бы я мог сейчас увидеть моего братанича Святослава, то сказал бы ему, что он просто дурак…
– Молчи! – Прияна махнула на него варежкой. – А то холоду наглотаешься.
Вышедшая вслед за сестрой Ведома набросила на сидящих в санях медведину, укрыла их со всех сторон и махнула возчику: трогай! Прияна помахала ей и детям.
Сани легко скользили по накатанной дороге на льду Днепра. По пути Прияна немного развеселилась: в Свинческе ее томила тоска ежегодно повторявшегося разочарования, но хорошо было выбраться зимой из дома, подышать свежим воздухом, посмотреть на солнце. А то не успеет рассвести – уже тебе и сумерки, глухая тьма вокруг, где едва теплятся огоньки лучин. Утром не встать, пока не вытянет в оконце дым от топки, а наружу не выходишь – выбегаешь: до отхожего места и скорее назад. А в санях хорошо, под медвединой тепло. Сидя дома за пряжей, она бы извелась от обиды на киевлян, которые и сами за ней не едут, и за кого другого не пускают. Чужой дом, дети и хозяйство отвлекут ее от ходящих по кругу унылых дум…
Новый городец Смолянск начал строить еще Тородд, старший брат Хакона – на другой год после смерти Сверкера и соглашения о выплате дани Киеву. Это он выбрал высокий холм над Днепром, где у подножия уже стояла весь – Смоляничи, и возвел на вершине просторный двор. Уже имелся ров и вал, ограждавший городец со стороны берега, в будущем предполагалось поставить на валу стену с боевым ходом. Но и сейчас с горы открывался широкий вид на окрестные холмы и увалы, на крыши веси, заснеженные сейчас пашни, подступавшие к самому валу, луга, дальний лес на возвышенной гряде, темная накатанная полоса дороги по льду Днепра, убегающая в обе стороны. Даже дух занимался: от Свинческа так далеко не глянешь, поэтому Прияне нравилось бывать в Смолянске.
Просторные избы – жилые, гостевые, дружинные, рассчитанные на своих и приезжих, выглядели новыми и добротными: их поставили лет пять-семь назад. В первые годы Тородд, а потом Хакон каждую зиму в месяц сечен посылали людей валить деревья; потом бревна волоком по снегу притаскивали на берег и укладывали сохнуть. По мере того как дерево подсыхало, возводились постройки; все привыкли слышать с этой стороны стук топоров и крики, а по берегу лежали груды разнообразной щепы и корья. Даже сейчас они кое-где рыжели из-под снега.
– Немного похоже на Киев, – кивнул Прияне Хакон, когда сани поднялись на холм. – Там тоже кругом склоны: то вверх, то вниз. И тоже далеко видно. А внизу крыши, Днепр, лодьи, на том берегу бор…
Прияна жадно слушала и невольно воображала: это – Киев. Примерно такое же все: горы, склоны, кровли, кроны деревьев между ними, широкие дали и другие вершины по соседству – она увидит, когда приедет к жениху… Вот по этой реке, которая ведет в самый Киев, будто прямая дорога, делаясь постепенно шире и шире.
– Там, когда смотришь с Олеговой или со Святой горы, кажется, будто стоишь на верхушке мира. – Хакон кашлянул, прикрывая рот рукавицей. – На голове у волота. И чудится, будто ты сам не человек, а волот. Я думаю, поэтому наши предки выбрали именно это место и сели там. Точнее, Олег Вещий выбрал. Он сам был великаном, и ему там все пришлось под стать.
Прияна понимала его: с высоты Смолянской горы, глядя на заснеженные равнины, она и себя ощущала кем-то вроде богини, взирающей на землю с небес.
– Только в Киеве горы еще выше, и Днепр там шире, – добавил Хакон. – Раз в десять.
Ширь перед мысленным взором раздвинулась еще сильнее: Прияна так живо вообразила могучую реку и высокие горы под синим небом, что захватило дух. По коже побежали мурашки, на глазах выступили слезы… Она с усилием приказала себе успокоиться. Все это походило на хорошо знакомый ей прилив навьей силы, но ощущалось и нечто новое. Стало жутковато: а вдруг ее сейчас поднимет… и унесет?
И вот там, среди этих ширей и далей, родился и вырос ее почти незнакомый жених – Святослав Ингоревич. Вырос, стоя на макушке волота, и сам как волот. Потомок и наследник Олега Вещего, что сделал Русь владыкой всех земель между Полуночным морем и Греческим.
Но, как ни далеко видно с Киевских гор, верховий Днепра и городца Свинческа оттуда не разглядеть. И едва ли Святослав стоит на своих горах, глядя на север и пытаясь вообразить ее, смолянскую невесту.
– Пойдем! – Еглута, уже подойдя к двери избы, вернулась и потянула за рукав стоявшую в задумчивости Прияну. – Что замерла, как березка, иди грейся.
Навстречу им уже бежали дети Хакона – все трое сыновей-погодков с радостными воплями облепили отца, повисли на нем, едва не уронили. Войке исполнилось пять лет, Свену – четыре, Туру – три. Все трое уродились рыжими – в отца, и вместе напоминали семейку грибов-красноголовиков. Только очень бойких.
Отогревшись, Еглута принялась за дела: осмотрела скотину, припасы, велела кое-что прибрать и почистить, затеяла стирку. Тиун у Хакона был неплохой, но челядь без хозяев больше ждет распоряжений, чем работает. Хлеб весь вышел, а без хозяйки ставить его никто не решался. Значит, завтра месить квашню. Ну а вечером, когда все дела закончились, Войко подошел к Прияне и сказал что всегда:
– А ласскази пло Кассея!
Так и пошло. Еглута ставила опару, присматривала за челядинками, а Прияна вставала до свету – приглядеть, как доят коров и собирают яйца, потом кормила и занимала детей. Трое мальчишек к тому времени уже перестали реветь и спрашивать «где мамка», привыкнув к ее отсутствию. Вечерами Прияна рассказывала им про поездку Соколины, легко воображая, где та находится и что делает: повести о точно таких же объездах она слушала всякий год. Присочинить о встречах с лешими не составляло труда, чада оставались довольны. И нередко Прияна вздыхала: так и чудилось, что это она занимается своим собственным хозяйством в доме своего собственного мужа… Святослава, который и думать о ней забыл…
Но почему? Глядя на себя, Прияна не видела причин для такого пренебрежения. Она и собой хороша, и хозяйка не хуже других. Может, у них там, в Киеве, девки такой красоты, что ей и не сравниться? Ведь говорят же, что у Святослава есть где-то там другая невеста…
Кто говорит? Хакон и говорит! Прияне очень хотелось расспросить его, но она не решалась: ведь тогда он поймет, что она целыми днями только и думает, чем же хуже той, другой!
Первые дни казались ей очень долгими: так всегда бывает в новом, непривычном месте. Но вскоре Прияна запомнила всю челядь: как кого зовут и кто за что отвечает; изучила нрав и ценность коров и лошадей, запомнила телят, и сколько есть каких припасов, и где лежат.
Уложив детей спать, остаток вечера Прияна с Еглутой проводили в просторной беседе, куда сходились бабы и девки из окрестных весей. Конечно, Прияне и здесь пришлось раз или два рассказать «про Кощея», но за последние восемь лет она привыкла, что все хотят об этом слушать, и относилась к этому рассказу как к своей первейшей обязанности. Помогите чуры, чтобы в Киеве, когда она наконец туда попадет, никто об этом не узнал и ей не пришлось повторять этот рассказ до самой смерти!
Но по большей части девки сами рассказывали ей свои родовые предания, пели, загадывали загадки. Ближе к полуночи Прияна позволяла позвать парней: те приносили рожки и даже гудец, на котором один умел играть, тогда начинались пляски, игры. Прияна в плясках не участвовала и смотрела на веселье со снисходительностью госпожи. Оно и отвлекало, и огорчало ее одновременно. Это веселье молодежи ведет к свадьбам: кого-то сосватают по уговору еще зимой, кого-то поздней весной уведут с Купалий. И только ее жених не придет, не поклонится под низкой притолокой, не стряхнет снег с шапки, не бросит черный кожух в кучу других, не взглянет на нее блестящими глазами, в которых светится вызов и надежда… Незачем смотреть на дверь, как все.
– А ты давно видел его? – однажды решилась Прияна спросить у Хакона, когда Еглута с нянькой повели детей гулять. В Свинческе она не смела говорить с ним об этом, но здесь никто не мог их подслушать, и она верила, что он не станет смеяться над девкой, проглядевшей глаза в ожидании жениха. – Ну, Святослав? Каков он собой теперь? Какого нрава?
– Я видел его… года три назад, когда в последний раз ездил в Киев, – припомнил Хакон. Он уже был достаточно взрослым, чтобы понять, что за человек из него выйдет.
– Он удался в вашу породу?
– Он немного похож на нашего отца и на своего отца – тоже среднего роста и с широкими плечами. Но лицом скорее походит на мать, только у него курносый нос. Волосы светлые, как у матери. И брови светлые. Не знаю, насколько он хорош собой… Понимаешь, у него всегда столь решительный вид, что задуматься о его красоте как-то не приходит в голову. – Хакон усмехнулся. – Представляешь, о чем я говорю?
– Да! – Прияна засмеялась. Это описание понравилось ей куда больше, чем если бы Хакон стал заверять, что красотою кудрей и румянца ее жених превосходит самого Ярилу.
– И он упрям, как его отец, – продолжал Хакон. – Всегда знает, чего хочет. И как этого добиться. С ним будет легко только очень покладистой жене… Эльге, мне кажется, не всегда приходилось легко с Ингваром. Но она умна и понимала: покорный муж недорого стоит как князь. Именно благодаря своему упрямству Ингвар когда-то и получил ее в жены… Не думаю, что она когда-либо жалела об этом.
Прияна вздохнула. Если Святослав так же упрям, как его отец, почему он все никак не отправится добывать обещанную невесту, то есть ее?
И все же новый дом, где Прияна могла считать себя «почти настоящей» хозяйкой, воодушевил ее, как перемены воодушевляют юность. Раз Прияне даже подумалось, что если бы ей в мужья достался сам Хакон, она сочла бы свою долю очень счастливой. Но эта мысль ее лишь позабавила. И тем более она удивилась, узнав, что подобное приходило в голову не только ей…
Дней через десять на Смолянской горе вдруг поднялась суета. Близился вечер, но еще не стемнело, и даже на супрядки еще не настала пора идти, зато с горы был хорошо виден Днепр, и люди издали заметили приближение обоза.
При первых криках: «Обоз! Обоз идет!» у Прияны ёкнуло сердце. А вдруг… А что, если все же… Она так много думала о Святославе, что казалось, он уже где-то близко, притянутый ее мыслями. И если бы однажды он вдруг вышел въяве из предвечерней мглы, она взволновалась бы, но не удивилась. Перехватило дыхание, стало жарко, в сердце вскипели восторг и недоверие.
И второе оказалось оправданным: обоз шел не с запада – как приходят с нижнего Днепра, а с востока – со стороны верховий.
При жизни последних поколений, особенно после Олега Вещего, оживилась торговля между полуденной и полуночной стороной. А ведь через земли смолян гораздо раньше, чем по Днепру, возник торговый путь по Волге, куда выходили через Угру и Оку. В той стороне лежали земли вятичей, а за ними – булгар и хазар. А через хазар можно попасть за Хазарское море, в те неведомые края, откуда привозят самую красивую цветную посуду с дивными зверями и птицами, яркие шелка, серебряные ногаты. Правда, отсюда в такую даль никто не ездил, обмен товарами происходил через хазар, в чьих руках меха становились дешевле, а шелка, серебро и красивые яркие бусины – дороже. Прияна не раз слышал, как Станибор, Равдан и Хакон сетовали на необходимость вести торговлю через посредство хазар, что делало ее куда менее выгодной, чем с греками, к которым через Киев ездили напрямую. Тоже благодаря Олегу Вещему и Ингорю киевскому, которые воевали с греками и заключали с ними договора, дававшие право прямой торговли и Киеву, и еще двум десяткам князей и бояр. Сверкер, отец Прияны, владел серебряной печатью, с которой его купцы ездили в Царьград. Станибор теперь, после нового Ингорева договора, посылал купцов к Святославу, который снабжал их особой грамотой на право входа в град Константина и Романа.
В восточную же сторону даже княжеские купцы ехали только до границ каганата. А там, в хазарских приграничных городках, приходилось продавать тамошним купцам свои меха, мед, воск и челядь, а взамен, тоже по их ценам, покупать заморские товары. И то удавалось все это не каждый год. Езда через обширную и лесистую страну вятичей тоже считалась непростым испытанием: известную часть дорогих товаров приходилось раздавать и князьям, и боярам, и старейшинам лишь за то, чтобы пропускали. Иначе можно сгинуть без следа… Прияна знала немало преданий о том, как иные князья вятичей вовсе отказывались пропускать купцов и смолянам приходилось ходить на них войной. Ради дружбы в каждом поколении бралась невеста из вятичей, но и это не всегда помогало.
И то, что нынешний обоз вернулся невредим, было не просто радостным событием, а поводом принести благодарственные жертвы богам и устроить пир.
Хакон вышел во двор: прежде чем отдавать распоряжения, следовало узнать самые крупные новости. Благополучно ли прошла поездка, нет ли где на пути войны, не умер ли кто из правителей? Рядом с ним стояли Прияна и все трое сыновей. Мальчишки уже знали, что им положено встречать гостей, хотя даже еще не знали – почему. Тут же бегали два здоровенных Хаконовых пса-волкодава – подарок Ингвара ладожского к свадьбе.
Отсюда было видно, как подползает к городу обоз: три-четыре десятка саней, около сотни дружины. Часть саней занимали люди: товары, которые сюда привозят, куда меньше количеством и занимают куда меньше места, чем увезенное. Вместо целой горы голов воска или бочонков меда привозят одну ногату или стеклянную бусину, которую даже Свеня или Туря легко зажмут в своей детской ладошке. А то, что громоздилось на десятке саней при отъезде, вернулось в кошеле за пазухой у Мякоты, старшего смолянского купца.
Но вот обоз остановился на льду под горой. Около десятка мужчин – старших купцов – собрались вместе, оправили пояса и шапки и тронулись вверх по тропе. Вглядываясь в лица издалека, Хакон с удовольствием отметил, что все, кажется, живы, а значит, отбиваться от грабителей по пути не пришлось. Но это еще не значит, что ему привезли хорошие деньги…
Вот купцы подошли и выстроились в ряд. Хакон скользил взглядом по лицам, даже Прияна нашла глазами несколько знакомых – Несыта, Обещан и Первислав были людьми Станибора, и им предстояло отсюда ехать дальше на запад, в Свинческ. Она улыбнулась, видя их невредимыми, и не поняла, почему ответом ей послужили не столько радостные, сколько изумленные взгляды.
Хакон тоже не понял, почему на них таращатся во все глаза, даже позабыв поклониться. Он не сообразил, что купцы ничего не знают о здешних делах. И что они должны были подумать, видя рядом с ним и его детьми не Соколину, а совсем другую молодую женщину, к тому же хорошо им знакомую?
– Будь жив, княже… – Мякота первым поклонился, за ним остальные. – Да… где ж… что же…
– Воевода, ты наново женился? – с потрясенным видом воскликнул Несыта, с трудом оторвав взгляд от Прияны. – Ты взял за себя… Свирькину младшую…
– Никак у тебя хозяйка молодая? – почти перебил его Житислав.
– А где ж старая-то? – загудели купцы.
– Никак померла воеводша?
– Это теперь Свирьковна у нас в боярынях?
Прияна смотрела на них в изумлении: уж не сошли ли купцы с ума все разом? Как ее можно принять за мужнюю жену? И только потом догадалась: под двумя платками, в которые она замоталась ради морозного дня, купцы не разобрали, коса у нее на голове или повой.
– Какая новая боярыня! Вы что? – воскликнул Хакон. – Жива моя хозяйка, в отъезде она! Равдан мне свояченицу прислал по хозяйству помочь, а вы чего напридумывали?
– Ух, гора с плеч! – Мякота улыбнулся и еще раз поклонился. – Прости дураков! Да и нам-то невдомек: боярыни нет, а тут Свирьковна стоит подле тебя, и детки при вас…
Прияна засмеялась и потерла рукой в варежке запылавшие щеки. И больше всего ее смутила вдруг пришедшая мысль: а если бы… Если бы, сохрани чуры, Соколина и правда умерла, а Хакон посватался бы к ней, она пошла бы за него, не раздумывая ни мгновения. Ну и что, что ему за тридцать? Если повезет, еще лет двадцать он проживет, детей вырастит. А там уж как судьба: можно и с семнадцатилетним мужем вдовой остаться.
Купцы доложили, что в целом все благополучно, Хакон позвал их в гридницу. Прияна велела подавать на стол, что в погребах нашлось, но купцы ликовали уже потому, что наконец дома! В тепле и безопасности! Распоряжаясь, Прияна то и дело ловила на себе взгляды, которые приезжие бросали на ее девичью косу и очелье, и подавляла улыбку. Как ни смешна была их ошибка, Прияна не могла выбросить ее из головы. И подавить нелепое сожаление, что ничего подобного нет. Как бы она важничала и гордилась собой, если и правда стала бы смолянской боярыней-воеводшей! Род и судьба предназначили ее для еще большего, но это большее оставалось журавлем в небе. А Хакон… кроме возраста, она не видела в нем недостатков, а не зная обещанного Киева, и Смолянск считала вполне себя достойным.
Но хватит этого вздора! Здесь хозяйка – Соколина Свенельдовна. И даже думать о том, чтобы занять ее место – накликать беду. Тем более ей, столь коротко знакомой с самим Кощеем…
Вскоре стемнело, и Хакон не долго оставался на пиру: выслушав лишь самые первые рассказы о самом главном, сослался на нездоровье и удалился, оставив купцов догуливать. Он все еще кашлял.
На супрядки Прияна сегодня не успела, но не жалела об этом. Снова одолела обида на судьбу, что так долго лишает ее доли, на жениха, что все никак не едет, и она не хотела, чтобы глазастые девки разгадали ее печаль.
Вон, даже гости торговые и те считают, что ей давно пора замуж!
– А скажи… – начала она, пока Хакон пил свой отвар, как обычно перед сном. – А она… ну, ты говорил, что у него… у Святослава… есть еще другая невеста! – решилась она наконец, поняв, что мямлить еще более стыдно, чем сказать прямо. – Ты что-то знаешь о ней? Какая она? Красивая? Ты видел ее когда-нибудь?
– Нет. – Хакон внимательно посмотрел на Прияну. – Никогда не видел. Я и отца-то ее, Олега Моровлянина, встречал всего несколько раз… Мы в Киеве одновременно прожили ту зиму, когда погиб Ингвар и разразилась Древлянская война. А потом он уехал в Деревлянь, я – сюда, и больше я не видел ни Олега, ни его семью.
– Жаль… ну а хоть что-нибудь ты о ней знаешь?
– Я знаю… – Хакон наморщил лоб, вспоминая. – Когда умерла Мальфрид, Олег жил у Земомысла ляшского. А у того была дочь. Овдовев, Олег почти сразу к ней посватался. Мы его не винили за это: он тогда попал в очень трудное положение, ему срочно требовались союзники. Он женился на Земомысловой дочери и с помощью тестя сумел вернуться во владения своих предков, в Велиград. Эта дочь, которую сосватали Святославу, кажется, их единственный ребенок. Я о других не слышал.
– А как ее зовут?
– Кажется, Горяна… или Горица, как-то так. В честь ее бабки по матери, жены Земомысла. Перед тем как началась Древлянская война, Олег оставил семью у Земомысла и приехал один. Поэтому я их не видел. Мне кажется, тогда эта девочка была совсем мала. Думаю, она моложе тебя. Поэтому Эльга не устраивает свадьбу: ждет, пока невеста подрастет.
Прияна опустила глаза, стараясь лицом не выдать охвативший ее гнев и стыд. Ничего особо нового Хакон сейчас ей не сказал, но отчего-то она стыдилась смотреть ему в лицо, когда он знает, как киевский жених пренебрегает ею ради какой-то… ляшской малявки. Небось поневу едва надела… И какое право Эльга киевская имеет так позорить ее, Прияну? Ее обручение состоялось раньше, чем этой Горяны… или Горицы. Она старше и первой обручена – значит, ей и первой идти замуж! И быть княгиней! А какую участь они там, в Киеве, готовят ей – прислуживать Горяне? Ей, правнучке смолянских князей и конунгов Северного Пути!
– Не грусти! – Хакон протянул руку и взял ее кисть, лежавшую на коленях и сжатую в кулак. – Я уверен, что ты куда красивее ее. И из тебя выйдет прекрасная киевская княгиня.
– Нужно, чтобы в это верил Святослав! – Прияна сердито взглянула на Хакона. – И это оскорбление – заставлять меня так долго ждать! И посадить меня ниже этой ляшки! Это унижение для всего моего рода! Не о таком мы договаривались! Когда нас обручали, киевляне обещали, что я стану княгиней Святослава, и никакой Горицы ждать речи не шло!
– Это правда, но что делать? Жизнь – как незнакомая река, не знаешь заранее, что ждет тебя за поворотом. Эльга не могла предвидеть, что Моровлянин вернется на Русь, а ей придется без мужа воевать с Деревлянью. Знаешь, я думаю, она тогда испугалась… ну, немного испугалась. Ведь Моровлянин – внук Вещего, его прямой потомок и мужчина, а она – женщина и всего лишь племянница. Ингвар погиб, она осталась одна с сыном-отроча, который еще не мог защитить ее, а ей самой приходилось за него стоять. И она пошла на этот уговор с Олегом, чтобы только не дождаться худшего. Чтобы предотвратить опасность для себя и Святослава. Понимаешь, тогда ей приходилось бороться за себя и сына, она не могла думать о девочке, которая живет так далеко и тоже еще мала… К тому же она, возможно, держала в уме, что одна из вас до свадьбы может умереть. Ведь ждать предстояло еще чуть не десять лет, а ты знаешь, как часто умирают девушки-недоросточки.
– Но мы обе не умерли! – с издевательским огорчением подхватила Прияна. – Насчет нее, знаешь, я не слишком рада! Ах да! – помолчав, будто спохватилась она. – Я-то ведь умерла. Только еще до обручения.
– Ты слишком много об этом думаешь! – Хакон сжал ее руку. – Ты ведь живая. И всегда была живой. Мы об этом знаем. И Эльга знает. Она не из тех женщин, кого обманут слухи, и ей известно, что с того света не возвращаются. Но я попробую помочь тебе.
Прияна подняла глаза.
– Я уже пообещал твоим родичам. С весенним обозом я поеду в Киев и постараюсь убедить Эльгу либо справить вашу свадьбу со Святославом, либо освободить тебя от обручения. Она ни разу с тех пор тебя не видела и, возможно, не помнит, что ты давно уже взрослая девушка и тебе зазорно оставаться дома. Правда, я не думаю, что она так просто освободит вас от слова. Наверное, постарается подыскать тебе другого жениха из нашей родни.
– Другого? А у вас есть другой?
– Я уже думал. – Хакон недовольно скривился. – Но не знаю… Мы с Тороддом уже женаты и стары для тебя, а наши сыновья еще малы. Братья Эльги тоже женаты, а племянники – дети. Но, надо думать, в Киеве есть кто-нибудь…
Прияна снова опустила глаза. Этот «кто-нибудь в Киеве» мог быть только из числа воевод, а значит, ниже ее родом. Она получит такого же малопочетного жениха, как сестра Ведома, но только уж не по своему выбору…
Правда, на свете есть еще женихи достойного ее положения. И их немало. Они – из числа тех «светлых князей и великих бояр», что правят своими владениями, но признают над собой главенство Киева. Вот только это подразумевает, что никто из них не может взять знатную жену без одобрения киевского князя. То есть Святослава и матери его Эльги.
– Я постараюсь добиться, чтобы Эльга подыскала тебе жениха княжеского рода, пусть и не своего, – сказал вдруг Хакон, будто услышал ее мысли. – Мне будет жаль, если тебя увезут куда-то далеко и мы больше не увидимся, но… так нам всем будет лучше.
Он произнес это как-то странно… с каким-то новым и неожиданным выражением. Прияна подняла голову и встретила его взгляд. В полутьме при светильнике его светло-серые глаза казались почти черными, а выражение в них светилось такое, какого она еще у него не замечала. Хакон смотрел на нее так внимательно, пристально… как будто хотел коснуться ее души…
Прияне вдруг стало жарко. В сердце вскипел восторг и вместе с ним испуг. Но восторг все же раньше. Его влечет к ней, а она и не подозревала! Хакон, потомок древних конунгов Севера, один из самых видных мужчин, кого она в жизни встречала… Конечно, ему уже тридцать. Его стан к этому возрасту стал плотен, хотя еще не толст, но благодаря высокому росту это не делало его грузным. Правильные черты белого лица, высокий и широкий лоб, обрамленный волнистыми прядями длинных волос… Небольшая опрятно подстриженная бородка – еще ярче волос, будто мягкое пламя… Прияна вдруг осознала, что и раньше смотрела на него не без восхищения, а теперь ощутила, что это пламя перекинулось в ее грудь и опалило сердце. Нет, так нельзя! Это вовсе ни к чему!
Она отпрянула, глядя на него в испуге – не перед ним, а перед силой собственного чувства. Конечно, они почти родня, но… тем ужаснее и позорнее будет, если между ними сотворится… что не надо.
Хакон переменился в лице и тоже шагнул назад.
– Поверь, я никогда не посягну на невесту моего родного племянника, – торопливо сказал он, поняв, что она разгадала его чувство. – И ты можешь вернуться домой, как только захочешь. Скажи – и я прямо сразу прикажу закладывать тебе сани или пошлю в Свинческ за вашими отроками. Я ни в коем случае не намерен причинять тебе обиды или бесчестья, это было бы немыслимо при нашей дружбе с твоей родней. Твоя сестра отпустила тебя сюда, потому что уверена во мне. И я бы устыдился, если бы ты во мне усомнилась.
Прияна покраснела и почувствовала себя маленькой глупой девочкой. Что она в самом-то деле себе навоображала? Кощного Властелина ей мало… Хакон – не глупый отрок, он почти годится ей в отцы, и у него есть жена – такая, с какой ни один муж не захочет ссориться.
– Прости. – Она бросила на Хакона беглый взгляд. – Но… ты сам виноват! Ты так на меня смотришь, как будто…
Она покраснела еще сильнее. Хакон слегка улыбнулся:
– В своих желаниях человек не волен. Особенно если он своей жены не видел уже довольно давно, а перед глазами у него все время такая красивая девушка.
Сердце снова забилось сильнее. Значит, ничего она не навоображала! И хотя напугалась зря, в главной причине не ошиблась.
– И пожалуй, тебе и правда лучше будет вернуться домой, – помолчав, продолжал Хакон. – Иначе это могут заметить люди, и пойдут неприятные разговоры. Вон купцы уже решили, что я успел за зиму овдоветь и взять тебя в новые жены. Если уже в пашню людских умов заронено зерно мысли, оно быстро даст буйные всходы. А я не хотел бы, чтобы твой свояк вызвал меня на поединок. Не сейчас! – Он откашлялся в кулак.
Прияна молчала, не поднимая глаз и стараясь понять, не лучше ли ей и впрямь уехать. Вдруг представилось, что все в округе – и купцы, и девки с бабами на супрядках – тайком болтают, как тут у воеводы с нею дело ладится… Потом вовсе никто замуж не возьмет! Домой надо ехать!
Она была смущена и в то же время польщена, что воспламенила чувства такого знатного и достойного человека. На миг представилось: не будь у него жены… ей не пришлось бы ждать, пока из-за тридевяти земель приедет его племянник!
– Но в любом случае из этого ничего бы не вышло, – вдруг сказал Пламень-Хакон.
Это оказалось так созвучно мыслям Прияны, что она испуганно вскинула глаза. Неужели она невольно размышляла вслух? Нет, она ощущала, что ее губы плотно сомкнуты, и тем не менее Хакон снова сказал о том же, о чем она думала.
– Я не смог бы взять тебя в жены, даже если бы до сих пор оставался холостым.
– Почему? – пробормотала она, готовая обидеться.
– Нам никто этого бы не позволил. Я – королевского рода, и ты тоже. Если бы ты стала моей женой, мы с тобой получили бы полное право бороться за власть с князем Станибором. А одолев его, стали бы равны моему киевскому племяннику. По счету поколений я ведь старше, а именно по этому счету Эльга утвердила свое право перед Олегом! И теперь я мог бы утвердить свое право перед ее сыном. И тогда… Еще неизвестно, кто из нас писал бы грамоты к грекам о числе торговых кораблей.
Прияна безотчетно вскинула голову. Ее поразили его слова – те блестящие возможности, о которых он говорил. И в то же время… а почему нет? Ее бросило в жар. Она происходит от нескольких владетельных родов, и родичи ее с обеих сторон правили днепровскими кривичами. Хакон тоже ведет свой род от королей, чьи потомки уже несколько поколений носят на Волхове звание конунгов. Объединившись, они составят не менее сильную пару, чем были Эльга киевская и ее покойный муж Ингвар – родной брат Хакона.
Пламень-Хакон смотрел на нее и видел на ее лице отражение этих мыслей. И невольно залюбовался: девушка не только красива и умна, но еще честолюбива и отважна. Она поняла его – и эти замыслы не испугали, а воодушевили ее. К восхищению примешивалось сожаление…
– Но у нас с тобой в родне – исключительно умные люди, – продолжал он. – Они все это просчитали заранее и приняли меры. Твою сестру вынудили выйти замуж за человека доблестного, но не слишком знатного, и тем убрали и его, и их потомков из числа притязающих на власть в каких-либо краях.
– Ее не вынудили. Она сама этого хотела… и убежала с Равданом из дома еще до гибели нашего отца.
– Ей просто повезло, что влечение сердца привело туда же, куда указывала судьба. Будь уверена: если бы она не знала Равдана, ей дали бы в мужья кого-то вроде него. Не знатнее. Святослав, тогда почти ребенок, еще не годился в женихи такой взрослой девушке, и с ним обручили тебя, чтобы отдать Святославу права и на землю смолян тоже. А мне наша мать с молодых лет запретила брать знатную жену, чтобы не множить число соперников для детей Ингвара. Она не хотела, чтобы наши дети передрались за наследство и стали рвать Путь Серебра на части. Чтобы род был могуч и прославлен, он должен быть един. И с тех пор ничего не изменилось. Мне не позволят иметь высокородных детей, а тебе не позволят их иметь помимо Святослава.
Прияна опустила глаза. Щемило в груди от волнения и обиды. Эти люди давно уже задумали отнять у нее то, что принадлежит ей по праву рождения! Кто они – «эти люди», – она представляла не очень ясно, но знала, что их много и они весьма могущественны. А во главе их стоит Эльга киевская, как ранее стояла Свандра волховецкая, мать Хакона.
– И все же я думаю, из тебя выйдет отличная княгиня Руси. – Хакон улыбнулся, желая ее подбодрить. – Сам я никогда не стремился к большой власти и искал лишь такого положения, что не уронило бы чести моих предков. А теперь, мне сдается, что я проживу не слишком долго, поэтому все это меня уже не сильно волнует. Но я очень хочу, чтобы ты получила все, на что имеешь право. А это весьма немало. И я сделаю все, что в моих силах, дабы вас со Святославом наконец поженили. Если к весне мне позволит здоровье, я сам поеду в Киев и не вернусь оттуда без твоего жениха.
Прияна встала, стараясь взять себя в руки и не выдать своих чувств.
– Я… пойду в девичью избу ночевать, – пробормотала она, не сообразив даже поблагодарить Хакона на заботу.
– Ты все-таки не доверяешь мне? – Хакон усмехнулся – скорее польщенно, чем обиженно, – и протянул к Прияне руку, будто предлагая ее коснуться в знак примирения.
– Я… нет… – Прияна не находила слов и даже спрятала руки за спину. – Если бы… Я хочу быть русской княгиней, но только если твой племянник хоть сколько-нибудь похож на тебя!
Она повернулась и выскочила вон, подхватив на бегу свой кожух.
Хакон долго сидел неподвижно, глядя на закрывшуюся за ней дверь. Он знал, что племянник Святослав совершенно на него не похож. Ни по внешности, ни по духу. Сумеет ли сын Ингвара поладить с этой девушкой? Сам Ингвар когда-то поладил с не менее знатной и многообещающей невестой, и это принесло великую честь и пользу не только ему, но и всей Руси. Святослав мог повторить судьбу отца, и тогда слава русов в следующем поколении поднимется еще выше, воссияет еще ярче. Но если нет…
Чем более славен твой род в прошлом, тем больше исполинов подпирает тебя плечами. Но тем выше падать тому, кто не справился, и тем больше позора ждет того, кто загубит труды прежних поколений. Хакон сын Ульва с юности был слишком умен, чтобы этого не понимать. И сейчас в сердце его мешались обида на судьбу, что обрекла его подлаживаться под чужую волю, и облегчение, что от него в деле славных предков зависит так немного…