В те стародавние сказочные времена, когда ещё сам царь Горох под стол пешком ходил, жил на Матушке Руси один ухарь купец до чужого добра молодец, а звали его Дормидонт, по прозвищу Плешивая борода. И потому ему такое прозвище дали, что лицо его с недавних пор никак не хотело покрываться ровной окладистой бородой, как и полагалось всем купцам, а росла пёстро клочками, покрывая щёки и подбородок рыжею щетиною.
Хитёр и ловок он был в торговых делах, а оттого среди своего круга слыл большим плутом. Ещё по молодости, когда он только начинал свои первые сделки, а борода у него была ровная и шерстистая, пользовался Дормидонт грубым обманом и подкупом.
Бывало, пойдёт он в сёла ближние, соберёт втихую вокруг себя детей крестьян и бортников, наобещает им с три короба, а те и рады его посулы слушать. Знай себе, несут ему из дома, тайком от родителей припасы из кладовых, себя же попросту и обворовывая. Кто зерно несет, кто репу да редьку, а дети бортника мёд. Да не понемногу крадут, а аж мешками да бочонками прут. Дормидонт сидит в соседнем лесочку да поджидает, когда побольше товара наберётся, а потом и меняет его. Мешок зерна на крендель, а бочонок мёда на три леденца.
Что поделать, все дети одинаковы, всегда сладенького хотят. Так и получалось, что пока их родители в поле спину гнули, они хитровану Дормидонту мешки да бочонки таскали, а он, пользуясь слабостью детской, себе капитал добывал. И что уж потом с детьми их родители делали, его не волновало, но только барыша на этом плутовстве купец великое количество имел.
Собрав таким низменным способом достаточно дармовых денег, пустился он в обороты немалые. Да только и здесь Дормидонт всё жулил, ловчил да изворачивался, то там обманет, то сям схитрит. Купцы другие уж и ловили его неоднократно на обмане да только доказать так ничего и не могли, потому как жульство своё он очень хитро обделывал. Вот такой недобропорядочный человек был Дормидонт.
Но вот пришло его время жениться, и приглядел он себе в купеческом посаде девушку – славную Медею, кожею смуглую, с глазами карими, волосами тёмными как ночь. И уже сватов заслал, да только он и подумать не мог, что от него этого-то только и ждали, а потому как всё это подстроено было. Ведь Медея была дочкой коварного заморского купца-колдуна Ефрема. А у того колдуна на счёт Дормидонта ещё с давних времён хитрые планы имелись. Ещё когда Дормидонт мал был, прознал колдун о богатом будущем его и решил завладеть его состоянием. А для этого напустил он на него мороку тёмного, затуманил сознание ясное, превратил в злыдня жадного и в последствие сделал так, чтобы дочь его Медея, Дормидонту-то и приглянулась. И как бы его дочь не хотела, но только так всё и вышло.
А Дормидонт-то даже и подумать не мог, что найдётся человек, умней и смекалистей его, да возьмёт и обманет. И как только женился он на Медее, стало его богатство в руки колдуна перетекать. Ну а Дормидонт о деньгах уж и думать перестал. На жену красавицу всё смотрит да радуется. А она бедная переживает, ведь не хотела же, чтоб её отец Дормидонта заколдовывал, ведь он-то ей и без этого нравился. Не желала она, чтоб всё вот так-то получилось. Но что делать, супротив воли отца идти она не смела.
Год прошел, а Дормидонт всё на Медею смотрит, никак оторваться не может. Ну, делами-то он своими торговыми тоже занимался, и даже жульничать не перестал, да вот только теперь доходы от купеческих сделок, колдун Ефрем для своих нужд использовать стал. Так всё и было, такой уж порядок завелся.
А пока годы шли, у них с Медеей, и дети появились. Трое мальчиков, три сына сорванца. Растут быстро и не уследить. И оглянуться не успели, а уж десять лет прошло. Первенец Игнат да младший Агей уродились такими же обычными, как и все дети в посаде. А вот средний Митяй прямо богатырь растёт, на глазах силой наливается, да в отличие от братьев всем помогает, за всеми ухаживает. Такой добрый мальчик, каких ещё свет не видывал. Братья же хитрецы, вовсю пользовались добрым нравом Митяя.
Бывало прикинуться, будто их соседские ребятишки обижают, да и просят его наказать тех детей. А сами-то в сторонке спрячутся и наблюдают, смотрят, как он их колотит, да и посмеиваются. Нехорошие, скверные братья Митяю достались, видать в их жилах больше отцовской крови текло, мать-то их, Медея, всё же добрая была, хоть и дочь колдуна.
Пришло время, старый колдун Ефрем вдоволь награбив у дочери и её мужа денег, собрался да отправился за моря далёкие, за горы высокие в страны чужеродные ему подобные. Ну а своё колдовское влияние на ум Дормидонта оставил. Так они ещё десять лет жили, да не тужили. Братья выросли и по стопам отца пошли, такие же хитрые купцы-плуты получились. Один Митяй как жулик жить не хочет, всё сопротивляется, да братьев за плутовство укоряет.
Всё бы, наверное, так и дальше шло, да только кончилось действие колдовских чар, какое на Дормидонта влияло, и стал он в себя приходить. А как окончательно очухался да увидел, что вокруг него твориться, так сразу и озлобился. Жену Медею невзлюбил, ходит, ворчит, слова ей постыдные говорит. На сыновей своих хитрецов негодных посмотрел, да начал их в строгости и суровом подчинении держать.
– Коль не нравиться вам мои порядки так пошли все вон со двора! Я никого не держу! Мне в вас надобности нет! – кричит он на домочадцев, руками машет. Совсем Дормидонт озверел, так и норовит всех плетью искромсать. Медею невинную, так запугал, что она бедняжка в самые дальние палаты в тереме забилась да на глаза ему и не показывается, боится. А из сыновей своих Дормидонт стал воров да бандитов воспитывать.
– Вы мне дармоеды всё своё взращивание отрабатывать будете! А не то я вас в дугу согну да на ворота вместо арки прибью! – грозит он им, да плетью щёлкает. Вот у него тогда-то и не только все волосы с бороды повылазили, но и макушка на голове плешью покрылась, не то от злости, не то от жадности. И стали его теперь называть просто – Плешивый. А то, что он жадным до безумия сделался, так это уж точно. Ну, кто же ради денег своих детей на грабежи да разбои посылать станет, а вот Дормидонт стал.
Приедут к нему купцы добрые на сделку честную, он с ними поторгуется, договор сотворит, товар заберёт, денег отрядит, да отправит восвояси. А те довольные домой возвращаются. Ну а как же, ведь всё удачно продали: и пушнину, и дичь, и зерно, всё по хорошей цене Плешивый забрал. А он им вслед сыновей с дубинками высылает. Братья окрест города все стёжки дорожки уже выучили, знают по которой купцы поедут. Вперёд их заберутся подальше в лес и ждут, когда с ними купцы поравняются.
А те как рядом окажутся так они на них и нападают. Да так неожиданно, что купцы, растерявшись толком и сопротивляться, не могли. Оглоушат их братья, разденут. Деньги, что им Дормидонт за товар заплатил, заберут и домой назад тут же путь держат. А купцов так и бросали в лесу. Хорошо хоть в живых оставляли. А всё потому, что Митяй их трогать не давал, ведь ему тоже приходилось участвовать в этих грабежах.
– Я с вами пойду, а иначе вы меры не знаете, не ровён час так и жизни порешите честных купцов! – говорил он братьям и шёл за ними, дабы они не натворили больших бед. Таким образом, не в силах противостоять отцовской воли, братья пограбили многих купцов, а те так ни с чем домой и возвращались. За счёт таких поборов разбогател Дормидонт неимоверно, и теперь как кто товар на ярмарку хороший привозил, он тут же бежал да скупал. Уж набрался всего, все закрома в тереме трещат, от богатства ломятся, а ему всё мало.
– А ну-ка дети мои, идите-ка вы на поиски, да узнайте где у кого, что доброго имеется. Я хочу, чтобы это у меня было! – командует он сыновьям.
– Куда же нам батюшка идти?… ведь в округе-то мы и так уже всё знаем, у кого, где что лежит… – спрашивают они.
– А вы направляйтесь в края далёкие, в леса дремучие, ищите там мне богатства несметные!… – злится на них отец да гонит со двора. Ну, делать нечего, собрались братья. Поесть, что было взяли, и подались в дорогу дальнюю, что через горы лежала.
Идут, по тропам пробираются в чащу густую все глубже забираются. И так уж далеко зашли, что есть да пить захотели. Видят, гора впереди большая скалистая стоит, вся из камня, ни деревца на ней не видать ни травинки, ни былинки. А у подножья горы прямо из камня ручеёк сочится, журчит, воды свои переливает.
– Ну что братья, здесь на ночлег и встанем… – молвит старший брат Игнат.
– Хорошо бы хвороста для костра собрать, да воды для похлёбки вскипятить… – предложил Митяй.
– Ну, коли ты предложил так может, пойдёшь да соберёшь… – с опаской озираясь по сторонам, ответил младший Агей. Митяй посмотрел на своих братьев, махнул рукой, да сам намерился в лес идти дрова собирать. Он как всегда проявил свою доброту да снова пожалел их.
– Ладно, уж сидите здесь, ждите меня,… да не балуйте, а то я вас знаю, опять какую-нибудь шутку затеете! – напоследок строго наказал он им. А братьям-то и делать ничего не оставалось, как только его слушаться, потому как он намного сильней и проворней их был. Попробуй-ка такого ослушаться. Большущий как дуб, косая сажень в плечах, одной рукой подковы гнул, аки орешки щёлкал. Шаг ступит, а уж и не догнать его, такой удалой вымахал, что другого такого и не найти. В общем, справный молодец, всем достойный образец.
Да и на лицо Митяй тоже был хорош, все девушки в посаде охали да ахали при виде его. А он хоть и средь братьев средний был, но умом по девицам ещё даже и младшего не догнал. Ходил по посаду ко всем девушкам равнодушный. Для него больше по душе диковинные зверушки да птички были, любил он природу. Увидит где, какую птаху чудную и ну на неё умилятся, или зверька странного заприметит и дивиться ему. Такой ко всему живому любознательный и добрый был, что батюшку своего злюку и братьев лиходеев очень этим раздражал.
Вот и сейчас, братья, поёжившись, только зло ухмыльнулись Митяю вслед. А он, как всякий добряк, не обращая на это внимания, пошёл за хворостом. Идет, бредёт по лесу, валежник собирает, и так далеко зашёл, что видит, а лес-то вокруг него уже другой, не тот, что был у горы. Там-то деревья всё больше с листвой были, дубы да берёза с ольхой, а тут сосны да ели невиданных размеров стоят. Остановился он на небольшой полянке и смотрит вокруг.
– Это же надо как я увлекся, что забрёл неведомо куда… – оглядываясь, удивляется Митяй. А деревья-то вокруг все такие высокие, что небо затмевают, и чем дальше в лес, тем темней становится.
– Как же я отсюда выбираться-то буду… – думает он и наверх на макушки сосен поглядывает. Смотрел, смотрел да и решил на самую высокую сосну взобраться.
– Залезу, а уж оттуда-то, гору, где братья меня ждут, увижу… – обрадовано решил он, и только он так подумал, как видит, над верхушками деревьев тень размером с амбар промелькнула.
– Что такое? Что за леший надо мной потешается… – удивился Митяй. А тень обратно пролетела и не собирается останавливаться. Так и кружит над тем местом, где он стоит.
– Эй, что летаешь надо мной, над моею головой! А ну покажись, коль смелый!… – кричит Митяй, задрав голову. И не успел он поодаль отскочить как прямо передним на полянке, рухнув с высоты, оказался зверь диковинный. Ростом с терем боярский, голова как бочонок из-под мёда, на змеиной шее держится, одни только глаза на ней размером с самовар, а пасть, словно колодец бездонный зияет, и будто пила острыми зубами усеяна. На спине крылья перепончатые как у летучей мыши, только величиною с телегу. А ноги у чудища, что лапы у медведя, а длинной с Митяя будут. Хвостом безмерным чешуйчатым с наконечником как у стрелы о землю бьёт, из ноздрей, словно из печных труб пар валит. Глазами самоварами хлопает, головой бочонком крутит, Митяя оглядывает, а он на него смотрит, рот раскрыл.
– Да ты кто же такой будешь-то? Что за зверь чудной? Второй десяток на свете живу, а доселе дичи такой знать не знал, видеть не видывал… – еле совладав с собой, и даже поперхнувшись, хрипло пролепетал Митяй.
– Ха! Не пойму я что-то,… не то комар пищит,… не то плачешь ты,… а добрый молодец? – шутливо издеваясь над опешившим Митяем, лукаво изображая своей огромной пастью улыбку, громогласно спрашивает чудище лесное. А от такого голоса Митяя аж в дрожь бросило. Волосы у него дыбом встали, чуть слуха не лишился, за уши схватился и кричит ему в ответ.
– Ты это что же, и по-человечески разговаривать умеешь!?… ух, ты!… да быть такого не может! – невпопад ухнул он и рот раскрыл. А зверь-то от его такого глупого вида не сдержался да присев на задние лапы расхохотался. Земля содрогнулась от его смеха. Деревья зашатались. А со скалы, где братья сидели, камни посыпались. Митяй пуще прежнего за голову схватился и даже глаза зажмурил.
– Замолчи! Ох, замолчи! А то оглохну сейчас! – кричит ему, охает. Услышал его зверь, притих и уже спокойно говорит.
– Ну, неужто и вправду никогда не видел такого как я? – спрашивает он да криво улыбается. Митяй руки от ушей убрал, смотрит, и толком ещё сообразить не может, кто же перед ним.
– Такого точно, не видел,… да откуда же ты такой взялся? По-людски говоришь, да и соображаешь как человек, но только зверь! А уж огромный-то какой, что и не обойти тебя ни объехать,… да ещё и летаешь. Как хоть звать-то тебя величать? – спрашивает он зверя.
– Да я и сам не знаю, откуда взялся,… вроде как всегда здесь был. Я себя и маленьким-то не помню,… будто раз, и появился в один миг, а откуда неизвестно. Да и разговаривать я сразу мог,… как с людьми встречаться начал, так и говорить стал,… уж видимо, я так устроен. И как звать меня, я тоже не ведаю,… зови, как хочешь… – вдруг заметно погрустнев, ответил зверь.
– Да как же так, имени у него нет! А ещё говоришь людей встречал,… нечто они тебя никак не называли! Да и вообще, что это за люди такие тут были, тебя видели, с тобой говорили, а никому на свете про это не рассказали? Ну не съел же ты их, в конце-то концов… – уже совсем придя в себя от оторопи, и присев рядом со зверем, затеял добродушную беседу Митяй. А зверь видит такое дело, человек добрый попался, сложил крылья поудобней, свернулся клубком как котёнок, голову свою большую напротив Митяя положил и продолжил свой рассказ.
– Ну что ты, с людьми я по-доброму, по-человечьи,… они ко мне с миром и я к ним с добром. Тем более что мясо я не ем и ни одной живой души не загубил. Не то что вы люди, только того и гляди, друг друга так и норовите съесть. Я много летаю, везде бываю, за вами наблюдаю и вижу, что вы творите. Только вот меня не каждый человек видит. Ты не думай, что если я такой большой так меня всяк заметить может, нет,… я, когда надо и скрытным быть могу, никто меня не увидит. Как в небе летаю, так облаком прикинусь, а то и тучей грозовой стану. А как в лесу прячусь то моя кожа под цвет листвы становится похожа,… а коли в поле застанешь меня, так я с колосьями в один ряд сольюсь, глядишь, а меня уже и нет. Запомни, не всё большое глазу приметно. Вот смотри, какой я сейчас стану… – сказал зверь и в один миг изменил цвет, сровнявшись по окрасу с остальным лесом практически превратившись в невидимого.
– Вот это да! – аж припрыгнул Митяй, – чем дольше я с тобой говорю, тем больше ты меня поражаешь! – восхитился он.
– А теперь вот ещё смотри… – опять сказал зверь и вновь изменил окрас, да так что стала заметна лишь одна его голова.
– Вот так-то, добрый молодец!… ты рядом со мной пройдешь, и не заметишь! Вот поэтому и живу я здесь никому неведомый и ни с кем не знакомый,… не всяк про меня знает, а кто знает тот никому и не расскажет… – добавил зверь.
– Ну, теперь-то ясно как получается, что ты втайне от всего света живёшь. Ну а раз ты людей не трогаешь и мяса не ешь, так чем же питаешься? – уже по-дружески, но чуть ненавязчиво поинтересовался Митяй.
– А вот тем, что ты вокруг себя видишь, то и ем. Листвой, хвоей, кустарником питаюсь,… и очень этому рад. Особенно люблю еловую хвою,… сосновая и кедровая тоже конечно хороша, но уж больно крупная и жёсткая,… даже для меня. Притом еловой мне не так много и надо. И ещё у меня с еловой хвои пламя лучше получается… – нарочито хвастаясь, заявил зверь.
– Какое такое ещё пламя? Ну-ка расскажи! – воскликнул Митяй.
– А то пламя, что я из своей пасти изрыгаю,… оно у меня появляется после того как я много смоляной хвои наемся,… а вот от листвы у меня его нет. Так что если я захочу, то всё в округе поджечь смогу,… но только мне это незачем,… я и так удачно живу, а особенно здесь, в этом месте. Всё у меня под боком, и хвоя моя любимая, и ольха с дубом рядом,… вот только порой тоска гложет, уж больно хочется что-то полезное доброе людям сделать… – ответил зверь, и глаза прикрыл, словно о чём-то задумался.
– Странный ты, незлой,… и такой же большой добрый, как и я. Тебя даже чудищем-то назвать нельзя до того ты нестрашный, особенно когда рассказываешь. Давай-ка я тебя Огоньком нареку, уж больно ты тёплым кажешься… – вдруг предложил Митяй.
– И то верно, зови меня так,… а то живу я здесь без имени хорошего,… всё чудищем да зверем кличут,… даже друзей завести не могу. А иной раз так хочется вместе с другом полетать, землю-матушку сверху ему показать,… впечатлением поделиться… – довольный новым именем согласился Огонёк.
– Ну что друзей у тебя нет, так это дело поправимое, я тебе другом буду! Только вот сейчас братьям хвороста отнесу,… а потом если хочешь, мы с тобой куда-нибудь слетаем… – предложил Митяй.
– Будет здорово с тобой дружить, тебя я понимаю,… вот только братьям твоим я даже и лапы не подам, злые они у тебя, нехорошие. Ты думаешь, если я здесь сижу так и не знаю, какие они. Мне часто летать приходится, а сверху всё видно, и я не раз наблюдал, как они подстрекали тебя по наущению батюшки вашего, купцов честных жизни лишить,… а ты молодец, не поддался. Отец твой, также как и братья твои – негодник,… один ты чистая душа,… и если уж честно говорить, то поэтому-то я к тебе и спустился,… тебя на путь истинный наставить. Хватит им потворствовать да поступки гадкие совершать,… купцов невинных обирать да обворовывать, пора исправляться… – высказал свои намерения Огонёк и снова поменял цвет став опять видимым.
– Так мне уж и самому надоело людям разбой да лихоимство чинить! Вот только братья мои всё ещё это дело бросить не могут, да и просят с ними идти,… а я пока и хожу. И так уж стараюсь от всяких грехов уберечься, да и братьев отвадить,… но никак не получается… – попытался оправдаться Митяй.
– А у тебя, что же, своей головы на плечах нет?… ты всё братьев с отцом слушаешься,… они за тебя всю жизнь думать, что ли будут! Пора тебе уже и самому решенье принимать!… бросай ты это дело да за ум берись… – настойчиво посоветовал Огонёк.
– Эх, да кабы я раньше тебя встретил, так и не дал бы ни батюшке, ни братьям зла творить! А что же теперь-то делать, как поступки свои искупить?… – раскаянно потряс головой Митяй.
– Ну да ладно, не грусти, помогу я тебе,… найдём мы тех купцов, что вы пограбили да вернём им долги. Ведь я их всех знаю. Это я им помог из леса выбраться, а они мне за это обещали никому про меня не рассказывать,… и пока клятвы свои держат. А сейчас летим к твоим братьям, а то заждались они тебя. Как бы ещё чего там не натворили,… ведь та скала, что у вас на пути встала, скрывает вход в мою пещеру,… а ручей что рядом бежит, это единственный чистый источник влаги, который для меня подходит. Я как воды его свежей напьюсь, так сразу силой волшебной набираюсь! Не ровён час они мне его испортят,… у меня к ним веры нет. Бери скорей вон тот хворост, садись ко мне на загривок да летим,… в миг на месте будем! – твёрдо заявил Огонёк, да тут же подхватив Митяя с охапкой валежника, с лёгкостью птицы взлетел и понёсся к горе. А уж что-что, летал-то он великолепно и с особой ловкостью, словно стриж, и это несмотря на свои габариты и вес.
В одно мгновенье, добравшись до братьев, они их изрядно напугали. Агей и Игнат хоть и занимались грабежом и лиходейством, и казалось бы, должны были быть смельчаками и храбрецами, но на самом деле оказались обычными слабаками и трусишками, лишь прятавшимися за спиной своего сильного и могучего брата. А поэтому, увидев его сейчас летящим верхом на чудище, испуганно прижались к скале и затряслись, словно осиновые листки на ветру.
– Не бойтесь братья это мой друг Огонёк! Мы вам хвороста принесли,… да вы разжигайте костёр-то, и воду кипятите, а мы мешать вам не будем. В сторонке посидим, и посмотрим… – с добродушной улыбкой обратился к ним Митяй.
– А ты им ещё расскажи, что мы с тобой задумали… – тут же добавил Огонёк. А братья как услышали, что громадный зверь помимо того что летает ещё и говорит, так вообще опешили. Потеряли присутствие духа, сползли на карачки и, раскрыв рты, выпучили глаза.
Тут-то Митяй им и выложил, что они с Огоньком удумали. И то, что купцов ими ограбленных найдут, и то, что деньги, у них похищенные назад вернут. А ещё, что отныне, ни они, ни батюшка более нечестно жить не будут. Братья как поняли, что Митяй у них деньги забрать хочет да отдать обратно купцам, тем самым оставив их самих ни с чем, так сразу в себя пришли и дрожать перестали.
– Да как же это?… Да как же так!… а на что же мы жить-то будем? – запричитали, заскулили они, как собаки подбитые.
– Да так и будете,… работать пойдёте, хлеб сеять станете да коз пасти,… а не то я вас! – строго прикрикнул на них Митяй. Видят Игнат с Агеем, что брат в момент изменился, повзрослел, и уж не шутит. Разумно говорит, плечи расправил и с укором на них смотрит. Такой молодец получился, что они ему теперь ничего возразить не могут. Понимают, кончилась их власть, не обмануть им более брата.
– Что-то на это батюшка скажет… – насупившись, пробормотали они и косо на Митяя уставились.
– А ничего и не скажет, отдаст награбленное да станет честно торговать,… а то и ему несдобровать,… я и его на место поставлю… – уверенно отвечает братьям Митяй, и для убедительности показывает им свой увесистый кулак. А те даже и спорить не стали, вздохнули, перекрестились, сварили себе похлёбку, поели мало-мальски, укрылись валежником да спать легли.
А Митяй с Огоньком тайком, дабы братья не заметили, осторожно обошли гору, да и в пещеру забрались. Огонёк слегка пламенем из пасти дунул и тут же очаг разжёгся, что посредь пещеры для обогрева разложен был. Устроились они поудобней, и давай свои дальнейшие дела оговаривать. Обсудили всё, и кому из купцов первому долг отдавать, и как Митяю с батюшкой разговор держать, и как ему братьев на верный путь наставлять. Огонёк оказался настолько умным и мудрым зверем, что некоторым людям не помешало бы у него и поучиться. А заснули друзья уже далеко за полночь.
С утра встав пораньше и разбудив безмятежно спавших братьев, Митяй объявил им, как они будут вести себя дальше. Получив наставления, Агей и Игнат поначалу насупились, но узнав, что Митяй не отправит их работать в поле, а оставит в лавке с отцом, быстро согласились ему помогать. Хотя по их не очень-то довольным лицам было видно, что они затаили на брата великую обиду. Митяй долго разбираться не стал, усадил братьев на Огонька, залил костер, дабы пожар не возник, сам забрался рядом с ними, и отправились они в посад-город к отцу-батюшке долгий разговор держать.
На подлёте к городу Огонёк, чтоб людей своим видом не пугать, приземлился чуть поодаль на малой дорожке. А уж там братья, спешились, да сами пошли. Ну а на прощанье Огонёк дал Митяю наставление.
– Как с отцом поговоришь, да объяснишь ему лиходею, почему он должен деньги вернуть, так меня вызывай. Вот тебе свисток осиновый на сыромятной верёвочке, через него и позовёшь,… а он не простой, с секретом,… звука от него никто не слышит кроме меня, потому мой слух такой. А ты хоть и не будешь сигнал замечать, всё равно в свисток дуй, тут-то я и прилечу. Понял меня? – спросил он.
– Да, конечно Огонёк, всё понял, всё знаю. Я от тебя за то время что мы с тобой знакомы столько полезного прознал, что от братьев да батюшки за всю свою жизнь такого не слыхивал… – ответил ему Митяй забрал свисток, повесил его себе на шею и, распрощавшись, поспешил за братьями.
Огонёк же вмиг, сменив окраску и превратившись в невидимого, на какое-то время ещё задержался в сторонке понаблюдать, как братья доберутся до посада. Когда же он увидел, как они скрылись за стенами города и убедился что с ними всё в порядке, то со спокойной душой поднялся в небо и, сделав круг над посадом, направился обратно к себе в пещеру.
Братья же, благополучно добравшись до дома, сходу прошли к отцу и наперебой стали объяснять ему случившееся, настаивая немедленно начать возвращать долги. Дормидонт поначалу вскипел как чайник на углях. Но услышав, что речь идёт о говорящем лесном чудище присмирел и мгновенно превратился в добренького, масленого паиньку с улыбкой до ушей. На самом же деле у него в голове моментально созрел хитрый план. Он начал быстро подсчитывать барыш от продажи этого невиданного зверя в дальние страны, где за него иноземные купцы выложили бы ему несметные богатства.
Вот именно от этих-то мыслей Дормидонт вдруг и сделался таким покладистым и понимающим отцом. Он тут же изобразил, как он осознал все свои ошибки, как осуждает все свои прошлые негодяйства. И стал во всём соглашаться с Митяем. Однако упорно поглядывал на его заветный свисток, свисающий с шеи.
– Как только выдастся момент, Митяй отвлечётся или уснёт, я сниму с него этот свисток,… вызову сигналом чудище и заманю хвостатого в ловушку. Ну а заранее соберу наёмных охотничков и усажу их в засаду,… им же останется только схватить змия,… ха-ха,… вот тогда и посмотрим, кому он больше пользы принесёт… – мысленно усмехался он.
Вот какое хитрое коварство замыслил Дормидонт. Однако просчитался. Он-то думал, что Митяй по-прежнему такой же большой и недалёкий простак, каким был ещё вчера. Но он ошибался, сейчас перед ним стоял уже совершенно другой человек. После встречи Митяя с Огоньком всё изменилось. С его глаз, будто пелена какая спала, весь мир перевернулся и открылся ему с совсем другой стороны.
И теперь Митяй, проникновенно взглянув в отцовские глаза, словно он прозорливый ведун, сразу заметил тот лукавый оттенок жульства, какой бывал только тогда, когда батюшка собирался сотворить подленькое дельце. И это подвигло Митяя к действию. Сразу после обеда примостившись на лавке, он сделал вид что уснул. Ну а Дормидонт сейчас же и купился на эту уловку. Взял да и подкрался к нему, чтобы свисток сорвать. И как только он дотронулся до свистка, так Митяй его сразу за руку и схватил.
– Ну что батюшка попался,… думал, я не распознаю твой злой умысел! А ну говори, где пособники твои засели коих ты нанял моего друга Огонька споймать?… – сердито спрашивает он его.
– Да что ты,… что ты Митяюшка,… какие пособники,… никого я не нанимал,… – испугавшись строгого сыновнего взора, тут же залебезил Дормидонт.
– Э, нет, ты меня не обманешь,… знаю я твою натуру,… уж ты своего не упустишь,… наверняка сбегал уже, договорился с подельниками,… а то зачем же тогда на двор-то выходил! А ну говори, где эти злыдни сидят?… А то ведь я за правду-матушку тебя не пожалею,… сейчас же дух вышибу! – прикрикнул на отца Митяй да хорошенько встряхнул его. Видит тогда Дормидонт, что сын его серьёзно настроен. Не выдержал взгляда его сурового, да и рассказал, куда своих подельников в засаду отослал.
– Ах ты, кровопийца,… жадная твоя душонка,… всё тебе мало поживы, никак не уймёшься! – пуще прежнего рассердился Митяй, и отрядил Дормидонту три увесистых оплеухи. Да так ловко это сделал, что у того вся его чудь колдовская повылетала и он сразу нормальным стал.
– Прости ты меня сыночек,… не в своём я уме был, когда затеял такой разбой. Видимо злой колдун меня попутал своими корыстными заклятьями. Я и сам не пойму, почему такой жадный и коварный был, а ведь и не хотел таким становиться… – совсем по-другому заговорил он.
– Ладно уж отец, не суетись,… сиди тут теперь да думай, как проступки свои исправлять будешь, а я пока пойду с наёмничками твоим разберусь… – уже не сердясь сказал Митяй и, оставив отца с его мыслями взял из сарая огромную оглоблю да отправился с нею в лес, где в засаде охотнички сидели.
Быстро найдя их укромное место, он всех наёмничков-то из укрытия враз и повыволакивал. Да и давай их тут же оглоблей охаживать. А их мужиков немало собралось. Человек четырнадцать пришло, чтоб Огонька-то поймать. Ну а Митяй один супротив всех их и выступил. Охотнички-то те, неробкого десятка люди оказались, все в силе, здоровяки. На Митяюшку так и кидаются, так и прут, ругаются.
И откуда у Митяя только сила в руках взялась. Он так вдруг стал оглоблей махать, что не уцелела она и сломалась. Но Митяй и тут не растерялся, вырвал из земли орясину здоровую, что всех крепче была, да как воин посредь поля брани, давай нападки злодейские отбивать. Да так разошелся, что и пяти минут не прошло, как он всех мужичков положил. Видать это оттого ему силы прибавилось, что он за друга вступился, а это дело святое.
– Ну что охотнички, получили? Будете ещё моего друга караулить да ловить его?… иль вам добавить? – кричит он мужичкам.
– Ой, хватит богатырь,… досыта ты нас затрещинами накормил,… отвадил за чужим добром охотиться… давай-ка лучше мириться… – отвечают ему наёмнички, да бока побитые почёсывают.
– То-то же! Ну да ладно,… я ныне добрый, давайте мириться… – отбросив орясину в сторону, сказал Митяй и помог им подняться. Отряхнул бедолаг, кому руку пожал, кому по плечу хлопнул, в общем, замирился с охотниками. Обступили они его, оглядывают, силой богатырской дивятся. Взял он с них слово честное, что они никогда более худого не задумают, и станут только добро делать да веру соблюдать. Распрощался он с ними, отпустил с миром, да сам пошёл Огонька проведывать.
Идёт, по сторонам смотрит, родным краем любуется, душа радуется. И тут вдруг прямо перед ним, на дорожку, из леса женщина с вязанкою хвороста за плечами выходит да чуть ли не в него утыкается.
– Ой, прости добрый молодец, не заметила тебя,… иду вниз смотрю, плохо вижу, сверху ноша давит… – тут же извинилась она.
– Ну что ты, что ты,… это ты меня прости,… я сам виноват,… засмотрелся на красоту нашего края, да тебя чуть с ног не сбил! Давай-ка я лучше помогу тебе… – отвечает Митяй женщине, и низко поклонясь, широко по-доброму улыбнулся, потому как душа его теперь вовсю раскрылась, и отныне он решил все свои прежние худые проступки искупить, и дальше делать только светлые и полезные дела. Взвалил он на себя вязанку хвороста, словно пушинку лебяжью, да чтоб совсем налегке не идти во вторую руку ещё и пару больших орясин прихватил.
– Тоже на дрова сгодятся,… ты только скажи куда нести? – спрашивает он у женщины да покрепче вязанку сжимает.
– Ой,… сколько дров-то,… ну мне теперь надолго хватит,… а нести их в посад надо… – отвечает ему женщина.
– Ну, в посад так в посад… – поддакнул ей Митяй и степенно по дорожке зашагал. Идут они, уже и познакомились, женщину Марфой звали, беседу о делах хозяйственных завели, всё веселей. До посада быстро добрались. Вот уже и её дом показался. Подходят они ближе и вдруг из дома на крыльцо пригожая девица выходит.
– Матушка, что такое? Что случилось? – взволнованно спрашивает она и, то на мать, то на Митяя удивлённо смотрит.
– О, нет-нет, не подумай чего,… всё хорошо! Вот доброго молодца в лесу повстречала, а он мне помочь вызвался,… познакомься доченька с хорошим человеком… – отвечает ей мать.
– Ну отчего же не познакомится,… можно и познакомится,… меня Алёна зовут, а тебя как, добрый молодец? – улыбаясь, спрашивает девушка у Митяя и в глаза ему заглядывает. А тот стоит, молчит, словно язык проглотил. Сказать ничего не может, онемел от красоты девичьей, оторопел, растерялся. Алёна тоже молчит, ответа ждёт, а он застыл, как столб глаза раскрыл, веками хлопает и что-то про себя бормочет, невнятное промычать хочет.
Тут-то она от такого его глупого вида весёлым смехом и прыснула. А смеясь-то, ещё краше выглядеть стала. Волосы светлые аки свежий снег вокруг её милого личика развиваются, зубы белым жемчугом слепят, улыбка нежная на устах алых играет, глаза небесной синевой завораживают. Дрогнуло сердце богатырское, и войны, никакой не надобно, вмиг покорилось оно красоте девичьей.
– Да что же это ты, экий недотёпа,… опусти хоть хворост-то… – смеётся Алёнка, заливается, да подходит к Митяю и помочь ему желает, хочет с плеч вязанку снять. А Митяй-то от её прикосновения вздрогнул, словно пчелой ужаленный, да тут же в себя и пришёл.
– А я Митяй,… купца Дормидонта-Плешивого сын… – наконец-то опустив и хворост, и орясины, сам ещё не понимая, что с ним происходит, пробормотал он.
– Ну вот,… надо же, хоть что-то сказал… – улыбчиво откликнулась Алёнка и нежно посмотрела на силача, ведь он-то ей тоже приглянулся. Да и как не понравится такой могучий добряк с чистым сердцем и добрыми помыслами. На Руси всегда таких ценили. Алёнка ему по народному обычаю за помощь его бескорыстную предложила водицы испить да хлебца откушать. Предложение он принял и в дом вошёл. А там слово за слово и разговор завязался.
Вот уже и ночь на двор пришла, а они всё говорят и говорят, никак насладиться беседой не могут. И так их молодые сердца сплелись, что не хотят они расставаться и всё тут, уж больно они полюбились друг другу. Уже и луна взошла и темнота в сон клонит, а они за руки взялись и всё разговор ведут. Мать смотрит на них, и побеспокоить боится, не желает счастья-радости спугнуть, ведь с тех пор как пропал отец Алёны, она впервые такая весёлая стала. До сего дня ходила Алёночка понурая, жили они в грусти и печали, а тут Митяюшка-свет появился и в одночасье изменил всё. Вмиг расцвело, распустилось счастье девичье, надеждой сердце наполнилось, любовь в нём поселилась.
Вот и мать сидит не дыша, мешать не смеет, да лишь жалеет, что её муж, отец Алёны, не видит дочерней радости. Прошло уже лет десять как он, доблестный солдат Иван, пропал, родину от врагов оберегая. С тех пор Марфа одна так и растила дочь, сама хлеб сеяла, сама жала, а где и дичь добывала. А как Алёна подросла, так матери помогать стала.
Да только вот в лес-то мать её не отпускала, сама за хворостом ходила, сил-то ещё много было, ведь и не старая совсем, хоть и седая вся. Это она так от горя изменилась, что Ивана рядом не стало, уж так она любила его касатика. И ведь было за что, Иван добр и умён был, дочку обожал, души в ней не чаял, всегда им верной защитой был. Но что случилось, то случилось. Ушёл он как-то в дозоры дальние, да и исчез. Уж и нет его, а любовь-то осталась. Вот поэтому-то Марфа и ждала его, ни смотря ни на что, в надежде на его возвращение.
А молодые влюблённые так бы, наверное, и просидели до утра, да только Митяй вдруг ненароком до свисточка заветного дотронулся. Тут же вспомнил о друге своём Огоньке, об обязательствах перед ним, да и о братьях своих негодных коих с утра обещался наставлять, тоже задумался. И как бы ему не хотелось с Алёнкой расставаться, всё же пришлось им попрощаться. И Митяй, договорившись о следующей встрече, с большим трудом и грустью на сердце покинул гостеприимный дом.
На следующий день, под благостным впечатлением от вчерашней встречи, Митяй движимый благородным желанием творить добро, потребовал от своего отца немедленно начать отдавать долги ограбленным им купцам, дабы быстрей разделаться с томящим душу грузом вины. Выбора у Дормидонта не было и он, хоть и нехотя, но согласился на требования сына. Позавтракав и взяв деньги для отдачи первого долга, они отправились в лес. Там Митяй достал свисток и дунул в него. Почти сразу же в небе появился Огонёк. Взмахнул пару раз крыльями и приземлился.
– Ну, здравствуй богатырь,… что готовы лететь в края дальние за леса густые исправлять проступки свои давние? – спрашивает он.
– Готовы Огонёк, готовы! Вот и мой батюшка с духом собрался,… и уже не отступится от задуманного,… так что медлить не станем, давай-ка побыстрей полетим… – отвечает ему Митяй и отца подводит. А Дормидонт-то при таком огромном виде Огонька, заробел совсем, еле ноги передвигает, идёт бледный весь, слово вымолвить боится. Но Митяй долго церемонится, не стал, усадил отца на Огонька, да и сам взобрался.
Взлетели они, а уже через час первому купцу долги отдавали. Тот подивился такому поступку, деньги взял, да и простил Дормидонту обиду старую. Порадовались они и дальше полетели. Вернулись только к вечеру, усталые, но довольные.
– Я бы никогда и подумать бы не мог, что отдача долгов может стать таким приятным и успокоительным занятием… – оказавшись уже дома, высказался отец. И раз уж он так рассудил, то видимо ещё не до конца его характер был испорчен колдовством Ефрема.
– Но и это ещё не всё батюшка,… завтра опять полетим… – одобрительно кивнув, поддержал его Митяй, и пока ещё совсем не стемнело, скорей на встречу с Алёнкой побежал. А Дормидонт избавившись от груза старой вины, с великим облегчением спать пошёл. И только Агей с Игнатом всё никак успокоиться не могут, не по нутру им это дело.
– Того и гляди всё отцовское состояние разбазарят,… нам-то ничего и не достанется… – злобно прошептал Агей.
– Сам знаю, что такое может случиться,… ох, чую надо нам от Митяя избавляться… – поддакнул Игнат. И они тут же зашептались как бы им лучше брата извести. Но как бы они тихо не шептались, мать всё же услышала да тут же и высказала им.
– Ох, недоброе вы задумали,… не трогали бы вы Митяюшку,… он ведь вас от таких страшных бед уберег, а вы его погубить хотите… – попыталась остановить она своих сыновей. А они и слушать её не стали, лишь шикнули на неё да пошли дальше свои коварные планы строить, как Митяю навредить. А он-то бедолага и знать ничего не знает, и ведать ничего не ведает, живёт себе и беды не чует. Радость у него теперь – Алёнушка. Вот и сейчас, прибежал он к ней, повстречал её у калитки, и стоит, милуется, про дела свои добрые ей рассказывает.
– Есть у меня друг особенный, Огоньком зовут,… хочу тебя с ним познакомить! Мы накануне, ещё днём, пока с ним по делам летали, об этом договорились,… обещал я ему, что вечером невесту свою представлю… – честно признался он.
– Как так летали? – удивлённо спрашивает Алёна, откровенно не понимая, о чём идёт речь.
– А вот так,.. послушай, я тебя расскажу… – обняв её, сказал Митяюшка, да начал ей всё про Огонька пояснять. Алёнка выслушала его да тут же без всяких сомнений согласилась с летающим другом встретиться. Не испугалась, не струсила, неробкой оказалась, как ни как дочь солдата. Поцеловала она Митяюшку, да и пошли они знакомится. Встретились друзья, как и уговорились на лесной дорожке. Огонёк, как Алёнку увидел, так у него словно пелена с глаз спала, вроде он что-то вспомнил.
– Ох, и знакомая же мне твоя наружность!… может я тебе, когда помогал? – спрашивает он её и получше приглядывается.
– Да нет, до сего дня мы не виделись,… я вообще не знала не гадала, что ты есть-то такой. Хотя вот если посмотреть на тебя хорошенько, то глаза у тебя какие-то не звериные,… уж больно много человеческого в твоём взгляде… – бесстрашно отвечает она ему и ещё ближе к Огоньку подходит.
– Ну и ладно, пусть будет так,… а сейчас садитесь-ка на меня,… я вас покатаю! Полетим на большое озеро, что недалеко от горы, где я живу, расположено… – предложил Огонёк да спину им свою подставляет. А влюблённым второго приглашения и не надо. Они тут же взобрались на Огонька, он взмахнул крыльями, и с лёгкостью пташки поднялся в облака.
Прилетели они на озеро. А вода-то в нём за день нагрелась, тёплая, что парное молоко. Ну, они купаться и бросились. А Огонёк расшалился, разыгрался и такие чудеса показывать начал. Поднимется в небо, и со всего маха как нырнёт в воду. Да так что не одной брызги не подымет, словно нож в масло в озеро входил. А под водой носится, словно шустрая рыбка вьюнок. Но вот время пришло, отдохнули они, накупались, да домой заторопились.
И так они сильно за этот вечер сдружились, что с него у них новый порядок завелся. Днём Митяй с отцом на Огоньке по купцам шныряют, долги возвращают. А вечером вернувшись, отца дома оставляли да к Алёнке в гости улетали. Так и крепла их дружба, и с каждым днём всё больше и больше.
Дормидонт от своих честных деяний совсем переменился, стал весёлый и радостный. Недаром же в народе говорят – добрые дела душу лечат, а злые калечат. С женой Медеей замирился, ходит вокруг неё гоголем да про себя и про неё песенки шуточные сочиняет. Медея видит, муж подобрел, похорошел, справедливым стал, возьми да и расскажи ему про Игната с Агеем. О том, что они с Митяем сделать удумали. А Дормидонт-то только посмеялся над этим да успокоил её.
– Эх, Медеюшка сердце моё, да если б ты только знала, какой у Митяюшки друг есть, так сразу бы и бояться перестала! Да с таким Огоньком как у него ему не один чёрт не страшен, не то, что братья родные! Эх, мне бы молодому такого друга, какой у него сейчас есть, так я бы никогда ни скрягой, ни лиходеем не стал! Так что ты мать не переживай, всё у него будет хорошо, он у нас удалой, видишь как меня враз перевоспитал,… так и братьев своих непонятливых уму разуму научит… – одобрительно заключил он, на том они и сошлись.
И стали потихоньку к скромной жизни готовиться, потому как, раздав все свои старые долги, осталось у них совсем немного, от того несметного богатства что было когда-то. Всего-то, дом старый, да лавка торговая, ну ещё малость приданого, что в наследство Медее было подарено. Но они об этом вовсе не печалились, ведь только сейчас в их дом по-настоящему счастье пришло. И всё бы так, наверное, и продолжалось, как вдруг из дальней стороны вернулся отец Медеи, старый колдун Ефрем. И сразу же в дрязги пустился.
– Что я вижу!… и десяти лет не прошло, как я покинул вас, а вы все мои колдовские старания напрочь сгубили и честно жить собираетесь! Да не бывать этому! – увидев, что в доме твориться, рассвирепел он.
– Отец, но десять лет большой срок и мы имеем право измениться за это время… – попыталась возразить Медея.
– Нет, не имеете!… это для вас он большой, а для меня как один день пролетел,… и я меняться не собираюсь! Теперь вы будете жить, как я велю! – злобно добавил он и кулаком о стол хрястнул. А Агей с Игнатом как услышали такое, так в ноги к нему бросились.
– Ой, дед родной,… помоги нам,… отец совсем помешался, деньгами разбрасывается,… богатства нас лишить желает,… связался с добряком Митяем да другом его чудищем Огоньком,… жизни нам не даёт, обобрать хочет… – жалуются они ему, лебезят.
– А ну-ка поведайте мне, что это ещё за Огонёк такой!? – тут же поинтересовался Ефрем, услышав о чудище. Братья же, пользуясь тем, что Митяя нет рядом, они пока с Огоньком к Алёне улетели, кинулись наперебой рассказывать обо всех его добрых делах. Колдун внимательно выслушал их, лоб наморщил, бровь нахмурил да и говорит.
– Так он всё никак не успокоиться,… так и продолжает людям помогать,… по-прежнему добро творить желает! Ну что же, теперь-то уж я его точно в червяка превращу! – свирепо топнув, вскричал Ефрем.
– Да про кого ты это говоришь-то так?… хоть бы объяснил нам… – скромно спросил Игнат, поднимаясь с колен.
– Да про чудище это, про Огонька я так говорю,… ведь на самом-то деле он Иван-солдат! Тут вот какая история случилась,… было это, как раз, перед тем как я уехал,… он мне тогда очень мешал, постоянно влазил в мои дела,… защищал людей, не давал их обирать,… грозился меня и моих друзей колдунов вывести на чистую воду и осрамить на весь свет! Тогда-то и заманил я его в ловушку на дальние кордоны. Встретились мы с ним во чистом поле,… но я не один пришёл,… со мной ещё с десяток моих дружков колдунов было,… разбойнички хоть куда! Надо было покончить с Иваном! Бились мы долго, мечей не жалели,… одного за другим выбивал он с поля моих дружков-разбойничков,… а я был бессилен что-либо сделать! Два меча, четыре щита поменял Иван, а бой всё продолжался! Не выдержал я натиска такого, да и бежал,… а он оставшихся моих дружков разоружил да и отпустил с миром,… уж такой он добрый. Они потом от меня и отвернулись. Такого позора я простить ему не мог! Не получилось в честном бою, тогда я решил его колдовством и коварством извести. Переоделся старым пастухом и продал его жене Марфе заколдованного зелья под видом козьего молока. А она из него похлёбку-то Ивану и сварила,… он её съел, а уж потом и я его в лесу подкараулил да злое заклинание прочёл. Так он в чудище-то и превратился! Я тогда же его и памяти лишил, чтоб не знал он, кем до этого был,… чтобы злым ходил и людей изводил, чтобы беспощадным стал и детей пугал! А он-то вишь опять за старое взялся,… всё людям помогает да добро делать норовит! И даже его нынешний страшный облик этому стремлению не помеха! Ну, всё!… теперь держись Иван, я тебе устрою! – злобным воем взревел колдун, сотрясая руками воздух.
Но тут нежданно-негаданно из-за спины родителей вышел Митяй. Оказывается, он уже давно вернулся и тихонько стоял в сторонке, не мешая деду рассказывать.
– Ах ты, злыдень старый, мало тебе горя людского, так ты их ещё и защитника лишить хочешь! Я хоть тогда и маленький был, но запомнил как ты нас с братьями в злости и ненависти воспитывал да шкодничать заставлял! И теперь продолжаешь людям жизни ломать, но ты ошибаешься, с настоящим добром тебе не совладать! – не выдержав такой несправедливости, возмущённо воскликнул Митяй и в сердцах двинул деду прямо в ухо. Не ожидая такого хлёсткого неодобрения своих намерений со стороны внука, колдун рухнул как мешок с овсом да ещё и костями загремел.
– Эх,… видимо, нечего мне больше делать в этом доме,… в доме, где нет добрых людских отношений… – горько вздохнув, добавил Митяй и, хлопнув дверью, вышел вон. Ефрем же очухался только минут через пятнадцать.
– Ах, вот как,… Иван-солдат и внука моего на свою сторону переманил,… ну, я ему… – загомонил он едва пришёл в себя и, поднявшись с пола, заходил по светлице кругами, обдумывая план мести. Дормидонт и Медея, боясь и слова сказать, спрятались от его гнева в дальнем закутке, а Игнат с Агеем засев за стол стали ждать дедовского решения.
Меж тем Митяй, покинув дом, прямиком направился в лес к Огоньку. Выйдя на опушку, где они всегда встречались, он достал заветный свисток, дунул в него, и тут же из-за кромки деревьев показался Огонёк. Приземлившись, он немало удивился.
– Что такое? Что случилось? Почему ты здесь?… мы же только расстались… – заметив, как грустит Митяй, спросил он.
– Я из дома ушёл,… отвези меня в пещеру, есть о чём поговорить,… вечер будет долгим… – быстро ответил Огоньку Митяй и тут же взобрался ему на загривок.
А уже вскоре они сидели в уютной пещере у тёплого очага, где Митяй сообщил Огоньку обо всём, что узнал из откровений старого колдуна.
– И ведь что самое обидное, этот старый злодей мой родной дед… – закончил Митяй свой рассказ.
– Да не расстраивайся ты так,… не знал ты его доселе, ну и далее знать не зачем! Охо-хох,… а представь мне каково,… узнать, что я не чудище, а солдат Иван, защитник правды,… да ещё и отец твоей невесты! А ведь моя Марфа меня до сих пор ждёт,… вот и подумай, как я теперь перед ней такой покажусь,… что скажу,… эх, знать бы как меня расколдовать… – вздохнул Огонёк-Иван и призадумался.
– Это да,… тебе, конечно, тяжелей моего будет,… извини, что думал только о себе,… дело тут такое непростое,… мой друг оказался отцом моей любимой,… да ещё и заколдованный в чудище, притом моим же собственным дедом,… вот уж чудеса… – невесело пошутил Митяй и тоже задумался, решая как ему помочь другу.
Время шло, а они всё никак не могли подыскать нужный вариант, чтоб заставить деда-колдуна снять своё заклятие с Огонька. Так они и просидели всю ночь, размышляя, как им быть в такой сложной ситуации, и заснули только под самое утро.
А меж тем дед-колдун время зря не терял и в эту же ночь надумал, как ему Огонька-Ивана поймать и превратить в червяка.
– А в этом мне поможете вы! – растолкав дремлющих за столом братьев, Игната да Агея, воскликнул Ефрем.
– А ну рассказывайте, где вы в первый раз встретили этого Огонька! – закричал он на них. А братья-то ещё глаза толком продрать не успели, как тут же подзатыльников от него получили. Кинулись они тогда к нему, и давай наперебой про всё, что знали рассказывать. И про то, как они, потеряв дорогу, в скалу уперлись, и про то, как ручей с чистой водой нашли, какую чудище Огонёк пил. И как Митяй за дровами пошёл да на том же чудище Огоньке к ним вернулся.
Услышав такие подробности, злодей Ефрем моментально собрал для отлова Огонька-Ивана своих дружков старых, что ещё от него не отреклись. Да нанял жадных, свирепых охотничков, любителей лёгкого барыша. Всего набралось человек двадцать, не считая Игната с Агеем, коих он с собой решил взять лишь для того, чтоб те ему дорогу показали, да к той горе привели, где Иван-Огонёк обитает.
В сей же час, наварив заговорённого зелья, для своих подлых дел, и призвав негодяев-лиходеев им нанятых, он тем же утром отправился к тому заветному ручью с водицею чистой, что в горах течёт. Дойдя до горы, в чреве коей в тот момент безмятежно спали ничего неподозревающие Митяй и Огонёк, охотнички-наёмнички расположившись полукольцом у её подножия, заняли позиции для нападения.
А Ефрем, хитрый колдун, неслышно подойдя к ручейку, спрятался в кустах. И, взяв склянку с зельем наизготовку, стал ждать, когда Иван-Огонёк проснётся да к источнику подойдёт воды напиться. Однако вопреки его ожиданиям из пещеры вдруг вышел Митяй. Он только что проснулся, и громко фыркая спросонья, потягиваясь, отправился к роднику. Ефрем, ещё даже не видя Митяя, но слыша, что кто-то шумно пробирается, подумал, что это Иван-чудище. Вытянул руку с зельем из-за кустов и выплеснул содержимое склянки в воду. И как раз в этот момент к источнику подошёл Митяй, да тут же начал пить. И так совпало, что зелье с первых же глотков попало ему в рот.
Испив водицы перемешанной с зельем и омыв ею лицо, Митяй ничего, не заподозрив, отправился обратно в пещеру будить Огонька. Они сегодня как раз собирались лететь к Марфе с Алёнкой, и рассказать им всё о случившемся. Тем более что Митяй накануне уже договорился с любимой о том, что они утром встретятся.
И теперь ему после столь долгой ночи раздумий и разговоров казалось, что с момента их последней встречи прошла целая вечность. За эти часы он так соскучился по Алёнке, что был готов, немедленно бросив всё, бежать к ней, к своей единственной, к своей любимой лапушке. И лишь только долг дружбы и порядочности останавливал его от такого скоропалительного действия. Ведь он был нужен Огоньку. А тот до сих пор ещё не мог прийти в себя от известия, что он не просто разумное чудище, а обращённый в него человек, да к тому же наделённый семьёй.
Митяй, сражённый зельем, успел дойти лишь до входа в пещеру, и даже одной ногой переступил через порог, но тут вдруг резко почувствовал головокружение и сковывающую боль. Он что есть силы, окликнул Огонька и рухнул на камни. Однако и этого оклика было достаточно, чтобы Огонёк мигом проснулся и стремглав выскочил наружу. Увидев лежащего на камнях Митяя, он мгновенно подхватил его и приподнял.
– Что с тобой? Кто это тебя так? – только и успел произнести он, как на него тут же со всех сторон бросились наступать охотники. Впрочем, задумка Ефрема была исполнена не до конца, ведь он-то хотел усыпить Ивана-Огонька, а вместо него уснул Митяй. Колдун даже и не успел предупредить своих сообщников, что он подлил зелье не тому, кому надо, как они не разбираясь, кто там что выпил, и, не дожидаясь команды Ефрема в надежде на лёгкую поживу налетели на Огонька.
Каждый хотел первым поразить его, чтоб получить желанную награду – мешок золота, обещанный колдуном. Они-то глупцы в надежде на то, что сейчас уснет Огонёк, думали, легко справятся с этой задачей. И окружив его со всех сторон, тыча в него баграми да копьями, кинулись в атаку.
– Да что вам надо-то от меня,… я же вас не трогаю,… людей я не ем,… посевы не травлю! Живу в сторонке тихо и спокойно! Да вы даже ничего не знаете обо мне! – не желая причинять вреда охотникам, пытаясь их образумить, восклицал Огонек, при этом ещё держа на руках беспомощного Митяя. А те всё никак не унимаются, пуще прежнего в него баграми целятся, ждут, что он сейчас, как и богатырь Митяй, свалится. И тут растолкав всех охотничков, неожиданно вперёд вышёл Ефрем.
– Ну, ты чудище лесное!… помнишь меня, иль нет? Опять на моём пути встал!… не даёшь мне над людишками власть взять! – закричал он Огоньку, давая тому понять, что знает, кто он на самом деле.
– Помню-помню! Так это ты злобный колдун свору собрал, да на нас напал! Всё никак успокоиться не можешь,… сделал из меня, из честного человека, чудище, а теперь что же,… в червя превратить желаешь? Ну ладно,… пусть так! Видят небеса, я боя не хотел, но ты меня сам вынуждаешь! – увидев Ефрема и сразу определив, кто его настоящий противник, ответил ему Огонёк, и аккуратно уложив Митяя за порог пещеры, вышел на круг и приготовился отражать нападение охотников.
Охотники, тут же все разом, замахнувшись копьями, метнули их в него. Огонек, мгновенно подлетел вверх и пропустил копья под собой. Копья, пролетев мимо него, попали в охотников стоящих напротив, при этом ранив нескольких из них. Раненые охотники с дикими воплями, стонами и жуткими гримасами на лицах свалились наземь, и стали корчится от боли.
– Дурачьё, да он же специально так встал! Вы что не видите куда стреляете!? – разъярённо закричал колдун, и сам, схватив багор с острой зазубриной, метнул его в Огонька. Огонёк же, легко взмахнув хвостом, мигом отбил багор, забросив его далеко в чащу.
Что же тут сразу началось. Озлобленная толпа охотничков в едином порыве кинулась на Ивана-Огонька стараясь достать его, кто багром, кто копьем, а то и мечом. Реакция Огонька была мгновенной. Он, чуть изрыгнув пламя, дунул им поверх голов наступающих. Эффект был ошеломляющий. Опалив себе макушки шапок и копий разбойнички, оторопев, попадали и вжались в землю. Лишь стоявший поодаль Ефрем остался держаться на ногах.
– Да вы что повалились, трусы!?… он же вас только пугает!… видите, он даже ни в кого не попал! А ну вперёд бездельники, а то никто из вас не получит золота! – вскричал он, и его последняя фраза возымела своё действие. Охотники, соскочив с земли, с ещё большим рвением бросились на Огонька.
Конечно же, он бы мог не биться и свободно улететь, но тогда получилось бы, что он оставил им на растерзание Митяя. А мысль о том, что разбойники могли бы сделать с его другом, коробила его, поэтому выход был только один, принять бой. И он бесстрашно вступил в схватку. Как бывший солдат, Огонёк прекрасно знал тактику боя, но применял её осторожно, не желая причинить лишнего вреда атакующим. Он не ставил себе целью поразить своих врагов насмерть, нет, он этого абсолютно не хотел. Ведь он прекрасно понимал, что это тоже люди и, нападая на него, они просто заблуждаются.
Толстая кожа и прочная чешуя надёжно защищали его от мощных ударов колющего оружия. А поэтому он больше старался обороняться, аккуратно расталкивая всю эту свору злобных глупцов по разные стороны. Притом не ломая им костей и не калеча их. Почуяв такое его поведение, охотнички осмелели и, проявляя не дюжее упрямство, выкрикивая всякие мерзости-гнусности, стали атаковать, с ещё большей силой выискивая у него уязвимое место. А таким местом была его змеиная шея.
Всячески увёртываясь и меняя цвета, а то и становясь невидимым, он, стараясь не подпускать никого к шее, осторожно, дабы ненароком не замять людей пятился спиной к скале. А в это время Ефрем бормоча себе под нос, страшное заклинание целился из серебряного лука заговорённой стрелой прямо в его большие глаза. Заметив такую хитрость колдуна, Огонёк, изловчившись с грациозностью быстрой лани, увернулся от выстрела. Стрела, ударившись о скалу, упала прямо у порога пещеры.
– Ах ты, змий вертлявый! – заорал на него не своим голосом Ефрем и от досады, что не попал, с размаху бросил в Огонька лук. И не успел лук ещё коснуться земли, как Ефрем прямо на глазах у всех начал приобретать очертания дикого вепря. Резко увеличился в размерах, сделавшись ростом с деревенскую печь. Тело его и руки покрылись жёсткой шерстью, изо рта вылезли кривые клыки, а сам рот превратился в пасть.
– Загоняй его на меня! Ослепить его! Копьё мне! Покончить с ним! – взревел Ефрем превратившись в дикого вепря и, выхватив из рук замешкавшегося охотника пику, замахнулся ей на Огонька. Разбойнички, увидев в кого, превратился их предводитель, на мгновение ошалели и даже перестали кричать. Но вдруг в этой наступившей тишине откуда-то из чащи раздался девичий крик.
– Митяй!… Митяюшка!… – это кричала Алёна. Она, не дождавшись любимого, почуяла неладное и поспешила в лес к Огоньку, желая разыскать своего Митяюшку. Девичье сердце вещее и знает где надо искать любимого.
– Ага, вот я тебя сейчас!… – злорадно воскликнул Ефрем-вепрь и рванулся к Алёнке навстречу.
– Беги Алёночка! Беги доченька! – отбиваясь от вражеских багров и пик, закричал Иван-Огонёк, и рьяно бросился на помощь дочке. Но было поздно, проворный колдун, обретший новый вид, уже схватил Алёнку и потащил её к скале.
– Иди сюда девица, иди сюда красавица… – ехидно шипел он, толкая сопротивляющуюся Алёнку вперёди себя.
– Ну что чудище солдатское, сдаёшься?… или же я сейчас одним ударом лишу её жизни!… – завопил колдун и для убедительности своих злодейских намерений взял меч у стоявшего рядом разбойника.
– Смотри, что я сейчас с ней сделаю!… – опять вскричал он и поднёс острое лезвие меча к белоснежной шее побледневшей от ужаса Алёны.
– Да что же ты делаешь-то!? Не смей её трогать!… отпусти ребёнка! Ведь у тебя же у самого дочь есть,… а если бы с ней также поступили?… – пытаясь урезонить его, в отчаянье закричал Огонёк.
– Какая такая дочь? Уж не Медея ли?! Дурачьё, ведь это же мною убиенного, братца Нефёда, честного купца, дочь! Я её и выдал за свою! Ха-ха,… да нам колдунам такая обманка только и нужна, а вы недотёпы и попадаетесь на эти уловки! Так что жалеть твою дочь Иван-солдат я не стану!… считаю до трёх и снесу ей голову!… – в ответ заявил колдун и взмахнул мечом.
– Всё хватит! Воля твоя! Хочешь, убей меня, хочешь в червяка преврати, но только Алёночку-доченьку отпусти! – окончательно перестав сопротивляться, воскликнул Огонёк. Охотнички тут же словно мухи облепили его и начали верёвками вязать.
– Отец! Так это ты мой отец?… да как такое, возможно? – услышав всё, выкрикнула Огоньку Алёна.
– Да, так и есть,… но не по своей вине я стал таким,… это всё он виноват,… он меня за службу мою честную в чудовище заколдовал,… чтоб я людей пугал да ему не мешал… – откликнулся Огонёк, глядя в родные глаза дочери.
– А ты и не знала?!… вот так веселье! Ха-ха-ха! Моя взяла! Быть твоему отцу червяком! – задрав к верху свою страшную кабанью голову, злобно излился диким хохотом колдун.
И вдруг в этот момент, едва он на секунду отвёл свой меч от Алёны, стрела, та самая выпущенная им заговорённая против колдовства стрела, пронзила его тело. Вмиг изогнувшись словно червь, нанизанный на крючок, он свалился у ног Алёнки и, дрожа всеми чреслами, как бесхребетный слизень, тут же стал превращаться в бурую пахнущую болотом массу.
– Никто не смеет угрожать моей невесте! – подняв над головой тот самый серебряный лук, стоя у выхода из пещеры, громогласно воскликнул Митяй. А это был именно он. И солнце, отражаясь в серебре его лука, хлестнула ярким блеском по глазам опешивших разбойничков. Так уж получилось что Митяй, очнувшись от колдовского зелья, и оставаясь в пещере незамеченным, сначала подобрал серебряный лук с заговорённой стрелой, а потом, улучив момент, выстрелил из него в злодея. И как раз вовремя.
Его выстрел был настолько меток и удачен, что стрела, попав в колдуна, пронзила его насквозь и лишила защитных колдовских чар, тут же превратив в ничтожество. Злодей растаял как туман, а вместе с ним ушли и его заклинания со злобными наветами. Алёнка и Митяй бросились на встречу друг к другу. А видевшие как их предводитель колдун растворился, охотнички – разбойнички, отойдя от обуявшего их оцепенения, мгновенно бросились врассыпную. Да так рьяно, что их после этого никто и никогда более не видел. Хотя ходили потом слухи, мол, перевоспитались они, ушли в древние скиты, в леса глухие, да там зажили законы природы и прилежания соблюдая.
Огонёк же, скинув с себя верёвки, кои успели набросить на него злодеи, вдруг стал быстро уменьшаться, и минуты не прошло, как он человеческого роста достиг. Чешуя с него осыпалась, хвост отпал и испарился, а из крыльев и лап сразу появились руки и ноги. Вместо звериной кожи да чешуи чудища, на нём новая одежда русского воина очутилась, и так ему в пору пришлась, что он только диву дался. Вот и превратился Огонёк опять в Ивана солдата. Тут уж и Алёнка его сразу признала. Она хоть и маленькая была, когда он исчез, а ведь всё равно помнила отца-батюшку, потому как очень любила его. Стоят они все втроём обнялись, радуются, а тут из соседних кустов Агей с Игнатом на карачках выползают. Они-то по трусости своей весь бой так в кустах и просидели.
– Ой, прости нас брат,… прости солдат,… и ты не держи на нас зла Алёна,… мы как во сне всё это время были,… все его приказы выполняли, сами себя не чуяли… – закаялись они, прощенья запросили.
– Ну, то-то же,… хорошо прощаем мы вас! Только вы теперь же отправляйтесь к матушке с батюшкой, и накажите им, чтобы они тут же шли в дом к Марфе, матери Алёниной и ждали нас там! А мы чуть погодя явимся к ней да свадьбу нашу с Алёнкой справлять начнём! Вы тоже там будьте и гостей честных приводите! – на радостях, тут же простил братьев Митяй. Облобызались они по-братски, слезу пустили, да Агей с Игнатом быстрей домой с доброй вестью побежали.
А счастливые Алёнка с Митяем и Иван-солдат пошли народ на свадьбу созывать, да сразу к Марфе людей провожать. Ну а потом конечно и свадьбу устроили, да такую весёлую, залихватскую, что во всём свете второй такой не сыскать. Кого только на ту свадьбу не собралось: были тут и трудяги кузнецы, и крестьяне жнецы, и ремесленники удальцы, и простые купцы, и честные молодцы, да почитай весь посад с его околотками собрался. Притом ни день, ни два гуляли, а три месяца подряд, и то не хватило, потом ещё неделю догуливали. Вот сколько счастья да радости у народа накопилось, плохим людям и не снилось…
Конец