Художественный салон-магазин «Вернисаж», правда, тогда еще не «Вернисаж», а обанкротившийся магазин «Народные промыслы», достался Римме Якубовской совершенно случайно, когда она уже отчаялась найти приличную работу. Работа уборщицы в ночном клубе вряд ли может считаться приличной для молодой цветущей женщины. Там, правда, была еще должность администратора с неплохой зарплатой, плюс обязанность спать с шефом. Римма сгоряча согласилась, но, увидев шефа, передумала.
– Ну и дура! – сказала ее приятельница, работавшая там же танцовщицей. – Он, конечно, не Микки Рурк, но мужик невредный.
И тогда она набралась смелости… да-да, набралась смелости, ибо, когда просишь на кусок хлеба, нужно гораздо больше смелости, чем когда просишь всего-навсего о прибавке к жалованью, и позвонила своему старинному поклоннику Волоше Смолянскому, которого случайно увидела по телевизору. Повзрослевший, солидный Волоша, теперь – Владимир Иннокентьевич, отвечал на вопросы журналиста – был он сейчас, оказывается, успешным банкиром и меценатом. Римма глазам своим не верила; неужели этот козырный мужик – тот самый невзрачный молодой человек, друг б.м. Виталика Щанского (произносится «бым» и значит – «бывший муж»), который сходил по ней с ума? Когда ж это было? Лет десять назад… или чуть больше. Как он краснел! Боже ж ты мой, как он мучительно краснел, как не сводил с нее глаз! Как бым Виталик издевался над ним! И вот – нате вам! Банкир!
Человек на экране излучал уверенность в себе, превосходно держался, говорил толково, чуть иронично и был дорого одет.
«Идиотка! – подумала Римма. – Если бы я тогда выбрала Волошу…» Смешной краснеющий мальчик… А Виталик! Художник-дизайнер Виталий Щанский – известный всему городу бабник, балагур, гулена и глава любой тусовки – был неотразим. И неудивительно, что она была на седьмом небе от счастья, когда он стал оказывать ей знаки внимания. И какие знаки! Янтарное ожерелье, выдуманное и сработанное его другом и коллегой из Латвии, ювелиром Гуннаром Бразалисом, для выставки в Хельсинки и отданное другу Виталику для его любимой женщины. И вина из Грузии, целая корзина, от еще одного друга, горячего Гоги из Тбилиси. Цветы, каких не бывает в природе, – громадные золотые шары хризантем из закрытого зеленхоза. Для Виталика не было ничего невозможного. Женщины заглядывали ему в рот, а Римма, обычно бойкая и острая на язык, терялась в его присутствии, превращаясь в угловатого неуклюжего подростка.
– У тебя заниженная самооценка, – сказала подруга Людмила, выслушав ее сбивчивый рассказ о замечательном Виталике Щанском.
– Ты, Лю, не понимаешь, он не такой, как другие. Он смотрит на тебя, как будто… как будто…
– Ну?
– Ну, как будто… не знаю! Глаза ласковые, не оторваться! Улыбка – обалдеть! Смотрит на тебя – аж мурашки по коже…
– Так в чем же дело?
– Не знаю. Не могу на него глаз поднять.
– Но почему?
– Не знаю!
– Ты в него влюблена? – допытывалась Людмила.
– Не знаю! – в отчаянии отвечала Римма. – Мне он очень нравится, но… ты знаешь, сколько вокруг него баб вертится?
– Получше тебя?
– Да!
– Ну и дура! Посмотри на себя в зеркало! Ты же у нас просто красотка!
– Он их все время целует! – Римма раздувает ноздри.
– Целует?
– Ручки, в лобик, в плечико! Конфеты, цветочки… А они и рады! Как придет – бросаются сразу, виснут, визгу – оглохнуть можно! Ненавижу этих баб!
– Он что, бабник?
– Бабник?! Мягко сказано!
– Ну, и зачем тебе бабник?
Зачем? Почему? Как? Почему Виталик Щанский, а не Волоша Смолянский?
Да потому, что с Виталиком интересно и не скучно, а от Волоши с его любовью мухи дохнут! Вот почему!
Была она тогда скромной чертежницей в бюро главного архитектора города и снимала квартиру где-то на окраине. Там, то есть в бюро, ее и заприметил бым Виталик. Уговорил коллегу-архитектора привести к нему в дом на чей-то день рождения… Ну, да что там! «Пережито, забыто, ворошить ни к чему…»
– Риммочка! – обрадовался Волоша, сразу узнав ее голос в телефоной трубке. – Какими судьбами? Откуда?
– Волоша, – сказала Римма, чувствуя комок в горле, – поговорить нужно. Мы не могли бы встретиться? – Эту фразу она долго повторяла накануне, стоя перед зеркалом.
Они встретились у центральных ворот парка, и он потащил ее обедать в дорогой ресторан. Сказал, чтобы она пока изучала меню, а у него встреча с деловым партнером, который сейчас подойдет, им надо срочно обсудить кое-что. Римма почувствовала себя неуютно и только усилием воли удержала готовое вырваться жалкое: «Может, в другой раз?» Удержала, так как видела, что он действительно ей рад… хотя и не так, как раньше.
Его мобильный телефон звонил беспрестанно, и он, мгновенно изменив тон и выражение лица, говорил: «Да! Слушаю! Давай! Согласен! Нет! Давай завтра, – он смотрел на часы, массивный «Citizen», который она видела в рекламе, – в двенадцать ноль-ноль! Все!»
«Интересно, он женат или нет?» Она украдкой разглядывала Волошу и думала, что если бы не была тогда такой беспросветной дурой…
Партнер, оказавшийся женщиной, появился, как только они уселись. Короткая, тумбообразная, она звенела золотыми цепями, и походка ее была походкой солдата.
– Привет, Смолянский! – завопила она зычным басом базарной торговки, подходя к ним. – О, да ты с дамой!
– Знакомься, моя старинная знакомая, Римма, – сказал Волоша. – Мой деловой партнер, Светлана Андреевна.
– Можно Света, – сказала женщина, окинув Римму оценивающим взглядом и протягивая руку для пожатия. Рука у нее была маленькая и сильная.
– Давай сначала твой вопрос, а потом оставайся, пообедаем, – сказал Волоша.
– Не могу, Смолянский, надо бежать! У меня сегодня еще обсуждение проекта с Ромчиком. А потом, я на диете, – она оглушительно шлепнула себя по животу. – Разожралась, как свинья!
Плюхнувшись на стул, Света шумно отодвинула от себя прибор, и на его месте разложила кожаную папку, из которой принялась доставать бумаги. Римма не прислушивалась к разговору, погруженная в свои невеселые мысли. Захочет ли Волоша помочь ей… и как? Вот уже два года она перебивалась случайными заработками: была реализатором на рынке за десять процентов, но так и не научилась предлагать свой товар; около полугода ее содержал бойфренд; потом она считала деньги в банке, по восемь часов просиживая в помещении без окон, едва не теряя сознания от запаха типографской краски. Через месяц получила повышение – была произведена в ученицы кассирши. И в этом качестве пробыла почти неделю. «Верхние» женщины сразу же дружно ее возненавидели, а директор банка, наоборот, был приветлив, и каждый день спрашивал: ну, как там наша ученица. На четвертый день он попросил ее задержаться для серьезного разговора. Ведьмы иронически переглянулись.
Он не стал терять времени даром и сразу же полез к ней под юбку, блудливо ухмыляясь. Римма сначала отпихивала его, пыталась отшутиться, но потом, когда он покраснел и бурно задышал, бормоча: «Ты… это… работать хочешь? Я ж по-хорошему… – И потом недовольно: – Девочку вот только строить не надо… знаешь, сколько вас таких…», она поднялась с дивана и пошла к двери. Дверь была заперта на ключ.
– Открой дверь! – приказала она.
Вся ее разнесчастная жизнь, унижение и бедность соединились в горючую смесь, теперь стучавшую в сердце и требующую выхода.
– Жлоб! – сказала она ему. – Жлоб с деревянной мордой! Если ты сию минуту не откроешь дверь…
Он не двинулся с места, криво улыбаясь. Слово «жлоб» задело его, напомнив деревенскую юность. И еще он подумал, что никогда не сравняться ему с ловкими городскими парнями по манерам, уверенности в себе, даже по языку…
– Работать хочешь? – он поднялся, наступая на нее.
Римма схватила со стола массивную настольную лампу и швырнула на пол. Звон разбившегося стекла испугал мужчину, и он застыл на месте. А Римма, не помня себя от ярости, стала хватать со стола все подряд: папки с документами, вентилятор, мраморную подставку для карадашей… Все это добро с грохотом летело на пол.
– Подонок! – орала она при этом. – Да я сдохну скорее! Жлобяра немытая! – Графин взорвался, ударившись о пол, как бомба, окатив их водой. – Открой дверь, падла! – взвизгнула она. – Убью!
Мужчина долго не мог попасть ключом в замочную скважину. Руки у него тряслись. Дверь наконец распахнулась, и Римма, бурно дыша, пронеслась мимо бывшего начальника, изо всех сил пнув его каблуком в ногу. Запоздало подумала, что он может опомниться и дать сдачи. Не дал.
Она пыталась шить людям, но безуспешно – люди с деньгами предпочитали фирменые шмотки, а нищим нечем было платить. Мыла посуду в баре. В новом мире экономической свободы она себя не нашла. Иногда у нее не было денег даже на троллейбус, и она забегала к Людмиле перекусить. Она все время испытывала голод…
Идя на встречу с Волошей, она вытряхнула из ящиков всю старую косметику, пересмотрела все свои платья… Ей хотелось плакать от мысли, как унизительно быть бедной.
– Да к нему теперь на хорошей кобыле не подъедешь! – доносился издалека жизнерадостный голос деловой женщины. – Ты знаешь, сколько этот подонок хочет за визу? Это же полный абзац!
…Каждый день она просматривала объявления о работе. Чертежники никому не были нужны. Нужны аудиторы, программисты, учителя иностранного… секретарши до двадцати пяти… Знаем, что это за работа! А, кроме того, ей уже давно не двадцать пять.
«Какая дура! – сверлила мысль. – Почему она выбрала Виталика? Молодая, глупая, романтики захотела. И получила! А Волоша Смолянский был такой… такой… незначительный! Влюбленный, покорный, с собачьими преданными глазами». Римма чувствует раздражение – если бы он тогда вел себя по-мужски… как бым Виталик…
«Идиотка! – одергивает она себя. – Если бы он вел себя, как Виталик, он и был бы Виталиком! Ну, почему нас, баб, всегда тянет на яркую дешевку?»
Она вздыхает, уже в который раз, – прямо наказание какое-то, как больная лошадь.
… – А что ты можешь делать? – спросил Волоша, выслушав ее сбивчивую просьбу о работе и без улыбки глядя на нее… хотя, какой он теперь Волоша! Владимир Иннокентьевич. Римма избегала называть его по имени.
– Все, что угодно, – ответила она.
– Так не бывает. Бухгалтером сможешь?
– Наверное, не смогу.
– Вот видишь. А на аудиторские курсы пойдешь?
– Я не против, – говорит Римма, стараясь придать голосу твердость.
– А чем ты занималась до сих пор?
– Шила, торговала на рынке («Прятала лицо от знакомых», – добавляет мысленно), работала в парфюмерном отделе… (Пока заведующая не выставила на улицу, приревновав к мужу.) В банке деньги считала…
– И…?
– У меня не очень хорошо получалось.
– Почему?
– Не знаю, почему. У твоей Светы получилось бы лучше.
– Понятно. А что бы ты хотела делать? – Он окидывает ее оценивающим взглядом.
Римма вспыхивает и думает: «Ну и пусть! Я на все согласна. Не шпалы же укладывать».
Какие шпалы? При чем тут шпалы?
Смолянский рассматривает ее лицо, переводит взгляд на плечи, грудь… Римма чувствует себя рабыней, выставленной на продажу… неправда, не рабыней, не живым человеком, а вещью, товаром, так как во взгляде Смолянского нет той особой «мужской» заинтересованности… взгляд у него, как… у купца, а не у того, прежнего Волоши Смолянского.
– Еще вина?
Он, не дожидаясь ответа, наливает ей красного. Смотрит, как она залпом осушает свой бокал… с удовольствием смотрит… Римме все равно. Она опьянела и теперь может взглянуть прямо ему в глаза…
– Пошли! – поднимается Волоша и бросает на стол деньги. – Паша, привези ключ от «Промыслов», – приказывает он в телефон.
«Какие еще промыслы?» – думает Римма. Она чувствует приятную расслабленность после хорошего обеда и вина, и ей никуда не хочется идти…
Он привез ее к бывшему магазину «Народные промыслы», давно закрытому, с темными немытыми окнами. Была поздняя осень, ноябрь, кажется, сыро и ветрено. Паша, парень в черной кожаной куртке, завидев машину хозяина, выскочил с ключами из потрепанного «Порше». Дверь отсырела и подалась с трудом, натужно заскрипев.
Они вошли – Волоша впереди, Римма за ним. Павел остался на крыльце. В лицо пахнуло сыростью подвала. Волоша включил свет. Загорелась тусклая лампочка на длинном шнуре, свисающем с потолка, и осветила неприглядную комнату, пустую, если не считать кучи мусора под окном-витриной – битый кирпич, старые газеты и осколки стекла.
Римма недоуменно озиралась. Две двери вели в подсобную комнату и туалет… Волоша дернул ручку сливного бачка… в трубах что-то заскрежетало, заухало, и из бачка ринулся поток ржавой воды… Неприлично розовый обмылок сиротливо лежал на умывальнике, и чьи-то громадные резиновые сапоги валялись в углу.
«Вот и вся романтика», – подумала Римма, трезвея.
– Приобрел по случаю, в счет уплаты долга… – сказал Волоша, и она вздрогнула. – Были кое-какие мысли, да руки так и не дошли, а тут обвал на бирже, не до того было. Уже два года стоит. Возьмешься?
– А что делать надо?
– Ты помнишь, что тут было раньше?
– Сувениры… кажется.
– Правильно! Торговая точка была, магазин. Ну, вот и открывай магазин. Не обязательно сувениры, торгуй дамским бельем, косметикой, всякими вашими штучками… Рынок – хорошая школа, даже если ты был двоечником.
– А деньги?
– Ты давай сядь, прикинь конкретно и реши, чего надо, в смысле ремонта, мебели, рекламы, и звони через… Ну, как закончишь, так и звони, обсудим. Возьмешься?
Римма, протрезвев окончательно, смотрела на него, чувствуя, как захлестывает ее жаркая волна благодарности. Свое дело… Об этом она даже мечтать не могла. Хозяйка! Да она из этой помойки…
– Возьмусь! – выдохнула она. – Конечно, возьмусь! Спасибо тебе, Волоша!
Она назвала его полузабытым именем, и им вдруг показалось, что не было этих десяти? двенадцати? лет… Они стояли совсем рядом, и Римма чувствовала запах влажной шерсти от его пальто, лосьона, чуть-чуть вина… смотрела в его круглые светлые глаза… видела, как он сглотнул, как дернулся его кадык. Римма прекрасно знала, что испытывают мужчины, глядя на нее. Когда-то, по молодости, она думала, что выбирает она… потом поняла, что не так все просто. Выбирает свободный человек, а бедность и свобода – понятия несовместимые. Выбор бедняка диктует экономика…
Когда-то она сделала «свободный выбор» и выбрала Виталика Щанского. Хотя, наверное, это он ее выбрал. А сейчас она выбрала бы Смолянского… И это был бы «экономический» выбор. Но это теория, а на самом деле, попадись ей второй Виталик…
«Не знаю, – говорит себе Римма, – ничего не знаю! И чем дольше живу, тем меньше понимаю…»
– С твоими данными можно жить припеваючи, – говорила ей приятельница, танцовщица в ночном клубе, некрасивая, но умная девушка по имени Риека. – Мне бы твою внешность, я бы уже давно где-нибудь в Париже толпы собирала. А хочешь, иди к нам в кабак!
– Кем? – спросила Римма.
– Стриптизершей!
– Не хочу!
– Брезгуешь?
– Возраст! Сбросить бы десяток годков… – врет Римма, а про себя думает: «Не дай бог!»
…Они стояли друг против друга в тусклом свете полумертвой лампочки… совсем близко… Смолянский снова сглотнул. Ей казалось, она слышит, как колотится его сердце.
«Я готова… на все, – сказала она себе. – Прямо здесь, на полу, за неимением ничего более подходящего. С ним – да. Сто раз да! Потому что он…»
Тут зазвонил его мобильник, и оба вздрогнули. Мысль не додумалась до конца, и момент был упущен.
– Да! – сказал Смолянский хрипло, прикладывая к уху крошечный мобильный телефон. – Да! Слушаю. Да, я. Что? Кто сказал? – в голосе его появились жесткие нотки.
Римма вздохнула, то ли с сожалением, то ли с облегчением. Он был уже не с ней. Он уже забыл о ней, как всякий мальчик-мужчина забывает о женщине, когда играет в свою любимую игру – бизнес, политику или науку.
…Они встретились через две недели. Римма представила на его суд «бизнес-план». Он улыбнулся, услышав это слово, смотрел доброжелательно, но что-то ушло… ушло… дышал он ровно и слюну не сглатывал… и Римма поняла, что теперь она для Волоши Смолянского такой же деловой партнер, как и давешняя Светлана Андреевна. Только и всего.
Она стремительно шагала по улице, не шла, а летела – в расстегнутой серебристой шубке, в узкой юбке с высоким разрезом, отбрасывая волосы резким движением головы. Темно-синий шелковый шарф знаменем развевался за спиной. Она остановилась у лотка с цветами, купила веточку розовой азалии. Прижала к лицу, вдохнула влажный травяной дух и подумала, что все у нее хорошо – и личная жизнь, и работа, и будущее. Если бы не люди на улице, она бы побежала припрыжку, да еще бы и проскакала на одной ножке. Ее провожали восхищенными взглядами…
Хватит! По законам жанра, подобное нагнетание положительных моментов ни к чему хорошему не приводит. Это знают все те, кто обладает хоть каким-то жизненным опытом. В жизни каждого человека непременно была бабушка или тетушка, своя или чужая, а то и просто соседка Мариванна, которые говорили: «Ш-ш-ш! Угомонись! А то как бы плакать не пришлось!».
Вдруг Римма остановилась, словно наткнулась на невидимую стену. Взгляд ее был прикован к живописной паре, входящей в ресторанчик «Арарат», где хозяин – друг Игоря, Вердик Хачатурян, и куда он, Игорь, приводил ее на смотрины. Мужчина, бережно поддерживающий под локоть женщину, был не кто иной, как ее любимый человек Игорек Полунин, а женщина – не кто иная, как ненавистная Старуха.
У Риммы потемнело в глазах и показалось, что земля уходит из-под ног. Она с трудом удержалась, чтобы не броситься к ним и не вцепиться в соперницу. Она видела, как Игорек что-то сказал, открывая дверь и пропуская ее вперед, а Старуха засмеялась. Они вели себя как старые добрые друзья и любовники, связанные тысячей невидимых нитей…
Игорь не звонил ей уже два дня. Правда, они поссорились, и она кричала ему: «Пошел вон! Ненавижу!» А он, вместо того, чтобы, как всегда, сгрести ее в охапку, закричать: «Заткнись, дурында! Я тебя тоже ненавижу!», занести в спальню и бросить на кровать и потребовать: «Немедленно издай звук «сит»!», обиделся, подхватил с вешалки в прихожей свое пальто и затопал вниз по лестнице. И Римма вздрогнула от стука захлопнувшейся двери.