Санни – проклятье этого похода!
Сначала Верд думал, что это Талла приносит ему несчастья. Стрекочет без умолку, мешается, суетится; и всё-то ей интересно, всё нравится! Но в сравнении с непрестанно ноющим служителем колдунья оказалась приятным дополнением к прогулке.
– Я уста-а-а-ал! – сетовал раскрасневшийся толстячок. От его пунцовой физиономии и выглядывающей из расстёгнутого воротника шеи поднимался пар в доказательство.
– Можешь пойти обратно, – равнодушно пожимал плечами наёмник. Он тоже шёл пешком: размашистым пружинящим шагом. Привычно, легко. А чего жаловаться? Сумки везёт Каурка, доспеха тоже нет. Не поход, а сплошная радость. Кабы не попутчики…
Кляча Сантория хромала всё сильнее. Именно поэтому мужчины спешились. С бедной лошади уже сняли всё, что можно, в первую очередь согнав наездника. Но ни это, ни отдых на опушке, ни двойная порция овса облегчения ей не принесли.
Несколько раз приходилось останавливаться, чтобы колдунья ласково пошептала кобыле на ушко и погладила по спутавшейся гриве. После этого боль ненадолго отступала, но скакать, как прежде, она не могла. Дать бы ей ночку прийти в себя в тепле да уюте, подлечить как следует, а не впопыхах. Вот только где?
Охотник сначала украдкой, а после и в открытую сверялся с картой, но небольшенькая деревенька у озера появляться никак не желала. То ли безымянный художник напортачил, перенося местные красоты на бумагу, то ли они, проклятые, провалились сквозь землю. Шутка о том, что хромоножку не мешало бы продать мяснику, смешила всё меньше. А жалобы Санни только добавляли Верду решимости. Интересно, много придётся приплатить, чтобы вместе с лошадью в колбасных изделиях сгинул и один излишне разговорчивый толстяк?
– Нам уже и поесть пора! Я голо-о-о-одный!
– Когда ж ты проголодаться успел? После того, как втихаря сожрал остатки хлеба, или до?
– Во время! – торопливо втянул живот Санни. – Я, в отличие от некоторых, к труду умственному привычен, а не к физическому!
– Ну тогда мозгами шевели, коли поможет!
– А ты не кричи на меня!
– А ты не нарывайся!
Санторий повесил повод клячи на сгиб локтя и сложил ладошки в молитвенном жесте:
– Справедливые боги, благодарю вас за ровную дорогу и скромную пищу! А также благодарю за то, что судите по справедливости верных слуг и караете грешников! Так воздайте же каждому по заслугам! – Санни ехидно зыркнул на приятеля. – А Верду особенно воздайте за то, что он козлина!
– Я тебе сейчас голову откручу, – спокойно предупредил охотник, но колдунья помешала, беспокойно завертевшись в седле.
– А пока ты её откручиваешь, можно я ещё лошадку полечу?
– Цыц, сказал! Будет привал – хоть залечись свою клячу!
В том, что привал будет раньше деревни, охотник уже не сомневался.
– Ты это и перед прошлым привалом говорил!
– И перед следующим скажу! Дойдём до села какого, там можешь хоть ночевать с ней в стойле, а сейчас время терять нельзя. Или хочешь в лесу до утра куковать?
Вопрос был риторический, но ответ на него всё равно последовал. Правда, не от Таллы, а из зарослей, подобравшихся к дороге, как хищник. Оттуда отчётливо рыкнули. Санторий с усилием проглотил слюну и перебежал на другую сторону дороги, закрываясь от леса, а заодно и от Верда клячей.
– В лесу? – А вот Талла чуть не ломанулась готовить ночлег сразу же. – Здорово же! Там звёзды! И костёр! И дымок!
– И голодные волки, и злой я! – поддакнул Верд.
Темнело неумолимо быстро. Кажется, только что колея чётко виднелась на бледном полотне поля, а опустил взгляд на миг – и её уже не разобрать. И ночь к тому ж, как и пророчила колдунья, ожидалась звёздная, холодная. Самое то, чтобы жаться друг к дружке у костра, снова и снова уязвляя того, по чьей милости случилась задержка. Словно угадав, о ком думал нехорошую думу наёмник, Санни выругался словами, которые наверняка боги запретили произносить своим верным слугам.
– А вот выбирали бы с утра себе платья побыстрее, вышли бы раньше! Небось уже бы в тепле сидели! – заявил он в попытке найти ещё виноватых.
Верд отбрехиваться поленился. Только повернулся к приятелю, приподнял в удивлении брови, толстячок и замолчал.
– Извините, пожалуйста, – пролепетала девчонка, но на неё никто не обратил внимания.
В конце концов охотник, деловито выругавшись, свернул в сторону деревьев. Благо чащоба то и дело норовила проглотить дорогу, хоть не пришлось пробираться по колено в снегу. Каурка воротила нос и упрямилась, но хватило одного окрика от хозяина, чтобы она вспомнила, что спорить с ним бесполезно. Хромая кляча и вовсе смирилась с участью и готова была хоть добровольно сунуться в берлогу к медведю, лишь бы от неё все отстали.
– Куда расселся?
Верд с большим наслаждением пнул служителя под зад, хоть и притворился для виду, что проверяет, суха ли сосна, на которой тот устроился. Повезло! Укрытое от непогоды пушистыми лапами соседок дерево, хоть и сыроватое, в огонь годилось.
– А тебе что? – огрызнулся Санни. – Всё одно здесь ночевать и придётся, можно уже и отдохнуть.
– Отдыхай, – легко согласился охотник. – Можешь сразу яму выкопать, чтобы на вечный отдых устроиться. На небо глянь, дурень! Без костра околеем ещё к полуночи!
– Так а отдохнуть когда? Пешком же шли…
А вот Талла охотника порадовала. Она-то, конечно, ехала верхом, притомилась куда меньше, но всё одно умница: не прохлаждалась, уже обламывала сухие низенькие ветки и обдирала, где можно, кору для растопки.
– Вот сейчас лошадок протрём да накормим, огонь разведём, поесть приготовим, шалашик сложим…
– И наступит глубокая ночь! – горестно вскинулся Санни.
– И можно будет отдыхать, – подтвердила колдунья. – Вы гляньте, какая красота вокруг! Разве работа не в радость?
– Не-а. Вообще нет, – хором заявили мужчины, но всё равно принялись за дело.
Лагерь вышел на славу. Чуть переплести да подвязать сосновые лапы, сделать добрый настил – вот и жилище готово. Верд сообразил костёр из двух стволов посуше, между которыми наложил да поджёг хворост. И хватит надолго, и пламя будет ровное, нежаркое. Самое то для обогрева до утра.
Оголодавший толстячок при всём желании не успел бы за день приговорить все запасы еды, так что ещё и ужин ожидался сытный да вкусный. Им и занялся, закрываясь локтем от наёмника всякий раз, как тот пытался сунуться в котелок:
– Твоё дело мечом махать, а к еде не лезь! Богу с Ножом лучше помолись, а Богиня с Котлом тебя всё одно не услышит.
Признаться, в том, что боги отзовутся Верду, служитель очень сомневался. Спустившись на землю, благодетели объявили себя покровителями рода людского. Бог с Ножом первым вложил в руки мужчины оружие. Но не для войн и убийств, а защиты ради! Это теперь каждый головорез считает, что имеет собственного заступника. На деле же лишь к шваргу взывает. Наверное, потому Санни и не смог остаться в отряде. Не потому, что сражался хуже прочих, и не потому, что в первом же настоящем бою спрятался в овраге и дрожал, точно заячий хвост. Хотя, что уж, последнее вызвало немало хохота у побратимов и помогло принять нелёгкое решение. Но ушёл Санни не поэтому. И не поэтому подался в служители. Боги милостивы. Быть может, когда-нибудь и его простить сумеют…
– Ну долго ты там ещё кашеварить будешь? Не к приёму небось готовишься! – рыкнул охотник, от нечего делать принявшийся причёсывать разнузданным кобылам гривы.
«А вот Верда – хрен!» – мстительно додумал Санни.
Старания слуги богов так никто и не оценил. Наверное, он и правда хорошо готовил. Не пожалел в кашу ни жира, ни кусочков мяса. Но котелок опустел куда как раньше, чем остыл, а рты оказались слишком заняты, чтобы делиться впечатлениями от трапезы. Сытых мужчин быстро разморило. Они вытянули ноги к костру, ощущая живительное тепло, и в согласном благоговении наблюдали, как ворожит дурная.
Для Таллы самое сложное только начиналось. Днём, уставшая, замёрзшая и, чего греха таить, слегка напуганная после встречи с разбойниками, она мало чем могла помочь животине. То есть, наверное, сумела бы вылечить за час, но Верд не позволял такие долгие привалы, ругался и поторапливал. Приходилось лишь снимать боль, а глупая тварь, решая, что нога зажила, только сильнее травмировалась. Теперь растяжение (девка поблагодарила богов, что не вывих) лечить ещё сложнее.
Она легко касалась больного места, и кобыла стояла, не решаясь двинуться. В круглых тёмных глазах отражался голубоватый свет, окутывающий руки колдуньи. Тонкая искрящаяся паутина оплетала распухшую мышцу, заворачивала в кокон, проникала под грубую лошадиную кожу. Скакунье бы испугаться, шарахнуться… Ходят же слухи: не любит живность нечистой силы. Но лошадь стояла спокойно, не отводя любопытного взгляда, едва шевеля ноздрями. Так, может, магия колдуньи вовсе и не дурная, раз так принюхиваются, тыкаются мягкими губами что хромоножка, что Каурка, не пожелавшая оставаться в стороне от действа?
И сама Талла точно звёздочка, упавшая в снег. Прикрыла веки, улыбается чему-то неизвестному, таинственному, знает что-то, недоступное жестокому наёмнику и изголодавшемуся по чуду служителю. Нити сияли и колыхались, но не в такт ветерку, а словно от тёплого дыхания. Дыхания того, кого не разглядеть простым смертным, сколько ни всматривайся в полумрак, расступившийся от отблесков волшебства на белом полотне. И каждая снежинка ловила это сияние, пропускала через себя и возвращала к чутким бледным пальцам ворожеи. Дурная… Но такая красивая!
– Верд! – Санторий тихонько тронул наёмника за плечо.
– Тш-ш-ш! – велел тот. К чему слова, когда рядом – волшебство? Слова подождут. Но Санни не отставал.
– Верд…
– Позже, – непривычно спокойно, без крохи злости попросил охотник.
– Верд.
– Ну что тебе?
Вынужденный оторваться от дива, он сейчас и за меньшее надрал бы приятелю уши. Но служитель ещё и ляпнул то, от чего наёмник вовсе вскипел:
– Не нужно продавать её…
– Заткнись, Санни.
– Посмотри на неё, – не унимался святоша. – Она же живое чудо!
– И мне отвалят за него кучу денег. – Верд палкой поправил угли, опасаясь снова поднимать глаза на колдунью. Чего доброго, мелькнёт мысль, что не такую уж ерунду городит Санторий…
– Ты позволишь запереть её в клетке?
– Если клетка удобная, то отчего ж не запереть.
Эх! Слишком сильно саданул палкой по кострищу! Треснула надвое, упала в огонь, взметнув сноп искр. Талла вздрогнула, но не повернулась, а вот хромая лошадь укоризненно фыркнула.
– Она же невинная девочка! – неубедительно, но горячо возразил служитель.
Верд повернулся к нему, уставился на переносицу колючим взглядом, который (Санни прекрасно это знал!) не мог выдержать никто.
– А я – твой друг!
– Бывший друг, – с горечью напомнил служитель.
– Но хороший бывший друг, – хмыкнул Верд.
Больше Санторий не говорил. Готовясь ко сну, охотник съязвил, что, кабы знал, как просто его заткнуть, давно бы это сделал. Но от шутки ароматная каша, съеденная на ужин, словно поднялась обратно к горлу и стала комлем. Потому, наверное, и не спалось. Хотя шастающие поблизости волки тоже не способствовали спокойному отдыху. Когда же Верд отлучился, так сказать, спугнуть из окрестностей лагеря хищников, застал у входа в шалашик надпись (сделанную, кстати, с ошибкой): «Шёл бы ты на хрен». Предполагаемый автор текста лежал спиной к костру и неубедительно изображал спящего. Верд хмыкнул и без малейших угрызений совести затоптал откровение слуги богов.
Вскоре подморозило сильнее, пришлось потянуться за одеялом. Оно почему-то оказалось ближе, чем помнил охотник. Прямо-таки само сунулось в руку, как соскучившийся пёс. Ещё и тёплое…
– Чего не спишь? – вслед за ним вылезла Талла.
– Вас стерегу.
– Думаешь, сбежим?
– Думаю, убьётесь сдуру.
– Это мы можем, – хихикнула девчонка, отвоёвывая край ткани и устраиваясь под ней, как птенец под крылом.
– А ты чего? – буркнул Верд, чтобы хоть как-то среагировать на странный жест.
– Стерегу тебя. Вдруг сбежишь.
Пустые разговоры. К чему? Охотник зло выдохнул. Лучше бы девка спала. А то сидит рядом, непонятно, чего хочет, жмётся к боку, не давая расслабить плечи.
И волосы эти, что снег на ветру! Колышутся, взмывают в воздух, повинуясь чьей-то неведомой воле, а не законам природы. Белые, как снежинки. Того и гляди растают от жара огня.
Льдинка. Хрупкая, тонкая… Не тронь – рассыплется в огрубевших пальцах.
А пламя плясало, облизывая рассохшееся дерево, сжирая всё, до чего могло добраться, шипело, боязливо отдёргивая языки от островков снега. Что станет, коснись оно ледяной статуэтки? Огонь потухнет, отступив перед красотой? Возможно. Но и красоты не станет. Лучше уж им держаться подальше, каждый в своём мире. Хрупким статуэткам место на полке. А лесному костру – в походе.
– Как живой, правда? – обожгло щёку охотника тёплое дыхание.
– Скажешь тоже… – Он подбросил пук хвороста, и огонь с рычанием накинулся на добычу. Точно как живой.
– Как добрый хозяин. Накормил, обогрел. А сейчас сказки сказывает.
– Ерунду-то не мели. Сказки… Тоже мне.
– А ты послушай!
Талла обхватила его тонкими ручками за шею, заставила склониться к костру. Тот трещал, поедая горючее, шипел, злился, пыхтел и бурчал. Как старый зловредный дед, у которого выпрашивают историю непоседливые детишки.
– Придумала тоже… – Верд выпрямился, осторожно расцепляя руки колдуньи. – Огонь слушать! Лучше слушай, как бы волки не подобрались.
Но однажды прорвавшая оборону девчонка не желала отставать. Извернулась, когда её попытались оттеснить к лежаку, ухватилась за руку. Наёмник скрипнул зубами: рассудив, что все уснули, он снял повязки с саднящих ладоней. Треугольные отметины на них непрестанно жгло вблизи колдуньи, не выбросишь из головы. Он прикладывал к ним снежки, облегчая боль, но это мало отличалось от попыток подлечить на ходу хромую клячу. Всё одно боль не уйдёт, только вернётся вдвое против прежнего.
Талла повторила пальцами серебристый узор метки.
– Больно?
Верд неопределённо скривился. Может, и больно, но не пристало воину в таком сознаваться.
– Давай полечу?
Эка невидаль! Колдунья, помогающая наёмнику! Верд чуть не рассмеялся, но вовремя вспомнил, что его смех не слишком-то весело звучит.
– Спать иди.
Она вскочила, скакнула через костёр (сердце охотника пропустило один удар), закружилась по поляне:
– Разве можно спать в такую ночь?
Невольно осмотревшись, Верд пришёл к выводу, что не только можно, но ещё и нужно. Если не в такую, то в какую вообще?
Девка, главное, пляшет, словно холода не чует! Ровно снежинка. Дурная!
Кружит, смеётся… Так завывает, баюкает метель усталого путника. Утешит, погладит по волосам, поклянётся, что подарит тепла, уложит на пуховую перину. И ледяное одеяло накроет коченеющее тело. А она так и продолжит выть и смеяться, танцевать и мести. Пока не найдёт нового дурня, поверившего в сказку.
– Ну-ка марш на лежак, дурная! – невесть с чего разозлился Верд. – Завтра опять носом клевать станешь, просить привал! Марш, сказал!
Он ловко поднялся, широко шагнул, чтобы грубо, жёстко, до синяка ухватить её за плечо. Но чудесница извернулась, проскользнула под крепким локтем: не поймать снежинку, как ни старайся.
– Пойду! Честное слово, пойду! Дай чуточку времени! – И сама сжала тонкими пальцами его предплечья, обжигая даже сквозь куртку. Попросила: – Потанцуй со мной, Верд!
– Что я, пацан какой? Танцевать? Придумала тоже!
– Один танец! – Она откинулась назад, точно ведомая ветром. – А потом сразу спать! Ну пожалуйста! Смотри, как хорошо!
Охотник слишком часто видел небо. Хорошо для него – потолок на постоялом дворе или хотя бы прохудившаяся крыша сарая, в который пустила на ночлег сердобольная вдова. Что ж хорошего в хитро перемигивающихся звёздах, в пороше, что уронили с веток быстрые белки? Что хорошего в треске костра, в мерном храпе бывшего друга, в изредка доносимых горячих вздохах пламени?
– Одну минуточку! Ну пожалуйста! – шепнула Талла, доверчиво прижимаясь к нему, уводя в дурную пляску, касаясь легко, как снежинка…
– Да иди ты! – гаркнул охотник, отталкивая проклятую колдунью. Та покачнулась: вот-вот упадёт, не удержавшись, заплачет горько-горько. Ну и пусть! Пусть сопливо, некрасиво ревёт, пусть пускает пузыри, злится, кричит, сбежать пытается! Ей и нужно бежать, дуре эдакой, а не в друзья Верда записывать!
Но она не расплакалась. Лишь сморгнула несколько раз, удивившись больше, чем расстроившись. Уставилась на него чистыми синими глазами, спросила спокойно:
– Зачем ты так?
И Верд не выдержал, отвернулся, снова сел у костра, невесть для чего тыкая в него коротким обломком палки, обжигаясь, точно эта боль могла выжечь из памяти лёгкое, заманчивое, убаюкивающее прикосновение.
Она опять не ушла, как послушный телёнок на бойне. Устроилась напротив, отгородившись пламенем. Казалось, прямо в костёр нырнула, укрывшись раскалёнными языками. И ничего, не тает, не кричит, не жалуется. Лишь глядит задумчиво, морщит лоб.
– Я не боюсь тебя. – Талла, играя, провела ладонью над огнём, не скривилась.
– Зря, – скрестил руки на груди охотник, неосознанно пряча метки.
Она усмехнулась, и на секунду мужчине показалось, что по ту сторону костра не наивная девчонка, а мудрая старуха. Нет, просто пламя бросило тень…
– Наверное. Но неужели страх кому-то облегчал жизнь?
– Страх помогает выжить.
– А зачем выживать, если жить не хочется?
Вот же дура девка! Зачем, спрашивает, выживать? Зачем… А зачем? Затем, что тело требует жирной пищи и сна. Девок вот тоже требует и выпивки. Затем, чтобы, услышав, что отправился к богам старый вояка-побратим, покачать головой и выпить за него. Затем, чтобы было кому пить за всех, кто ушёл.
– Дура ты, – решил Верд. – Молодая ещё. Не понимаешь.
Талла расхохоталась, завалившись на спину, да так и осталась, рассматривая звёзды, проводя пальцем воображаемую дорожку от одной светящейся точки к другой.
– Дура, – тихонько повторила она, пожевала губами, точно слово налипло на них мёдом. – Дурная, это точно. Дура… Ну, может, и дура. Ты думаешь, Верд, – она перевернулась на бок, опёрлась на локоть, испытующе глядя на хмурого охотника, – что я не знаю, кто ты такой? Я не впервые вижу эти метки. Знаю, что меня ждёт.
Он стиснул зубы. Треугольные рисунки, впившиеся в кожу, стали жечь в разы сильнее. Сунуть бы ладони в сугроб, отрубить их к шваргу, лишь бы избавиться от добровольной кабалы!
– Тогда почему ты пошла со мной?! – горько крикнул он и повторил вполголоса, чтобы забеспокоившийся Санни не проснулся: – Почему не попыталась сбежать, не попросила помощи у старосты?
– У старосты? – Талла принялась аккуратно лепить снежок, сглаживая края, чтобы стали идеально круглыми. – Наверное, ты всё-таки не прав, Верд. Не такая уж я дура. Никто не вступился бы за меня. Колдунья в деревне – хорошая помощница. До худых времён. Случись что, угадай, кто виноват? Кто прятался в лесу целый месяц, когда настала засуха? Кто подпирал дверь лавкой, когда пьяный сынок кузнеца ломился доказать, что мне замуж пора? Нет, Верд. Никто не стал бы рисковать ради дурной девки. Выгонять бы, конечно, тоже не спешили. Всё ж таки и пользы от меня немало, но… но я всё-таки дурная.
– Но ты могла сказать, что не хочешь со мной идти!
– И ты послушал бы? Пожал плечами, ушёл искать другую колдунью на продажу?
Верд промолчал. Не ушёл бы.
– Говорят, наш дар проклят. Отгоняет всех, кого доведётся полюбить. Наверное, это правда. Не зря же ни одной из нас не довелось обзавестись семьёй? Но у любого проклятья есть обратная сторона. Меня ничего не держало в деревне. Я не боюсь тебя, Верд. И я тебя не виню.
Талла сочла снежок идеальным. Прицелилась, прикрыв один глаз, и прямо сквозь пламя запустила в грудь охотнику. Он ошалело ахнул на выдохе, уставился вниз, но стряхивать с куртки было уже нечего.
– И потом… – Колдунья отряхнула руки и хитро, прямо как одна из звёзд в небе, подмигнула: – Мне почему-то кажется, что я очень-очень тебе нужна.
Когда девчонка улеглась в шалашике, а её сопение утонуло в громогласном храпе Санни, Верд всё ещё смотрел на то место у костра, где она сидела. И с ужасом понимал, что дурная права.