Лёня в кабинете школьного инспектора раньше не бывал никогда. Это место, окутанное множеством легенд, представлялось ему мрачным помещением с голыми стенами, абсолютно пустым, если не считать одинокого стола со стульями в центре. В общем, настоящая комната допроса, как из фильмов про полицейских.
Но в реальности все оказалось не так. Это был обычный кабинет, по планировке похожий на кабинет психолога. Единственное, что выдавало его реальное предназначение – фотографии «проблемных» учеников на стене. Выглядело, как плакаты с мошенниками в общественном транспорте под заголовком: «Их нужно опасаться». Среди последних приклеенных фотографий Лёня увидел свою.
Его усадили на жёсткий холодный стул с железной спинкой. Велели ждать прихода матери.
Но вошла не мать, а Марта. Она была какой-то запыхавшейся, словно долго бежала, с непонятным отчаянием во взгляде. И, будто собрав всё это отчаяние в один комок, она выдохнула:
– Лёня! Лёня, ну как же так!
Зажмурившись, Лёня вскочил и бросился к ней: обнял, уткнувшись в плечо, и заплакал. Ему хотелось почувствовать себя маленьким, как в детстве, когда так можно было укрыться от всего мира, от всех проблем. Сейчас он понимал, что это его не спасёт, но упорно цеплялся за последние возможности побыть ребёнком.
А Марта обняла его в ответ и легонько погладила по волосам.
– Лёня, – тихо повторила она. – Только не говори, что это из-за того глупого рисунка.
Лёня отстранился, чтобы заглянуть ей в лицо. Но Марта отвела взгляд. И он подумал: нет, она сама не считает, что дело в рисунке. Скорее всего, она просто подсказывает ему выход. Проще простого: сказать, что Миша нарисовал гадкий рисунок и Лёня защищал честь учительницы. Тогда из преступника он сразу превратится в героя.
На них смотрел инспектор. Это было бы удобно, конечно, только Миша скорее всего уже рассказал правду. Рассказал, что Лёня оскорбил его маму, и что это Миша защищал честь другого человека.
– Это не из-за рисунка, – ответил Лёня.
Ему показалось, что Марта облегченно выдохнула, а может, это был его собственный выдох.
– Да что вы с ними разбираетесь, – сказал инспектор. Голос у него был скрипучий. – Это ж спецкласс. Умственно недоразвитые. Обычный случай, – головой он при этом качнул в сторону фотографий, висевших на стене, имея в виду, что все эти дети – ученики спецкласса.
– Знаете, – буркнул Лёня, глядя на Марту. – Давайте так и будем считать: я ударил Мишу, потому что я умственно недоразвит.
– Нет, Лёня, – ответила она. – Не хочу я так считать. И не буду.
Лёня испытал тёплую благодарность за этот ответ. Хотел сказать ей что-нибудь хорошее, но инспектор оборвал мысль:
– В общем, я с этими формальностями уже хочу покончить, – он начал складывать бумаги на столе. – Тот, второй, мне всё рассказал, если тебе добавить нечего, я молча вас ставлю на учёт, и расходимся.
– Нечего, – коротко подтвердил Лёня.
Когда они с Мартой вышли из кабинета, оказалось, что новый учитель всё ещё сидит один – директор так и не пришёл.
– Ну, как дела? – спросил он.
Марта развела руками:
– Тоже думает, что если спецкласс, значит, всё…
Лёня столкнулся с учителем взглядом. Ему показалось, что он почувствовал какое-то осуждение, словно и этот взрослый согласен с этим многозначительным «всё». Ну, пускай соглашается. Пускай хоть что думает, раз уж этот учитель такой.
– Лёня, – обратилась к нему Марта. – Можешь подождать в коридоре?
Это известные штучки взрослых людей. Если просят выйти – значит, будут говорить о вас. Как будто дети – это какой-то предмет мебели, который можно переставлять с одного места на другое. Чуть что неудобно стало, так сразу: «Выйди, нам надо поговорить».
Но Лёня покорно вышел из кабинета: пусть отведут душу, пусть поговорят о них, всё равно это уже ничего не изменит. В коридоре стоял Миша – хмурый и снова в кепке, надвинутой на глаза. Они помолчали с минуту. Потом посмотрели друг на друга и одновременно спросили:
– И что?
От неожиданности также одновременно рассмеялись.
– Что «и что»? – первым спросил Лёня.
– Рас-рас-рассказал ему про р-р-рисунок?
Лёня даже опешил:
– Конечно, нет… При чём тут рисунок? Я думал, это ты рассказал… Ну… Про маму.
– А п-п-причём тут она? – ещё больше нахмурился тот. Лёня заметил, что Миша всегда говорил про маму «она». – И в-в-вообще, я тебе не т-т-репло какое-то.
– Я вообще-то тоже, – насупился Лёня.
Они снова замолчали. Тишину прервала Аля из класса, в котором Лёня раньше учился – класса для нормальных. Она якобы шла мимо, а на самом деле специально хотела навстречу попасться. Чтобы спросить:
– Лёня, как дела?
– Тебе какое дело? – лениво огрызнулся тот в ответ.
И подумал, что она похожа на ведьму. Вся зализанная, с двумя крысиными косичками, ещё и красная, как рак.
Аля пошла дальше, так и не удовлетворив своё любопытство. Ну, конечно, хотела всем рассказать, как Лёня себя чувствует и как собирается отпираться – в их образцовом классе не часто такие драки случались.
А Миша так и стоял рядом, хмуро поглядывая из-под козырька кепки. Всю короткую перебранку, Лёня чувствовал это напряжение и этот взгляд. Посмотреть Мише в лицо было страшно. И среди всех тревожных мыслей вертелась одна главная: «Что теперь ему сказать?».
Лёня, конечно, знал, что сказать. Но это очень трудно. И совершенно необходимо. Сейчас было важнее всего на свете переступить через стыд и сказать: «Миша, прости меня, пожалуйста, я дурак, я сам не знаю, как мог такое сказать».
– Миша… ты…
Но Миша торопливо перебил:
– С-с-слушай, сегодня п-п-показывают кино про з-з-зомби, после уроков к-к-как раз успеем…
И стало понятно, что говорить уже ничего не надо.