Дуракам везет, слышал с детства, но ни как не мог понять, в чем таком мне повезло?
В этом мире ни одна живая душа, за исключением маменьки не заметили моего появления на свет. Думал я, ведь как можно не заметить рождение своего ребенка. Только вот куда она потом делась, не знаю. Возможно сгинула. Сколько помнил себя, всегда моей верной подругой и соратником, были улица, свобода и желание не жить нет. Выжить! Именно это и делают дети живущие на улицах Московии.
Время шло, весна меняла зиму, на ее место приходило лето, потом осень и снова зима. Зиму не любил больше всего, время когда не чего есть и постоянный холод, что пробирает до костей, завывает, путает в волосах снег и сковывает лохмотья одежды.
Одна отрада была, смотреть с чердака бани, на боярскую дочку, куда меня пускала сердобольная кухарка, что бы не сгинул.
Красавица Дуняша с розовыми щечками, выходила гулять во двор со своими няньками. Запала в душу сразу, еще семь зим назад, когда впервые попал на чердак. Несколько раз пытался заговорить на ярмарке, но вот не таких друзей подбирал для нее батюшка. Пока был не ровня. И долгими зимними ночами, лежа в темноте у трубы печи, думал, и строил планы, как заполучить Дуняшу в женки, самым верным вариантом это пойти служить царю, в армию там титул можно было получить и деньги. Ведь боярами так и становились. Только как туда попасть? В старой рубахе, лаптях и залатанных штанах. Без знакомства и протекции. Пока мысли в голову не приходили, оставалось только мечтать.
Проснувшись пораньше, сегодня было рождественское утро. Этого утра я и вся челядь, к которой с недавних пор был приписан, ждали с нетерпением. Ну не утра конечно, а барских подарков ждали, что хозяйка раздаст после прихода из церкви.
– Ванька, где тебя носит? – услышал, голос кухарки. – Дрыхнешь еще? Вот, тебя сейчас. – пронзительно пискнула Тося.
– Иду. – крикнул сверху, наверное опять нагоняй получила от Григория управляющего, а кроме меня ей больше не на кого было кричать. А мне некуда было идти, поэтому приходилось слушать и терпеть. – Что ты так раскричалась, встал давно, жду, что бы под ногами не болтаться.
– Я тебе сейчас, дам не болтаться. – постаралась Тоня отвесить мне затрещину, но я ловко увернулся.
– Тосечка, Гришка не стоит того, что бы ты по нему, так убивалась! Вот совсем. И уж тем более не стоит, таскать меня из-за этого за уши. – сказал, кухарке и вновь увернулся, когда она чуть не залепила мне очередную затрещину.
– Так, ты значит платишь за мою доброту? Я к нему со всей душой, от барина прикрикиваю, он бы давно тебя в деревню сослал. – прошипела она, и вновь попыталась залепить затрещину, от которой я вновь увернулся.
– Не может твой барин в деревню меня отправить, вольный я.
– Бумагу покажи?
– Нет бумаги и нет и другой бумаги, где я приписан как крепостной. Ничей я.
– Все чьи-то, а ты не чей. – в очередной раз взвизгнула Тоня и все таки схватила меня за ухо. – Как пирожки тискать и кашу ложкой хлебать на кухне так ты чей. А ну быстро за водой к проруби ступай.
– Со Степаном?
– Нет с ведрами и коромыслом, некогда Степану. А мне вода нужна, в кадке на дне осталось и поживее.
– Иду, не серчай, а то цвет лица испортится и сморщишься вся как изюм. – сказал и выскочил за дверь.
– Я тебе сейчас, покажу изюм, нашелся он тут! – взвизгнула Антонина.
– Тосечка, ты, как всегда, прекрасна. – остановился посередине двора и поклонился кухарке. Захватил у дома ведра и побежал на реку. Мороз щекотал щеки и пробирался сквозь тонкую телогрейку, но я был рад и этому, к сегодняшнему дню к меня слишком много накопилась в памяти дней, когда было значительно хуже. И сейчас благодарил бога, за каждую ночь в тепле, за сытый желудок и возможность жить.
Пробежавшись по просыпающемуся городу, выбежал к реке. Проруби за ночь замерзла, и подышав на руки взял коромысло и начал ломать лед, топором было конечно по сподручнее, но его впопыхах забыл прихватить. Кое-как раздолбав полынью набрал воды ведра и понес воду, пошатываясь от тяжести ведер вышел на дорогу. Остановившись, огляделся, вдалеке неслись сани с тройкой лошадей и бубенцами.
– Лучше обождать. – мелькнула мысль в голове. Боярам проще затоптать, чем остановить коней на полном ходу.
Сани пронеслись мимо, подняв сотни снежинок в дружный хоровод. На козлах сидел кучер, а внутри трое мужчин в праздничных шапках, завернутые в соболиные шубы.
– Вот, если бы тоже так, хоть разочек на санях, прокатится. – пролетела мысль в голове. Иногда становилось особенно обидно, почему у кого-то всего вдоволь, а мне ни досталось ни чего, даже крыши над головой. Ладно. Нужно идти, а то Тося сейчас заругает, что долго меня нет, еще и без обеда останусь.
– Ваня, ну что так долго, опять ворон считал по дороге, – сказала Тося, когда зашел в стряпню.
– Топор забыл, пришлось коромыслом пробивать прорубь.
– Горе ты луковое, замерз?
– Да, есть немного.
– Садись, сбитень подогрелся сейчас покормлю. – у Тоси, как и у любой бабы была характерная особенность, она быстро загоралась, и так же быстро отходила.
– А хозяин уже отбыл на утреннюю? – спросил у Тоси, когда она поставила передо мной кувшин со сбитнем.
– Да. А что это ты так хозяином в последнее время интересуешься? Аль работы мало?
– Нет, работы много. Спасибо. Больше не надо.
– А то я устрою, что головы не поднимешь и мысли дурные испаряться.
– Тось, а тебе разве ни разу не хотелось, что бы вот как хозяйка прокатится в санях, да на тройке, в соболиной шубе.
– Вань, ни прибили и розгами не накормили и то слава богу, какие там тройка? Боярами нужно родиться, что бы на тройках кататься, да в соболиных шубах ходить. Ни по нашу честь.
– Ну согласись, не справедливо, одним все другим ничего. – сказал, жуя корку хлеба.
– Откуда вот скажи, ты взялся такой непутевый? Выпороть бы, что бы мысли такие из головы испарились.
– Не надо, ну ведь Тось, боярами или купцами же как-то становятся?
– Бояра, купца, ему подавай, когда он даже грамоты не знает! – возмущенно проговорила Тося. Не понимая, что только показала мне путь, как выбраться в люди.
– Учиться нужно. – сказал вслух.
– Учится, это не про нас Вань. Прекращай, доведут тебя такие рассуждения до розг. Вот барин услышит и выпорет, как дать выпорет.
– Не буду. Только скажи, где грамоте обучают?
– Барских детей учитель приходит обучать, а таким как мы знать грамоту и не обязательно. – буркнула Тося. – Учиться он надумал… – продолжала говорить Тося, ни как не успокаиваясь, отправляя все свое негодование на замес теста, – Учится, и надо же было такое придумать, как могут… как могут эти мысли появляться в этой бестолковой голове. Жуть. – на несколько секунд, Тоня остановилась и замолчала. – Слышишь?
– Что? Нет. Тихо.
– Слышишь бубенцы барские, знать заутренняя закончилась. Хозяева возвращаются.
– Как ты это услышала?
– С этой стороны улицы, когда проезжали, скоро будут дома. – сказала Тоня и сложила тесто в большой таз.
– Так может это другие проезжали? – все еще недоумевая, как она на слух определила, что это бубенцы именно нашего барина.
– Там, было три пары бубенцов, понимаешь и у них звук другой, их боярин в прошлом году из поездки привезли и звучание отличается от местных. Не обращай внимание. – махнула она рукой и вытерла руки о передник. – Пошли лучше, сейчас барыня подарочки будет дарить. – сказала потирая ручки.
– А что обычно дарят?
– Обычно, пряник и монетку.
– Деньги что ли?
– Да, когда медяк, когда серебро. По-всякому бывает, как у барина настроение случается, ну или не знаю, от чего это зависит.
Только мы вышли из терема, как ворота отворились и барские сани въехали во двор. Дворня, высыпала из разных углов и выстроилась перед теремом.
– С рождеством и как водится, от нас подарки за верную службу. – сказал барин, выйдя из саней. – Гришка, где угощенье? Поди принеси сюда. – отправил управляющего в терем. Дуняша с барыней встали рядом.
– Папенька, а можно я. – проговорила она, глядя на него снизу в верх, укутанная в пуховый платок и шубку.
– А почему бы и нет, – сказал он, достал из-за пазухи кошель и отсчитал ей монеты. Из терема вышел Григорий с большой корзиной на перевес. Барыня вручала сладкий пряник, а Дуняша следом за ней серебреную монету. Люд, кланялся и благодарил.
– Спасибо, Матушка. – произнесла Тося рядом со мной.
– Спасибо, – повторил за ней, когда получил свой подарок. Дуняша, положила мне на руку монетку, и снова сказал спасибо. Первый раз видел ее на столько близко. Девица улыбнулась мне и посмотрела в глаза.
– Дуня, что застыла! А ты юродиво, голову наклонил, не чего тебе на нее смотреть.– сказал громко барин.
Дуняша, торопливо прошла, продолжая раздавать монеты.
– Голову опусти, – прокричал уже громче барин, а Тоська, только по шее треснула.
– Барин не серчайте на него дурак, что с него взять.
– Дурак. – выплюнул барин, подходя ближе и разглядывая меня. Шея ныла, но я снова выпрямился. – Дурак, говоришь. – рыкнул он.
– Да, барин, прости его не ведает, что творит. – прощебетала Тоня и только треснула по спине и силой заставила встать на колени. – Прости его барин, прости. – продолжала щебетать она.
– Сейчас в счет праздника, выпишу ему розг. Так что бы глазенки свои больше не накладывал, а то что не положено.
– Барин, слабенький он не выживет, прости его. – Тоська, бухнулась тут же рядом со мной на колени. Умоляя барина простить меня. Я же только продолжал смотреть на него, словно меня поддерживала в этот момент неведомая сила, излучаемая монетой сжатой в руке.
– Семен, ну ты видишь не в себе он. Пойдем лучше к столу, праздник сегодня, зачем на душу грех брать. – сказала ласковым голосом подошедшая барыня, беря его под руку.
– А черт с ним! – сказал барин и они вошли в дом, оставив на улице растерянный люд Тосю, что продолжала стоять вся сгорбившись на коленях и меня тоже на коленях, но не отрывавшего взгляда от двери, за которой только что скрылся барин и семейство.
Оплеуха прилетела звучная, в тот же момент, как люд между собой начал перешептываться. – Совсем дурной стал. На кухне сеновале можешь мечтать, о том, что ты ровня. А тут будь добр глазки прятать, пока есть что прятать. Барин, выпорет и места живого не оставит еще и выгонит или в деревню сошлет. Дурак, он и есть дурак! – кряхтела Тося вставая и отряхивая подол. – А сейчас, пошел на место, и что бы я тебя не видела и не слышала ближайшие два дня. Пока барин не остынет.