Часть I

– Я люблю тебя, слышишь?

Девушка в смятых шелковых простынях страстно смотрела в глаза возлюбленному. Она – со спадающими на грудь шелковыми черными локонами, выразительными глазами и полуоткрытыми сочными губами, он – красавец с обложки глянцевого журнала. Но вместо небесных фанфар откуда-то сверху раздалось скептическое покашливание. Влюбленные, кажется, не услышали этих звуков. Девушка подалась еще ближе.

– Люблю, слышишь, тебя одного! И всегда любила только тебя!

Парень встряхнул головой так, что белокурые пряди упали на лицо.

– Я тебе не верю.


– Вот и я ей не верю!

Невзрачная пигалица в джинсах и свитере с высоким горлом, источник скептического покашливания, выскочила из тени в круг света, с грохотом опрокинув стул. Оказалось, двое в постели были тут не одни. И даже не главные. Вокруг роскошной кровати в кругу яркого света в тени толпилась съемочная группа.


От громкого звука с режиссерского места актеры в постели замерли и остановились. Все дружно перевели взгляды на главного. Режиссер Доценко, крепкий пятидесятилетний мужик с черными глазами на жестком бледном лице со следами бессонной ночи и седой небритостью, придававшей лицу структурность и скрывавшей начинающий заплывать подбородок, уставился в экран режиссерского монитора, как будто считал про себя от одного до десяти и обратно. Девушка в свитере, тряся белыми листами А4, на которых виднелось «ИНТ.СПАЛЬНЯ – НОЧЬ», не унималась:


– Какого черта она пялится в камеру, а не на него? А это: «Слышишь? Ты слышишь?»

Девушка весьма похоже передразнила и взор, и страстное придыхание. Режиссер, пребывавший в последней стадии терпения от ее покашливаний за своим ухом, отчетливо выругался матом. Чем, впрочем, никого из присутствующих не смутил.

Девушка в свитере продолжала волноваться:

– Да где здесь написано «слышишь»? Да что же вы! Я этого не писала! Ну нет тут такого!

Девушка явно намеревалась найти доказательство. Но нужный лист сценария все никак не находился. Доценко окончательно потерял терпение:

– Что она тут делает вообще?


Обратился он не к девушке в свитере, а к появившейся в дверях бывшего заводского цеха, ныне служившим съемочным павильоном, молодой женщине, румяной с мороза. В сапожках-шпильках, белой норковой шубке и модным клатчем под мышкой она выглядела клиенткой дорогого ресторана, случайно перепутавшей дверь в дамскую комнату с дверью, ведущей на рабочую кухню.


Женщина все же оказалась тут неслучайно. Исполнительный продюсер фильма Светлана Семагина процокала к месту действия, ловко попав в зазоры между клубками проводов камер, стойками осветительной аппаратуры, столами, заваленными пластиковыми стаканчиками со следами кофе и прилипшими одноразовыми пакетиками чая, служившими пепельницами во славу непрерывного съемочного процесса.

Семагина обвела место действия взглядом опытного кризис-менеджера, оценивая масштабы внештатной ситуации, готовая взять на себя всю ответственность за упущенные рубле-часы и устранить причины. Однако девушка в свитере предпочла ответить режиссеру за себя лично и с вызовом:

– Вообще-то, я сценарист этого фильма.

Доценко не убедил этот довод:

– Вообще-то, вы мне срываете смену! Как вас там?

– Григорьева моя фамилия. Так, на всякий случай.

Семагина вздохнула, как воспитательница в детском саду, и выдала миролюбивую улыбку:

– Сергей Владимирович…

Но Доценко не поддался миролюбивому тону, рявкнул, все также обращаясь к Семагиной:

– Да уберите же наконец кто-нибудь ее отсюда!

Оператор Володька, балагур и не дурак выпить, развернулся ко второму режиссеру Шуре, одетой как спецназовец в штаны хаки и жилет со множеством карманов. Она в любой ситуации сохраняла завидное хладнокровие. Могла бы одной рукой вытащить отсюда наглую пигалицу, но это не входило в ее обязанности.


Пользуясь паузой, актер в кровати бесцеремонно толкнул в бок свою возлюбленную, которая достала из-под подушки пилочку и взялась подпиливать ноготь.

– Ренат, а правда, чего ты с этим «ты слышишь»?

Актер хохотнул, приложив ладонь к уху:

– Ась! Что? С возрастом туговат стал.

Актриса взметнулась, выставив вперед пилку:

– Это что было? Ты на что намекаешь?

Актриса обвела взглядом съемочную группу, остановившись на реквизиторше, костюмерше и гримерше, которых называла про себя «бабарихи». Те хихикали друг дружке на ушко у стеночки, переводя взгляды с режиссера Доценко на актрису и обратно. Заметив взгляд актрисы, направленный прямо на них, как по команде, «бабарихи» разом замолкли и приняли невинный вид.


Шура прогудела:

– Так что, Сергей Владимирович, еще дубль?

Второй режиссер обратилась к гримерше:

– Поправь, Валь.

Валя отделилась от стены. Выпорхнула «хлопушка».

– Сцена двадцать четыре, дубль шесть.

Актерам поправили грим, в круге света они опять развернулись друг к другу. Режиссер, стиснув зубы, надел наушники. Оператор прильнул к камере, осветитель поправил свет.

– Тишина на площадке! Снимаем! Мотор!


Сценаристка Григорьева бросилась на стул позади режиссера, разглаживая на острых коленках помятые страницы сценария, и зашептала на ухо продюсеру Семагиной, не желая сдаваться:

– Нет, ну кто так играет? Они вообще понимают у вас тут, что они делают? Такое ощущение, что…

Продюсер бросила взгляд на Доценко и приложила палец к губам. Но было поздно. Режиссер недобро развернулся:

– Я сказал, уберите ее со съемочной площадки. Иначе уйду я.

Все опять замерли, Шура махнула оператору и осветителю – отбой, ребята.

Сценаристка открыла рот от возмущения, но Семагина мягко взяла разгневанную Григорьеву за рукав, вытягивая со стула к двери, успев выдать через ее спину режиссеру выражение «я все улажу».

– Жень, пошли, кофейку попьем.

Доценко рявкнул:

– Приготовились. Камера! Мотор!

Однако актер, бросив взгляд на часы, не выдал взор и заторопился.

– Пардоньте, девочки, за прерванный половой акт. У меня смена вышла. В театре ждут.

Шура и ассистент по актерам Даша застыли и перевели взгляд на Доценко. Актер принял как должное у костюмерши халат. Без всякого смущения, как взрослый сын, приехавший на каникулы в родительский дом, встал с кровати, показав молодой накачанный торс и мускулистые длинные ноги.

Ему подставили тапочки. Ассистент подсунула график.

– Завтра в восемь.

Актер развел руками:

– Завтра никак. Я говорил, у меня съемки у Микаелиди.

Ассистент Даша уткнулась в графики: как это она так косякнула? Актер прошаркал тапочками, обогнув кровать.

– Я побежал, Сергей Владимирович. До пятницы.

На стене календарь показывал вторник.

Режиссер откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Видимо, теперь он считал в обратном порядке от десяти до одного. День не задался.

Володька отодвинулся от камеры и обратился к осветителю Петьке:

– В Голливуде, я слышал, вообще запрещено сценаристов на съемки пускать. Любые контакты жестко пресекаются. Я считаю, правильно. Да, Сергей Владимирович?

Режиссер не откликнулся. А Петька охотно подхватил:

– А слышал, как Кэмерон с Харви вообще подрались прямо на «Оскаре».

Оператор заинтересовался:

– И кто кого?


Доценко выдохнул, поднялся, растирая поясницу, проводил недобрым взглядом в спину сценаристку Григорьеву, которой продюсер что-то успокоительное шептала на ухо у столика с бойлером, а та все норовила вывернуться из ее заботливых рук и вернуться, возмущаясь в адрес Доценко. Режиссер обрушился обратно на свой режиссерский стул, на котором так и значилось: «РЕЖИССЕР ДОЦЕНКО».

– Черт! Смена коту под хвост.

И крикнул:

– Давайте двадцать девятую, в той же локации.


Заботливо высыпав пакетики растворимого кофе в два пластиковых стаканчика с кипятком, Семагина отвела Григорьеву на безопасное расстояние, к широкому окну, за которым виднелись вывеска «СЪЕМОЧНЫЕ ПАВИЛЬОНЫ. КИНОКОМПАНИЯ „АПРЕЛЬ“». Григорьева докурила сигарету, затушила в цветочный горшок, очевидно, давно служивший пепельницей, приняла в дрожащие руки стаканчик с коричневой бурдой. Тут, при ярком свете, бросилась в глаза разница между ухоженной румяной Семагиной и бледной Григорьевой с синевой под глазами и белыми обветренными губами, забывшими о помаде, кажется, насовсем.

Семагина, едва понюхав кофе, поставила в сторону. Григорьева свой отпила и поморщилась:

– Ну и дрянь. И кино получится дрянь. Я прямо вижу.

Семагина ласково улыбнулась сценаристке, которая с обреченным видом уставилась в стену.

– Жень, успокойся ради бога уже. Тебе что, больше заняться нечем? Извелась прямо вся. И других изводишь. Выглядишь, если честно, ужасно.

Григорьева оживилась.

– Еще б не ужасно, после трех драфтов! Вылизывала каждую строчку. А смысл? Ведь изгадят сценарий!

Григорьева с ненавистью бросила взгляд за плечо, на спинку стула режиссера Доценко, сокрушенно посмотрела за спину.

– «Слышишь, ты слышишь?»

Эта фраза не давала сценаристке покоя. Семагина склонила голову, отставила стаканчик, взяла Григорьеву за плечи.

– Ну перестань, чего ты прицепилась. Доценко классный режиссер, один из лучших. Еще озвучка. Расслабься.

Григорьева не могла расслабиться.

– Неужели он не видит? Эта Черницкая ужасно играет. Переигрывает. Кукла. Дура.

Семагина снисходительно улыбнулась:

– Нормально играет. Не хуже других. И потом, дура не дура, а главная роль, Доценко отстаивал у генерального. Он же и режиссер, и продюсер на проекте. Кто б его переспорил? Доценко Ренатой сейчас очарован.

Григорьева поморщилась, как старая дева, которой подсунули порнографический журнал.

– А. Ну ясно. Лучше б у нее был роман с этим, как его.

Григорьева бросила взгляд на красавца-актера. Тот направлялся к выходу, уже одетый. Семагина, лучезарно улыбнувшись, помахала Солнцеву, а Григорьевой – снисходительно улыбнулась.

– «Как его»… Это секс-символ наш, наше все.

Она обратила внимание на рассеянный взгляд Григорьевой.

– Солнцев, Никита, ты что – не слышала?

Григорьева перевела взгляд на актера.

– По мне, они на одно лицо все. Позировать научились, а актерское мастерство – прогуляли. В камеру на себя, как в зеркало смотрятся.

– Нет, серьезно, ты его не узнала?

– Ну видела вроде где-то …

– Где-то, – передразнила Семагина, – он уже играл по твоим сценариям. Вот недавно.

Семагина напряглась, припоминая.

– «Берег любви». Или нет. «Курортный роман».

Григорьева отмахнулась.

– Да пофиг. Все равно я ничего не смотрела.

– Да ладно, – не поверила Семагина, – ни одного? У тебя их штук двадцать, мать. Не ври.

– Максимум первые сцены, – сдалась Григорьева. – Не могу.

– Нормально, – согласилась Семагина, которая в киноиндустрии работала давно, привыкла к авторским закидонам. – Ты свое кино посмотрела, а режиссер снимает свое. Разное видение.

Григорьева вздохнула, отпила кофе. Не оригинальная в общем-то мысль Семагиной, как изречения мудрых из интернета, подействовало на нее убеждающе.


Семагина убедилась в том, что Григорьева больше не угрожает съемочному процессу и с чувством выполненного долга подвела итог.

– В общем, отпусти. Поезжай куда-нибудь, развейся, в салон сходи, маникюр хоть сделай, бассейн, новый любовник.

Семагина желала сценаристке добра. Они были знакомы еще во времена, когда Семагина была простым редактором. Григорьева устало и грустно посмотрела на продюсера. Выдохнула дым, задумчиво глядя на колечки.

– Какой маникюр, какой любовник, Свет.

Ее творческая душа еще не отстрадала.

– Чувствую себя как лимон выжатый. Ненавижу писать. Руки опускаются.

Семагина снисходительно засмеялась.

– Это мы уже проходили. Месяца не продержишься! Это же твое! Ты у нас такая талантливая, такая умница.

Похвала – она и кошке приятна. Григорьева смягчилась. Но еще немного для вида покочевряжилась.

– Про что писать? Все написано.

– А далеко ходить не надо. Идем! – потянула Семагина.

Проскользнув на съемочную площадку, Семагина лукаво подмигнула Григорьевой.


К этому моменту реквизитор застелила постель, двое рабочих волоком вытащили кресла и примостили рядом. Затем вкатили прикроватный столик, который реквизиторша тут же принялась сервировать, как гостеприимная хозяйка: чайный сервиз, пироженки, сырку подрезать. В круг света вышла уже знакомая главная актриса Рената, переодетая в обтягивающий плюшевый домашний костюм, и приветственно развела руки, встречая свою экранную подругу. Экранные подружки уселись в кресла у столика, держась за руки.

Рената приготовилась рассказать свои новости, а ее подруга – подавать нужные реплики. В драматургии называется «конфидент». Это слово мало подходило второстепенной героине простоватой внешности, но с живым лицом и черными, как у режиссера, глазами. «Конфидент» явно уступала в красоте Ренате, но в ее лице была подкупающая милота.

Гримерша Валя закапала Ренате в глаза, у той потекли слезы. Диалог был «с подхвата», чтоб избежать ненужных повторов того, что зритель уже и так видел.

– Он так и сказал? – спросила подруга.

– Да! Он мне больше не верит! – схватилась за салфетку Рената.

Подруга ужаснулась, как будто эта драма была ее личной, как и полагается подруге главной героини.

– Он что, узнал про…

Рената заткнула подруге рот ладонью.

– Тихо!

Подруга героини встревожилась не на шутку.

– Думаешь, теперь он отменит вашу свадьбу?

Рената посмотрела не на подругу, а в камеру, сделав страшные глаза.

– И тогда все, конец.

Подруга героини, выждав положенное ГВГ (что означает в сценарии «глаза в глаза»), с жаром схватила Ренату за руки и произнесла:

– Не конец. Я знаю, что мы должны делать.


Доценко снял наушники и скомандовал:

– Стоп. Снято. Умнички, девочки.

Подруга героини подошла к режиссеру и чмокнула его в щеку, с интересом заглянула в экран.

– Пап, ну как получилось?

Доценко одобрительно кивнул:

– С первого дубля, Лисеныш, спасла отцу день.

Подругу героини звали Лиза. Но папа никогда не называл ее по имени, а только так – Лисеныш.

Подошла Рената и тоже взглянула в камеру.

– Как получилось?

– Нормально, – преувеличенно озабоченно ответил Доценко, – но надо бы нам, конечно, разобрать роль, размять, добавить эмоции.

– Конечно, Сергей Владимирович! Мне это так помогает!

«Бабарихи» переглянулись: ах, теперь это так называется – размять роль.

– Страшно проголодался, может, за ужином? – предложил режиссер. – Девочки, поехали поедим.

– Отлично! Побежала переодеваться, – обрадовалась Рената.

Рената не побежала, такие девушки не бегают, они – плывут, ловя на себе восхищенные взгляды. Рената на миг остановилась обменяться парой слов с Дашей-ассистентом по завтрашнему графику, чтобы перекинуть волосы с одного плеча на другое, при этом бросила взгляд на Доценко. Это был взгляд двух любовников на самой заре романа. Зная, что не только в профиль и анфас выглядит классно, но и со спины, Рената поплыла в гримерку, раскачивая бедрами. Доценко задержал взгляд на ее обтянутой милыми плюшевыми штанишками попе.

– Мило, – сказала Лиза.

– Так, ты с нами? – спросил Доценко, смутившись своего долгого взгляда.

Он подал дочери пальто и заботливо помог надеть. Лиза благодарно посмотрела на отца, чмокнула в щеку.

– У тебя же нет замечаний к моей роли? – подколола отца. – Пап, сегодня не получится. У мамы день рождения же. Еще подарок надо купить.

Доценко хлопнул себя по лбу.

– Сегодня? А, точно. Я и забыл! Поздравь от меня.

Режиссер пошарил в кармане, достал из бумажника несколько крупных купюр. Лиза взяла деньги, сунула в карман.

– Конечно, поздравлю. Но ты б лучше сам. Все-таки юбилей.

– Юбилей. Точно! Склероз.

Доценко еще раз достал бумажник и добавил еще пару купюр.

– На твое усмотрение.

– Но ты все-таки позвони. У нее там тетеньки соберутся, ей будет приятно, – попросила Лиза. Чмокнула отца и направилась к выходу.

– Всем пока!

К режиссеру подоспела одетая Рената, заметила убегающую Лизу и ненатурально вздохнула:

– Лиза не с нами? Как жалко!


Семагина и Григорьева потихоньку ретировались. Выйдя из павильона, направились к новенькой иномарке продюсера.

– Дочка и любовница отца – подруги-ровесницы. Интересно, – задумалась Григорьева.

Этот задумчивый взгляд Григорьевой всегда предвещал хорошую заявку на сценарий. Семагина открыла дверь машины.

– Садись, подвезу. Посплетничаем.

Девушки сели в машину. Семагина завела мотор.

– Интересно. И что же он дочь на главную роль не пристроил? – Григорьева пристегнулась.

Семагина пожала плечами.

– Типаж не тот. Но всегда при ролях. Папа устроит. Доценко ее обожает, единственная дочка. Там другая проблема.

– Комплексы насчет внешности? Насколько я знаю, проблем с самооценкой у папиных дочек не бывает, – заметила Григорьева.

Семагина с насмешливой улыбкой посмотрела на нее.

– Знаток человеческих душ. Ты подумай, Доценко – это Доценко, парни комплексуют, побаиваются. Когда такой отец, да еще лучший друг, дочке есть с кем сравнить.

Григорьева посмотрела на Семагину.

– Зря ты ушла из креативных продюсеров в исполнительные.

– Исполнительным больше платят, – ответила Семагина. – Ты подумай, подумай над папиной дочкой. И вообще, думай над чем угодно, только прошу тебя, оставь эти съемки в покое. Там все, поверь, будет нормально.

Григорьева хмыкнула:

– Премьера покажет. Меня же позовут на премьеру?

– Только обещай, что вы с ним не подеретесь, – попросила Семагина.

Григорьева смирилась:

– Обещаю.

Семагина прибавила газу.

– Так что, турагентство? Салон?

– Высади у метро, хочу в свой компьютер, – ответила Григорьева.

– А мне на другую площадку. В ебенях. Там актриса капризничает. В гроб ложиться отказывается. Почему я должна все улаживать? – вздохнула продюсер.

– Потому что ты это умеешь лучше всех, Свет. Ты всегда все улаживаешь, – ответила Григорьева.

– Ну еще бы не умела. Генеральный сразу пинка под зад. А у меня – ипотека.

Григорьева была в курсе развода Семагиной.

– Что бывший твой, так и не помогает? Ты на алименты подавала вроде.

Семагина усмехнулась:

– Я тебе не говорила еще? Представляешь, нарисовал сам себе зарплату в двадцать тысяч рублей, он же сам у себя директор, вот и получаю – алименты, тридцать процентов. Скотина.

– Правда, скотина, – согласилась Григорьева.

– Вот, написала бы. Тяжкая женская доля, – предложила Семагина.

Григорьева вздохнула:

– Свет, ТЖД мы с тобой писали. Раз дцать.

Семагина согласилась:

– Это да. Неисчерпаемо.


Машина притормозила у метро. Прежде чем выйти, Григорьева бросила:

– А в тебе ведь живет прекрасный автор.

– Нет уж спасибо, пусть помирает. Не хочу выглядеть, как ты, – отмахнулась от приглашения в волшебный мир творчества продюсер.

И уехала. А Григорьева пошла в метро.


Эскалатор был любимым аттракционом Григорьевой. Она спускалась вниз и наблюдала за теми, кто ехал вверх. Вот пара: приличные люди, время рабочее, очевидно, любовники, сбежали из офиса. Обоим около сорока, он ее обнял, как не обнимают жен, женщина плакала. У нее на пальце кольцо, у него – нет. Бедняга, видно, она никак не решится уйти от мужа, там, наверное, еще дети.


Шустрый пацан лет пятнадцати вытаскивает кошелек у зазевавшейся на рекламу тетки со множеством сумок. Воришка не видит, что при сходе с эскалатора его ожидают стражи правопорядка. Вот дурак, тут же камеры. Зеленый еще. Не повезло.


Внизу пожилая тетечка в будке эскалатора вяжет варежки, бросая нежные взгляды на фото внучки, пристроенное к стеклу изнутри. И тут же рявкает в матюгальник на мужика, который сломя голову несется вниз, спеша на приближающуюся электричку.

– Запрещается бежать по ступеням эскалатора!

Взмокший менеджер пролетел мимо нее. Бедолага. Все равно опоздал.


Парочка студентов, связанных наушниками плеера и первой любовью. Страстно целуются, бесстыдники, у всех на глазах. У хмурого старика на ступеньку ниже, при взгляде на которого в голове Григорьевой сразу всплыло слово «вдовец», нет никакой возможности избежать вида чужого счастья. Ему бы поплакать сейчас, что у него уже первой любви никогда не будет, но старик зло выплюнул, как змея яд:

– Ни стыда ни совести!

Парочке не было до старика никакого дела, его яд не достиг своей цели. Возмущенный старик обернулся назад в поисках поддержки. Но следующий за ним пассажир – рыжий мужчина лет тридцати, не разделил его раздражения, он ехал сонный, а может, по жизни такой.


– Мам, можно мне снять шапку?

Внимание Григорьевой привлекла молодая мать с мальчиком, стоящие прямо у нее под носом. Мальчик лет пяти взмок в толстой вязаной шапке, да еще вдобавок был укутан шарфом по самую макушку.

– Тут сквозняк, Юрочка, а ты у меня и так все время болеешь.

Григорьева отметила это «у меня». Мать-одиночка, опекающая главного мужчину своей жизни, посвятит ему всю себя, а он будет чувствовать себя виноватым и…

– Ну мам. Жарко, – заныл малыш.

Вдруг Рыжий на соседнем эскалаторе очнулся ото сна. Он заметил молодую мать, когда они совпали эскалаторами на середине пути, протер глаза, будто не веря себе, при этом на руке его блеснуло обручальное кольцо.

– Лена!

– Андрей?! – испугалась женщина.

– Лена!!! – крикнул громче Рыжий, в его голосе послышалось отчаяние, эскалаторы увозили их в противоположные направления.

Мальчик все-таки стащил шапку, под которой обнаружилась рыжая копна волос.

– Мама, а кто это?

Женщина схватила мальчика за руку, увлекла в толпу. Как раз подошла электричка, они уехали. На перрон выбежал Рыжий. Но там уже не было ни молодой мамы, ни мальчика в шапке.

Григорьевой везло на такие вещи.


Вечерело. Толпа киношников вывалила из павильона на довольно грязную территорию бывшего завода. У шлагбаума уже ждал фирменный микроавтобус «Апреля», который развозил народ до метро. Кто-то пошел к своим машинам, поскромнее, Доценко и Рената направились к его внедорожнику разминать роль.

Внедорожник Доценко всегда был чист. Это было делом Петровича, присматривать и за маршруткой, и за машиной режиссера. А что? Все равно ждешь. Пока там смена. Петрович заметил Доценко, поспешно затушил сигарету, подошел поздороваться.

– Отстрелялись, Сергей Владимирович?

– Нормально, Николай Петрович, – кивнул Доценко.

Заметил сверкающий бок машины.

– Спасибо, что помыли!

Петрович рад стараться – кто еще звал его полным именем-отчеством и на «вы», приятно.

– Да не за что. Все равно тут весь день, жду.

Доценко было отошел, но кое-что вспомнил:

– Николай Петрович, как внучка-то, выздоровела?

Шофер чуть не бросился кланяться:

– Да, Сергей Владимирович, спасибо!

– Если что-то еще нужно…

Шофер смешался.

– Да вы и так помогли! Спасибо огромное.

Доценко открыл дверь машины даме. Ренате это старомодное ухаживание было приятно. Она отметила про себя взгляды тех, кто засовывался в микроавтобус. Приятно быть избранной. Машина тронулась с места. Не дожидаясь, пока они выедут из зоны видимости, Рената положила руку на затылок Доценко. Это была ее первая главная роль.


Жест не остался незамеченным у трех «бабарих» в микроавтобусе. Петрович обернулся к народу.

– Ну что, поехали?

– С песней, Петрович! Заводи!

Петровича «апрелевские» любили: всегда на подхвате, никогда не ворчал, если снимали до глубокой ночи, развозил до дома даже «замкадовцев», и денег лишних не брал. Хороший Петрович мужик. А голос какой – лучше, чем у Шаляпина. Вместо радио развлекал киношников по пути на работу и обратно. Это было святое.

Вдоль по Питерской,

По Тверской-Ямской!

– раздалось из автобуса, и вся группа дружно подхватила:

По Тверской-Ямской

С колокольчиком!

Едет миленькой,

Сам на троечке

Едет лапушка

По проселочкам!

Веселые ребята эти «апрелевцы». «Приколисты», как про них говорил Петрович своей жене Кузьминичне, рассказывая, чего наснимали сегодня и кого видел из известных. Потому Кузьминична, ранее простая учетчица на заводе «Электрод», после выхода на пенсию стала звездой подъезда.


Лиза вышла из лифта с подземной стоянки и вошла в торговый центр, спросив у охранника в костюме:

– Извините, а где у вас тут цветы?

Вышколенный охранник указал в сторону галереи:

– Второй этаж, слева увидите.

– Спасибо, – поблагодарила Лиза.

Лиза вошла в цветочный салон. Она оглянулась в поисках консультанта – на кассе никого не было, редкие покупатели, как и она, бродили по залу. Композиции, икебаны, вазы, панно. Но роз в чистом виде она не заметила. Лиза уже немного спешила. Наконец заметила молодого человека в костюме, окликнула:

– Молодой человек! Можно вас?

Молодой человек с открытым доброжелательным лицом и короткой стрижкой оторвался от ценников на экзотических икебанах и развернулся к Лизе.

– Конечно.

– А есть у вас просто розы? – спросила Лиза.

Молодой человек оглянулся, пользуясь ростом: он был выше Лизы, высмотрел в непарадном углу ведра с розами, кивнул, и Лиза направилась за ним.

– Вам какие? Красные? Белые? Желтые?

Консультант, как гостеприимный хозяин, указал на ассортимент.

– Красные.

– Сколько?

– Пятьдесят пять.

Молодой человек удивился:

– Ого!

– Юбилей, – объяснила Лиза.

– Будет сделано, – сказал молодой человек и стал выуживать из ведра красные розы одну за другой.

– Вот эта не очень, – немного покапризничала Лиза. Маме в юбилей ей хотелось самого лучшего.

– Заменим, – охотно отозвался молодой человек, держа целую охапку.

– Сделайте, пожалуйста, чтобы красиво, – попросила Лиза.

– Запросто, – ответил консультант, достал пару-тройку пушистых зеленых веток, искусно воткнул между розами.

– Упаковочку?

Для консультанта парень вел себя фамильярно, но Лиза поддалась его манере.

– Пожалуй. И еще открыточку подберем? Есть с цифрами?

Парень, держа огромный букет в руках, устремился к вертушке открыток у кассы.

– Сейчас поищем.

Парень окликнул девушку, появившуюся у кассы:

– Девушка, открыточки есть у вас? Нам маме на юбилей. И букетик сделайте нам, вон с той зеленой сеточкой.

Продавец кивнула, принявшись заворачивать розы. Лиза смутилась:

– Извините, я думала вы – консультант. Костюм…

– В костюмах теперь ходят только охрана, президент и продавцы пылесосов, – рассмеялся парень. – И те, кто идет на юбилей бабушки.

Молодой человек окликнул продавщицу.

– Поищите и мне открытку – «Восемьдесять».

Продавец салона повертела стойку с открытками, выудила «Пятьдесят пять».

– «Восемьдесят», к сожалению, нет.

– Вот и бабушка думает, что столько не живут. Она последние лет десять уверена, что это последний день рождения и последнее семейное фото. Ей хочется, чтоб все было чинно и благородно.

– Еще раз простите, неловко вышло, – извинилась Лиза.

Ей упаковали букет, она достала бумажник. Молодой человек положил на прилавок свой букет, из белых лилий.

– Да что вы. Всегда рад помочь. Поздравьте от меня вашу маму.

Лиза отозвалась:

– А вы от меня – свою бабушку.

Лиза, улыбнувшись, вышла из салона.


Машина Доценко направлялась по ночному городу. Рената откинулась, поглаживая Доценко по затылку, в этом женском движении была претензия на собственность, но ему было приятно. Белокурых кудрей, как у Солнцева, у Доценко давно не было, лет с тридцати начал лысеть, брил голову, не унижал себя камуфляжем лысины забором с висков. Рената пока не преодолела барьер с «вы» на «ты», еще не переспали, что бы там ни шептали «бабарихи».

– Вы такой добрый. Я про Петровича.

– Доброе слово и кошке приятно, – добродушно произнес Доценко.

– Хотите сказать: лаской от людей добиваешься куда больше, чем грубостью? – Рената во всем искала резон.

Доценко покоробила ее прямота.

– Циничные вы, молодежь.

Рената пожала плечами:

– Да нет – просто вслух говорим.

На миг Доценко подумал, что она не такая уж дура. Но Рената испугалась того же – умных мужчины часто путают со стервами. Сердцем стервы она чувствовала, что дурочкой можно поиметь с мужика куда больше и с меньшими трудозатратами. Дурочку хочется опекать. Решила загладить.

– Вы бываете таким разным. Добрый и мягкий, властный и жесткий, – промяукала Рената.

– Ты про сценаристку? – спросил Доценко.

Рената испугалась, что может испортить ему настроение.

– Вы правильно ее осадили! Какие наглые эти авторы! Указывать режиссеру с актерами! Да кто она такая вообще.

Доценко выдал не ту реакцию, что Рената ждала. Вообще Доценко выдавал не те реакции. Ренату это немного беспокоило. Ей нравилось все держать под контролем.

Доценко на миг задумался:

– Но пишет она хорошо, эта Григорьева.

Рената не любила, когда при ней кого-то хвалили.

– А у меня по литературе в школе была пятерка. И по русскому.

Врала она все, троечница.

– Даже не сомневаюсь, – улыбнулся Доценко.

У него было много женщин. Он их видел насквозь.


Григорьева, все в том же свитере, прикурила одну сигарету от другой и уставилась в экран компьютера, освещающий в темной комнате ее задумчивое лицо. На экране было написано «ПАПИНА ДОЧКА». Григорьева впала в задумчивость. Нажала на delete, стерла заголовок. Опять написала. Переставила слова местами и вновь уставилась в экран. Открыла рассеянно «Фейсбук», прокручивая страницы. «Пройди тест и угадай, что тебя ждет?» Григорьева нажала – «Анализировать профиль». Спустя миг около ее фотографии появился результат: «Вы на пороге Большого романа». Григорьева откинулась на спинку кресла, выдохнув дым – ха! Вдруг позади услышала звук, вздрогнув, обернулась.

В проеме двери, подсвеченной из прихожей, стояла фигура мужчины. Григорьева вскочила, но таинственный злодей щелкнул выключателем, и Григорьева расслабилась.

– О, господи! Вань! Напугал!


Вань оказался мужчиной лет тридцати пяти, в джинсах и толстовке с капюшоном, вполне себе симпатичный.

– Что ты тут делаешь? Я не слышала, как ты вошел.

Парень подошел ближе.

– Думал, строчишь, как обычно, чего мешать.

– Тебе не пора ключи-то отдать вообще? Врываешься, – укоризненно заметила Григорьева.

– Не пора. Потеряешь. Ты ж все время теряешь. А у меня всегда есть второй комплект. Новое что ли пишешь?

Ваня подошел к компьютеру, с интересом глядя в экран, и автоматическим жестом затушил брошенную в испуге Григорьевой дымящуюся сигарету. Григорьева без энтузиазма посмотрела на экран.

– Да так. Думаю…

– А тот сдала? – поинтересовался Ваня.

– Сдала, – включилась в разговор Григорьева, – съемки уже. Ездила сегодня. Лучше б не ездила.

– У тебя всегда так. Только нервы зря тратишь.

– А ты помнишь, сколько я нервов потратила, пока писала?

– Как не помнить. Я ж первый читатель. Новый, кстати, дашь почитать?

– Да когда он будет, новый… И будет ли… Не идет, – посмотрела Григорьева на пустую страницу Word.

– Пойдет. Ты все время так, помучаешься, а потом напишешь, по-любому. Ты по-другому не можешь, – ответил Ваня.

Григорьева откинулась в кресле, прикурила новую сигарету.

– Знаешь, завидую таким, как ты. Вот ты айтишник. Сделал работу – точно знаешь, хорошо или плохо. Отработал, дверь закрыл и домой. А тут. Может, мне продавцом пойти? Хорошая профессия – продавец. Буду цветами торговать или книжками.

– Это ты уже говорила. Куда ты денешься со своего стула? – усмехнулся Ваня.

– Как рабыня, ей-богу, – пожаловалась Григорьева. – Пока пишешь – как в плену. И не выпустит, пока не допишешь. Такой автоплен. Хорошо маникюршам…

– Ага, только продавщицам и маникюршам столько не платят. И айтишникам тоже. Так что не ной. У вас надбавка за обязательные страдания. Не страдаешь – не поэт, не поддался на жалобы Григорьевой Ваня.

– Поэты не переписывают по сто раз. Или переписывают? – задумалась Григорьева. Она была законченным прозаиком.

– Так вам и надбавка за вредность. За переписки эти, – парировал Ваня.

– Драфты называется, – уточнила Григорьева.

Григорьева призадумалась. И правда, грех ныть, платили ей хорошо, и график опять же свободный. Вспомнила:

– А ты чего пришел-то вообще?

Ваня и сам, похоже, забыл, пришлось вспоминать.

– А! Дрель хотел взять. Если ты не против.

– Твоя дрель, чего против. Я вообще не знала, что у нас, верней, у меня, есть дрель.


Ваня без труда нашел на антресолях дрель. Но не спешил уходить. Оглядел кухню. На кухне у Григорьевой был бардак.

– У тебя что, посудомойка сломалась?

– Да ну, возиться.

Григорьева пожала плечами, ей было не стыдно за бардак. Это же не мама в гости приехала качать головой. А бывший муж знал ее как облупленную. Иван открыл посудомойку, ставя в нее чашки с остатками кофе.

– На одном кофе так и живешь?

Григорьева, наблюдая за его действиями, подошла помочь.

– Почему, еще сигареты. А зачем дрель-то тебе?

– Знакомой одной карниз прикрутить.

Григорьева оживилась:

– Где карниз, там новоселье?

– Да брось, ничего серьезного. Просто девчонка с работы.

– Я тебя умоляю. Из всех мужиков на работе именно тебя выбрала прикрутить ей карниз.

– Ревнуешь? – подмигнул Ваня.

– Ужасно, – засмеялась Григорьева. – Симпатичная?

– Нормальная, – сдержанно ответил он.

– Нормальная – то, что тебе нужно.

– Откуда ты знаешь, что мне нужно? Все время думаешь за других, – вдруг рассердился Ваня.

– Работа такая, – парировала Григорьева. – Как я их всех напишу, если за них думать не буду?

– Живые люди – не то же самое, что придуманные, – сказал Ваня.

Григорьева задумалась:

– Да? А мне кажется, мои – живее живых.


Машина остановилась у ресторана, Доценко с Ренатой вышли, швейцар поспешил открыть даме дверь. Они сели за столик в зале, администратор пододвинул стулья. К ним приблизился директор ресторана.

– Сергей Владимирович собственной персоной! Что же не сказали, когда бронировали, что сами будете? Нет-нет-нет, я вас провожу за другой, лучший столик.

Директор бросил официанту:

– Костя, сними резерв с того столика.

Официант мигом метнулся, убрал табличку.

– Да бог с тобой, к чему эти почести, – Доценко скромно отмахнулся, но ему явно было приятно. Полный зал, и все внимание к ним.

Доценко и Рената направились за распорядителем к столику у окна. Вид отсюда на город был потрясающий.

– Что желает ваша спутница? – промурлыкал директор.

Рената провозгласила:

– Шампанского!

Ренате хотелось, чтобы кино не заканчивалось на съемочной площадке. А еще хотелось, чтоб ее перестали называть спутницей. Ничего, дай время. Она припомнит этому сукиному сыну, может, даже потребует от глянцевого журнала именно тут устроить интервью с фотосессией.

– «Хеннеси». Супериор, как вы любите. За счет заведения, – было предложено самому Доценко.

Тот не стал спорить.

– Приятного вечера, – официант удалился.

Вечер обещал быть приятным. На сцене музыканты играли джаз.

– Приятно быть рядом с таким мужчиной. Смотрите, все на нас смотрят, – огляделась Рената.

– Они смотрят на тебя. Ты здесь звезда.

Доценко был джентльмен. Он поцеловал Ренате руку, она скосилась в сторону – все видели? Рената не сомневалась – хоть публика тут крутая, а все ж знаменитости – всегда особое блюдо в меню, кто-нибудь да сфотографирует, не удержится. Рената поправила локон. Она знала, левый профиль у нее выигрышный.


– Сергей Владимирович, дорогой!

К столику подошла семейная пара, круглый маленький грузин и высокая аристократическая жена с усами и в изысканном платье. Доценко поднялся, поцеловал грузинке руку.

– Тамара, вели-ко-лепны. Как всегда! Гия, а ты …

– Знаю-знаю, растолстел, – добродушно ответил грузин.

– Давно не виделись! – кажется, Доценко был действительно удивлен и рад. А может, просто не знал, о чем говорить со своей «спутницей».

– Бизнес, мой друг, бизнес. Ах ты сукин сын! Почему не я режиссер и продюсер? – обнимая и хлопая по плечу Доценко, грузин бросил сальный взгляд на Ренату.

Доценко оторвался от старого знакомого.

– Ты побывал в продюсерах, не скромничай.

Жена грузина покачала головой.

– Не напоминай, Сережа, про тот период. Хорошо, что это длилось недолго.

Мудрые женщины эти грузинские жены.

– Раньше, кто денег дал – тот продюсер. А теперь развелось, полфильма титры – сплошь продюсеры. Паразиты! – возмутился в шутку Гия.

Доценко широким жестом позвал за столик:

– Присоединитесь?

– Канэшна, – сымитировал грузинский акцент грузин, живший в Москве сорок лет своей жизни.

Доценко обернулся к Ренате:

– Ты же не против, солнышко?

Ренате, с одной стороны, это не слишком понравилось – как раз ей было о чем поговорить с Доценко. Например, о новых ролях, о том, как сегодня красива, талантлива, сексуальна. С другой стороны – кто они, эти грузины, надо узнать. Может, торгаши, в рекламе сняться предложат. А это, говорят, хорошие деньги. Получше актерских.


Официант мигом добавил приборы для пары. Тамара тоже оценила вид из окна. Или просто не хотела смотреть на цветущую Ренату, сидящую напротив.

– Эх, славные были денечки, – прослезился Гия, перегнувшись через стол к Доценко. – А девочки у нас были какие… Теперь клапан в сердце. Примерный семьянин. Любовниц избегаю – боюсь, сдохну прямо над ней. Или под.

– Этот человек дал мне путевку в кино, – провозгласил Доценко.

– Я ему денег дал на его первое кино, – снизил пафос грузин.

– К которому сценарий, между прочим, я сам написал, – заметил Ренате Доценко.

Режиссерам всегда мало чувствовать себя только режиссерами.

– Так вы еще и автор, оказывается? – восхитилась Рената.

– Ну, были времена, пописывал, – Доценко задумался в ностальгии.

Грузин хохотнул:

– Это были времена, когда я держал два ряда на Черкизоне.

– А теперь у него меховая галерея на Якиманке, – похвалился знакомством Доценко.

Подняли бокалы.

– Кайф по жизни уже не тот, что был раньше, Сережа. Не тот. А помнишь?

И понеслось. Тамара тоже помнила эти деньки, на этот счет у нее были свои воспоминания.

Рената оказалась не у дел, ей нечего было вставить в их разговор о былых деньках, тогда она еще ходила пешком под стол. Она обратилась к Тамаре, протянув через стол руку:

– Эти мужчины. Нас ведь так и не познакомили. Рената Черницкая. Актриса.

Рената лучезарно улыбнулась. Она проходила мимо витрин меховой галереи на Якиманке. Она уже поняла пользу от грузин. Или грузинов?

Грузинка в ответ руки троечнице не протянула, бросила, как выплюнула:

– Тамара Георгиевна.

Она еще со времен Черкизона невзлюбила «этих блядей».

Шампанское Ренаты резко стало не таким вкусным.


Лиза зашла в лифт, тяжелый букет оттягивал руку. «Консультант» успел просунуть руку между закрывающимися дверьми и заскочить следом.

– Успел!

Лиза вежливо улыбнулась.

– Мы же так и не познакомились. Я – Леша. Друзья зовут просто Леха.

– А я – Катя, очень приятно.

«Друзья зовут меня Катюха, у моей мамы сегодня днюха», – хихикнула про себя Лиза. Хотелось похулиганить. Лиза оттачивала актерское мастерство.

Молодой человек забрал у нее букет.

– Давай подержу. Чувствую ответственность за свой букет.

Они уже и на «ты», подивилась про себя Лиза.

– Ты не актер случайно? Так хорошо вживаешься в образ.

– Не, страховой агент. Каско, ОСАГО не надо? Я дам визиточку.

Парень достал визитку. «Мосгорстрах. Менеджер по продажам Алексей Журавлев» – значилось на ней и рабочий телефон. Лиза вежливо взяла.

– У тебя, наверное, хорошо получается. Ты такой бойкий, – предположила она.

– Я амбициозный. Хочу стать начальником отдела. А ты где работаешь? – спросил он.

Лиза даже не задумалась.

– Так. В одной фирме.

– Тоже менеджер? – понимающе кивнул парень.

Лиза на миг задумалась.

– Секретарь. Чай, кофе, бумаги на подпись.

– Я бы не отказался от такого секретаря. Кстати, я на машине. Могу подвезти, – предложил Леха, крутя ключами. – Припарковался с аварийкой прямо у входа.

– Круто. Но мне тут пешком, рядом.

– Могу проводить.

«Вот как профессия влияет на поведение человека. Какой навязчивый менеджер», – подумала про себя Лиза.

– Я еще заскочу в магазин по дороге. Мама велела хлеба купить. Но спасибо! – вежливо ответила она.

– А как насчет еще раз увидеться? Сходим в какой-нибудь барчик, – не отставал парень.

– Я позвоню, – легко пообещала Лиза, выходя из лифта.


Лиза спустилась на парковку и села в свою «мазду» последней модели, положив букет на соседнее сиденье. Сиденье с подогревом, коробка-автомат, страховка «все включено» – спасибо, папочка.

* * *

Лиза вручила маме пятьдесят пять красных роз под аплодисменты подруг юбилярши. Те, кого Лиза назвала «тетеньки», выглядели, как сестры. Первое продвинутое поколение новых пятидесятипятилетних. Оживленные, с модными стрижками, в очках с хорошими оправами, одетые в балахоны, модные шарфики, с кошмарной «аутентичной» бижутерией. Они саботировали краску для волос, предпочитали личной жизни проверенную женскую дружбу, профессию, йогу, дачи, котов, открытые лектории по психологии под названием «В пятьдесят пять жизнь только начинается» и сами выбирали, когда сидеть с внуками, четко соблюдая личные границы. Дамы обступили юбиляршу, педиатра Наталью Петровну.

– Какой шикарный букет! Спасибо, доченька, – обняла Лизу мама.

– Это от папы, – соврала она.

– Какая прелесть! Наташенька, как тебе повезло! Девочки, за Наташу, за ее прекрасную дочь! За мужчин, которые все еще присылают нам розы! За высокие отношения!

Эмма Иосифовна, детский хирург, ловко открыла новую бутылку шампанского. С хлопочком и дымком. Зоенька Алексеевна, завотделением, радостно взвизгнула. Коты, а их было штуки три, забились под кресла. Первый бокал – имениннице.

Наталья взяла бокал, покрутила, посмотрела на стену, где стояли семейные фото с Сережей Доценко, она их не убрала – люди они интеллигентные, в самом деле время рвать и клеить давно ушло. А память осталась.

Наталья чокнулась с гостьями. Подруги принялись вспоминать своих бывших. Пользуясь их увлеченностью, Наталья не удержалась, бросила дочке будто бы невзначай:

– А что же сам папа?

Лиза изобразила удивление:

– А он не звонил? С утра говорил, как ему хотелось поздравить тебя лично. Странно. Может, сразу со съемок засел в монтажной? Ты же его знаешь.

– Да, я хорошо знаю твоего папу, – сказала Наталья.

Она не стала разоблачать дочь. Лиза выросла доброй девочкой.


Взмокший Доценко тяжело дышал, откинулся в подушки, поглаживая девушку по голове, убирая мешающие длинные волосы с лица Ренаты. Хрипло поддерживал, как тренер женскую команду по волейболу:

– Давай, девочка, давай!

Они были в постели, в смятых простынях. На этот раз вокруг не толпилась съемочная группа. Секс не так уж красив, как его в кино представляют.

Вдруг раздался звонок мобильника на прикроватном столике. Рената вздрогнула, сделала неосторожное движение, Доценко чертыхнулся. Рената оторвалась и подняла снизу вопросительный взгляд, у нее размазалась тушь, но не было гримерши Вали, чтобы быстренько все поправить. Голос Доценко из властного и хриплого сделался мягким и теплым.

– Да, Лисеныш. Нет, уже дома. Не отвлекла, ну что ты. Что-то случилось?

Рената почувствовала себя неловко – звонила, судя по всему, Лиза. Наверно, это кощунство, смотреть на голого отца в присутствии дочки, хоть и виртуальном. Рената изобразила мини-улыбку. «Привет передай» ей показалось не слишком уместным.

Доценко присел, как-то подобрался, Ренате показалось, что он надел невидимые штаны и застегнул ширинку.

– А, черт! Прости, я забыл. Дай, дай ей трубочку. Наташа, дорогая! С днем рождения, радость моя! Конечно, помню! Как можно? Хотел лично тебя поздравить! Прости, не смог подъехать! Съемки. Здоровья тебе, удачи, всех благ! Да не благодари! Я рад, что угадал! Я же помню, как ты любишь розы!

Что еще за дорогая Наташа? Рената мысленно прокрутила всех общих знакомых с Лизой. Так и не вспомнив, перешла в наступление. Она соскользнула под одеяло и вернулась к прерванному занятию. Доценко немного удивился, но не стал ее отталкивать, торопливо свернул разговор.

– Ну не буду мешать, солнышко. Если что нужно – в любой момент! Ты знаешь. Своим девочкам от меня привет! Обнимаю!

Доценко кончил, едва успев дать отбой, застонал, откинулся в подушки. Рената высунулась из-под одеяла.

– Я тебе не помешала?

Они перешли на ты. Режиссер что-то промычал, он не любил разговаривать после оргазма. А вот Ренате хотелось поговорить.

– С кем говорил?

– С женой, у нее юбилей.

Рената расслабилась, зазвенела. Господи, вот она дура. Бросилась на амбразуру со своим минетом.

– Тетя Наташа! А что же Лиза мне не сказала? Надо было и мне позвонить-поздравить. Помню, она угощала нас пирожками, когда мы из ГИТИСа забегали к ней, это было рядом. Приятная женщина. Сколько ей?

– Пятьдесят пять, – ответил Доценко. Хотя, очевидно, Рената и сама могла бы прикинуть. Но ей хотелось это услышать. Ей самой было ровно вдвое меньше. Двадцать семь с половиной.

– Пятьдесят пять? Так жена была тебя старше? Кстати, ты не сказал – бывшая.

– Ну, формально мы не разводились, – пожал плечами Доценко. – Она замуж не собирается, я вроде жениться тоже.

Рената почему-то была уверена, что Доценко официально свободен. Не то чтоб она собиралась за него замуж, но Рената вспомнила, как ее массажист-гей надевал на палец обручальное кольцо, чтобы пожилые клиентки не приставали. Недоразвод Доценко был чем-то вроде сигнала «кирпич» для всех его пассий.

– Получается, я твоя любовница, и мы с тобой согрешили? Грешники, – подразнила Рената.

Что может быть сексуальней? Это было приглашением. Но Доценко его пропустил.

– Принеси коньячку, блудница. В горле пересохло.

Рената скрыла укол разочарования. В горле у него пересохло. У кого еще пересохло.

– Там, в гостиной, – подсказал Доценко.

Рената как была, голая, направилась из спальни в гостиную.

– Какого? – спросила она, обернувшись.

Задница у нее великолепная, она знает.

– Да любого.

А ведь мог бы и сам. Но тут зрителей нет – можно не открывать даме дверь. Это же дверца бара. Рената и сама уже увидела – бар что надо, дешевки не держит. Заодно прихватила для себя бутылку вина – к счастью, открыта и уже наполовину пуста, Рената сомневалась – встанет ли сейчас Доценко, чтобы искать штопор и возиться с ее бутылкой.

Рената вернулась в постель с бокалом себе и стаканом для него.

– За здоровье тети Наташи. И за нас.

Они чокнулись, Рената принялась ласкать ему ладонью живот. Доценко поцеловал ее в плечо.

– Ты прелесть.

А потом добродушно и мягко отстранил.

– Но на сегодня пороху не осталось. Уж прости. Я не мальчик.

Рената сделала вид, что не разочарована.

– Мне и так хорошо с тобой. Потрогай.

Она просунула руку Доценко под одеяло, задержала, застонала, прикрыв глаза. Доценко смотрел на нее, не отрываясь, слегка насмешливо. Рената перестала стонать, кажется, Доценко хотел ей что-то сказать, она приблизилась ухом к его губам.

– Переигрываешь… Беги в душ.

Для скорости шлепнул растерявшуюся Ренату по ее упругой великолепной заднице.


Рената зашла в ванную. Ванная была большая, на выбор и душевая кабинка, и джакузи. Рената предпочла душ. Открыла полку, увидев там кучу одноразовых зубных щеток. Усмехнулась отражению в зеркале: похоже, тут любят гостей. И лучше – одноразовых. Девушка прямо под душем распаковала щетку, почистила зубы, вышла из кабины, завернувшись в полотенце. Со щеткой в руке посмотрела в мусорное ведро, но, пораздумав, не стала выбрасывать, а воткнула с вызовом в стаканчик рядом с одинокой хозяйской. Она – не все.

Когда Рената вплыла в спальню, обернувшись в махровое полотенце, Доценко встал, набросил халат.

– Пойду и я.

– А ты любишь гостей. В ванной куча одноразовых щеток, – промурлыкала она. – Я тебя жду.

Рената растянулась на простынях, приняв соблазнительную позу.

Доценко посмотрел на будильник – двенадцать ночи.

– Хотел еще материал отсмотреть.

– Я не помешаю?

Рената посмотрела самым соблазнительным взглядом. Но Доценко действительно, похоже, устал.

– Тебе надо хорошенько выспаться, солнышко.

Рената замерла – ее что, попросили вон? Доценко взял трубку, набрал номер.

– Такси?

Доценко назвал адрес и положил трубку.

– Минут через пять-семь будет, – сообщил он с улыбкой.

Если бы он швырнул ей в лицо трусы и велел убираться, она бы знала, как реагировать. Но он был так вежлив. О такси позаботился. Актриса была не так плоха, как считала сценаристка Григорьева. Рената Черницкая выдала бодрую улыбку, потянулась за блузкой на полу.

– Чудно! Ненавижу просыпаться в чужой постели.

Девушка криво усмехнулась, садясь в такси. Сукин сын. Он был главный и на этой площадке.


– Тебе помочь? – спросила Лиза, поднимаясь из-за стола, чтобы убрать пустую бутылку из-под шампанского. Мама остановила.

– Сиди, маникюр испортишь.

У нее маникюра не было, у врачей всегда коротко постриженные ногти. Наталья сложила чашки в раковину.

– Мам, когда ты уже посудомойку купишь? А, кстати.

Лиза взяла сумочку и достала открытку-конверт с цифрой 55.

– И это тоже тебе от папы.

Наталья посмотрела на пачку пятитысячных купюр.

– Ой господи, да зачем столько?

Наталья отмахнулась.

– Вот купишь наконец посудомойку, или что ты там хотела? Парник?

– Теплицы, – поправила Наталья. – Да денег полно. Провожали на пенсию всем коллективом, собрали.

– Подожди. Куда проводили? Ты что, правда уйдешь на пенсию, мам?

Наталья выставила чистые чашки на сухое полотенце.

– Почему бы и нет. Ты знаешь, у меня повышенная пенсия ведь будет, тысяч двадцать пять.

– Ну ты даешь! Ты же любишь свою больницу.

– Устала я от Москвы. Перееду на дачу, на ПМЖ. И котам моим будет приволье.

Котам и тут было приволье, все пришли. Обступили Лизу, глядя на нее так. Будто это она к ним в гости пришла. Один поскребся, оставив на колготках зацепки и запрыгнул Лизе на колени.

– Наглый какой! И толстый. Мам, ты их прямо разбаловала, – сказала Лиза, все же поглаживая наглеца за ухом.

– А кого мне еще баловать?

– О мама, пожалуйста! – Лиза спустила кота на пол и отряхнула шерсть с юбки. – Все знают, что это самый бестактный вопрос.

– Ну, тебе еще нет тридцати, чтобы он стал бестактным, – легкомысленно отмахнулась мама. – А все-таки было бы здорово, если б ты об этом задумалась.

– Не уходи от темы! Ты что, серьезно насчет ПМЖ?

– А что такого? Вот Лидия Владимировна уехала и довольна. Там теперь и магазин построили, и банкомат есть, пенсию с карточки снять можно. Квартиру сдам. Буду как барыня.

– Ага. Хочешь – картошку сажай, хочешь – навоз таскай.

Лиза подперла голову руками, она рассматривала мать, словно впервые видела.

– Может, тебе отправиться в путешествие?

– В свое время поездила по Союзу: самолеты – суета, язык учить – не хочу, – отмахнулась Наталья.

– Турция? Египет. Индия.

– В жару. Не хочу.

– Нашла бы себе там кого, – предложила Лиза.

– Ну конечно, за столько лет не нашла, а теперь выкачу на рынок невест свои чресла.

– Вот удивительно, ты – коренная москвичка, откуда в тебе такая тяга в земле копаться? У тебя же в роду все врачи. Ладно бы папа. Это же он у нас деревенский.

– Видимо, природа уравновешивает, – пожала плечами Наталья. – Кто от земли тянется в Москву, кто из Москвы – противоходом в деревню. У твоего папы всегда были другие устремления.

Лизе все не давала покоя одна мысль:

– Слушай, а ты была у папы на родине? Ну, в этой…

– Котловке, – подсказала мама. – Нет, не была. Папа особо туда не стремился. Я бы сказала, наоборот, сбежал, чтоб больше не возвращаться.

– Ну да, где папа, а где Котловка. Задница мира, – рассудила Лиза.

– Лиза, – мама с укором посмотрела на дочь.

– Что, всем известно, нет жизни за МКАДом.


Указатель «Котловка» на маленькой станции, выхваченный огнями электрички, опровергал это утверждение лишь отчасти. На станции вышли несколько пассажиров, угодив сходу в грязные лужи, фонари не горели, ветер трепал рекламные объявления и ветхое расписание. Пассажиры, местные жители, с сумками и тележками, очевидно прибывшие из области, чертыхаясь, спускались по полуразрушенным ступенькам, кто-то нетерпеливый прыгнул прямо с перрона, чтоб сэкономить время. И неизвестно, что было более безопасным.


У станции, где был разбит единственный фонарь, собралось с пять-шесть местных бомбил. Да только какая клиентура из таких же, как они: бабка, пара мужичков и тройка женщин лет сорока пяти с тележками. Бабку в расчет не брали, а на баб с базара нацелились.

– Бабоньки, садись, куда надо?

Бабы проигнорировали таксистов.

– Девки, маршрутка! Давай быстрей! Уедет! – окликнула баба соседок.

И все дружно поспешили к маршрутке. Бомбилы на маршрутку были не в обиде. Собирались они тут не столько в ожидании пассажиров, сколько чтоб не торчать дома и не слушать ворчанье жен. Своего рода котловский мужской клуб.

– Что, мужики, по домам? Шурик, ты едешь? – позвал старшой.

Шурик, Сашка Прошкин, к которому были обращены слова, был тут самый молодой, лет около тридцати, прибился к таксистам недавно, курил, не спешил.

– Да я следующую подожду, может, еще кто будет, – сказал он.

– Да куда! Час стоять зря, печку жечь. Навряд ли, – плюнул опытный старшой. – С области кто хотел, все обернулись.

– Подожду.

– Ну гляди сам.

Бомбилы разъехались. Шурик, докурив, бросил бычок, сел в машину. К панели была пришпилена фотография молодой женщины с девочкой. Домой Шурику явно не хотелось. Он знал, что там ждет.


Женщина с фотографии, его жена Танька, откроет дверь с хмурым лицом, не обняв, не поцеловав, бросит – ужин на столе, хотя по виду ясно – ужина он не заслужил. Выбежит девочка в пижаме, Маша, жена цыкнет на нее: «А ну спать, завтра вставать рано!» Пока Сашка будет снимать грязные ботинки, в прихожую выглянет тесть Михалыч: «Здорово, Санек». Теща и не покажется. Чего спрашивать? И так ясно.

Дочка, когда была совсем маленькая, спрашивала с порога: «Пап, а что ты мне привез?» Теперь Машке семь, она поняла, что не надо спрашивать. Он бы и сам все отдал, чтоб не с пустыми руками вернуться. Ну что ему, грабить банк?

Первые дни, как тесть отдал ему свою машину («Жигули», «девятка», девяносто второй год выпуска), от сердца оторвал со словами: «Вот тебе, Санек, удочка», – и все были полны надежд, что Сашка сможет приносить в дом деньги.

Деньги. Это только богатые могут бросаться словами, что деньги – прах. В жизни Сашки и его семьи они стояли на первом месте. Заначка у тестя с тещей, конечно, всегда была на черный день. А в сегодняшнем белом дне экономили. Единственная роскошь, которую выделяла жена из бюджета – глянцевые журналы с телепрограммой о жизни звезд. Просматривали с тещей корка от корки, всем косточки намывали. Сашке это было непонятно – где звезды, а где они, какое им дело? Тесть, заслуженный шахтер, отличник труда, а ныне пенсионер с астмой, жил в телевизоре, комментируя, едко, горько, каждую новость – хорошую или плохую. Это была его отдушина.


У Сашки тоже была отдушина.

Убедившись, что все разъехались, пошарил в бардачке, достал фляжку. Все равно никого не будет, гаишников бояться нечего – они на трассе все, дальнобойщиков ловят и тех, с кого можно взять за превышение, а тут, в городке, захочешь превысить – не получится. Редкие машины ползут по обочине, рискуя растерять все колеса. Сашка отпил глоток, еще, поморщился, но на душе стало немного легче. Он откинулся на спинку сиденья.


Лиза вышла из такси, посмотрела на окна десятого этажа. В них горел свет. Она достала мобильник.

– Пап, не спишь?


Сашка и не заметил, как уронил голову и уснул. Его сон прервал осторожный стук в стекло. Сашка встрепенулся, торопливо засунул фляжку, которую так и держал в руке, в бардачок, выдохнул, и только тогда открутил стекло вниз.

Это был пассажир нетипичный для поселка. Одет в добротное пальто, в руке кожаный портфель.

– До Заречья подкинешь? Знаешь где?

Сашка обрадовался, бросился вон из машины открыть дверь.

– Ага! Садитесь!

– Далеко ехать? Сколько возьмешь?

Сашка засуетился:

– Да сколько дадите. Тут километров десять.

Пассажир устроился рядом с Сашкой. Потянул носом воздух, но ничего не сказал.

Сашка вез своего пассажира, как короля, ползком пробираясь через ямы на дороге и открытые люки.

– Твою мать! Что ж они тут у вас открытые стоят! – возмутился пассажир.

– Растащили на металл, – ответил Сашка.

– А если кто угодит?

– Тряпка там красная на палке, местные знают. А по темноте у нас никто и не ездиит, – сказал Сашка.

Москвич молчал и хмуро смотрел в темное окно.

– А сами вообще откуда приехали? – не выдержал молчания Сашка.

– Из Москвы, – лаконично ответил москвич.

Правда говорят – вредный народ москвичи. Но все же из вежливости Сашка спросил:

– Надолго к нам?

– Надеялся одним днем обернуться. Тетка у меня тут померла. Нотариус тут у вас есть хоть? – поинтересовался москвич.

– Есть. Что ж мы, совсем, – Сашка даже обиделся за родную Котловку.

Мужик хмуро посмотрел в окошко. Казалось, городок вымер, ни одного человека на улице, ни фонаря, по обочинам виднелись темными пятнами деревянные дома с покосившимися заборами, в большинстве своем заброшенные, ближе к центру показались панельные пятиэтажки, в одной из них жил Сашка.

– Вон мой дом проезжаем.

Москвич бросил взгляд на облупленные панельки с видом – сочувствую, что еще сказать.


В доме на третьем этаже, на который указал Сашка, горели окна. Танька шмякнула дочке манной каши в тарелку. Девочка без энтузиазма взяла ложку. На кухне негде было развернуться, под столом вмещались всего три табуретки. Квартира была трехкомнатная, малогабаритка, с крошечной кухней, вытянутым, как коридор, проходным общим залом, откуда выводили две двери в спальни – в одной спали молодые, в другой – внучка. Тесть с тещей раскладывали себе диван. Все молодым, чего уж.


Таня в домашнем костюме «Дольче Габана» с рынка пододвинула тарелку ближе, приготовившись воевать с худышкой-дочкой. Эта война у них повелась с тех пор, как Машка оторвалась от груди.

– Не буду я. Не люблю манку. Я тебе уже сто раз говорила.

Вошла мать Тани, Ира, женщина в байковом халате, он был так туго натянут на боках и животе, что того и грозил выстрелить пуговицей. Мать и дочь были похожи как две капли воды. Только одна была на двадцать лет старше и на четыре размера больше. Лупастенькие, светлоглазые, круглолицые блондинки.

– Кушай, Машенька, уже все поели, а ты одна осталась, – ласково сказала бабушка внучке.

Маша мотнула головой.

– Не одна. Папа тоже не ужинал.

Теща вспомнила про зятя.

– Что Сашка – не приехал еще? – спросила она дочку.

– Электричку небось последнюю ждет, – откликнулась Таня.

– А.

Это «А» дочка знала. И это была их давняя война с матерью.

Мать села за стол, достала из кармана семечек, взяла журнал с телепрограммой, стала перелистывать страницы.

– Уж не знаю, какие он там электрички стережет.

– Начинается.

Мать пододвинула журнал к внучке, как бы невзначай заметив:

– Погляди, Машенька, как люди живут. Валерия себе новый дом отстроила. Алсу вон в Израиле на курорте. Говорят, море там – захочешь, не утонешь. Соленое. И святые места. Но это, Машенька, не про нашу честь.

Маша все размазывала кашу по тарелке, не слишком заинтересовавшись ни морем, ни святыми местами. Это и не было бабушкиной задачей, Таня прекрасно понимала, к чему клонит мать.

– А папа скоро? – спросила девочка.

Таня, как будто ждала, где спустить пар, влепила дочке легкий, но обидный подзатыльник.

– Папа-шляпа! Ешь давай! Хватит размазывать! Ветром уже сносит!

– Не хочу я… – заканючила Маша.

Бабушка отвлеклась от детей Пугачевой, обратив внимание на внучку.

– Вот упрямая. Вся в отца! В ихнюю прям породу.

Таня шмякнула полотенцем об стол и вышла. Машенька шмыгнула носом, в кашу упала слезинка, еще одна. И это тоже было частью ежевечерней программы. Бабушка отложила журнал, посмотрела на дверь с праведным гневом, заорала:

– Ты что мне ребенка до слез довела! Мать называется! Не плачь, Машенька. Иди к бабушке.

– Вот сама ж доведет! – Таня вышла в зал.

– А?

Отозвался отец с дивана, он смотрел вечерние новости:

– Ты мне говоришь?

Но Таня говорила не с ним, продолжала диалог с матерью.

– Нервные все стали! – донеслось с кухни.

– Будешь тут нервные! – заорала Танька в кухню, пытаясь перекричать телевизор.

Звук ей мешал. И отцу досталось.

– Да сделай уже потише!

Отец послушно взял пульт в потертом полиэтилене и убавил звук:

– А можно я новости досмотрю, Тань?

Михалыч привык спрашивать разрешения не только у жены, но и у дочки. Соблюдал правила общежития.

– Да делайте что хотите!

Таня ушла в комнату, где жили молодые, и хлопнула дверью.

Бабушка из ложки докормила внучку.

– Ну вот, молодец! Зубки чистить и спать.

Маша соскользнула с табуретки, вышла, теща вздохнула, глянула на половину оставшейся каши. Пододвинула к себе.

– Не свиньям же.

Ира стала доедать, перелистнув страницу. Весь разворот был посвящен актеру Солнцеву: «Актер Солнцев в новом фильме режиссера Доценко. Съемки проходят в павильонах кинокомпании „Апрель“».


Доценко открыл дочке дверь. Лиза чмокнула отца в щеку, заглядывая ему через плечо в гостиную.

– Один?

– Да, заходи. Чай будешь? Или покрепче?

Лиза разулась и пошла за отцом. С интересом посмотрела на экран телевизора – на нем застыла на паузе рабочая картинка с сегодняшних съемок.

– Давай вместе посмотрим. У тебя есть чего поесть?

– Ты ж с дня рождения? – удивился Доценко. – Кстати, как все прошло?

– Замечательно, мама и ее тетечки от тебя в полном восторге. Передавали привет. Так что? Закажем в «япошке»?

– Давай!

– Ты тоже из ресторана, пап, между прочим.

– Лобстеры-шмостеры, уехал голодный. Закажешь? Мне как обычно.


В окнах машины показался центр поселка. Дом культуры, несмотря на облупленный вид, самонадеянно именовался Дворец культуры, местная администрация, торговый комплекс с вывесками «Планета детства», незатейливое «Продукты», бельевая палатка «БонжЮр» (предмет мечты Таньки), лавка «Мясной рай», где работала Сашкина теща и в окнах которой красовались телята с кокетливо высунутыми языками. Как будто были счастливы там, в своем «Раю», что язык говяжий по акции стоит шестьсот девяносто девять рублей. Москвич посмотрел на все это, скептически сложив губы:

– Все развалили, сволочи. Раньше на шахты москвичи ездили деньгу заколачивать. А теперь – все наоборот. Чем живете-то? Шахта-то давно закрылась?

Сашке был неприятен поворот, но пришлось отвечать:

– Ага. После обвала. Мой батя попал. В его смену. И тесть там работал, но ему повезло. Выходной. Ну не сразу все закрыли, по очереди.

– А молодежь как? Небось, все в Москву рванули? Или в Ростов?

– Ну, может, и рванули, так обломались. Чего там ловить? Сам ездил, как тесть машину отдал. Там своя мафия. Колеса спустили, морду набили, хорошо ноги унес.

Сашка вдруг разговорился, будто оправдывался:

– На стройке тоже, ребята наши, кто в Москву ездил, на Каширке, говорят – таджики толпами, хоть за еду. А хоть и устроишься – все равно кинут.

– Да кругом. Куда ни кинь, везде бардак.

Помолчали. Москвич заметил фотографию на приборной дочке рядом с иконкой.

– Твои?

Сашка улыбнулся.

– Мои.

– О, дети, как пылесос. И на что ж живете? Небось много не натаксуешь тут.

– Жена – в больнице. Еще на дому уколы, то-се. И тесть с тещей помогают, теща на мясе работает. Так что.

– Значит, бабы – кормильцы.

Сашка не ответил. Москвич угодил в самую точку.


Таня вошла в кухню.

– Уложила? – спросила мать как ни в чем ни бывало.

На губе прилипла шелуха. Она все также сидела над журналом.

– Уложила, – сказала Таня. – Надо стирку запустить.

– Сядь. Очахни, успеется, – предложила мать. – Семечки прям зараза. Никак не отлипнешь.

Таня пододвинула табуретку, взяла из стопки другой журнал, отполовинила от материнской кучки себе семечек.

– Аниськина фигуристка беременная опять, – примирительно сказала мать.

– Господи, кому там рожать-то… Сколько ей? – ответила на предложение мира дочка.

Мать вернулась на страницу обратно.

– Кино новое снимают, в главной роли Солнцев. Прямо вылитый Харатьян молодой. А режиссер знаешь кто?

Таня издала невнятное что-то, жуя семечку.

– Доценко. Он же наш, отсюда родом, – не без гордости напомнила мать.

– Да знаю я, – пожала плечами Таня, – и в школе, и в домкультуре на почетной доске висит. Больше ж гордиться нечем.

– Вот только сам-то наши края не жалует, – пожурила знаменитость мать.

– А чего он тут забыл, господи, – удивилась Таня.

– Это да. И мать забрал в Москву, в библиотеке работала, Зинаида Петровна. Небось померла уж.

– А сколько ему? – заглянула в журнал Таня.

– Да как твоему отцу, в параллельных классах учились.

– По нему и не скажешь, – бросила Таня, оценив режиссера не в пользу отца.

– Так у них и жизнь другая.

Мать зевнула.

– Что, будешь Сашку ждать?

– Да мне все равно стирку еще, – ответила дочка.

– Ну жди.

Танька напряженно уставилась на мать – что, опять? Но та ограничилась движением бровей, от словесных комментариев воздержалась.


Михалыч успел разложить диван ко сну и смотрел телевизор в темноте под одеялом на пониженной громкости:

– Правительство заверило, что со следующего года прожиточный минимум вырастет на два с половиной процента.

– Вырастет, чего у вас там вырастет, – ответил ведущей Михалыч.

Вошла жена, потянулась, зевнула во весь рот, сняла халат, под которым обнаружилась ночнушка в мелкий игривый цветочек. Времена, когда Ира была игрива, давно прошли.

– Выключай уже, комментатор хренов.

Михалыч послушно выключил. Жена улеглась рядом, зевнула, вспомнила:

– Доценко наш новое кино вон в Москве снимает.

– Ну, кому что.

– С тобой-то в одной школе учился, – напомнила жена с гордостью, которую не разделила с ней дочка.

Сама Ира была из соседней деревни. И в свое время считала Михалыча отличной партией.

– Ну, это когда было, – Михалыч повернулся спиной к жене и захрапел.

Ира вздохнула и выключила лампу.


Машенька спала, подложив ладошку под щеку. А Танька, как в трансе, сидела на кухне и смотрела, как в стиральной машинке крутится белье.


Доценко с дочкой уселись на диван перед телевизором, держа перед собой коробку из «япошки». Жуя, комментировали. В кадре появилась крупным планом Рената.

– Нормально, ну переигрывает.

– Это да.

Лиза засунула в рот суши и поискала глазами, чем запить. Увидела винный бокал около мойки. Она знала, что папа не пьет вино.

– Я так понимаю – рестораном не обошлось?

– Ага, – сказал отец, жуя, и немного смутился.

– Да ладно тебе, пап. Я знаю, тебе нужно, – сказала дочка.

– Как там мама? – сменил тему Доценко.

– На пенсию, представь, собралась, – ответила Лиза.

– Серьезно? – спросил Доценко.

– Да, будет жить на даче, со своими котами, – сказала дочь.

– Ну а что, имеет право, – пожал плечами Доценко.

– Тебя, пап, я пенсионером не представляю.

– Да мне до пенсии еще далеко. Хотя…

– Ой, да перестань, ты у меня вечно молодой и красивый. Можешь себе позволить.

Доценко завиноватился:

– Лисеныш, все нормально?

– Пап, я тебя – обожаю. И Ренатку тоже, я ж ее знала, когда она еще была Натка Черняк, это она потом псевдоним взяла.

– Зачем? – удивился Доценко.

– Черницкая ей показалось аристократичней, наверное. А Рената вроде как Литвинова.

– Так себе трюк, – пожал плечами Доценко.

– Но все равно она звездная девочка, это же очевидно, – благодушно сказала Лиза.

– Звездная девочка у меня одна.

Доценко тепло обнял свою добрую дочку, чмокнул в лоб. Такой идиллии с Доценко Наташке Черняк даже не снилось. И всем ее предшественницам, которых побывало немало в этой квартире.


Показался указатель «ЗАРЕЧЬЕ». Сашка был рад, что путь закончился. Ему не хотелось смотреть на свою жизнь глазами приезжего из столицы.

– Приехали, – сказал с облегчением.

Мужик дал двести рублей. Но задержал в руке.

– Опасно, парень, с огнем играешь.

– Не понял, – удивился Сашка.

– Да все ты понял. Я ж чую – бухаешь за рулем. Мне-то сейчас деваться было некуда. А у тебя – полная безнадега. Смотри – добухаешься.

Мужик развернулся и канул в темноту. Сашке стало не по себе. Он развернулся, с визгом тронулся с места.

– Безнадега. Умник нашелся! Да все путем у меня. Понял?

Сашка разозлился, газанул. Нащупал фляжку в бардачке, хлебнул, одной рукой держа руль. И вдруг машина вильнула в сторону. Сашка вывернул руль, но было поздно. Впереди вырос темный фонарный столб. Сашка закрылся руками, удар. В ЗТМ, что означает – в затемнение.

* * *

O, my love is like a red, red rose,

That is newly sprung in June.

O, my love is like the melody,

That is sweetly played in tune.

Ученики средней и единственной образовательной школы Котловки обожали уроки английского языка. Учительница Елена Анатольевна Прошкина, в черной обтягивающей блузке с дешевыми пайетками и лиловой юбке в пол, прикрыв глаза и слегка раскачиваясь в ритм, стояла у доски и с выражением декламировала стихотворение. На блеклом мелком лице с тонкими выщипанными бровями сочно и неуместно выделялись губы, подведенные дешевой помадой. Лицо было подвядшее, помада – пошлой, но ученикам до этого не было никакого дела. Елене Анатольевне они не мешали, а она – им.


Ученики в своих играх и учительница в своем поэтическом экстазе не заметили, как открылась дверь. В ней возникла завуч Людмила Петровна, она была завучем традиционным, с гнездом на голове и выражением лица, которое писательница Виктория Токарева называла «с какашкой под носом». Людмила Петровна ждала окончания представления, отметив и покачивание Елены Анатольевны, и как мальчики плевались в трубочки, и как девочки заплетали косички друг дружке прямо на первой парте.

Наконец Елена Анатольевна подняла указательный палец и провозгласила:

– Бернс!

Елена Анатольевна заметила завуча. Но ничуть не смутилась.

– Людмила Петровна?

– Вас к телефону, Елена Анатольевна.

– Меня? – переспросила учительница.

Она всегда была в предвкушении чудесного разворота судьбы, что разбил бы хрусталик бытия ее серого существования в этой дыре. Пережить всухую участь пожилой вдовы без всяких перспектив и тридцатилетнее служение школе для нее было решительно невозможно.

– Невестка из больницы звонит, сын говорит, разбился.

Елена бросилась к двери.

– Шурик!


– А я тебе говорила. Нет, вот надо было тебе скорей, чесалось ей, в койку! Лучше б аборт сделала.

– Какой аборт, – шипела Танька. – Машки бы не было! В своем уме?

– Ничего. И Машку б родила. И Ивашку. Да не от этого. Непутевый. Весь в мать блажной.

– Господи, да сколько раз тебе говорить!

– Конечно, мы ж умные, с медицинским образованием. Резус у ней. В наши годы все делали, на резусы не смотрели. И рожали потом. Дура! Как Вовка обхаживал! А этот, хорош зять да не хер взять! Так еще и…

Даже привыкшую к матери Таню покоробило, она отошла от матери. Да из огня в полымя нос к носу столкнулась с длинноносой и досужей медсестрой Лариской Семеновой, ровесницей и вроде как подругой.

– Тань, это твой там что ль пьяный разбился?

Таня выдохнула, приготовившись к тому, что они станут главной новостью в поселке.

Мать добавила, присовокупив дочку к непутевому зятю, припечатала:

– Ославились. Молодцы!


В палате местной больницы Сашка сидел с пластырем на лбу на койке. Врач поправил пластырь, посмотрел не без жалости:

– В рубашке родился. Легкое сотрясение. А тачка, конечно, всмятку.

– Лучше б наоборот, – опустил Сашка голову. – В ментовку уже сообщили? Права теперь отберут.

– Да какая ментовка. Никто не скажет. Меж собой все. Скажи спасибо, никто не пострадал.

Сашка вспомнил про москвича – успел высадить, слава богу.

– Ну иди, герой, чего сидеть, – поторопил врач.

– Может, я еще денек полежу? – предложил Сашка.

– Иди-иди уже, все в сборе.

Сашке было страшно выйти за двери. Врач его хорошо понимал. Из коридора донеслось:

– Сволочь! Пьяный – за руль! Да о чем ты только думал!


А еще говорят – повинную голову не секут. Сашка стоял перед женой, тещей и тестем с печатью вины на лбу, белым пластырем.

– Санек, ты как – нормально? – робко из-за женских спин спросил тесть.

Сашка готов был и к худшему.

– Нормально.

Теща перекрестилась, Таня выдохнула. Дотронулась до повязки.

– Господи! На кого ты похож!

– И перегаром несет, аж тут слышно, – припечатала теща.

Сашка готов был снести любое наказание.

– Прости, Михалыч, за машину.

– Да что теперь говорить, – миролюбиво сказал тесть. – Хоть и жалко, первый мой в жизни и последний «жигуль».

– Я заработаю.

– Заработает он, – вздохнула теща.

– Больше в рот не возьму, обещаю! – поклялся Сашка.

Но жена и теща посмотрели так, что Сашка осекся. Теща махнула рукой:

– Зарекалась свинья в грязь не лезть.

– Я сказал! Обещаю, – посмотрел в поисках поддержки на жену Сашка.


В коридор ворвалась экзотической птицей Елена Анатольевна, бросилась к сыну, обняла.

– Шурик! Слава богу, жив!

В лице Елены Анатольевны появилась беззащитность и что-то настоящее. Она обернулась к сватам:

– Да ну что мне голову заморочили! Тут царапина, а по телефону напугали – убился.

– Мы еще и виноватые, – подивилась на сваху Ира, ткнула в бок мужа.

– Шурик, мой бедный Шурик.

Елена Анатольевна гладила сына по голове, не могла насмотреться. Он не выдержал и всхлипнул:

– Мам, что я натворил.

– Да ну все же обошлось. Ну обошлось же?

– Замечательно! Хеппи-енд! – потеряла теща терпение, ей хотелось сатисфакции.

Она уставилась на них на всех, дивясь больше всех на своего простофилю-мужа.

– Он машину тебе всмятку разбил, не подлежит восстановлению!


Елена Анатольевна тоже в свое время не обрадовалась женитьбе сына на дочке Тарасюков. Они были не ее круга. Тарасюки не уезжали, как она, в педучилище на три года, и не знали Бернса. Темные, дикие люди.


Елена Анатольевна бросилась на защиту сына.

– Как вам не стыдно! Он чуть не убился! А вы железкой его попрекаете!

– Железка-то две тысячи уе стоила. Это минимум! Уж как ее Михалыч облизывал, как берег! Передал, что новенькую! Иди, на тебе, на готовое! Ишь, деловые, «железка», – уперла руки в боки Ира.

Елена вскипала. Видно, этот нарыв зрел в семье Прошкиных-Тарасюков очень давно. Разбитая машина стала последней каплей. Сын встрял, наивный.

– Мам, не надо. Сам виноват.

– Виноват. Завиноватили прямо. Нет, я им сейчас все выскажу!

Сашка потянул мать.

– Мам, люди кругом.

И правда, из палат вышли больные, подтянулся медперсонал. Но Елену Анатольевну было уже не остановить. Сказывался утренний бокальчик красненького.

– Да что ж за люди такие! Только о деньгах думают!

– Да уж такие мы люди, что приходится копейки считать. Ребенка растим, внучку, и твою между прочим! – Ира Тарасюк в карман за словом не лезла.

Елена Анатольевна тоже внакладе не осталась.

– Да если б Танька ваша не забеременела, может, Сашка бы в институт поступил!

– Мама! – будто впервые видя мать, побледнел Сашка. И тут же посмотрел в испуге на жену.

У Таньки губы сжались в одну нитку. Сашка попытался загладить вину за мать, за себя, за тачку, обнять жену. Но та вырвалась.

– Так это вы нам одолжение сделали, – протянула Ира. – Да кто б он был, Сашка?! В семью приняли! Небось не к себе в однушку взяла! К нам пришли! Еще плохие мы ей, сына ее обидели! Жалеет она его! Да ремня на твоего Сашку не хватило! Безотцовщина!

Елена Анатольевна замерла, казалось, зазвенел вокруг воздух.

– Жив его отец! Ясно? Жив-здоров! И не вам чета! – выпалила она в запале страстей.

Сашка первым отвис:

– Мам, ты что? Батя же давно…

То, о чем Елена Анатольевна так долго молчала, вдруг вырвалось, словно само собой, без ее участия:

– Да не Прошкин тебе отец, господи.

– А кто? – по-детски спросил Сашка.


Этот вопрос интересовал уже не только Сашку Прошкина, и не только Тарасюков. А еще с дюжину зрителей, которые собрались посмотреть на чужую драму. Развлечений в поселке было мало. Можно понять. Мало того, что у медсестры Таньки Прошкиной муж ДТП устроил в пьяном виде, так еще и фамильные тайны наружу выплыли.


Елена Анатольевна вдруг пришла в себя и резко замолкла. Посмотрела на Сашу. И они вышли. Следом вышли все остальные герои. Покинули съемочную площадку. Зрителей ждало разочарование. На самом интересном месте!

– Санта-Барбара, – выдохнула медсестра Семенова, которая была вдобавок еще и большой любительницей сериалов.


Во дворе больницы, у лавочек, без зрителей, Елена Анатольевна потянула сына за рукав:

– Присядем, Шурик, поговорим.

Но Саша вдруг уперся. Он увидел Таню, стоящую в дверях больницы. Растерянную. Позади маячили тесть с тещей. Сашка обиделся за свою Таньку. Он вернулся, взял ее за руку и спустился по лестнице с ней к матери. Привлек к себе.

– У меня от Таньки секретов нет.

Подошли и теща с тестем.

– И мы постоим-послушаем. Дело-то – семейное. Одну внучку растим. Общую.

Елена Анатольевна публичных заявлений делать не планировала, однако скандал обернулся тем, что ее Шурик будто слился с этими Тарасюками. А Елена перед ними одна. Это было обидно. Как маленькое предательство.

– Ну, как скажешь, сынок. Доценко, вот кто твой отец.


– Красота! – провозгласил Доценко. Съемки были на натуре. Пока группа готовилась, режиссер подошел к краю пригорка, смотрел на тропинки, огороды, старое кладбище.

– Люблю деревню. Глаза отдыхают, – сказал он Лизе, которая стояла рядом в резиновых сапогах.

Одеты были по-походному, как туристы. И шатры от дождя, которые ставили позади рабочие съемочной группы, усиливали это впечатление.

– Ностальгия по родине? – спросила Лиза.

– Там не совсем уж деревня. Но что-то есть.

– Вчера с мамой говорили про твою Котловку, она сказала, ты оттуда сбежал.

– Сбежал – сильно сказано. Все тогда бежали в Москву… и сейчас бегут, – перевел разговор Доценко.

– А ты не хотел бы туда поехать? Мне тоже было бы интересно. Тебя, наверное, там на руках бы носили. Местная знаменитость! Гордость Котловки! – вывернула разговор обратно Лиза.

– Меня и тут носят, – отшутился Доценко.

Раздался голос Шуры:

– Сергей Владимирович!

– Иду! – откликнулся Доценко и поспешил к кинотабору.

Лиза поспешила за ним. Вообще-то она настроилась на ностальгическую беседу. То, что отец так свернул разговор, ее озадачило.


Пятеро героев так и стояли у больницы. Первой пришла в себя теща Сашки.

– Как Доценко? – охнула Ира. – Мы же только вчера… Говорим, Доценко, наш…

Ира обернулась к дочке и Михалычу, призывая в свидетели.

– Так Доценко, – отрезала Елена Анатольевна. Она решила идти до конца. – Я беременной за Прошкина замуж вышла.

На лицах Сашки, Таньки, сватов отразилось непонимание. Елена Анатольевна поняла, что придется начать все сначала.

– Ваня Прошкин за мной давно ухаживал, все у нас было серьезно, он уже на шахте работал, положительный, и семья хорошая. Любовь была – страсти кипели. Но предложение все не делал. Однажды мы вдрызг поругались. Приревновала его в клубе на танцах, ревнивая была – жуть. Как же ее звали, ту…

– Не отвлекайся, – вернула сваху Ира.

– Да, неважно. В общем, разозлилась я и ушла с первым встречным. Решила, уж раз отомстить, так…

– Первый встречный – это Доценко, что ли? – уточнила Ира для верности. Как можно было предпочесть шахтера Ваньку Прошкина режиссеру Сергею Доценко, не укладывалось в ее голове.

– Ну, тогда он был не режиссер Доценко, а просто шут наш местный, массовик-затейник. Все в клубе крутился, в самодеятельности. Вот и подвернулся. С ним назло и закрутила.


Сашка слушал, как будто его это не касалось, никак не мог в себя прийти. Таня даже с беспокойством сжала его руку, забыв про недавний скандал.

– Помотала я Прошкину нервы, конечно. Через месяц пришел свататься – хватит, говорит, жениться давай. Вот я Доценке и сказала – прости, мол, свободен, выхожу замуж.

– А он?

– Что он? Чуть руки на себя не наложил. Это я из вредности, а у него, оказывается, ко мне по-настоящему было. Сорвался и уехал в Москву.

– А как же? – Ира показала руками круглый живот.

– Что беременна, я поняла за день свадьбы, – ответила Елена Анатольевна.

– Почему ты раньше мне не сказала? – подал голос Сашка.

– А зачем? – удивилась мать. – Мы с Ваней душа в душу жили. Отец он тебе был хороший. Ни словом не попрекнул.

– Так папа знал? – спросил Сашка.

– Знал, – просто ответила Елена. Хотя тогда, конечно, все было непросто.

– И он принял? – изумилась Ира.

– Принял. С одним условием… – Елена бросила взгляд на сына.

– С каким условием? – спросила Ира.

– Что ни Доценко, ни ребенок ничего не узнают.

После слов Елены Анатольевны повисло молчание.

– Ну и дела, – подал голос тесть после паузы.

– А чего делать-то теперь будем? – оглядела всех Ира.

– А что делать? Быльем поросло. Да и кто они друг другу – чужие люди, – пожала сватья плечами.

Сашка стоял бледный, потрясенный. А вот на лице тещи отразилась стремительная работа мысли.

– Ну как сказать. Сашке, может, чужие, а Маше – родной дед.

Эта мысль раньше никому из них не приходила в голову.

– Машка! Сегодня ж короткий день! – спохватилась Таня.

– Я заберу, – сказал Сашка и пошел быстро прочь.

Мать окликнула.

– Шурик!

Но он не остановился.


Елена Анатольевна догнала сына, взяла за рукав. Сашка показался ей сейчас мальчишкой совсем.

– Шурик, прости меня. Пожалуйста.

Однако Сашка только дернул головой, поднял воротник и пошел прочь, к воротам. Мать смотрела ему вслед. У лестницы стояли Тарасюки. Сверху во все окна на них смотрели из отделения хирургии. Эти пятеро в больничном дворе выглядели, как рассыпанные горошины.


На поляне доставали из машин и устанавливали съемочную аппаратуру. Первым делом и со всей бережностью Петрович лично разложил и поставил именной режиссерский стул. Сновали туда-сюда ассистенты, рабочие, рулила всем процессом Шура с рацией, гоняя новенькую, администратора Варьку, и помрежа.

– Мать, мать героини где? Привезли актрису?

– Гримируют.

– А Рената?

– Я тут. Ну и грязь! – послышался голос Ренаты.

Машина доставила ее к дороге, а с дороги ей пришлось идти пешком в сапожках на каблуках, увязая в мокром месиве.

– Танки грязи не боятся, – не разделила ее трагедии Шура. Она была в кирзачах.

– Нарочно день ждали с дождем, чтоб поливалки не заказывать, – Шура посмотрела в хмурое небо, подставила ладонь. – Скоро польет. Хорошо б на выходе с кладбища успеть поймать… Сергей Владимирович, мать готова! Черницкая здесь.

Доценко приблизился.

– Доброе утро, Сергей Владимирович!

– Доброе утро!

И все. Доценко поспешил ко второму режу и оператору, давать ценные указания. Видимо, к Ренате как актрисе у него указаний не осталось.

– Ренаточка, переодевайтесь и на грим. Сначала мать снимем отдельно, потом у вас вместе четыре сцены, – подоспела ассистент по актерам.

Рената направилась за ней. Издалека бросила взгляд на Доценко. Серьезный такой, важный, все его слушают, все ему в рот смотрят. Она действительно видела его вчера голым? – засомневалась Рената. Впрочем, а чего она сегодня ждала? Что он пойдет просить к ее экранной матери просить благословения?


Рената, которую гримировали под натянутым от дождя тентом, читала по диагонали свои сегодняшние сцены.

– «Героиня из Москвы приезжает навестить мать, они идут на кладбище к отцу… Мать ей признается, что отец жив. Подруга героини ждет в машине, героиня сообщает подруге новость» … Оба-на.

– Вы как впервые сценарий читаете, – заметила гримерша, обменявшись взглядами с другими «бабарихами».

Рената не удостоила их ответом. Под тент вошла Лиза.

– Всем привет!

Она села рядом на раскладной стул ждать свой грим. Повернув голову, Рената приветствовала подругу. В сапогах резиновых, предусмотрительная какая. Не то что Рената.

– Привет, Лиз. А ты тут давно?

– Да с папой вместе приехали.

– А, – бросила Рената.

Вообще-то, это Рената должна была сегодня приехать «с папой», если б ее не выперли из гостей. Но вслух Рената сказала:

– А я сегодня, представь себе, узнаю, что мой отец жив. Санта-Барбара.

– А я жду тебя в машине, чтоб эту новость услышать, – засмеялась Лиза.

С Ренатой закончили, костюмерша сняла для нее с переносной вешалки платок. Пока Ренату в него облачали, Лиза подсела к гримерше. Ренате понравился ее новый look.

– Как я вам?

– Подлецу все к лицу, – заметила костюмерша.

Рената было хотела ответить адекватно. Но Лиза вернула мир:

– А тебе идет! Я в платке, как тетя Мотя, – сказала она, возвращая костюмерше косынку.

Кстати, о тете.

– Лиз, чуть не забыла! У теть Наташи же вчера день рождения был? Поздравь от меня! – попросила Рената.

– А ты откуда про маму знаешь? – удивилась Лиза.

И тут же хлопнула себя по лбу. Догадалась.

– А! Ну да. Извини. Я забыла.

Забыла что? Что теперь подруга спит с ее отцом? «Бабарихам» пришла в голову та же мысль. Иначе как бы актриса узнала про день рождения бывшей жены режиссера, если не от самого режиссера? «Бабарихи» переглянулись. И достаточно для них. Они же не думали, что любовница с дочкой, две подружки, станут обсуждать, хорош ли в постели режиссер.


– Бедненький. Больно? – спросила Маша и потрогала пластырь. За воротами школы Сашка стоял на корточках перед дочкой, завязывая ей шнурок.

– Нет, вообще не больно, – соврал Сашка.

– Тебя совсем отпустили?

– А чего меня держать? Видишь, ничего страшного.

Сашка разогнулся, взял дочку за руку, они пошли прочь от школы.

– Значит, ты теперь не на машине? – спросила дочка, когда перед ними показалась автобусная остановка.

– Нет, Маша.

– Зато ты теперь по ночам уезжать не будешь.

– Это да, – согласился Сашка.

– А что ты теперь будешь делать?

– Я пока не знаю.

Сашка задумался. Он только знал точно, что должен завязать с выпивкой, но говорить об этом дочке не стоило.

– А я думала, за мной дедушка придет. Он меня всегда забирает, когда днем.

Сашка помолчал, но все же решился:

– А знаешь, у тебя есть еще один дедушка.

– Как это? – удивилась Маша.

– Вот так. Живет в Москве. Он мой настоящий отец.

– А дедушка Ваня, который умер?

– Он тоже. Был мне отцом.

Для Сашки это было сложно. А у Маши все было просто.

– У Сони Кретовой тоже два папы. Один живет с ними. А другой в Ростове с новой тетей.

– Ну вот и у меня, видимо, как-то так, – сказал Сашка.

– А ты его видел? – дочка сыпала вопросами.

– Только на фото, он известный человек.

– А он к нам приедет?

– Вряд ли.

– А он про нас знает?

– Нет.

– А ты с ним хочешь увидеться? – спросила дочка.

Сашка застыл. Он еще сам себе не задавал этот простой вопрос.


Таня, тесть и теща полным составом вышли в прихожую. Сашка ожидал упреков про машину, но это было забыто. Он разувал дочку, глядя снизу вверх на торжественную линейку из родни.

– А ты чего не в больнице, Тань? У тебя ж смена, – спросил Сашка.

Таня отмахнулась.

– Да взяла отгулы за свой счет. Маша, иди мой руки и иди есть, – отослала она дочку.

– Отгулы?

– В общем, Саша, мы тут решили, нужно ехать в Москву, – наконец объявила теща.

– Зачем? – оторопел Сашка.

– В Москву!!! – обрадовалась девочка, выбежав из ванной.

– Таня с тобой поедет. За Машкой присмотрим, денег на дорогу дадим, – тем же торжественным тоном объявила теща.

– Я тоже хочу в Москву! Папа! Возьмите меня в Москву!

Девочка бросилась к отцу.

– Ну пожалуйста. У меня все равно каникулы две недели!

Таня посмотрела на мать, но на них Маша и не рассчитывала, она уткнулась в отца, который не успевал уследить за стремительно происходящими в его жизни событиями.

Теща засомневалась насчет целесообразности поездки внучки.

– Неизвестно, как оно там в Москве все пройдет.

– Что пройдет? – спросил Сашка.

– Встреча с отцом, Саша, – терпеливо, как маленькому, объяснила жена.


В спальне Танька метала на кровать с вешалок вещи из шкафа, выбирала «приличное».

– Нет, это совсем колхоз. Может, в этом?

Таня выудила самую нарядную Сашкину рубашку, которую тот надевал раз в жизни, на свадьбу.

– Нет, ну это слишком, скажут – вырядились. И сменку возьму, мало ли, не обернемся. Если что, у матери тетка двоюродная где-то в Люберцах.

Танька, приговаривая, свернула листок с адресом. Положила поближе. Сашка сидел на краю кровати и наблюдал. Он все никак не мог осознать уготовленных ему перемен.

– Тань, да подожди ты! Зачем нам к нему ехать? Ну явимся, здрасьте, я ваш блудный сын. Да у него небось таких сыновей.

Таня приладила к нему свитер.

– Никаких у него сыновей, Саша. У него одна жена и одна дочь. Лиза зовут. На три года тебя младше. Между прочим, снимается во всех папиных фильмах. Можешь сам посмотреть – вот.

Она бросила Саше журнал, на странице красовался Доценко с дочерью. Вдобавок Таня развернула к нему их старый, еще пузатый, компьютер – в интернете все есть, ознакомьтесь. «Макдоналдс», может, до Котловки и не дошел, а интернет – пожалуйста, у всех, догоняли планету, после «Одноклассников» современные котловчанки активно осваивали «Фейсбук».


– Лиза, а каково это, работать на одной площадке с отцом?

Журналистка примостилась с диктофоном в шатре рядом с Лизой, которая пила горячий чай из термоса, наблюдая издалека за сценой, в которой она не участвовала. «Мать» и главная героиня в сопровождении оператора и осветителей гуляли по тропинке к кладбищу и обратно, репетировали.

– Замечательно. Как и всем актерам. Папа не делает никаких различий, наоборот, может, даже строже ко мне, чем к другим.

– Указывает на ошибки? – спросила журналистка.

– Конечно! Мы с ним отсматриваем все рабочие материалы. Это наше с ним любимое занятие.

– Спасибо! – оторвалась журналистка, заметив, что Рената вышла из кадра и направилась к ним.

Семагина ждала в сторонке, подошла, чтобы тоже налить себе кофе из термоса.

– Спасибо, Лиза, что уделили журналистам время. Заказчик просит пару-тройку репортажей дать в СМИ, – объяснила Семагина.

– Да ничего, моя смена окончена, – ответила привыкшая к вниманию Лиза.

Заглянул фотограф, прибывший с журналисткой.

– Лиза, вы не против, если мы сделаем ваше совместное фото с Ренатой Черницкой?

– Конечно, – ответила Лиза.

Девушки встали рядом и улыбнулись в камеру.

– Подружки – на экране и в жизни! Чиз, – прощебетала Рената, повернувшись выгодным левым профилем.

– Девочки, – подошел Доценко. Обнял обеих за плечи, выдали «чиз» в фотокамеру.

Как будто ничего не было. У Ренаты, чувствующей на своем плече руку режиссера, появилась надежда, что все еще может быть. Он ведь и правда уже не мальчик. Много не надо. И отношений боится. У женщины всегда найдутся веские аргументы для объяснения невнимательности мужчины после одной бурной ночи.


– А Солнцева сегодня нет? – разочарованно спросила журналистка Семагину, когда они отошли в сторонку, чтоб не мешать фотографу. – Мы вообще-то надеялись его заснять.

– Он не участвует в сегодняшних сценах, – ответила продюсер.

– Ну да, – хмыкнула журналистка, – самое интересное тут не Солнцев, в интернете уже гуляет.

– Что гуляет? – не поняла Семагина.

Журналистка кривенько заулыбалась:

– Любительская съемка из одного известного ресторана. Может, дадим к репортажу?

Семагина посмотрела строго.

– Вы что – какое-то желтое издание, которое распространяет сплетни на основании любительских снимков из-под полы?

Журналистка не нашлась, что ответить.

– Нам этих дешевых скандалов не надо. Делайте ваш репортаж. И пришлите потом, мы завизируем, – велела Семагина.

– Конечно, – смешалась журналистка.

Она работала не в желтом издании и полезными контактами дорожила.


Семагина вспомнила про Григорьеву, потянулась за телефоном. Интересно, как там ее новый сценарий.

– Привет. Ты там живая?


Григорьева была живая. А вот компьютер, у которого она сидела с телефоном в руке, смотрел мертвым черным экраном.

– Много успела написать? – испугалась Семагина.

– Страниц пять, – вздохнула сценаристка.

– Считай, полсинопсиса. Надо было сразу мне слать, – сказала Семагина.

– Да я сама еще ни в чем не уверена, – ответила Григорьева.

– А восстановить-то можно? – спросила продюсер.

– Ваньке сейчас позвоню, – ответила Григорьева.

– Ваньке, – хмыкнула лукаво подруга.

– О господи. Мы просто друзья, – невозмутимо ответила Григорьева.

– Ну-ну, – усмехнулась Семагина.

Григорьева дала отбой продюсеру и набрала номер друга.

– Ва-ань.

Ваня знал, что этот голос означает. У Григорьевой потерялось, сломалось, потекло или перегорело.

– Ключи что ль потеряла опять? – спросил он.

– Не, Вань, комп полетел. Перезагружала, конечно. Спаси-и-и-и-бо!

Счастливая Григорьева села ждать. Хорошо, когда есть кто-то, кто всегда приходит на помощь.

* * *

Танька с Сашкой и дочка ждали электричку на станции под вывеской «НА РОСТОВ». Около лавочки стояла большая спортивная сумка.

– Надо было ее все-таки дома оставить. Еще и сопли, – пробурчала Таня в сторону дочки.

Она потуже завязала шарфик на Маше, вытерла ей нос, придирчиво осмотрела сначала дочь, потом самого Сашку. Постригся, побрился как следует, надели ему самый приличный свитер. На лбу еще виднелась шишка, Таня поправила ему волосы, и шишку стало не видно. Сашка хмуро мотнул головой, его все одолевали сомнения.

– Пап, ты что, не хочешь в Москву?! – с удивлением спросила девочка.

В ее маленькой голове не укладывалось, как можно не хотеть в Москву.

– Не знаю. Зачем только согласился.

Тане Сашкин настрой категорически не нравился.

– Просто познакомимся, передадим привет с родины, Машку покажем.

– Не думаю, что ему это все вообще нужно.

– Ему, может, и не нужно, – заметила жена.

– Тань, я уже сказал. Просить я ничего не буду, – твердо сказал Сашка.

– Да кто говорит – просить? Просто поставим в известность. Пусть Маша знает, что у нее есть в Москве дедушка. А дедушка знает о родной внучке.

Сашка эти доводы, видимо, уже слышал.

– Неужели тебе самому не интересно на него посмотреть? Родной отец.

Таня угадала. Похоже, это больше всего и пугало Сашку.

– Боишься, что прогонит? – спросила она.

И опять Таня попала в точку.

– Прогонит так прогонит. Хоть ребенку Москву покажем, да, Маш?

Танька обняла с одной стороны дочку, с другой – мужа. Она так редко в последнее время бывала ласковой, а сейчас погладила его по голове, по плечу, как будто в нем появилось что-то новое.


Вдалеке показалась электричка. Пассажиры стали потихоньку подвигаться к краю платформы. Вдруг к станции подъехал, взвизгнув тормозами, старшой частник-таксист, и на перрон торопливо взбежала Елена Анатольевна. Сашка встал, поспешил ей навстречу. Машенька обрадовалась.

– Бабушка!

Таня притормозила дочку, которая рванулась следом за отцом.

– Что она тут делает?

Таня подняла глаза к небу: неужели свекровь решила устроить еще одно представление?

– Мам, ты чего тут? – пошел навстречу матери Сашка. Та увидела и Таню, и Машу, и сумку.

Елена Анатольевна запыхалась.

– Шурик! А что же я последней узнала, хорошо тещу твою на улице встретила. Едешь в Москву? К Нему?

Подошла Таня, ответила за Сашку:

– Да, Елена Анатольевна, мы решили, что Сашин родной отец имеет право все знать.

– Зачем?! – спросила свекровь.

– Зачем вы его отговариваете, Елена Анатольевна? Саша сам так решил.

Елена Анатольевна помотала головой:

– А если не признает? Не примет. Шурик…

Мысль, что кто-то сделает ее сыну больно, была матери невыносима. Но Таня заверила:

– К этому варианту мы тоже готовы, не волнуйтесь, Елена Анатольевна. Я буду рядом. Для того и еду. Саш, ну скажи.

– Мы еще в цирк пойдем! – добавила Маша радостно.

Елена Анатольевна не ответила внучке, смотрела на сына с жалостью, хотела по голове погладить. Но Сашка мотнул головой, уклонился.

– Мам, ладно, раз решили уже, так чего. Вернусь – расскажу.

Сын коротко обнял мать на прощание. Маша пообещала:

– Бабушка, я тебе магнитик на холодильник привезу.

Елена Анатольевна обняла внучку. Таня взяла дочку за руку, как будто боялась, что свекровь переубедит сына, нетерпеливо махнула Сашке, тот поднял тяжелую сумку, поспешил. Мать догнала сына уже у тамбура, задержала за рукав, достала из сумки толстый конверт.

– Передай ему. И попроси за меня прощения.

Двери электрички закрылись. Сашка махнул матери. Электричка ушла. А Елена Анатольевна нет. Она все не уходила с перрона, глядя вслед, пока поезд не превратился в точку и не исчез.


Электричка была полупустой. Под стук колес Маша быстро убаюкалась. Таня взяла из рук Саши конверт, который дала ему мать. Достала оттуда пачку нераспечатанных писем, с советскими еще марками.

– Надо же, тогда еще письма писали… От Сергея Доценко из Москвы Елене Коваль, – прочитала Таня на конверте. Подняла на Сашку вопросительный взгляд.

– Это девичья фамилия мамы, – объяснил он.

Таня собралась вскрыть письмо.

– Не надо, – остановил Саша. – Это их дело.

– Ну она ж сама тебе их дала, – удивилась Танька.

– Хочет, чтоб я ему их вернул, – ответил ей муж.

Таня пожала плечами:

– И это тоже ему? Ой, это ты?

Да, это были Сашкины фотографии. От роддома до свадьбы и рождения Маши… Штук двадцать, толстая пачка. Шурик-новорожденный, Шурик пешком под стол, Шурик-первоклассник, выпускник, новобранец, жених, счастливый отец у роддома с конвертом на руках… Елена Анатольевна отчиталась перед Доценко за все эти годы.

– Машка все-таки твоя копия, – заключила Таня.

И тут же прибрала фото и письма к себе в сумку, для надежности, заключив:

– Молодец твоя мать. Это ж как доказательства.

Сашке, видимо, это не приходило в голову. И матери Сашки – тоже.


Рената в белом платье и Солнцев в костюме жениха с нежностью смотрели друга на друга на выходе из дверей Дворца загса. Грибоедовский заломил цену за свой фасад, другие столичные загсы выглядели облезло, поэтому шикарный фасад выстроили в павильоне. Колонны из гипсокартона. Величественный вход. И даже голубое безоблачное небо, которым не могла похвастаться столица в эти ненастные дни.

– Отлично! – сказал оператор.

Володька был доволен картинкой. Доценко поморщился – похоже, он был другого мнения. Рената даже не переигрывала, она просто стебалась, как выпившие лишку взрослые актеры на детских елках.

– Гости! – скомандовала Шура в рацию.

Гости, среди которых была Лиза, уже было приготовились осыпать молодых лепестками роз, сверху рабочий ждал команды запустить блестки, деревенская мама Ренаты прижала платок к глазам. Невеста легла на руку жениха, выгнулась назад, задрала ножку и – должен был случиться поцелуй. Но случилось ЧП. Шпилька слетела с ноги невесты, отлетела в камеру оператору и со стуком покатилась вниз. На миг актеры и группа замерли, а потом все дружно заржали.

– Шла? Шла запись? Это войдет в историю, – толкали оператора.

Володьку больше беспокоила камера:

– Слава богу, камеру не пробила.

Костюмерша метнулась за туфлей:

– Ножку.

Костюмерша вернула Ренате на ногу ее туфлю. Они явно были велики на размер.

– Нельзя было размер подобрать?! Она же опять слетит, – возмутилась Рената.

– Не слетит. Рената, не надо больше дрыгать ногой. Это пошло.

Доценко подошел к ступенькам, раздраженно глядя на актрису.

Что? Он ей говорит о пошлости?

– А что с лицом? Где чувства? Ты добилась своей цели! Ты победительница!

Рената победы не чувствовала, это точно.

– Конечно, Сергей Владимирович! Простите.

Доценко отошел на свое место, надел наушники.

– Подложить ватки? – нашлась костюмерша.

– Да идите вы со своей ваткой, – поморщилась Рената. – Найдите туфли нормальные! Мне еще по лестнице спускаться.

– Жених на руках понесет, – напомнила помрежа.

– Да? – неприятно удивился Солнцев, глядя на довольно крутые ступеньки.

– Ребята, вы сценарий читаете перед сменой? – спросила Шура.

– А сколько она весит? – вместо ответа спросил Солнцев.

– Солнцев, какие проблемы? Зря что ли качаешься? – едко поинтересовалась у жениха невеста.

– Сцена сорок первая, дубль два – объявила «хлопушка».

Жених и невеста вновь с нежностью посмотрели друга на друга. На глазах Ренаты выступили слезы.

Костюмерша толкнула Валю-гримершу в бок локтем, шепотнула:

– Гляди, плачет. Ты ж вроде не закапывала.

– Довел. Натуральные. Знает.

Доценко заметил в кадре слезы, он остался доволен сценой.

– Стоп. Снято.


К посту охраны бывшего завода подъехал микроавтобус. Петрович предъявил охраннику пропуск и кивнул на коробки с алкоголем.

– Шапка у нас, в гастроном посылали.

Охранник понимающе кивнул. Везет же кому-то.

– Тут к Доценко вашему родственники приехали, – вспомнил он и показал на молодую пару с ребенком, которые, видно, давненько уже тут стояли, кутались от ветра.

Петрович высунулся, глядя с сомнением на простовато одетых визитеров:

– А Доценко сам в курсе?

– Сергей Владимирович нас сам позвал, – быстро сориентировалась Таня.

– Ну, раз сам, залезайте, – позвал Петрович.

Дверца отъехала. Саша подсадил дочку и тихонько толкнул Таню.

– Ты зачем сказала, что сам позвал?

– А ты хотел его до ночи с ребенком на холоде караулить? – парировала Таня.


Петрович принялся лавировать между старыми заводскими цехами. Он тут ориентировался лучше, чем у себя дома.

– У меня внучка, как ваша. На экскурсию приехали? Что, небось, интересно, как кино снимают?

Маша недоуменно смотрела в окошко на облезлые корпуса с железными воротами, около которых курили киношники и актеры. Таня тоже была явно разочарована.

– Я себе как-то киностудию не так представляла.

– О, снаружи вы не смотрите. Все внутри. Там вот целые катакомбы настроили. Про войну снимали. В этом – царские хоромы. Семнадцатый век. А тут – роддом развернули, – хвалился Петрович.

– А вы откуда приехали? – спросил он гостей.

– Из-под Ростова мы, – ответила Танька.

– А! Сергей Владимирович говорил, мол, давно на родине не был. Я тоже из тех краев родом, земляки, получается, – добродушно разговорился Петрович.

– Ну, приехали. Вылезай! Свадьбу посмотрите, – остановил он у одного из ангаров.

– Свадьбу?! – удивленно и радостно выдохнула Маша.

Девочки любят свадьбы.


Ассистент по актерам Даша выстроила подруг невесты на ступеньках.

– Девочки, на исходную. Лиза, в центр. Приготовились.

Лиза приготовилась ловить букет. Доценко скомандовал:

– Мотор!

Выскочила «хлопушка»:

– Сцена сорок вторая. Дубль первый.

Невеста из-за спины бросила букет, подруги невесты вытянули руки. Общий план, Лиза подалась вперед. Генеральный. Американка. Крупняк. Доценко видел на экране лицо дочки, полное надежды, с распахнутыми глазами. Хорошо играет его девочка. Жалко, так ей и играть подруг, подумалось. Режиссер, задумавшись, пропустил новое ЧП – вместо лица Лизы он вдруг увидел на мониторе эпизодницу Вилкину, которая бросилась вперед и насмерть прижала к себе букет.

– Не понял. По сценарию Лиза ловит, – оглядел группу Доценко.

Эпизодница и сама была в шоке.

– Ой, простите, это я… автоматически.

Доценко сложился пополам от смеха.


Смех из павильона доносился даже сюда, гулко отдаваясь от заводских стен и десятиметровых потолков.

– Приколисты эти киношники, – любовно объяснил Петрович. – Чего только не бывает на съемках.

Подошли к дверям. «ТИХО. ИДЕТ СЪЕМКА», предупреждала надпись. Петрович понизил голос:

– Вы сейчас не мешайте, тихонечко тут. А как закончат, тогда и…

– Ясно, – кивнул Сашка.

Петрович приоткрыл тяжелую дверь, впуская гостей. И сам вошел, примостился в дальнем уголке. Будет что рассказать сегодня Кузьминичне.


Затаив дыхание, Таня и Машенька наблюдали за таинством съемочного процесса. Таня тут, считай, всех знала. И звезду Никиту Солнцева, и Ренату Черницкую из сериала «Берег любви», и Лизу Доценко из журнала, которая на этот раз поймала-таки букет. Таня ощутила, что она прикоснулась к чему-то недоступному, тайному и манящему. Ей даже показалось на миг, что это она – невеста, она эффектно падает на плечо жениху, подставляя для поцелуя губы. Это она машет, как первая леди, своим подружкам, это ее на руках несет Никита Солнцев. Некстати Таньке вспомнилась их с Сашкой свадьба.


Как они с матерью подсчитывали расходы на кухне, как брали в банке кредит. Как потом выплачивали три года. Как в бывшую столовку, а теперь «Ресторан Шахтер» набились и те, кого звали, и кому на халяву выпить. Как малахольная ее свекровь отжигала со свидетелем на танцполе, Сашкиным другом, на потеху гостям, и как за нее было стыдно и новой родне, и Сашке. Как Сашка напился и уснул мордой в салат. Танькин папаша тоже отличился, сцепился с дядей Толиком, и мать встряла, и все посра… А, лучше не вспоминать. Танька тогда была на седьмой неделе, ее мучил жуткий токсикоз. Когда этот ад закончился наконец, Сашка храпел на их брачном ложе, а она блевала в туалете, смывая в унитаз свои детские мечты о богатом принце, который увезет ее в далекое-далеко и, может, даже в Москву.


Сашка не рефлексировал. Киношная свадьба его мало интересовала. А свою он помнил смутно. Сашку интересовало другое – кто тут Доценко? Вся группа стояла в глубокой тени, к ним спиной. Куча народу толпится, с рациями, одеты все как попало, в джинсы и толстовки. Кто из них режиссер? Сашка почему-то думал, что режиссер это тот, кто за камерой.


– Стоп. Снято, – встал Доценко.

И у Сашки не осталось сомнений, кто тут главный.

– Шапка!!! – прокатилось по всему павильону.

– Шапка! Ура! Гуляем!!! – загалдели все разом. Киношники хлынули за черную ширму, отгораживающую площадку от «кухни», служебных помещений с коридором, откуда выходили двери в непарадный рабочий кабинет с аппаратурой, гримерки, костюмерную, курилку и замызганные туалеты. Да кого волнует изнанка? Разве что капризных актеров. Съемочную группу не волновало.


Сашка было собрался подойти, но Доценко задержался с двумя каким-то мужиками. Это были Володька и Шура. Свою тезку Сашка по темноте принял за мужика. Просматривали «комедию» – смешной и неудачный первый дубль с букетом. Брак.

– Лиза в первом дубле на крупном, конечно, себя показала, на повторе уже не то, – заглянул Володька из-за плеча Доценко.

– Разбор полетов потом. Идем отмечать! – скомандовал Доценко.

Тройка дружно поднялась и тоже исчезла за черной ширмой.

Танька толкнула Сашку:

– Ты чего не подошел-то к нему?

– Неудобно, думал мимо нас пойдут, а они – туда… И шофер куда-то пропал, – огляделся Сашка.


Верно, никого, кроме них, не осталось. Без яркого света все казалось потухшим, и скудное освещение пыльных люминесцентных ламп усиливало это гнетущее впечатление. Стали видны съемные «задники», декорации, клубки проводов. Стало видно, что это просто облупленный бывший заводской цех, и непонятно, как им отсюда выбраться, из этих катакомб, по которым кружил водитель. Отличное начало для фильма ужаса – семья приехала в гости к папе, а попала в заброшенный цех.


На лице Тани отразилось все, что она думает по этому поводу. Да еще и этот завывающий ветер, сквозняк, того и гляди ребенка простудят. Сашка все это прочитал в ее взгляде, позе, тещинском движении губ, привлек к себе притихшую дочку. Та, в подтверждение Танькиных слов, шмыгнула носом. Вдруг скрипнула тяжелая дверь. Сашка безотчетно выступил вперед, загородив собой жену и дочку. Вошел Петрович с двумя ребятами, они тащили два ящика с разнокалиберными бутылками и плотно набитые продуктами пакеты.

– Давай-давай! Народ ждет! – подгонял Петрович и сам поспешил.

И опять Сашка замешкался, ступил было к Петровичу наперерез, а те уже пропали «в кухне» за тяжелой ширмой.

Про них все забыли.


Петрович и ребята торжественно выставили на стол угощение.

– Вот, пожалуйста, как заказывали.

Это вызвало бурю возгласов. У Володьки зажглись глаза.

– Девочки, накрывай! – скомандовала реквизиторша Валя, разбирая пакеты. Это у них, «бабарих», не задержится, руки ловкие. Нарезочка, фруктики, как полагается.


Солнцев вышел переодетый в цивильное – модные джинсы, шапка, толстовка от какой-то известной марки, посмотрел на часы. Следом окружили столы и Рената, и Лиза, и нарядные эпизодники-гости, тоже «в своем», костюмы сдали, а настроение осталось.

– Ребята! Никита! Давай все с нами! К столу!

– Ура! Всем спасибо! Всех поздравляю, да меня ждут, – уклонился секс-символ.

– Погоди, Никит, хоть с тарелкой-то на память напоследок вместе все щелкнемся! – налетели поклонницы.

Есть такая старая киношная традиция. В первый день съемок на тарелке пишут название фильма, а вся съемочная группа расписывается. После чего принято тарелку разбить на счастье, а осколки собрать на память. В «Апреле» были свои, «апрелевские» традиции. Тарелку любовно склеивали и дарили на «шапку» любимому режиссеру.

Все бросились искать тарелку. Пользуясь суматохой, Рената подошла к Доценко, который обсуждал что-то с осветителем. Наконец они закончили.

– Позавчера баиньки, вчера монтажная, сегодня приложили меня при всех, Сергей Владимирович, не знаю, что и думать, – стараясь сохранять шутливый тон, пропела Рената.

– Нормальный рабочий процесс, – тоже отшутился Доценко. – Теперь можно расслабиться.

Рената пошла в лоб:

– Вот и я о том же. Золушка не прочь сбежать с королем куда-нибудь в более достойное место, – промурлыкала она.

– Не будем отрываться от коллектива и нарушать традиции, – подмигнул Доценко. – Ты большая умница, Рената! Молодец!

Сказал Доценко и – отошел. Это что – все? Рената изменилась в лице.


Доценко перехватил Петрович и что-то ему сказал. Рената не расслышала из-за гвалта насчет этой чертовой тарелки. Доценко, видимо, тоже не расслышал, он переспросил Петровича.

– Гостей?!

– Родственники ваши.

Все-таки Петрович был ответственный человек. Просто он так расставил приоритеты – сначала водка на стол, а потом – родственники.

Доценко пошел за ширму.

– Какие еще родственники?

– С родины родственники, – пожал плечами Петрович.

Младший брат Доценко давно уже уехал в Америку, растил с женой двух дочерей, буквально сегодня они разговаривали, и на родину брата с утра не тянуло.


Доценко скрылся из виду. На лице Ренаты повисло выражение недоброй задумчивости. Ее отвлекли.

– Рената, а ты веришь в приметы?

Эпизодница Вилкина, перехватившая у Лизы букет, переглянулась с другими девочками.

– Мы говорим, плохая примета – до свадьбы платье белое надевать. Я вот даже мерить боюсь, – сделала страшные глаза Вилкина.

«Замуж» для Вилкиной было основной целью в жизни. И то правильно: белое платье ей в кино не грозило, невест играют главные героини, которой Вилкиной не бывать. Эта мысль отразилась на красивом лице Ренаты, и она явно намеревалась произнести ее вслух. Но тут встряла Лиза, подойдя со стаканчиком.

– В таком случае, раз я поймала букет, значит, точно должна выйти замуж, – бодро констатировала она.

– А я?

– Ничего не могу обещать, – засмеялась Лиза.

– А где папа? – спросила она Ренату, оглядываясь по сторонам.

Хотела бы Рената знать, куда так поспешно от нее сбежал Доценко. Или к кому.


Доценко и Сашка стояли друг перед другом.

– Сын? – потрясенно переспросил Доценко. И уточнил: – Сын Лены?

– И ваш. Сын, – сказал Сашка.

* * *

Доценко казалось, что он сам оказался внутри какого-то бабского сериала, которых наснимал немало в своей жизни. И никак не мог войти в роль, найти слова.

– Мы погуляем тут с Машей, – робко встряла Таня, слегка улыбнувшись режиссеру.

Слава богу, встретились. Пускай поговорят вдоволь, они не будут мешаться.

– Можно? – вежливо спросила она разрешения.

Все-таки он тут главный. А они пока – никто. Доценко неопределенно махнул.

Таня с нажимом потянула за руку дочку, которая с большим интересом глядела на своего нового московского дедушку и все оглядывалась, уходить не хотела, но мать потянула ее к картонному загсу.


– Тарелочка! Дожила, дождалась, милая! – победно провозгласила Шура со склеенной, как витраж, тарелкой в руках.

– Петрович. И ты давай к нам!

– Куда ж без Петровича?

Все встали вокруг нетерпеливо глядящего на часы Солнцева, включая эпизодниц, «бабарих» и рабочих. Володька подошел к делу основательно, готовил камеру на треноге, снять групповой портрет. Наконец оператор был готов, настроил обратный таймер и подлетел к группе. И только сейчас заметили, что не хватает главного.

– Подождите, а где Сергей Владимирович?

Все оглянулись в поисках режиссера. Солнцев поднял глаза к потолку. Ему не терпелось свалить отсюда.

– К нему там гости нагрянули, – сказал Петрович.

– Какие гости? – удивленно спросила Лиза.

– Родня ваша, стало быть, с родины, – пожал плечами Петрович.

– Нормально! Вовремя главное! Мы его тут все ждем! – поднялся возмущенный галдеж.


Рената расслабилась: родня – не пассия. А у Лизы взлетели брови. С какой еще родины. «Американцев» она знала, встречались раз в год-два, но особо близки не были. А насчет котловских она понятия не имела, может троюродные какие? К папе часто тянулись те, кого Лиза называла «попросители»: за протекцией, в долг попросить, словечко замолвить, пристроить, устроить…

– Ладно, Никита, давай в центр, а то сбежит!

Все сгрудились вокруг Солнцева, пока не сбежал, тарелку вручили. Защелкали селфи на мобильники. Эпизодницы и актрисы массовки тут же бросились постить себя с секс-символом по фейсбукам и инстаграмам.


Григорьева воткнулась взглядом в воскресший экран компьютера, но интересовал ее не Солнцев-звезда. Ее интересовала тарелка.

– Ну чего, нормально экран? Больше не глючит?

– Лучше б он глючил, – хмуро отозвалась Григорьева.

– Что такое? – склонился Иван ближе к плечу сгорбившейся в крутящемся кресле Григорьевой.

Та увеличила фотку – разборчиво показались имена на тарелке вокруг названия фильма «Свадьба лучшей подруги».

– Пожалуйста! Шапка у них. Все тут, и режиссер, и второй, и художник, и звук, и камера, и хлопа, и грим, и все ассистенты, вон даже шофера вписали.

– Продолжаешь за ними следить?

– Да от них захочешь спрятаться – не дадут. Полный интернет.

– Ну, поздравляю, – похлопал Ваня по плечу, – значит, премьера скоро.

– Вот хоть бы раз! – возмутилась Григорьева. – Хоть бы раз вспомнили, кто им сценарий писал!

– А тебе что – славы надо?

– Мне славы не надо! Меня просто бесит! Они шофера напишут, а сценариста – ни-ког-да!

Григорьева всерьез завелась. Как заводилась каждый раз при виде «тарелок», «экваторов» и «шапок» по своим сценариям. Читай – начала, середины и конца съемок. Григорьева всмотрелась повнимательнее в экран.

– Кстати, режиссера великого Доценко тоже чего-то не видно, – Григорьева удивилась, даже надела очки.

– Он, наверное, тебя испугался и спрятался, – предположил Иван.


Доценко действительно был не с коллективом. Они стояли вдвоем с Сашкой друг перед другом в молчании. Сашка ожидал, что Доценко спросит – сколько ему лет, или как дочку звать или еще что-то в таком роде, но Доценко молчал. Сашка подумал, что Доценко просто не знает, о чем еще тут говорить. Ему хотелось поскорей развязаться и уйти. И ничего такого Сашка к этому чужому человеку не почувствовал.

– Мама вот, передала вам, – Сашка протянул конверт, он волновался, вышло неловко, содержимое конверта рассыпалось на пол – фотографии, письма. Сашка бросился собирать.

– Извините.

Доценко же просто наклонился, поднял конверт с маркой и замер. Свои письма, свой почерк он узнал.

– Заклеено, – как-то глухо констатировал он.

– Мама их не читала, – объяснил Сашка. И зачем-то уточнил – Никто не читал.

Он поднялся с колен со своими детскими фотографиями и теперь не знал, куда их девать. Доценко к ним интереса не проявил, свои держал письма. И молчал.

– Мама просила сказать, что извиняется. Ну вот. Вроде все передал.

Сделал дело – гуляй смело. Сашку разобрала досада на себя, что ползал тут на коленках, на фотографии свои, никому тут, похоже, не нужные, на этого мужика, который мог бы хоть что-то сказать: рад знакомству, как мать, как там погода на родине. Что-нибудь, чтоб прекратить это неловкое молчание. Сашка поискал глазами жену с дочкой, окликнул:

– Тань! Ну я все. Пошли отсюда.


Эх, жалко этой сцены не видела Григорьева. Ее немедленно охватило бы вдохновение, которого она давно уже не ощущала.

– Нет, правда, почему режиссера-то нет на шапке? На тарелке есть. А на шапке – нету, – задумалась Григорьева.

– Знаешь, на кого ты сейчас похожа? – рассмеялся Иван.

Григорьева заинтересованно развернулась – в очках на носу, с растрепанным пучком на затылке, в излюбленном черном свитере, с карандашом во рту (иногда он заменял ей сигарету).

– На Мориарти? – предположила Григорьева. Луиза Мориарти была ее любимой писательницей. Кстати, почему все думают, что Мориарти – мужик?

– На мисс Марпл. С лупой выискивает следы, чтоб уличить злодеев. И вот она обнаруживает – тарелку! В интернете! На самом видном месте!

Иван вошел во вкус, изображал в ролях, ему было смешно. Вообще с Григорьевой всегда смешно.

– Да иди ты! – замахнулась на него Григорьева.

– Что, даже чайку не нальете? Я ей тут компы чиню, – обиделся Иван.

– Иди сам да налей. Я тут еще позырю.

Она опять уткнулась в фотоленту.

– Ежики плакали, но кололись. Мазохистка, – бросил Иван, направляясь на кухню.

Григорьева прицелилась и метнула в него острым карандашом. Но тот успел увернуться. Стреляный.


Григорьева и вправду была похожа сейчас на старушку-сыщицу. Ссутулившись, близоруко всматривалась в экран, наблюдая за праздником, на который ее не звали. Ей всегда бывало жалко себя в такие моменты. Григорьева вспоминала, что она – фрилансер, что у нее нет ни стабильной зарплаты, ни оплачиваемого больничного, ни новогодних корпоративов, и никто не называет ее по имени-отчеству.

– Держите, мисс Марпл, – окликнул Иван из-за спины. Он протянул ей тарелку, на которой было крупно выведено «СВАДЬБА ЛУЧШЕЙ ПОДРУГИ». И вокруг, не менее крупным шрифтом, «СЦЕНАРИСТ ГРИГОРЬЕВА».

– Бить будем?

Григорьева помахала головой – нет, и почему-то на глазах выступили слезы.


К отцу и сыну подошли Таня с дочкой. Таня издалека следила за их неловким «стоянием на Угре», поняла – им тут не особо рады. Значит план Б: хоть показать Машке Москву.

Таня больше не улыбалась. Ей было жалко своей улыбки, она вообще была на них скупа, не раздавала кому попало, как и большинство простых русских людей, не испорченных модным в столицах позитивным мышлением. По-хорошему, подумала Танька, сказать бы ему, что мог бы хоть проявить вежливость. Они сюда по его душу с ребенком притащились из такой дали.

– Ну что, в цирк? – спросила она Сашку и Машу. Пусть не думает этот режиссер, что на нем тут свет клином сошелся. У них тоже своя гордость есть.

Из-за ширмы раздалось.

– Мы сегодня выпьем вообще? Сергей Владимирович!

– Где режиссер?!

Сашка, понимая, что больше они не увидятся, испытал облегчение, протянул руку.

– Ну, как говорится, рад был познакомиться. Простите, что помешались.

Доценко изменился в лице, растерялся. Сжал обеими руками протянутую Сашкину ладонь.

– Подождите. Ребята, подождите, пожалуйста, здесь. Не уходите.

Выглянула Шура, прогудела укоризненно:

– Сергей Владимирович!

– Уже иду! Иду!

Шура скрылась, не обратив на родственников внимания. Ее семьей были «апрелевцы».

Доценко поспешил, еще раз обернувшись:

– Две минуты. Не уходите!

Сашка с Таней и Машенькой остались ждать.

– А можно нам туда? – спросила Маша, указывая за ширму.

– Такого приглашения не было, Маша, велено ждать, – сказала Таня тоном своей матери и уставилась на Сашку.

Сашка не знал, что тут сказать. Наверное, раз попросили, так надо ждать.

– Может, не верит, поедем сейчас ДНК сдавать?

– Я не хочу в ДНК, я хочу в цирк, – сказала Маша.


Доценко появился у стола.

– Ну наконец-то!

– Шурка – в центр! – скомандовал оператор. Поставил камеру на отсроченную съемку, метнулся к своим. Вся съемочная группа во главе на этот раз с Доценко, с Шурой и тарелкой заорали вместо «чиз» «шапка!» Это тоже была их, «апрелевская», традиция. Актеры это понимали, отошли на задний план, вперед не лезли. К Доценко потянулись пластиковые стаканы, а он сам как будто спешил, бодро, даже слишком, поднял свой, громко провозгласил:

– Коллеги! Поздравляю всех! Молодцы!

– Ура!

Доценко пригубил и поставил. Оператор укоризненно развел руками, отчего слегка пошатнулся. Сам-то Володька был уже крепко под мухой. Как и все.

– Сергей Владимирович…

Обычно Доценко любитель был выпить, и тоста от него ждали помасштабнее, поцветистее.

Не пить мог только Петрович. Шофер пил только сок, но от коллектива не отрывался.

– Гуляй, братцы! Всех развезу.

– За нас! За «Апрель»! За нашего гениального режиссера!

Все чокались, поздравлялись.

Рената, стоя рядом с Лизой в кругу актеров по другую сторону стола, наблюдала за Доценко холодным взором – подойдет сам или нет? А может, догадается произнести за нее персональный тост? Кажется, нет. Их неожиданно увядший роман начинал беспокоить ее самолюбие. Ладно бы сказать – «он меня поимел», да он ведь даже ее не трахнул! Но чувствовала она себя все равно так, как будто «ее поимели».


– Ребята, кто в клуб? Такси ждет! Ренат, ты едешь?

С режиссером чокнулись, с тарелкой сфотографировались и торжественно вручили ее режиссеру на долгую память. Солнцев наконец был свободен, следом потянулись и молодняк-актеры. Они продолжат веселье своим кругом. А «апрелевцы» останутся тут, в родных павильонах. Может, даже Петровичу еще и в реквизите баян найдут. Рената пока не знала, с умными ей или с красивыми. Ей хотелось прояснить ситуацию. Лизе, похоже, тоже. Однако в отличие от подруги, дочь могла спросить Доценко обо всем напрямую. Лиза оторвалась от подруги, обошла стол и протиснулась к отцу с пластиковым бокалом.


– Еще раз, за тебя! Пап, а ты чего так долго? Что еще за родня?

Доценко избегал смотреть дочке в глаза.

– Из Котловки ребята, молодая семья, – нашелся Доценко. Он не подготовился к таким вопросам.

– Я думала, Петрович напутал. А чего меня не позвал познакомиться?

– Не думал, что тебе интересно.

– Вообще-то если честно, то да, не очень, – рассмеялась Лиза. Она тоже была уже слегка подшофе, загорелась общим весельем.

– Пап, ребята предлагает продолжить веселье. Давай с нами! Без тебя скучно.

Лиза понизила голос и показала глазами на Ренату.

– Рената на тебя, кажется, дуется, – дочка шутливо толкнула отца. – Не обижай мне подругу.

– Лисеныш, – Доценко тоже понизил голос, но не поддержал шутливого тона. – Прости, не сегодня. Меня люди ждут.

– Так они что – еще тут? – удивилась Лиза. – Папочка, давай их кому-нибудь сбагрим, вон, Шуре, она ответственная, в любом состоянии проведет экскурсию. А Петрович отвезет. Куда им там? На вокзал? В гостиницу?

Доценко растерялся, он не знал. Спас Володька, который провозгласил.

– Тост!

И все обратились к нему. Володька был мастер насчет тостов. Но Лиза не переключилась.

– Так чего им от тебя надо?

– Ну. Съемки посмотреть… В цирк ребенка, – вспомнил Доценко слова Тани, и они пришлись кстати.

– Ну вот, Петрович пусть и отвезет.

– Да неудобно, приехали издалека, в общем…

Папа был какой-то странный. Обычно уверенный, главный, властный, – он выглядел растерянным, даже больным.

– Пап, ты в порядке?

– Нормально. Прикрой меня, убежал.

Доценко коротко поцеловал дочку и, пользуясь тем, что все внимание переключил на себя Володька, что называется, слился. Даже тарелку забыл. Это было не похоже на папу. Лиза задумчиво смотрела вслед. Она видела, как Рената поспешно отвела от них глаза, будто ей не было до них дела, и окликнула уходящих актеров.

– Эй, меня подождите! Я с вами! – крикнула она.

И весело, как будто и не ждала ничего другого от этого вечера, потянула Лизу за руку.

– Ну ты чего застряла! Все тебя ждем! Поехали! Веселимся!


– Садитесь-садитесь, кресла детского правда нет, – Доценко открыл перед Таней и Машенькой заднюю дверь своего внедорожника.

– Да мы бы как-нибудь сами, – из вежливости сказал Сашка.

– И ты садись.

Сашка сел вперед. Оглядел машину, присвистнул – машина, конечно, класса люкс.

Доценко уселся за руль.

– Я отвезу. Заодно познакомимся наконец и поговорим спокойно.

На самом деле Доценко хотел увезти их отсюда. Он пока не знал, как и кому объяснять появление Сашки, надо ли объяснять или эта история останется эпизодом и больше они не увидятся. Он пока не знал ни их намерений, ни своих собственных.


– Ну что, – обернулся Доценко назад, – давайте знакомиться. Вы уж извините, немного растерялся, плюс рабочие моменты… Я – Сергей Владимирович, а тебя, как звать?

– Маша, – протянула в ответ ему руку девочка.

Она была рада, что Сергей Владимирович за ними пришел.

– Татьяна, – светским тоном, который Таня видела в сериалах, представилась она.

Таня уже была не так сурова. То, что Доценко все-таки проявил к ним внимание, да еще дверь машины перед ними открыл, поразило ее воображение. Она думала, так делали только в старину и только в кино. Сашке это даже не пришло в голову.

Доценко включил навигатор.

– Так. Значит, едем в цирк? В какой? – Доценко почувствовал себя увереннее в своей машине, в своей Москве, в том свете, в котором он представил ситуацию Лизе – организация досуга приезжих родственников.

– Мы пока не знаем.

Доценко кивнул.

– Ясно. То есть билетов нет?

– Да мы думали тут, по месту, – словно извинился Сашка.

Сначала его смутила отстраненность Доценко, теперь – напористость. Он чувствовал себя не в своей тарелке.

– А в какой посоветуете, Сергей Владимирович? – вежливо поинтересовалась Таня.

– Поехали. Разберемся.

И они двинулись прочь из заводских катакомб по Третьему кольцу, вдоль Москвы-Сити, к центру.


Вся честная компания бросилась по трем вызванным машинам. Лиза и Рената запрыгнули в такси к Солнцеву. Такси тронулось.

– Сергей Владимирович сегодня нас так рано покинул, – легкомысленным тоном заметила Рената.

– А, какие-то дальние родственнички свалились. Чувство долга и все такое. Ты же знаешь, папа такой добрый.

– Да, Сергей Владимирович сама доброта.

От Лизы не укрылась язвительность в тоне подруги.


«Дальние родственнички» смотрели из окон машины во все глаза на преобразившуюся огнями вечернюю столицу.

– Красиво? – заметил их восторг Доценко.

– Да вообще! – не нашел слов Сашка, а лексикон его был небогат. – Когда я тут в последний раз был, такого еще не было. Во понастроили! А украсили как. Цивилизация. Прям Европа.

– Бывали в Европе? – спросил Доценко, поддерживал беседу.

– Да к слову пришлось, – смутился Сашка. – Какая Европа. Европу по телеку смотрим.

Доценко примерно стал понимать, как жил его сын и его семья. Считывалось.

– Учитесь, работаете? – спросил он.

– Отучились свое уже, куда. Я техникум закончил, армию отслужил, шоферю.

При этом Сашка бросил взгляд на жену, вспомнил про недавнее ЧП. Таня тоже, конечно, помнила. Но промолчала.

– Таня медсестрой в больнице работает. Машка…

– Я в первый класс хожу, – ответила за себя Маша.

– Какая умница, – Доценко словно впервые увидел девочку, в зеркало заднего вида.

– Мне уже семь, – сказала Маша.

– Ничего себе. А я думал, восемь с половиной!

Машенька озарилась. Новый дедушка ее сходу очаровал.

– Большая какая. На тебя, Саша, похожа.

– Мама тоже говорит, что я не в ихнюю породу, – сказала Маша.

Таня ее незаметно одернула – помолчи, веди себя как следует. Не в ихнюю, значит, в доценковскую, одновременно подумали все трое взрослых.

– Наша, значит, порода?

Доценко как бы невзначай бросил, пошутил, слегка улыбнулся Сашке. И именно в этот момент, вот тут, в Сашке впервые что-то проснулось. Осознание, что этот мужик ему – родной человек, и с Машкой они все трое – родные люди, похожие друг на друга. Сашка отвернулся, чтобы скрыть блеснувшие глаза. Признал папка. Это не прошло незамеченным у Тани. Пока все идет как надо.

– А вот и цирк, – сказал Доценко.


Они остановились у цирка на проспекте Вернадского. С подсветкой, каруселями у входа, рекламными щитами с акробатами и слонами.

– Вы посидите. Я сейчас узнаю насчет билетов.

Доценко вышел, оставив ключи зажигания. Сашка ринулся за ним.

– Да вон кассы. Мы сами. Спасибо, что довезли.

– У меня тут знакомые, – махнул Доценко и пошел, но не к кассам, где толпился народ даже снаружи на улице, а туда, где было написано «Администрация. Служебный вход».


Сашка вернулся. Таня и Машенька вышли из машины. Он ожидал, что жена сейчас станет выговаривать за что-нибудь, – не то ляпнул, не так себя повел… Но та молчала, смотрела на огни цирка, на видневшиеся отсюда башни МГУ, какая-то другая, незнакомая Танька. Даже как-то распрямила плечи, преобразилась. Сашка подумал, что, наверное, никогда еще не видел жену такой радостной.


Лиза и Рената расположились с ребятами за столиком в клубе «Жара», где гремела музыка, и все старались перекричать друг друга. Подошел официант с коктейлями.

– Угощаю, – небрежно бросил Солнцев.

Поднос тут же опустел. Рената, казалось, сегодня настроена была веселиться и пить больше всех.

– Солнцев! Давай за мир! Мы ж получается с тобой муж и жена. Свадьба у нас!

– Горько! Горько! – тут же охотно поддержали друзья-эпизодники.

Хотя какие они были друзья. Так. Массовка.


Никита Солнцев кого-то ждал. Кого-то, из-за кого спешил сбежать с «шапки», из-за кого, собственно, приехал сюда и поил всю эту братию за свой счет, чтоб не ждать в неловком одиночестве, не выдать своего ожидания.

– Ну, если зритель требует, – в своей манере отозвался Солнцев.

Рената обрушилась к нему на колени и заткнула рот поцелуем. Это произвело фурор. Защелкали мобильники.

– Раз! Два! Три! – продолжали играть в гостей актеры второго плана.

Солнцев целовался с открытыми глазами, устремленными на вход. Счет едва дошел до пяти, как Солнцев замер – наконец, он дождался. В клуб ввалилась оживленная компания парней и девушек.

– Сорри. Надо срочно отлить. Мы ж теперь запросто, все свои? – Солнцев оторвался от Ренаты, подмигнул и направился ко входу.


Компания сваливала на вышколенного гардеробщика верхнюю одежду, демонстрирующую в лейблах предпочтения золотой молодежи. Один из парней помогал некрасивой, как Собчак, но ухоженной и самоуверенной, как Собчак же, девочке, снять пальто. Солнцев подошел к ним вплотную, на его лице отразилась сложная гамма чувств: ожидание, радость встречи, обида за опоздание, о таком любой режиссер мог только мечтать.

– Я думал, ты уже не придешь.

Парень восточной внешности, жгучий брюнет, с испугом обернулся. Куколка, окончательно освободившись от пальто, обернулась и ахнула, узнав актера.

– Тимур, ты что, знаком с Солнцевым?! И молчал?! Знакомь быстро!

– Познакомься, Никита. Это Лора – моя девушка. Лора, это Никита, – как будто неохотно представил Тимур.

– И нас, и нас познакомь, – подоспели и защебетали, как синички-сестрички, богатые девочки, или девочки богатых мальчиков, влюбленные в кинозвезду.

– А можно селфи? – девочки, не дождавшись ответа, облепили Солнцева со всех сторон.

Он не сопротивлялся, смотрел на Тимура. Тимур явно нервничал.

– А чего он такой скромный, Тимур? Про тебя пишут, как про чела с юмором круче, чем у резидентов «Камеди Клаба», – протянула Лора.

Солнцев, не отрывая взгляда от Тимура, растянул губы в ироничной гримасе:

– Серьезно? Почетно. А мне инстаграм вас рекламировал как девочек с талантом снимать на селфи и лицо, и попку, и сиськи одновременно, прикинь?

Вся компания замерла. Ждали, как отреагирует Лора. Видимо, Лора была тут самой главной. Девочка понимала, на нее смотрят, какую реакцию выбрать? Набор такой: 1) обида, надуть губы; 2) суперобида, влепить пощечину; 3) восторг, хохотать.

Юмор в духе стендапа на грани оскорбления был в тренде. Лора не хотела облажаться и показаться лохушкой, поэтому выбрала реакцию номер три.

– Какой классный! Дерзкий такой!

Следом засмеялась вся компания.

– Он такой лапочка!

Тимур с облегчением вздохнул, но, когда поднял глаза на Солнцева, уперся в его колючий взгляд.

– Идем, закажем что-нибудь выпить? – Тимур потянул Никиту к барной стойке.

– Мне «Маргариту»! – велела вслед Лора.


Лора заметила Лизу Доценко и приветливо ей помахала. Лиза, очевидно, была с ними со всеми давно знакома. Лиза и Рената пританцовывали в такт музыке, отпивая коктейли. Лиза заочно познакомила с ними подругу, пока те направлялись к ним за столик.

– Это дочка Керимова, дочка пивного короля, тот страшненький – Федор, рекламный гений, тот, с бородкой – сын какого-то угольного царя.

– О боже, у нас сегодня такой выбор, кого выбираешь? – рассмеялась Рената.

– Никого. Терпеть не могу этих мажоров, – сказала Лиза.

– Ну конечно, разве они могут сравниться с твоим прекрасным папой, – засмеялась Рената.

Лиза испытала облегчение.

– Не злись на него. Он такой.

– Что ты имеешь в виду? – спросила Рената.

– Ну у него ни с кем не бывает надолго, – все так же с улыбкой легко ответила Лиза.

– Вообще-то я не все, – вдруг протрезвела и перестала танцевать Рената.

И была ли она весела и пьяна, какой хотела казаться? Лизе казалось, что сейчас Рената скажет ей что-то, что положит конец их дружбе. К счастью, у Ренаты зазвонил мобильник.

– Извини, – отошла Рената.


Доценко вернулся с билетами.

– Вам повезло, ребята. Через двадцать минут последнее представление. Все раскуплено. Вот – два билета, третий ряд.

– Сколько мы вам должны? – спросил Саша, роясь в кармане. Танька пыталась в уме посчитать, сколько могут стоить билеты в третий ряд.

– Ничего не должны, – положил Сашке руку на плечо Доценко. – Ну что, пусть идут девочки, а мы подождем?

– Спасибо, Сергей Владимирович! Вот так подарок нам дядя сделал, да, Машенька? – Таня взяла Машеньку за плечо, та поняла.

– Спасибо! Сергей Вради…

– Владимирович, – подсказала Татьяна.

– Владимирович, – повторила девочка. – А можно мне просто называть его дедушка? – спросила она маму со всей непосредственностью.

Таня цыкнула.

– Маша!

– Нормально, можешь звать меня, как тебе хочется, – добродушно позволил Доценко.

Маша просияла, обняла Доценко и подняла сияющие глаза. Доценко был тронут. За какие-то последние пару часов он проживал бурю совершенно новых для него эмоций.


Таня взяла девочку за руку, и они направились к главному входу.

– Извините. Малая еще, – опять извинился Сашка.

– Ну чего, правильно, так и есть. Я же ей дед. Дед, – повторил он, пробуя на языке новый статус.

Таня с девочкой обернулись, уже входя в цирк, помахали им. Саша с Доценко помахали в ответ. Как будто они только всегда и делали, что проводили вечера вместе. И все-таки, несмотря на внешнее сходство, выглядели отец и сын разнокалиберно. Доценко в пальто, шарфе – интеллигент, держится так, что сразу видно – серьезная птица. Сашка, в своей самой приличной, но холодной для Москвы куртешке, мерз, сунул руки в карманы, притопывал, как щегол. Наверное, Доценко, затейник поселкового клуба, был таким же щеглом, когда его приручила и отвергла Елена.

– Ну что, пошли, поговорим за чашечкой. Жалко, что кофе, – предложил Доценко.

– Да, хмыкнул Сашка, – жалко. Тут без бутылки не разберешься.

– А ты с юмором, – хлопнул его по плечу Доценко.

А Сашка не шутил. Ему очень хотелось выпить. Но он пообещал Таньке, что завяжет. И намерен был выполнить обещание.


Они пристроились в кофейне. Сашка смутился в дорогом интерьере. Он заглянул в меню и присвистнул:

– Ого, триста шестьдесят рублей кофе.

– Нормально. Я заплачу.

Сашка опять было собрался залезть в карман, но Доценко всем видом показал – эта тема закрыта, бросил подскочившему официанту.

– Нам два кофе. Тебе какой?

– Да обычный, – пожал Сашка плечами.

Он привык к растворимому, который бывает в банке или одноразовый, с молоком или без.

– Мне тоже, – под тоже Доценко подразумевал совсем не то, что Сашка. Его обычным была свежемолотая арабика средней прожарки.

– Ваши американо, – подскочил официант с кофе в стильных стаканах на подставках. Доценко покрутил стакан.

– Почему сейчас? Почему раньше не объявился?

Сашка пожал плечами.

– Так мама только сейчас и рассказала.

– Ясно. Как вы меня нашли вообще?

– Да в журнале, с программой, про съемки вашего нового фильма.

– Ясно, – повторил Доценко. Он понял, что это похоже на допрос.

– Ну, хорошо, что нашлись, – улыбнулся он. – Я, признаться, не ожидал. Ты извини, что заставил там ждать и вообще, скомканно вышло.

– Да что вы! Я ж понимаю.

Сашка был необидчивый, покладистый пацан, в переводе на язык Тарасюков – простофиля.

– Нормальная реакция. Я про вас ничего не знал, вы про меня ничего не знали. И тут – как снег на голову.

– Ну как сказать, – сказал Доценко.

Сашка не понял.

– Не знаю, как ты, а я знал о твоем существовании.

– Знали? – спросил Сашка.

Доценко достал из кармана пару конвертов, свои письма тридцати так летней давности, вскрыл навскидку верхние, подтолкнул по гладкому столу. Сашка смутился, но Доценко подбадривающе кивнул – читай. Сашка разобрал первые попавшиеся строчки. Тогда еще писали руками.

– «Я бы хотел хоть изредка видеть сына, какой он сейчас» … «Лена, пожалуйста, пришли хоть одну фотографию» …

Сашка потрясенно посмотрел на Доценко.

– Мама обманула? Зачем?

– Может, хотела, чтоб я выглядел лучше в твоих глазах. Не знал – какой спрос? Но я-то знал, – ответил Доценко.

– Но она сказала, вы уехали, а она только потом узнала!

– Ровно наоборот. Надо было нам с Леной сговориться насчет показаний, – горько пошутил Доценко.

Но Сашке, видно, было не до шуток.

– Все было наоборот. Я на седьмом небе был от счастья, когда узнал, что у нас с ней будет ребенок. Мне казалось, и Лена тоже. А на другой день Ванька сделал ей предложение. Твоей маме пришлось делать выбор. Она сделала. Да, собственно, и не было никакого выбора – между любимым и случайным.

– И вы вот так ее отпустили, беременную, к другому?

– А что я должен был сделать? Силой заставить со мной жить?

– Ну мама… И про письма ничего мне не говорила.

– На самом деле, конечно, не письма мне стоило писать, а приехать и отстаивать свое право видеться с сыном. А я годика два пометался, а потом просто закрыл для себя эту тему.

– Вы не виноваты.

– Ну да, я так себе и сказал.

Доценко деловито взглянул на часы.

– Ого, ну мы и заболтались! Идем, а то потеряются девочки наши.

«Наши». Доценко сам удивился – своей ответственности за людей, которых знал от силы часа три своей жизни. Что это такое? Родная кровь? Хорошее название для фильма. Доценко расплатился, и они вышли.


Рената с мобильником у уха вошла в туалет клуба, который выглядел, как библиотека. Дизайнеры поработали на славу, так перемудрили, что можно было запутаться в зеркалах, дверях и книжных полках. Интересно, книжки настоящие? Она бы не удивилась. Главное, там царила приятная библиотечная тишина.

Рената переспросила в телефон:

– Простите, повторите, пожалуйста, я не расслышала. Речь идет о съемках в рекламе?

Очевидно, на той стороне подтвердили.

– Интересно. Конечно! Когда и где? Я записываю.

«Ну вот и пошли дивиденды», – подумала Рената. Прижимая телефон плечом к уху, двумя руками стала копаться в сумочке, разыскивая блокнот и ручку. Но, услышав ответ, замерла и увидела в зеркале, как у нее округлились глаза.

– Сейчас? Но сейчас вечер, я в клубе… Ночной клуб «Жара», а что?

Рената даже отодвинула телефон от уха, как будто хотела убедиться, что он не игрушечный, а настоящий.

– За вами выслали машину. До встречи! – раздался из телефона вежливый офисный голос секретаря.


Рената явно была сбита с толку. Ну и дела! Она убрала телефон, посмотрелась в зеркало, вся подобралась, привела себя в порядок, поправила макияж. И только заметив в зеркале позади себя писсуар, поняла, что по ошибке зашла в мужской туалет. Чертовы дизайнеры. Подтверждая ее догадку, с обратной стороны на одном из зеркал она заметила намек на букву «М», витиеватую и так причудливо запрятанную, как будто это был тайный масонский знак. Немудрено запутаться даже трезвому. Тренд такой теперь в модных заведениях, что ли. Квест, масонский заговор. Оставалось только надеяться, что пьяные посетители клуба, потеряв надежду найти писсуар, не отливали прямо на книжки.


Рената про себя выругалась с досадой и, стараясь не стучать каблуками, начала потихоньку ретироваться. Но вдруг услышала мужские голоса. Этого еще не хватало! Ей показалось, что она узнала голос. В одной из кабин говорили на повышенных тонах. Девушка замерла. Ее разобрало любопытство, она на цыпочках направилась к кабинке. Во дают. Даже дверь не потрудились плотно закрыть, Рената заглянула в щелку. Тут кабинки были размером с комнату, которую Ренате пришлось снимать у какой-то бабки, когда она приехала из своей Махачкалы поступать в ГИТИС.


Между стеллажами, писсуаром и зеркалами Солнцев стоял с кавалером Лоры.

– Я ничего тебе не обещал! Что за претензии! – скривив губы, бросил Тимур.

Рената сначала подумала, что Тимур – кислотный дилер и отказал Солнцеву в дозе. Это еще как-то укладывалось в ее парадигму. Но то, что произошло дальше, заставило ее открыть рот.

– Тебе нравится надо мной издеваться?! – взвизгнул Солнцев и влепил Тимуру пощечину. Не в морду двинул, а именно – влепил, раскрытой ладонью.

– Истеричка! Хочешь, чтоб все узнали? Все! С меня хватит! – Тимур собрался выйти.

Но Солнцев вдруг испугался, вцепился в него:

– Прости!

Схватил за плечи и впился Тимуру в губы.


Эх, Солнцев, голубая мечта русских женщин. Рената нажала на кнопку камеры в телефоне и убрала в сумочку. Просто фото на память. Рената направилась к чертову выходу, уже не стесняясь цоканья своих каблуков. Она услышала, как голоса позади разом замерли. Спугнула голубков. Так вам и надо! А она с ним целовалась. Вот дерьмо. Когда оба выскочили на звук, никого в туалете-библиотеке уже не было.


Рената вышла из клуба к машине, который за ней прислали. «Мерседес», – отметила про себя Рената.

– Рената Черницкая?

– Да, это я.

Водитель любезно распахнул заднюю дверь. Рената села в машину, как ее научили старые голливудские фильмы. Следом из клуба выбежала Лиза.

– Рената, подожди! Ты куда? Ты что, на меня обиделась?

– Господи, Лиза, да я на съемки.

В том же староголливудском стиле Рената помахала Лизе, и машина уехала. Лиза пожала плечами и махнула такси.

– Что-то вы рано, – заметил таксист, – раньше утра обычно никто не расходится.

– Да нечего там делать. Скучно, одно и то же, – сказала Лиза. Домой.

Она набрала номер – ПАПА.


– И акробаты, и слон! – восторженно делилась впечатлениями Машенька.

– Значит, понравилось?

– Очень! И вот, мне мама купила, – Машенька похвалилась китайской мигающей звездочкой на палочке. – Исполняет любые желания!

– И о чем же ты, Маша, мечтаешь? – спросил Доценко.

– Про «Макдоналдс», – сказала Маша, и тут же посмотрела на маму. – Папа мне обещал.

Таня строго посмотрела на Сашку. «Макдоналдс» был злом, это всем известно. Котловка не попалась еще в его сети. Но дети Котловки смотрели телевизор, и американское зло было их мечтой.

– Ну, раз папа обещал, – с несвойственным легкомыслием позволила Таня.

Сашка бросил на нее удивленный взгляд.

– Я вот лет двадцать не был в «Макдоналдсе», – вспомнил Доценко.

– Маша, потом, – смутился Саша. – У Сергея Владимировича, наверное, свои планы.

– Ничего, поехали, – на Тверской самый лучший и самый первый. Там очереди в свое время чуть не до Китай-города стояли, – сказал Доценко.

– Сергей Владимирович, вы и так на нас столько времени потратили, – вежливо запротестовала Таня.

– Садитесь, садитесь, девочки.

И Доценко опять открыл перед ними дверь. Обошел, сел за руль. У него зазвонил телефон. Доценко увидел фото дочки на экране. Он не мог взять трубку сейчас. Он не знал, что сказать Лизе, если она услышит радостный голос какой-то девочки:

– Ура! «Макдоналдс»! Деда! Спасибо!

* * *

– Так, давайте входите-входите. Какие еще тетки в Люберцах, – сказал Доценко.

– Переночуете у меня, а завтра сам вас посажу на поезд.

– Неудобно, Сергей Владимирович, – промямлил Сашка.

– Ну что мы вас будем стеснять, – раздался голос Тани.


В дверях квартиры Доценко возникла небольшая толчея. Пока Сашка помогал раздеться Машеньке, Сергей Владимирович поухаживал за Таней, к ее смущению. Это было ей непривычно. На глянцевом полу остались грязные следы от их обуви, и это ее смутило.

– Ой, ну мы вам тут натоптали.

– Ничего, – махнул Доценко, увлекая за собой Машу с Сашкой.

– Давайте. Давайте, смелей.

Таня подзадержалась у зеркала, поправляя примятые шапкой волосы. Отражение ей не понравилось. Таня отразилась во весь рост в лосинах с «подначесиком», как выразилась бы ее мать, подарившая их дочери на Восьмое марта. Лосины утяжелили Танькин тяжелый низ, а бордовая полиэстеровая кофта смялась и взмокла под мышками, и это было заметно. Таня пожалела, что про Сашку подумала, а сами с Машкой не оделись получше. Кто ж знал.


Новые родственники вошли, огляделись и обомлели. Огромный телевизор на стене, свобода пространства, сложная система освещения, мебель под старину, гардины, причудливые интерьерные украшения… Это было непохоже на их квартиру в Котловке.

– Вот так и живу, – соскромничал Доценко.

Он знал, какое впечатление производило его холостяцкое жилище.

– Ух ты! – Машенька восторга не скрывала.

– У вас очень красиво, – сдержанно заметила Таня.

– Да прям как в журналах, – простодушно присвистнул Сашка.

– Ну, это не я. Дизайнеры постарались. Располагайтесь, а я пока посмотрю, чтобы бы нам выпить. Саша?

Сашка замер. Посмотрел на Таню, было собрался сказать Сергею Владимировичу, что он не пьет. Доценко вопросительно посмотрел на Сашку, не понимая заминки. Таня не хотела, чтоб отказ Сашки вызвал вопросы. Известно, если мужик не пьет, значит, «зашитый». Она посмотрела на Сашу с улыбкой, ответила за него легко и непринужденно.

– Было бы неплохо. Спасибо!

В ответ на удивленный Сашин взгляд Таня понизила голос, прозвучало как разрешенье и немного приказ.

– За знакомство немножко можно.

Доценко открыл перед ними свой шикарный бар.

– Водка? Коньячок? Виски?

Саша опять нерешительно посмотрел на Таню.

– Коньячку, наверное, – ответил Сашка.

– Одобряю. Я тоже больше по коньяку.

Таня взглядом одобрила Сашкин ответ. Хорошо, не ляпнул – водки, в этих интерьерах само слово казалось грубым, чужим. Хотя, если честно, Сашка больше был по водочке. Вискарь, который он пил как-то с ребятами, был настоящей отравой, паленый, левак, как они заключили, страдая на следующий день жутким похмельем.

– А вы, Татьяна? Что предпочитаете? Немного вина? Мартини?

– Мартини, – обомлела Танька.

Они покупали мартини раз в год, к Новому году. Это было шикарно, Таня разворачивала бутылку этикеткой нарочно к фотокамере, чтоб в памяти осталось – богатый стол. Значит, год будет богатый. Да вот что-то не сбывалось. А может, просто подделка. В провинции, говорят, все подделка – от алкоголя до лекарств.


Некрасивая носатая секретарша открыла перед Ренатой дверь солидного кабинета. Она вошла. В кресле за столом сидел грузин Гия.


Рената на миг опешила. Но… секретарша за дверью, кабинет… Гия привстал и радушно указал на кресло и протянул руку.

– Здравствуйте, Ренаточка. Как я рад нашей новой встрече.

Рената пожала ему руку, присела в кресло.

– Здравствуйте. Простите, не знаю, как к вам обращаться.

– Так и зовите – просто Гия. Мы же друзья! Как там Сережа?

Толстяк смотрел добродушно и даже по-отечески. Рената была несколько сбита с толку.

– Сергей Владимирович в порядке. Закончили съемки. А как поживает Тамара Георгиевна? – вежливо поинтересовалась она, желая спросить, что его усатая супруга думает об их встрече. Но воздержалась.

– Супруга улетела в Тбилиси. Там у нас тоже бизнес, – объяснил Гия.

Рената кивнула понимающе.

– Я, признаться, не ожидала вас увидеть.

– А вот я вас запомнил очень хорошо, – помахал пальцем грузин.

Рената все еще была растеряна.

– По телефону мне сказали, что речь идет о деловом предложении.

– Сугубо о деловом. Но я бы лучше сказал – творческом.

Грузин кипел энергией и даже потер руки.

– Я думала, рекламой у вас занимаются специальные люди.

– Знаете, Рената, главное правило бизнеса? Хочешь сделал хорошо – сделай сам. Идите сюда.


Гия поднялся, покатился на своих коротеньких ножках к противоположной стене. Нажал на кнопку пульта, и стена отъехала. За ней показалась… гардеробная. Шубная.

Рената подошла и ахнула – норка, лиса, соболь…

– Я попросил доставить ко мне лучшие образцы нашей продукции, – похвалился Гия.

Сон.

– Вы хотите, чтобы я стала лицом вашей марки? – обернулась к нему Рената.

– В какой-то степени, – поддакнул грузин. – Выберите то, что вам самой больше нравится. Не стесняйтесь!

Рената потянулась, провела рукой по пушистой нежной голубой норке. Грузин услужливо помог ей снять пальто и надеть шубу.

– Вы просто рождены носить меха.

Рената и сама это знала.

– Вам нравится эта? Вот в ней и уйдете.

Ренате нравилась ее шуба. Но здравый смысл подсказывал, что дело нечисто.

– А мы будем подписывать какой-то контракт?

– Рената, все свои люди. Зачем нам бумаги? – удивился толстяк.

– Давайте ближе к делу. Речь о сексе? Имейте в виду, я таких услуг не оказываю ни за какие подарки. Я не проститутка, – отрезала Рената. Хотя было дело, было. Но это еще до того, как она втерлась в подруги Лизе Доценко, и ее папа дал ей главную роль.

– Боже упаси, – испугался Гия, и так натурально, что Рената даже смутилась. – Посмотрите на меня, деточка, какой секс.

Он сказал не «сэкс», а именно «секс», и действительно, трудно себе было представить его в постели.

– Так что вы хотите?

Гия взял ее за плечи, развернул к зеркалу, чтобы она смогла оценить себя и сказал на ухо что-то, от чего у Ренаты вытянулось лицо.

– Да вы чокнутый, – сказала она.

– Абсолютно! Безумно! – радостно подтвердил грузин.

– А если я расскажу Сергею Владимировичу? Если у нас с ним серьезные отношения?

Грузин рассмеялся так, что даже пошлепал себя по ляжкам. Наконец насмеявшись и вытерев слезы, извинился.

– Извини, деточка. Да я сам ему расскажу. Если хочешь, конечно – вставит в какое-нибудь кино.

У Ренаты даже ноздри затрепетали от гнева. Но шуба была роскошна. Да какого черта, в самом деле.


Пока хозяин дома разбирался с баром, Таня и Саша не знали, как держаться и что им делать, чтобы не показаться ни наглыми, ни забитыми. Машка вела себя свободней, крутила головой, с интересом глядя на всякие интересности. Ее заворожили рыбки в аквариуме с причудливой подсветкой.

– Нравятся? – спросил Доценко, заметив восторг девочки.

– Очень! А кто их кормит?

– Специальная штука, встроенная, я тебе потом покажу.

– Ничего себе! А это что?

На стене висели тарелки со всех проектов, которые снял Доценко.

– Доска почета. Тут все мои фильмы. Есть такая традиция – в первый день съемок бить тарелку. А мои ребята клеят и мне дарят. Память. Вот они все и висят тут.

Маша оглянулась, тем же тоном, что и про рыбок с тарелками, естественно и просто, как могут спросить только дети, поинтересовалась:

– А ты тут один живешь? – спросила она Доценко.

– Маша! – одернула Таня дочку, хотя это был хороший вопрос.

Таня с нетерпением ждала на него ответа. Она всю дорогу держала в голове биографию режиссера, и, по правде сказать, приглашение в гости их с Сашкой смутило. Да что там, напугало. Интересно, как их встретит жена Доценко? Танька даже мысленно не представляла себе, что ее муж притащил бы домой без предупреждения сына от другой бабы. Да еще с довесками. На ее месте Таня за себя бы не отвечала. Может, супруга уехала на моря? В магазин пошла и сейчас появится на пороге? Все-таки хорошо, что они Машку с собой взяли. Детям позволено то, что не позволено взрослым.

– Я живу один, – просто ответил Доценко.

Какое облегчение. Таня немножко осмелела, стала осматриваться, как в музее, подошла к увешанной фотографиями стене. Маша следом.

– А это ты с кем?

– Это моя дочь, – подошел Доценко поближе, его лицо стало мягче и потеплел голос.

– А она здесь живет? – спросила Маша, не подозревая, что высказывает опять вслух вопросы своей матери.

– Лиза уже большая девочка. У нее своя квартира, – ответил Доценко, добавив – Тут, недалеко.

– А тебе не скучно одному? – спросила Маша.

– Нет, мы с ней ходим друг к другу в гости. Я вообще люблю гостей.

Таня мило улыбнулась. Заботливый отец, дочка рядом. А сын – за тридевять земель, в малогабаритке с родителями.

– А мы живем с бабушкой и дедушкой, – опять озвучила ее мысли дочка. – Нас, – Маша посчитала, выставила руку, – пять!

– Наверное, у вас большой дом, – предположил Доценко.

– Не, мы в квартире, с бабушкой и дедушкой.

– Мы живем с Таниными родителями, – зачем-то пояснил Саша.

– Ну в этом тоже есть, наверное, свои преимущества, – заметил Доценко, слегка смущенный.

– Ну да, – слегка помедлив, кивнул Сашка, стараясь не вспоминать скандала в больнице. У Тани, видимо, были те же самые мысли.

Повисло молчание. Таня опять обратилась к фотографиям с преувеличенным вниманием. Доценко с дочкой на фоне пирамиды, на рафтинге, в римских колоннах, на яхте, на площади с колокольней, в обнимку со статуей… Видно, они с дочкой проводили немало времени вместе. А жены нигде нет.

– Много путешествуете? – заметила Таня.

– Раньше выбирались почаще, когда Лиза училась. Впрочем, и сейчас иногда удается вырваться, – ответил Доценко.

– Красота какая. А это вы где? – поинтересовалась Таня.

– В Вене, кажется. Или в Цюрихе. Уже не помню. В какой-то момент все европейские города становятся похожи один на другой, – улыбнулся Доценко.

Таня вежливо кивнула.

– А мы на каникулы никуда не ездиим, – сказала Машенька, вновь услышав мысли матери.

Доценко стало неловко за свои дизайнерские стены, за Вену, за яхты.

– У тебя вся жизнь впереди! – пикнул он девочку по носу.

«У нее-то, может, и впереди, а нам обратно в нашу дыру», – загрустила Танька.

– Ну что, по рюмочке за знакомство? – обратился Доценко к Сашке.

Он налил мартини для Тани, коньяку для них с Сашкой.

– Ага! Давайте я возьму, – подскочил Сашка. Ему было неловко, что Доценко за ними ухаживает.

– А тебе, кнопка, что? – спросил Доценко Машу.

Виски с колой Доценко держал для молодежи, сам предпочитал не портить хороший алкоголь. Маша заметила в баре банку колы, моргнула и облизнулась. Девочка посмотрела на мать. Это дело было у них под строжайшим запретом.

Доценко вопросительно повернулся к Тане.

– Только сегодня, – строго, но с улыбкой позволила Таня.

– Ура! – обрадовалась Машенька.

Саша бросил на Таню взгляд – он сегодня не узнавал жену. Даже голос другой стал. В подтверждение Таня, как светская леди, расположилась с мартини на диване, занимавшем половину гостиной.


Пока Доценко открывал Маше кока-колу, Сашка подсел с краешка.

– Тань, ты прям, как леди.

– А, может, я и есть леди.

В ней появился и взгляд, и игривость, на губах играла улыбка. Доценко смешил Машу, разыграв с кока-колой целый спектакль. Он потряс жестяную банку, потом сделал вид, что она взорвалась в его руках, девочка испугалась и расхохоталась. Приятно было на них смотреть.