Михаил Синельников / Москва /
Родился в 1946 г. в Ленинграде, ранние годы провел в Средней Азии. Автор 33 стихотворных сборников, в том числе, однотомника (2004), двухтомника (2006), сборника «Из семи книг» (2013) и книги «Поздняя лирика» (2020). Эссеист, автор многих статей о поэзии, переводчик, главным образом, поэзии Востока. Собственные стихи переведены на многие языки. Составитель ряда антологических сборников и хрестоматий, главный составитель в долгосрочном Национальном проекте «Антология русской поэзии». Академик РАЕН и Петровской академии. Лауреат многих российских и международных премий, среди которых национальная премия Антона Дельвига, Премия Ивана Бунина, Премия Иннокентия Анненского, Премия Арсения и Андрея Тарковского, Государственная премия Таджикистана имени Рудаки и др.
Первые воспоминания
Младенчество. Туманное начало.
Дорога прямо в пекло по сугробам.
Там будущая родина встречала
И обдавала жаром и ознобом.
Туда побег из ленинградской дали,
Где жизнь и смерть, любовь и малярия
Ребенка друг у друга вырывали
И обнимали, как Рахиль и Лия.
И наклонялся врач невозмутимо,
И возникали джинны – как назвать их?
И молчаливо проходили мимо
Семь лихорадок в полыхавших платьях.
Вожатый
Во внешности ничего заслуживающего доверия[1].
Децим Юний Ювенал
Изысканный сын эфира,
Доподлинный Ювенал,
Он джемпером в пятнах жира
Химчистку обременял.
Добытое на Тишинке
В комиссионку нёс
И двигался на поминки —
Под проливень вдовьих слёз.
Живущий по расписанью
Фуршетов из года в год,
Крутой волосатой дланью
Намазывал бутерброд.
Со всеми запанибрата,
Всё думал: «Нажраться где б?»
А «завтрак аристократа» —
Давно зачерствевший хлеб.
Но скучен без этих шуток,
Фантазии и вранья
Истории промежуток,
В котором застрял и я.
Во мраке лилово-сером
Закатных имперских лет
Водил он меня по сферам,
Оставившим в сердце след.
Луна туземная всходила,
Саманный озарив дувал,
И выступавшие светила
Отец ребёнку называл.
Ещё узнаю в зыбком беге
Дней исчезающих, горя,
Что были ранние ночлеги
Под небом Азии не зря.
Пойму, что жизнь дана вторая
Мирам, кружащимся в огне, —
Ещё светить, дотла сгорая,
Всезрящей силой быть вдвойне.
Что мыслью вспыхнувшей отвечу
Неотвратимому лучу,
Что вещей черноте навстречу
Со дня рождения лечу.
Всё снова привычная эта напасть,
Всё та же при встрече беседа
И эта безбожная, темная страсть,
Быть может, любовь сердцееда.
Назойливость эта всё вновь и опять!
Давно уж сойтись с ним пора бы!
Свободна! Казалось, ну что ей терять!
Какая-то придурь у бабы…
Но сердце дрожит и противится всё ж.
Как лошадь она, иль овечка,
С угрюмым хозяином, вынувшим нож,
Не хочет пройтись недалечко.
Что там вспомнить? Сосны, булку с тмином,
Плоский берег, пленной жизни ход…
Величает встречный «господином»,
А дорогу спросишь, так соврёт.
Был как будто существом единым
Этот неуживчивый народ.
И в войну немногословно-грубы.
Их болотный не страшил туман,
И валили чащу лесорубы,
Донимая псковских партизан.
Это же угрюмое сопенье
Непокорства, злости и грызни,
Превращаясь в хоровое пенье,
Бушевало в праздничные дни.
Петр Дамиани
С тем итальянцем, сумасшедшим слывшим,
В душе сойдешься, доживая век.
«Бог может сделать бывшее не бывшим» —
Должно быть, он в отчаянье изрек.
Не повернёшь в обратную дорогу,
Минувшее истаяло в дыму,
Но есть ответ на все вопросы к Богу,
На поздние претензии к Нему.
Vita Nova
Через столетье после Блока
Взбегал я на ступени
Собора, взмывшего высоко
В сиятельной Сиене.
Он пряничный (мечтанье детства),
Весь празднично-весенний,
Чуть захмелевший от соседства
Заоблачных селений.
Да только мы намного старше.
Не зря прошли, пожалуй,
Чернорубашечников марши
В Европе обветшалой.
За это, за одно хотя бы
Вам новой жизни навык —
Бурнусы эти и хиджабы
С дымком китайских лавок.
Деревня
От рёва ранних певней
Ещё теперь знобит…
Бродил я по деревне,
Внедрённый в сельский быт.
Я с этим бытом сросся,
Вёл поиск в эти дни
Народа-богоносца
Среди своей родни.
И кто-то хаял Бога,
Боялся не Его,
А нового налога,
Но пил под Рождество.
И кто-то в подпол прятал,
Куда за водкой лез
Икону – трансформатор
Энергии небес.
То карагач корой корявой,
То желудь, найденный в траве,
Грядущей грезящий дубравой,
Напоминают о свойстве.
Случайной косточкой рождённый,
С любовной нежностью храним,
Мой домочадец, ствол лимонный
Стал исповедником моим.
Должно быть, мы исчезнем скоро,
И, может быть, не в первый раз
Уничтожаемая флора
Окажется сильнее нас.
В борьбе корней немой и рьяной
Забудется дорога к нам.
Так в джунглях мощные лианы
Скрывают вход в пещерный храм.
Степановка, Воробьевка
Картуз дворянский с бородой раввина
И тяжба Музы и Марьи Петровны,
Одышка, беспредельная равнина
И пульс неровный.
Варенье, крендель, кофий, вдоволь сливок
И две любви, березы среди елей,
Стихотворенье – как души обрывок
И взлёт качелей.
И свежий запах вспаханного поля,
И мотылька перед свечой томленье,
И дочка от цыганки, вот и воля
И представленье.
И мертвый шар, к мирам летящий новым,
И Млечный Путь, и встречный астероид,
И матери письмо в гробу сосновом,
Который вскроют.
Иностранке
К. Б.
Но есть слова, как, например, «зегзица»…
Всё над веками реет этот звук!
Едва раздастся, и тебе помстится
Плеск Лукоморья, синева излук.
Тысячелетней речи сердцевина,
Горячей сгусток русскости самой…
Здесь брезжит нечто, перед чем повинна
Пустыня говорливости немой.
Я это вам переведу едва ли,
Но есть слова, пронзающие нас,
И «омоцю бебрян рукав в Каяле»
Звучит, чтоб слёзы хлынули из глаз.
Досье
И приключений в том досье немало,
И разговоров, начисто забытых.
Не зря их эта папка принимала,
И, может быть, надолго сохранит их.
Уже давно нет выдачи оттуда,
И всё-таки осталась на бумаге
Постыдная, погибельная груда
Страстей и страхов, приступов отваги.
Ещё не скоро там воспламенится,
В чугунной печке корчась и бледнея,
Летописанья каждая страница…
Так что же долговечней и прочнее?
Чужих признаний непоспешный почерк,
Машинопись доносов обветшавших,
Иль несколько почти случайных строчек,
Из глубины заоблачной упавших.
Антитела антителами,
Но, медленно тесня тепло,
Такое ледяное пламя
В душе бессмертной наросло!
То отвлекаясь на минуту,
То над собой свершая суд,
Она готовится к маршруту,
В который жалость не берут.
И, зная, что не будет краток
Заветный этот перелёт,
Её горячечный остаток
Случайным встречным отдаёт.