Дождь лил всю неделю, превращая школьный двор в болото цвета асфальта. Настроение в 7 «Ж» сгущалось вместе с тучами. После инцидента с толчком война перешла в тихую, партизанскую фазу. Открытых стычек не было – Светлана Николаевна после разговора с Даниилом и Полиной стала бдительнее, а Наташа не любила грубых сцен при взрослых. Она предпочитала точечные, изящные удары.
Полину теперь не дразнили «Бочкой» в лоб. Вместо этого, когда она входила в класс, кто-нибудь из ребят – обычно Стёпа или Максим – начинал тихо пыхтеть, изображая паровоз. Потом это переросло в лёгкий присвист – звук выходящего пара. Полина делала вид, что не замечает, но её шея и уши постоянно горели красным пятном. Виолета, верный щенок, шикала на обидчиков, но её голосок тонул в общем гулком смешке.
С Лёвой было проще. Его игнорировали. Игнорировали настолько тотально, что это было ощутимее криков. Если ему нужно было передать тетрадь, её клали на соседнюю парту, не глядя в его сторону. Если он случайно задевал чей-то стул в тесном ряду, раздавалось преувеличенное «ой!» и быстрый уход, будто от заразного. Его ответы у доски встречались ледяным молчанием. Он стал призраком, бестелесным пятном на стене класса. И эта невидимость медленно съедала его изнутри.
Одним из мокрых ноябрьских вечеров Лёва задержался в школьной библиотеке – не из любви к книгам, а потому что дома было тихо и пусто, а здесь хотя бы пахло старыми страницами и был слышен убаюкивающий шелест. Он сидел в самом дальнем углу, делая вид, что читает учебник по биологии, а сам смотрел в окно на фонарь, вокруг которого метались в танце мотыльки мокрого снега.
Вдруг он услышал знакомые голоса у стеллажей с художественной литературой.
– Да тут даже взять нечего, сплошной бред, – сказал голос Даниила.
—А мне нравится, – тихо возразила Амира. – Вот, смотри, «Три мушкетёра». Про любовь и дружбу.
Лёва замер, стараясь стать частью книжной полки.
– Д’Артаньян был крутым, да, – согласился Даниил, и в его голосе послышалась заинтересованность. – Он всех победил. Даже кардинала.
– Он был смелым. И ради друзей на всё готов. И ради… женщины, – последнее слово Амира сказала почти шёпотом.
Наступила пауза. Лёва, рискуя быть замеченным, выглянул из-за угла стеллажа. Они стояли у окна. Даниил облокотился о подоконник, Амира стояла напротив, теребля краешек книги. Её тёмные волосы были собраны в небрежный хвост, на щеках играл румянец.
– Ты вообще много читаешь? – спросил Даниил, глядя на неё с новым любопытством.
– Да… Иногда. Когда скучно, – она улыбнулась, потупив взгляд. – А ты?
– Нет, времени нет. Тренировки, игры… – он махнул рукой. – Хотя, наверное, зря. Наташа говорит, что надо быть разносторонним.
При упоминании Наташи лицо Амиры слегка помрачнело. – Наташа умная, – сказала она без энтузиазма.
– Да, – оживился Даниил. – Она всегда знает, что делать. Как вчера с Полиной, например.
Лёва насторожился.
– Что «с Полиной»? – спросила Амира.
– Ну, как она придумала эту шутку с паровозом. Это же гениально просто. И смешно, и не придерёшься. Полина просто взорвалась сегодня на химии, помнишь? Елена Викторовна её чуть не выгнала. – Даниил засмеялся. – Наташа сказала, что нужно давить там, где человек слабый. А Полина слабая из-за своей злости. Она её не контролирует.
Амира кивнула, но выглядела не совсем уверенной. – А… а Лёва? Он же не злится. Он просто тихий.
– С тихими скучно, – пожал плечами Даниил. – Но Наташа говорит, что он ещё опаснее. Потому что копит всё в себе. Как бомба. С такими надо быть осторожнее. Лучше изолировать.
Лёву будто ударило током. Он отшатнулся назад, прижавшись спиной к холодным корешкам книг. «Опаснее». «Бомба». Его, который боялся даже громко кашлять в классе, чтобы не привлечь внимания.
– Жалко его как-то, – тихо сказала Амира.
– Что? – Даниил нахмурился. – Ты чего? Он же слабак. Жаловался Светке на той неделе, я слышал. Ябедничал.
Это была ложь. Лёва не жаловался. Но он понял: это часть изоляции. Создать образ предателя, ябеды, к которому нельзя даже приближаться.
– Просто… – Амира попыталась что-то сказать, но Даниил перебил её.
– Не надо жалеть. Таких, как он и Полина, сами виноваты. Нечего быть такими… другими. Ну, пойдём, что ли, Наташа ждёт у выхода.
Они ушли, их шаги затихли в коридоре. Лёва остался один в тишине библиотеки, но в его ушах стоял оглушительный гул. «Бомба». «Опаснее». «Другие».
Он схватил рюкзак и почти выбежал из библиотеки. В пустом коридоре было темно, горели только дежурные лампы. Он шёл быстро, не разбирая дороги, и на повороте возле кабинета химии столкнулся нос к носу с Полиной.
Они отпрыгнули друг от друга, как два диких котёнка. Полина была одна, без Виолеты. В руках она сжимала тетради, её лицо в полумраке казалось уставшим и потрёпанным.
– Ты чего бежишь? – хрипло спросила она, и в её голосе не было злости, только усталость.
– Ничего, – пробормотал Лёва, опуская глаза.
Она посмотрела на него, на его перекошенное от внутренней бури лицо, и что-то в её взгляде смягчилось. Не до сочувствия, но до какого-то грубого понимания.
– Они тебя тоже достали? – спросила она просто, без предисловий.
Лёва кивнул, не в силах вымолвить слово. Ком снова стоял в горле.
– Да, – сказала Полина, и это было не вопрос, а утверждение. – Со мной сегодня на химии… Ну, ты слышал, наверное. Эта дура Елена Викторовна вместо них на меня наехала.
– Слышал, – прошептал Лёва.
Они стояли в темноте коридора, два изгоя, разделённые метром пустого пространства и объединённые общим врагом. Это был их первый диалог, не считая того немого взгляда над разлитой гречкой.
– И что ты делаешь? – вдруг спросила Полина, и в её тоне снова зазвучал стальной отголосок. – Молчишь?
– А что ещё? – с вызовом ответил Лёва, впервые подняв на неё глаза. – Жаловаться? Ты видела, что из этого выходит.
Полина усмехнулась – коротко, беззвучно. – Нет. Жаловаться бесполезно. Они всегда правы. Красивые, умные, успешные. А мы – гнилые, злые, слабые. Такой сюжет.
Она произнесла это с такой горькой, взрослой иронией, что Лёву передёрнуло.
– Надо… надо просто терпеть, – неуверенно сказал он.
– Терпеть? – Полина фыркнула. – Я терплю каждый день. С каждым этим присвистом, с каждым взглядом. Знаешь, что будет, когда чаша переполнится?
Она сделала паузу, глядя куда-то поверх его головы в темноту.
– Будет взрыв. Как сегодня на химии. Только сильнее. И тогда уже всем будет наплевать, кто начал. Виноватой буду я. Злая, толстая, неадекватная Полина. А они – белые и пушистые.
Она говорила, и Лёва слушал, и в его голове эхом отзывались слова Даниила: «Полина слабая из-за своей злости». И он вдруг осознал, что они оба были в ловушке. Его ловушка была из молчания и невидимости. Её – из ярости и гипервидимости. Но выход из обеих вёл в одно и то же место: клеймо «виноватого», «другого», «неадекватного».
– А тебя? – спросила Полина, возвращаясь к реальности. – Как они тебя гнобят?
– Игнорируют, – сказал Лёва. – Будто меня нет.
Полина покачала головой. – Поверь, иногда это лучше, чем то, что делают со мной. Быть призраком – не так больно.
– Больно, – вдруг вырвалось у Лёвы с такой искренней болью, что Полина вздрогнула. – Когда тебя не замечают, ты начинаешь сомневаться… что ты вообще существуешь.
Они снова замолчали. Из учительской донёсся смех. Кто-то хлопнул дверью на втором этаже.
– Ладно, – Полина вздохнула и поправила тетради под мышкой. – Мне надо. Виолетта ждёт у гардероба.
Она сделала шаг, чтобы пройти мимо, но остановилась.
– Знаешь, Лёва… – она произнесла его имя впервые, и оно прозвучало не как насмешка, а нормально. – Не давай им себя стереть. Даже если будешь кричать в подушку. Кричи. Это лучше, чем раствориться.
Она ушла, её тяжёлые шаги отдались в пустом коридоре. Лёва остался один. Но чувство ледяного одиночества почему-то отступило. Его место заняло странное, тревожное тепло. Кто-то увидел. Кто-то понял. Кто-то назвал по имени.
Он пошёл к выходу, но уже не бежал. Он шёл, и в голове у него звучали два голоса. Голос Даниила: «Опаснее. Бомба. Другие». И голос Полины: «Не дай им себя стереть».
Между этими двумя полюсами – страхом и странной солидарностью – теперь пролегла его жизнь. Пунктирная, неровная линия. Он не знал тогда, что эта случайная встреча в тёмном коридоре станет первым пунктиром. Первой точкой связи между двумя одинокими островами в океане всеобщего неприятия.
А в это время у парадного входа Наташа, закутанная в модное пальто, говорила Даниилу и подошедшей Амире:
—Видели, как они там в коридоре стояли? Два сапога пара. Пусть друг друга жалеют. Так даже лучше. Два одиночества – это не два человека, понимаете? Это ноль. Они друг друга только потопят.
Она улыбнулась своей холодной, красивой улыбкой и взяла Даниила под руку. Амира, идя с другой стороны, снова почувствовала укол ревности, но промолчала. Она уже слишком хотела быть частью этой стаи, чтобы сомневаться в её вожаке.
Ночь опустилась над городом, смывая дневную грязь и следы. Но внутри некоторых сердец грязь уже въелась. И следы – от чужих сапог и собственных слёз – уже не стирались.