Проснулся я в собственной постели. Должно быть, граф сам перенес меня сюда. Я пробовал собраться с мыслями, но все они растекались, оставляя в душе лишь тоску и томительное неведение. И все же вокруг я заметил свидетельства того, что этой ночью я точно не сам улегся в кровать: одежда моя лежала рядом, сложенная так, как я этого никогда не делал; часы стояли, хотя я привык заводить их перед сном, и много еще подобных мелочей. Однако все это нельзя признать очевидными доказательствами, что сознание мое не сыграло со мной страшную и злую шутку. Мне нужны улики. Остается радоваться только одному: если это граф принес меня сюда и раздел, то он, по счастью, спешил – содержимое моих карманов осталось нетронутым. Мой дневник, несомненно, вряд ли оставил бы его равнодушным. Разумеется, он забрал бы его с собой или попросту уничтожил. Оглядывая теперь свою комнату, все еще полную страхов и загадок, я воспринимаю ее как убежище, в котором я могу спрятаться от тех кошмарных женщин, которые хотели – которые хотят напиться моей крови.
18 мая. – Я снова спустился в ту комнату, чтобы рассмотреть ее при свете дня. Я должен знать правду. Толкнув дверь на лестнице, я обнаружил, что она заперта. Кто-то захлопнул ее с такой силой, что часть деревянного косяка треснула и отвалилась. Тем не менее засов оказался не задвинут – что-то подпирало ее изнутри. Боюсь, то все же был не сон…
19 мая. – Несомненно, я в ловушке. Прошлым вечером граф самым обходительным образом попросил меня написать три письма, в которых говорилось бы, что моя работа почти завершена; в первом он просил меня указать, что я выезжаю домой через несколько дней, во втором – что я отправляюсь следующим утром, а в третьем – что я уже покинул замок и прибыл в Бистрицу. Вся моя сущность противилась этой лжи, но восстать против графа в сложившихся обстоятельствах было бы полным безумием. Я все еще весь в его власти; отказать – значило возбудить его подозрения и навлечь на себя гнев. Ему известно, что я знаю слишком много, что я опасен и в живых меня оставлять нельзя. Единственным шансом для меня остается тянуть время. Быть может, случится еще что-нибудь, что поможет мне бежать. В глазах его ясно читалась решимость, когда он давал обещание белокурому приведению. Дракула объяснил мне, что почтовые кареты здесь столь малочисленны и ненадежны, что, написав сразу три письма, я позволю друзьям не беспокоиться и фактически никого не обману. Он заверял меня, что все письма, кроме последнего (на случай, если я решу задержаться), будут отправлены в нужный срок из Бистрицы, так убедительно, что мои возражения, несомненно, породили бы подозрения. Притворившись, будто вполне доволен его объяснением, я спросил, какие числа поставить на письмах. Подумав с полминуты, он продиктовал:
– Первое датируйте двенадцатым июня, второе – девятнадцатым, а третье – двадцать девятым.
Вот я и узнал отпущенный мне срок. Господи, помоги!
28 мая. – У меня появилась возможность бежать или по крайней мере отправить домой весточку. Табор шган завернул в замок и расположился у нас во дворе. Эти шгане (о них я читал в атласе) – прелюбопытный местный народ, родственный обычным цыганам, встречающимся всюду по свету. Тысячи их живут в Венгрии и Трансильвании вне закона. Как правило, они прибиваются к какому-нибудь знатному лицу, бояру, и кличут себя по его имени. Они сумасброды и безбожники, у них есть лишь суеверия, и говорят они на одном из романских наречий.
Я напишу несколько писем в Англию и попробую попросить их отправить мои послания. Чтобы завязать знакомство, я уже разговаривал с ними через окно. Они почтительно сняли шляпы и резво принялись жестикулировать, причем знаки эти были понятны мне не больше, чем их язык.
Я написал: Мине – стенографией, а в записке Хокинсу была лишь просьба связаться с Миной. Ей я объяснял, в какое попал положение, но не упоминал всех кошмаров, что случились со мной здесь, поскольку это могло прозвучать крайне невероятно. Открыть ей сердце – значит шокировать и испугать до смерти. Даже если письма не будут отправлены, граф все равно не узнает мою тайну и то, как много мне известно…
Я отдал письма: кинул их через щель в окне вместе с золотом и знаками объяснил, что хочу их отправить. Человек, подобравший конверты, прижал их к груди и поклонился, а потом спрятал бумаги у себя в шляпе. Большего я сделать не мог. Вернувшись в кабинет, я принялся за чтение. Поскольку граф не появлялся, я начал писать эти строки…
Граф пришел. Он сел рядом со мной и по-кошачьи мягко протянул мне два конверта.
– Цыгане передали мне это. Не знаю, что это за письма, но я о них позабочусь. Смотрите! Одно от вас моему другу Питеру Хокинсу, другое, – он вскрыл конверт, наткнулся на странные знаки, помрачнел и сверкнул глазами, – отвратительные каракули, плевок на дружбу и гостеприимство! Оно не подписано. Ну что ж! Ведь для нас это мало что значит?!
Он очень изящно подвинул второе письмо к пламени светильника, и огонь уничтожил бумагу. Дождавшись, когда та рассыпалась в прах, он продолжил:
– Письмо Хокинсу, разумеется, я отправлю по адресу, ведь оно ваше. Ваша переписка для меня священна. Простите мне, мой друг, что я по незнанию вскрыл печать. Не заклеите ли вы его снова?
С учтивым поклоном он протянул мне чистый конверт. Мне оставалось лишь молча переписать адрес и вручить его графу. Как только он закрыл за собой дверь, я услышал, как тихо щелкнул замок. Минутой позже я подошел к двери и обнаружил, что она заперта на ключ.
Пару часов спустя граф вернулся в мои покои, тем самым меня разбудив, поскольку я уже успел заснуть, лежа на диване. Он был сама любезность и приветливость. Заметив, что я сонно моргаю, он спросил:
– Мой друг, вы устали? Ступайте в кровать. Сон – лучший отдых. Боюсь, сегодня вечером я не смогу составить вам компанию – мне предстоит много трудов. Но вы спите, прошу вас.
Я ушел к себе в спальню и, как это ни странно, проспал без сновидений. В отчаянии есть свои хорошие стороны.
31 мая. – Проснувшись поутру, я решил немедленно переложить бумагу и конверты из саквояжа себе в карман, чтобы попробовать написать снова, как только представится подходящий случай. Но опять меня ждал то ли сюрприз, то ли шок.
Не осталось и клочка бумаги, а вместе с ней исчезли и все мои документы, расписания поездов, аккредитив – словом, все, что могло пригодиться вне замка. В оцепенении я просидел несколько минут, а затем решил обыскать свой бумажник и гардероб.
Дорожный костюм, равно как и плащ, и плед, исчезли бесследно и безвозвратно. Такой подлости я никак не ожидал.
17 июня. – Сегодня утром, проснувшись и пытаясь прийти в себя, я услышал дробь копыт, стучавших по булыжнику во дворе. Радостно кинувшись к окну, я увидел, как в замок въезжают два больших ляйтервагона, каждый с восьмеркой отличных лошадей в упряжи, с кучерами – словаками в широкополых шляпах, грязных накидках, высоких сапогах и с огромными подбитыми ремнями. В руках они держали длинные посохи. Я бросился к двери в надежде спуститься в главный холл, который, быть может, для них открыли. И снова потрясение: моя дверь заперта снаружи.
Подбежав к окну, я принялся кричать. Те подняли головы и тупо на меня уставились. В это время гетман цыган приблизился к ним, что-то сказал, и все рассмеялись. После этого никакие мои усилия, жесты, знаки, крики и вопли агонии уже не помогали. На меня никто не смотрел. В ляйтервагонах оказались громадные ящики с ручками из толстых канатов. Легкость, с которой словаки их выгружали, и характерный гулкий стук указывали на то, что они пусты. Когда все содержимое повозок выгрузили и составили в углу двора, цыгане дали словакам денег, те плюнули на них на счастье, лениво повернулись и поплелись к своим лошадям. Спустя немного я услышал, как свист их хлыстов тает где-то вдали.
24 июня, на рассвете. – Вечером граф рано меня покинул и заперся в своих покоях. Набравшись смелости, я выбежал на лестницу и посмотрел в окно, выходившее на юг. Я намеревался следить за графом, поскольку нынче происходит что-то важное. Цыгане расположились где-то в самом замке и выполняют какую-то работу. Я знаю это наверняка, поскольку слышу приглушенный стук то ли мотыги, то ли лопаты; но что бы там ни было, это должно означать лишь завершение какого-то бесчеловечного замысла.
Простояв у окна с полчаса, я заметил, как что-то движется в окне у графа. Я наклонился пониже и стал внимательно смотреть, вскоре увидев полностью всю фигуру. Меня поджидал еще один сюрприз: на нем был дорожный костюм, в котором я сюда приехал, а за плечами та ужасная сумка, что женщины унесли с собой в памятную мне ночь. Сомневаться в увиденном не приходилось. Вот он, коварный его замысел: в городе увидят, как «я» отправляю письма; местные опознают меня, и у графа будут развязаны руки делать со мной все, что заблагорассудится.
Я впадаю в ярость от этой мысли; я заперт здесь, подобно узнику, и нет закона, который мог бы меня защитить, нет прав, которые дают даже преступникам.
Я решил дождаться возвращения графа и как прикованный долго сидел на своем посту, когда вдруг начал замечать какое-то серебристое поблескивание в свете луны. Это было похоже на танец пылинок в луче: они то кружились, то собирались вместе в сгустки, то опять разлетались. Отрешенно следя за их движением, я погрузился в спокойное и умиротворенное состояние. Откинувшись глубже на подоконник, я устроился поудобней и всецело предался чарующему зрелищу.
Неожиданный низкий и протяжный вой собаки где-то далеко в долине заставил меня вздрогнуть. Казалось, сквозь уши звук проникал в мое тело; ему вторила лунная пыль, начавшая принимать какие-то смутные формы и очертания. Инстинктивно я заставлял себя немедленно проснуться, но этому противилась душа, а чувства молили ответить на темный зов. Я был словно под гипнозом! Быстрей и быстрей искрился водоворот; лучи, пройдя через меня, преломлялись в этом бурном потоке и исчезали во мгле. Пыль прибывала с каждой секундой, и вскоре в ней начали проступать расплывчатые образы. Я вздрогнул, совершенно проснулся и сбросил с себя паутину сна. Закричав, я бросился прочь от страшного места. Образы, явившиеся мне в ночи, постепенно и неуклонно материализовывались из лунного света, принимая формы трех подруг из моего прошлого кошмара. Закрывшись в своей комнате, я почувствовал относительную безопасность: сюда не проникали колдовские лучи, а на столе ярко горела лампа.
Прошла пара часов, прежде чем я услышал какую-то возню в комнате графа: это было похоже на сдавленный крик; затем установилась тишина, глубокая, ужасная, пробиравшая до костей. Сердце прыгало где-то в горле. Я подошел к двери, но в который раз вынужден был смириться с ролью пленника – ее удерживал засов, с которым я ничего не мог сделать. Оставалось лишь сесть и разрыдаться.
Сидя, я услышал шум во дворе – безумный крик женщины. Я бросился к окну и уставился в черноту. Внизу действительно стояла растрепанная крестьянка, отчаянно прижимавшая руки к сердцу. Словно после долгого бега, она обессиленно прислонилась к каменным воротам. Увидев в окне мое лицо, она злобно завопила: «Чудовище, отдай мне мое дитя!» Она рухнула на колени, протянула ко мне руки и зарыдала, разрывая мне сердце. Несчастная рвала на себе волосы, била кулаками в грудь, отдаваясь полностью буре жестоких чувств. Наконец женщина упала, и хотя я не видел ее больше, до меня все еще долетали стуки ее ладоней о тяжелую неприступную дверь.
Где-то высоко над моей головой раздался голос графа, в котором явственно звучал металл. Крик его разнесся далеко в ночи, и ему вторили сотни волчьих глоток. Несколько минут спустя эти исчадия ада, словно вырвавшись на свободу, появились внизу во дворе.
Мать уже не кричала, и только животные яростно и коротко взвизгнули. Вскоре они уже спешили обратно, облизывая окровавленные пасти. В сердце моем не было жалости к женщине, поскольку я знал, что случилось с ее ребенком, и понимал, что смерть – лучший для нее выход.
Что мне делать? Что я могу сделать? Как бежать мне от ночи, колдовства и страха?
25 июня, утром. – Лишь только тот, кто страдал и терзался ночью, может понять, сколь дорог глазу и сердцу утренний свет. Как только солнце поднялось достаточно высоко, чтобы лучи его упали на ворота против моего окна, я почувствовал себя так, словно увидел не солнечного зайчика, а райскую голубку, посланную мне в утешение. Все страхи упали с меня, подобно истлевшему рубищу. Необходимо что-нибудь предпринять, покуда день дает мне силы и храбрость. Вчера вечером было отправлено мое фиктивное письмо, первое из тех трех роковых, что должны стереть всякий след моего существования.
Надо подумать. Действовать! Ночами я слеп и напуган, пребываю в опасности или кошмарах. Я ни разу еще не видел графа днем. Неужели он спит, когда все добрые люди просыпаются? Вот бы попасть в его комнату! Но это невозможно – его дверь всегда заперта.
И все же есть один способ туда проникнуть, если набраться смелости. Ведь где прошел один, там пройдет караван. Я лично видел, как Дракула выползает из окна. Почему бы и мне не попробовать так же? Шансы мои невелики, но велико мое желание. Я все же рискну. В худшем случае меня ждет смерть. Кто его знает, что ждет меня после смерти. Да поможет мне Бог! Прощай, Мина, прощай, мой нежный и преданный друг, прощай и весь мир!
Этим же днем, позже. – Я сделал то, что хотел, и с Божьей помощью целым и невредимым вернулся в свою комнату. Надо изложить все до мельчайших подробностей и по порядку. Покуда решимость меня переполняла, я быстро вышел к южному окну и ступил на узкий бордюр, опоясывающий все здание. Каменная кладка оказалась грубой, а дожди местами вымыли весь раствор. Я снял ботинки и двинулся вперед. Однажды я опустил глаза вниз, чтобы убедиться, что, увидев внезапно пропасть под ногами, не свалюсь замертво от страха. Однако впоследствии я решил больше не экспериментировать. Расстояние до окна графа было мне хорошо известно, вероятность туда пробраться, хоть и небольшая, все же существовала. Мне не было холодно – сказывалось мое возбуждение, и время пролетело для меня в мгновение ока. И вот я уже стою на подоконнике, пробуя поддеть неподдающуюся раму. Страх переполнял меня, когда я просунул ноги в окно. Поискав взглядом графа, я к радости и удивлению обнаружил, что комната его пуста. Покои были скудно обставлены странного вида мебелью, которой, похоже, никогда не пользовались. По стилю она напоминала ту, что я видел в южном крыле. Ее так же покрывал толстый слой пыли. Ключ не торчал в замке, его нигде не было видно. Зато в одном из углов я обнаружил целую кучу золотых монет – итальянских, британских, австрийских, венгерских, греческих и турецких; сокровища покрывала все та же вездесущая пыль. Насколько я успел заметить, деньгам было никак не меньше трех веков. Поверх них валялись цепочки и прочие украшения, старые и успевшие потерять свой прежний блеск.
В углу комнаты виднелась массивная дверь. Я попробовал ее открыть, так как поиски ключа ни к чему не привели и требовалось дальнейшее изучение этого логова, ведь иначе риск мой оказался бы тщетным. Дверь была открыта. За ней шел темный коридор, выводивший на идущую вниз узкую винтовую лестницу. Приходилось подолгу всматриваться, прежде чем сделать следующий шаг, поскольку ступени более чем скудно освещались лучами, проникавшими в узкие бойницы. В конце лестницы открывался сумрачный переход, или скорее туннель, стены которого пропахли тяжелым зловонием; так пахнет старая земля, которую вдруг перекопали. По мере моего продвижения запах усиливался, становясь почти осязаемым. Наконец я толкнул тяжелую приоткрытую дверь и оказался в старой, полуразрушенной часовне, которую, несомненно, использовали в качестве склепа. Крыша наверху прохудилась, где-то под самым потолком виднелись ступени на стену. Земляной пол совершенно очевидно недавно перелопатили, заполнив почвой те огромные ящики, что привезли сюда словаки. Поблизости никого не было, не нашел я и другого выхода. На всякий случай я внимательно осмотрел каждый дюйм земли. Я заглядывал даже в глубокие щели, хотя сердце мое и трепетало при этом от страха. В два особенно глубоких пролома я даже спустился, но не увидел там ничего, кроме остатков старых гробов и комьев пыли. Но в третьем меня поджидало открытие.
Здесь, в одном из пятидесяти ящиков, на свежевыкопанной земле лежал сам граф! Он либо крепко спал, либо был мертв, точнее определить я затруднялся: широко раскрытые глаза казались каменными, но при этом мертвая пелена их не обволакивала, а через бледную кожу щек сквозил едва уловимый румянец; губы его оставались по-прежнему алыми. Я не заметил ни движения, ни дыхания, ни пульса. Склонившись, я искал хоть каких-нибудь признаков жизни – все тщетно. Он не мог лежать здесь долго, ведь запах могилы улетучился бы за несколько часов. Рядом с ящиком валялась крышка с проделанными в ней то здесь, то там отверстиями. Меня осенило, что ключи могут находиться при нем, но когда я начал поиски, то наткнулся на его мертвый взгляд, в котором таилась такая ненависть (хоть он и не мог меня видеть), что я поспешил подальше от этого гиблого места. Я покинул комнату графа все через то же окно. Вернувшись к себе в покои, я, тяжело дыша, упал на кровать и постарался собраться с мыслями…
29 июня. – Сегодня отправлено последнее мое письмо. Граф приложил все усилия к тому, чтобы все выглядело максимально достоверно: он, как и раньше, покинул свой замок, карабкаясь по стене, словно нетопырь, в моих одеждах. Когда он спускался, я горько жалел о том, что нет у меня ни ружья, ни какого другого оружия, чтобы пристрелить эту гадину. Но я боюсь, что никакое оружие на земле не в силах ему навредить. Поджидать его возвращения я опасался, памятуя о недавней встрече с кошмарными сестрами. Засев в библиотеке, я читал, покуда не заснул.
Меня разбудил граф, который настолько мрачно, насколько мог, окинул меня взглядом и сообщил:
– Завтра, любезный друг, мы с вами расстанемся. Вы вернетесь в свою прекрасную Англию, а я – к своей работе, из-за которой, быть может, мы с вами больше никогда не увидимся. Ваше письмо домой уже в пути. Завтра меня не будет, но я все подготовлю для вашего отъезда. Поутру вернутся цыгане – нынче у них какие-то свои дела – и словаки. Как только они уедут обратно, вам подадут карету, которая доставит вас на Боргский тракт, где вы встретите дилижанс из Буковины в Бистрицу. А мне останется лишь надеяться, что когда-нибудь вы вновь приедете погостить в старый замок Дракулы.
Я позволил себе усомниться в искренности его слов; искренность вообще никак не вяжется с таким чудовищем, как этот старик. Пришлось задать ему вопрос напрямик:
– Почему бы мне не поехать сегодня?
– Потому что, дорогой сэр, мой кучер получил задание и отбыл.
– Но я с удовольствием прогулялся бы пешком. Мне хочется уехать как можно скорее.
Он так хитро и многозначительно улыбнулся, что за его словами совершенно очевидно скрывалась какая-то подлость:
– А ваши вещи?
– Это меня абсолютно не волнует. Я могу послать за ними в любое время.
Граф поднялся и удивительно любезно и правдоподобно произнес:
– У вас, англичан, есть пословица, которая мне очень дорога. Она повторяет девиз, по которому живем мы, бояры: «Привечай входящего, торопи уходящего». Ну что ж, мой милый юноша, вы не пробудете здесь и часа против вашей воли, хотя меня и огорчил ваш внезапный порыв уехать. Пойдемте со мной!
С мрачным видом, держа в руках лампу, он провел меня вниз по ступеням и через холл. Неожиданно он остановился.
– Послушайте!
Где-то совсем рядом раздался вой множества волков. Создавалось впечатление, будто звук этот возник по мановению его руки, точно огромный оркестр начал играть по взмаху дирижерской палочки. Помедлив пару секунд, он нахмурился и подошел к двери, отодвинул массивные засовы, снял цепь и навалился на нее всем телом. С изумлением я увидел, что дверь не была заперта на ключ.
Как только она поддалась и начала отворяться, вой заметно усилился и стал более злобным; в появившемся зазоре показались красные пасти, хищные зубы и огромные лапы. Я понимал, что в этот момент с графом не совладать. Дверь открывалась все шире, и теперь лишь тело старика защищало меня от безжалостных зверей. Неожиданно я подумал, что именно такая судьба мне и уготована: меня отдадут на растерзание волкам по моему собственному наущению. Такая дьявольская низость казалась очень в духе Дракулы, поэтому в последний момент я закричал:
– Закройте дверь; я остаюсь до утра!
Я закрыл лицо руками, чтобы спрятать набежавшие слезы горького отчаяния. Одним движением мощной руки граф захлопнул дверь, а звон задвигаемых засовов разнесся по всему холлу.
Молча мы вернулись в библиотеку, а минуту-другую спустя я ушел к себе в спальню. Последнее, что я видел, был граф, посылающий мне вслед воздушный поцелуй; при этом глаза его горели красным огнем победителя, а улыбке мог бы позавидовать в аду сам Иуда.
Я собрался было лечь, когда услышал под своей дверью шепот. Потихоньку подкравшись, я прислушался. Если слух меня не подвел, то я точно различил голос графа:
– Назад, назад, по местам! Ваше время еще не пришло. Подождите. Терпение. Завтра ночью, завтра ночью он ваш!
Вслед за этими словами раздался мелодичный смех. Ярость охватила меня, я резко открыл дверь и на пороге застал трех знакомых женщин, вожделенно облизывающих губы. Увидев меня, они дружно расхохотались и бросились прочь.
Я вернулся к себе и упал на колени. Ужели конец мой так близок? Завтра! Завтра! Господи, благослови нас, грешных!
30 июня, утром. – Возможно, это последние слова, которые я доверяю своему дневнику. Я проспал до рассвета, а проснувшись, первым делом принялся за молитву; если смерть близка, я должен себя подготовить.
Наконец я почувствовал, как что-то изменилось в самом воздухе – утро пришло. Раздался долгожданный крик петуха, и я всем телом ощутил безопасность. С легким сердцем я вышел из комнаты и побежал в холл. Зная, что ворота не заперты, я рвался навстречу свободе. Дрожащими от нетерпения руками я снял цепи и отодвинул засовы.
Дверь даже не дрогнула. Отчаяние овладело мною. Я толкал и наваливался, я колотил по доскам, но все, чего я добился, было слабое сотрясение этого бастиона. Очевидно, когда я ушел, Дракула ее запер.
Теперь меня охватило безумное желание любою ценой достать ключи, я был готов снова и снова карабкаться по стене в комнату графа. Он мог убить меня, но сейчас смерть казалась наименьшим из зол. Не теряя ни минуты, я кинулся в восточное крыло и, как и прежде, начал спускаться в хозяйские покои. Комната его вновь оказалась пуста, как я того и ожидал. В углу громоздилась куча золота, но ключа нигде не было. Через боковую дверь я рванул вниз по винтовой лестнице, пролетел темный туннель и ворвался в старую часовню. Сегодня я точно знал, где найти монстра.
Огромный ящик стоял на своем прежнем месте, рядом со стеной, но теперь его накрывала крышка. Гвозди не были заколочены, но их уже вставили в отверстия, так что теперь оставалось лишь ударить по ним молотком. Вознамерившись обыскать тело ради ключа, я поднял крышку и стащил ее ближе к стене. И в тот же самый момент я увидел такое, отчего в ужасе затрепетала каждая моя клеточка. Внутри лежал граф, таинственным образом наполовину помолодевший: его седые волосы и усы стали теперь темно-серыми, щеки округлились, а кожа приобрела вполне здоровый цвет; губы казались краснее обычного из-за сгустков еще свежей крови на них; следы ее шли от уголков рта, стекая вниз по подбородку к шее. Даже глаза сейчас горели молодым огнем, несмотря на тяжелые мешки и опухшие веки. Теперь я не мог отделаться от впечатления, что все это ужасное создание попросту доверху наполнено кровью. Он очень напоминал отвратительную пиявку, отвалившуюся от жертвы в пресыщении. Дрожь пробирала меня, когда я склонился и дотронулся до его тела, весь организм противился такому контакту с чудовищем, но делать было нечего – либо пан, либо пропал. А если я себя не пересилю, нынешней ночью жуткая троица устроит настоящий банкет из моего собственного тела. Я ощупал всего графа, но ключа нигде не было. Взглянув ему в лицо, я заметил ехидную улыбку, чуть было не лишившую меня разума. И эту нежить я помогал переправить в Лондон, где, возможно, отныне и навеки в многомиллионной толпе он станет тешить свою жажду крови, создавая все новых и новых полудьяволов на страх беззащитному человечеству. От этой мысли я сходил с ума. Я страстно желал избавить мир от этого монстра; у меня не было оружия, но в углу валялась лопата, которой рабочие наполняли ящики. Схватив черенок, я замахнулся и резко опустил руку туда, где было его лицо. Но в тот же самый миг голова его повернулась, и на меня уставились глаза, полные ужаса и ярости одновременно. Их взгляд парализовал меня, рука дрогнула, лопата ушла куда-то в сторону, оставив лишь на лбу глубокую царапину, и упала. Наскоро закрыв гроб крышкой, я поспешил спрятать от себя это ужасное существо. Последнее, что я успел заметить, было его обрюзгшее лицо; в уголках окровавленного рта играла ухмылка, а в глазах таилась адская ненависть и злоба.
Я все сидел и думал, что предпринять теперь, но голова моя горела, мысли путались, а душу наполняло отчаяние. Терзания неожиданно прервала цыганская песня; веселые голоса приближались откуда-то издалека, то и дело перемежаясь со скрипом тяжелых колес и грохотом повозки на ухабах. Цыгане и словаки, о которых говорил граф, возвращались. Еще раз оглядев напоследок склеп, я бросился прочь, добежал до комнаты графа и приготовился выпрыгнуть в окно, как только услышу суету у дверей. Однако шаги раздались где-то вдалеке и вскоре замерли в одном из коридоров. Напряженно вслушиваясь, я различил бряцание ключей и грохот открываемой двери. Должно быть, в подземелье ведет еще один вход, и у кого-то есть от него ключи. Я кинулся обратно к боковой двери, чтобы найти этот новый выход, но в то же мгновение внезапный и мощный порыв сквозняка поднялся из лестничной шахты, взметнул вверх облако пыли, и дверь захлопнулась. Навалившись, чтобы открыть ее, я вскоре понял всю тщетность моей попытки. Злая судьба вновь приготовила мне роль пленника, все больше и больше смыкая вокруг меня свои леденящие объятия.
Сейчас, когда я пишу эти строки, подо мной раздается топот многочисленных ног и грохот передвигаемых тяжестей – тех самых ящиков, наполненных землей. Время от времени я слышу стук молотков – это в крышки вбивают гвозди. А вот шаги уже звучат в холле…
Ворота снова закрыли; я слышал, как звенели цепи, а ключ лязгал в замке. Потом открылась и закрылась еще какая-то дверь.
Тише! По двору, а потом и по каменистой горной дороге снова заскрипели огромные колеса, заглушаемые хором цыган где-то поодаль.
Я остался единственной живой душой в этом замке наедине с теми тремя ужасными женщинами. Тьфу! Мина – вот женщина, а у этих нет совершенно ничего с ней общего. Они – демоны из преисподней!
Я здесь с ними не останусь! Попробую взобраться на стену замка. С собой я захвачу немного золота, быть может, позже оно мне и понадобится. Я верю, должен существовать какой-нибудь выход.
Господи, оказаться бы дома, как можно скорее сесть на ближайший поезд и мчаться прочь из этого проклятого места, проклятой страны, где сам дьявол и его дети ходят по земле!
Божьего милосердия я дождусь скорее, чем жалости от чудовищ. Пропасть глубока и камениста, но на дне ее можно заснуть вечным сном, оставаясь человеком. Прощайте все! Мина!..