В понедельник после дерби я занялся копанием в куче намеков и предположений и, даже не поговорив с самой леди, давшей рекомендательное письмо (что вряд ли было бы полезно), обнаружил достаточно, чтобы позвонить этому тренеру и дать ему совет.
– Она хочет избавиться от него, не рискуя навлечь на себя обвинения в нечестности, – сказал я. – Он украл из ее дома какую-то мелочь, которая прошла через несколько рук и вернулась в местный антикварный магазин. Она не может признаться, что это ее вещи. Владелец антикварного магазина скулит, что невиновен. Леди четко сказала, что не будет пытаться преследовать судебным порядком своего слугу, если он уйдет сам. Ее рекомендация входит в условия сделки. Слуга регулярно посещает местную букмекерскую контору и играет на скачках. Хотите нанять его?
– Черта с два.
– Я напишу рапорт и перешлю вам, – сказал я ему. – Занесите его в раздел «Работа с персоналом». Можете получить за это налоговую скидку.
Он сухо рассмеялся:
– Когда тебе понадобится рекомендация, я напишу ее под присягой.
– Может, еще не понадобится, – сказал я. – Но заранее спасибо.
Я звонил из гаража станции техобслуживания по пути домой. Был уже сумрачный вечер, но, когда я добрался до Пойнт-сквер, стало еще темнее. Меня ждали две переданные по факсу страницы, которые я прочитал, не присаживаясь, и все мысли о стакане скотча растворились в недоверии и предчувствии несчастья.
Факс был от Кевина Миллса. «Не знаю, зачем тебе нужны имена великих мира сего, – написал он, – но, поскольку я обещал, вот тебе список гостей, которых „Топлайн фудс“ пригласила на ланч в Эйнтри накануне Большого национального».
Как я и ожидал, в списке значилось имя гневного ланкаширского фермера. Но меня морально убило имя в начале списка.
Там значилось: «Почетный гость – Эллис Квинт».
Все сомнения, которые я гнал от себя, нахлынули с новой силой. Я не мог поверить, что это Эллис покалечил – и тем заведомо убил – пони и трех молодых скаковых лошадей. Только не Эллис! Нет! Это невозможно.
Ведь должны были существовать десятки других людей, которые знали, где найти всех четырех животных – беззащитных, без охраны. Было глупо придавать значение невероятному совпадению. И все же я вытащил свою таблицу из ящика и очень маленькими буквами, как будто хотел умалить смысл этого факта, вписал в каждую клетку графы «Кто знал о доступности жертвы» немыслимые слова: «Эллис Квинт».
В графе «Мотивы» клетки оставались пустыми. Не было никакого видимого рационального мотива. Зачем выкалывать глаза пони? Зачем выслеживать незнакомого человека и писать письмо отравленными чернилами? Зачем мучить и убивать детей, записывая на пленку их крики?
Я написал «самоудовлетворение», но этот мотив казался незначительным. Сумасшествие? Психоз? Непреодолимая тяга к бесцельному, безжалостному разрушению?
Это не походило на того Эллиса, которого я знал. На человека, с которым я состязался на скачках, с которым смеялся и с которым мы много лет были близкими друзьями. Нельзя знать другого человека так хорошо и все же не знать совсем.
Или можно?
Нет.
Неотступные мысли не давали мне уснуть всю ночь, и утром я отослал Линде Фернс ее чек обратно.
«Я не продвинулся в расследовании, – написал я. – Весьма сожалею».
Через два дня тот же самый чек вернулся ко мне.
«Дорогой Сид, – писала в ответ Линда, – оставьте эти деньги. Я знаю, что однажды вы поймаете этих подонков. Я не знаю, что вы сказали Рэчел, но она повеселела, и после вашего визита на прошлой неделе ей перестали сниться страшные сны. За одно только это я должна заплатить вам вдвое больше. С любовью, Линда Фернс».
Я отложил чек в ящик, покончил с бумажной работой и пошел на свою обычную тренировку по дзюдо.
Дзюдо, которым я занимался, – это тонкое искусство самозащиты, изменение равновесия за счет собственного движения нападающего, чтобы одолеть его. Дзюдо – это ритм, рычаг, скорость и иногда – воздействие на болевые точки, но, насколько я знал, всегда штука тихая. Крики и удары карате, хлопанье по матам ради выражения агрессии мне никогда не нравились и были не нужны. Я не стремился к физическому превосходству. Я не затевал драк. С покалеченной рукой, жокейским весом и ростом в пять футов шесть дюймов мне нужно было только выживание.
Я проделывал привычные упражнения, думая о другом. В лучшем случае мое знание дзюдо было моральной опорой. От многих опасностей нельзя спастись умением бросить нападающего через плечо.
Меня не оставляли мысли об Эллисе.
Я ошибся. Конечно же, я ошибся.
Все знали его в лицо. Он не мог рисковать, что увидят, как он крадется ночью к пастбищу, вооруженный чем-то вроде мачете.
Но он устал от известности. «Слава не заменит опасности», – сказал он. Ему было мало того, что он имел.
И все-таки… он не мог.
Спустя неделю после дерби я поехал на четыре дня в Эскот, покрутился там, повосхищался лошадьми и экстравагантными женскими шляпками. Я должен был получить от этого наслаждение, как обычно. Но вместо этого я чувствовал себя так, как будто передо мной разворачивался бессмысленный фарс, танцы над бездной.
Эллис бывал там каждый день и, конечно же, разыскал меня.
– Как дела, «горячая линия»?
– «Горячая линия» молчит.
– Так, значит, ты здесь для того, чтобы напугать своего торговца лошадиными ногами? – с дружеской иронией спросил он.
– Надеюсь на это.
– А что, если он просто не сможет удержаться? – спросил Эллис.
Я повернулся и посмотрел ему в глаза:
– Я поймаю его.
Он улыбнулся и отвел взгляд:
– Все знают, что ты ловко справляешься с такими делами, но готов поспорить…
– Не спорь, – прервал его я. – Не спорь, это не к добру.
Кто-то подхватил его под руку, требуя его внимания. Он хлопнул меня по плечу и сказал с обычной приветливостью:
– До встречи, Сид.
Его увлекли в сторону, а я не мог поверить, я не мог поверить, что он сказал мне зачем, даже если не сказал как.
«Что, если он не сможет удержаться?»
Можно ли совершать бессмысленные жестокости помимо собственной воли?
Нет…
Да, можно, и да, так часто бывает.
Но только не Эллис. Нет, не Эллис.
Алиби, подумал я, отыскивая рациональный выход. Я выясню, где был Эллис в те ночи, когда происходили нападения на лошадей. Я смогу подтвердить, к своему удовольствию, что это не он, что у меня нет подозреваемых вообще и я никогда не отыщу этих подонков. И со спокойной душой запишу себе поражение.
В пять тридцать на следующее утро после Золотого кубка в Эскоте я проснулся от телефонного звонка и услышал в трубке взволнованный высокий женский голос:
– Я хочу поговорить с Сидом Холли.
– Вы с ним говорите, – ответил я, заставляя себя сесть и щурясь на часы.
– Что?
– Вы говорите с Сидом Холли. – Я сдержал зевоту. Черт побери, полшестого!
– Но я звонила в «Памп» и просила «горячую линию»!
Я терпеливо объяснил:
– Они переадресовывают звонки прямо мне. Так что вы разговариваете с Сидом Холли. Чем могу вам помочь?
– Боже, – растерянно выдавила она. – У нас жеребец с отрезанной ногой.
У меня перехватило дыхание.
– Где вы?
– Дома. Ох… то есть в Беркшире.
– А точнее?
– Комб-Бассет, к югу от Хангерфорда.
– И… э-э-э… Что у вас делается?
– Всеобщий плач и стенания.
– А ветеринар?
– Я только что ему позвонила. Он едет.
– А полиция?
– Они кого-то послали. Но мы решили, что лучше позвонить вам.
– Да, – ответил я. – Я сейчас же приеду, если вы не против.
– Для этого я вас и побеспокоила.
– Тогда как вас зовут? Ваш адрес?
– Бетти Брэккен, Мейнор-хаус, Комб-Бассет. – Она спотыкалась на каждом слове, как будто не могла вспомнить.
– Пожалуйста, – сказал я, – попросите ветеринара не отвозить ни жеребца, ни ногу на живодерню, пока я не приеду.
– Я постараюсь, – отрывисто пообещала она. – Бога ради, скажите мне почему? Почему наш жеребец?
– Я приеду через час.
Что, если он не сможет удержаться…
«Пусть это будет не Эллис», – подумал я. Пусть это окажется делом рук какого-нибудь несчастного психа, движимого собственным больным подсознанием. Эллис был бы способен контролировать такие порочные побуждения, даже если бы они у него были.
Пусть это будет не Эллис.
Кто бы это ни был, его надо остановить, и я остановлю его, если смогу.
Я побрился в машине, держа бритву на батарейках в руке, действующей от батареек, и преодолел восемьдесят миль по относительно пустынному шоссе М4 с такой скоростью, что стрелка спидометра дрожала там, куда я редко ее загонял. Антирадар молчал. Ну и хорошо.
Было прекрасное июньское утро, ясное и свежее. Я въехал в ворота Мейнор-хауса, поставил машину и ровно в шесть тридцать вошел в дом, за открытой дверью которого были суета, громкие голоса и всеобщий плач и стенания.
Женщина, которая звонила, бросилась ко мне, едва увидела. Она была вне себя от волнения.
– Сид Холли? Благодарение Богу. Хоть один разумный человек в этой компании.
Компания состояла из двух полицейских в форме и толпы людей, которые впоследствии оказались родственниками, соседями и просто любопытными, а также полудюжины собак.
– Где жеребец? – спросил я. – И где его нога?
– В поле. Там ветеринар. Я сказала ему, чего вы хотите, но это упрямый шотландец. Бог знает, будет ли он ждать, сварливый старый черт. Он…
– Покажите мне, где это. – Я резко прервал ее излияния.
Она заморгала:
– Что? Ах да. Идите сюда.
Она быстро провела меня через дом какими-то дальними коридорами, напомнившими мне Эйнсфорд, да и любой старый дом, который был построен в расчете на слуг. Мы прошли через комнату с оружием, комнату с цветами, с пылью и наконец вышли через заднюю дверь во двор, заставленный мусорными ящиками. Оттуда через зеленые деревянные ворота она повела меня садом вниз по дорожке к стальным решетчатым воротам. Я начал уже думать, что мы заблудились, когда неожиданно впереди оказалась дорожка, заставленная машинами, и примерно десяток человек возле загона.
Моя провожатая была высокой худой женщиной лет примерно пятидесяти, она была одета в старые плисовые брюки и оливковый шерстяной свитер. Ее неприбранные седеющие волосы свисали на высокий лоб. Она не заботилась о том, как выглядит, и у меня сложилось впечатление, что она относится к тем женщинам, для которых внешний вид вообще мало значит.
Она замедлила шаг. Люди, опиравшиеся на ограду загона, выпрямились:
– Доброе утро, миссис Брэккен.
Она машинально кивнула и провела меня в ворота, которые один из них распахнул перед нами.
За воротами, примерно в тридцати шагах, стояли еще двое мужчин, мужеподобная женщина и трехногий жеребец. Все, за исключением жеребца, жестами и позами выражали нетерпение.
Один из мужчин, высокий, седой, в очках в черной оправе, сделал пару шагов нам навстречу.
– Миссис Брэккен, я сделал то, что вы хотели, но уже поздно помогать вашему бедному малышу. А вы, должно быть, Сид Холли, – сказал он, глядя сверху вниз, как с горы. – Вы здесь мало что можете сделать.
Он коротко пожал мне руку, как будто не одобрял этого обычая.
Он говорил с сильным шотландским акцентом, а манеры у него были как у человека, привыкшего командовать. Другой человек, стоявший позади него, совершенно незаметный, оставался молчаливым наблюдателем.
Я подошел к жеребцу. Он посмотрел на меня спокойными ясными глазами, без тени испуга. Я провел рукой по его носу, тихо уговаривая его. Он мотнул головой вниз и снова вверх, как будто поздоровался. Я позволил ему обнюхать мою руку. Потом погладил его по шее. Шкура была сухой – ни боли, ни страха, ни смятения.
– Он под наркозом? – спросил я.
– Мне нужно взять кровь на анализ, – сказал шотландец.
– Который вы, конечно, сделаете?
– Конечно.
По лицам другого мужчины и женщины можно было сказать, что они и не заходили в мыслях так далеко.
Я обошел жеребца и присел, чтобы поближе посмотреть на его бабку. Я провел рукой по его ноге сверху вниз, ощущая расслабленные мышцы там, где должны быть тугие сухожилия и связки. Очень трогательно, но обрубок был аккуратный и не кровоточил. Я согнул жеребцу колено и осмотрел место разреза. Он был сделан чисто, не было видно осколков костей, как будто это сделал шеф-повар, привыкший пользоваться специальным ножом.
Жеребец дернул коленом, освобождаясь от моей хватки.
Я встал.
– Ну? – с вызовом спросил шотландец.
– Где его нога?
– Вон там, за поилкой. – Он сделал паузу и, когда я уже поворачивался, вдруг добавил: – Ее нашли не там. Это я ее туда положил. А нашли ее первыми бродяги.
– Бродяги?
– Да.
Миссис Брэккен, присоединившаяся к нам, пояснила:
– Каждый год в июне в одну из суббот все местные туристские клубы выходят гулять по дорогам в этой части графства, чтобы по закону сохранить сюда открытый доступ.
– Если бы они оставались на дорожках и тропках, – проворчал шотландец, – так и были бы в своем праве.
Миссис Брэккен согласилась:
– Они приводят с собой своих детей и собак, устраивают пикники и вообще ведут себя так, как будто это место им принадлежит.
– Но… когда они нашли ногу вашего жеребца?
– Они снялись вскоре после восхода, – угрюмо сказала миссис Брэккен. – В середине июня это примерно в полпятого утра. Они собрались до пяти, когда еще было холодно, и сначала пошли через мои владения, а в дверь они забарабанили в пять пятнадцать. Трое детей были в истерике, а мужчина с бородой и длинными волосами кричал, что обвиняет элиту. При чем здесь элита? Один из этих туристов позвонил газетчикам и каким-то ненормальным защитникам прав животных, и приехала полная машина этих активистов с плакатом «Запретить скачки». – Она закатила глаза. – Я в отчаянии. Потерять чудесного жеребца само по себе тяжело. Но они превратили это в цирк.
Я пошел к поилке посмотреть на ногу, которая лежала позади нее. Вокруг были рассыпаны кусочки конского корма. Я нагнулся и без особенных эмоций поднял ногу.
Я не видел других отсеченных ног. По правде сказать, я думал, что реакция людей была преувеличена. Но сам этот обрубок, с выступающей оконечностью кости, хрящами и отверстиями кровеносных сосудов, это уничтоженное чудо анатомического изящества, помог мне понять ярость и горе всех владельцев.
Копыто было подковано – небольшой легкой подковкой для молодых лошадей, которая защищает их передние ноги на пастбище. Десять маленьких гвоздиков удерживали ее на копыте. Эта подкова как бы говорила: цивилизация заботится о копытах жеребят, а варварство губит их.
Я всегда любил лошадей. Объяснить близость, которая возникает между лошадьми и теми, кто заботится о них или ездит верхом, тяжело. Лошади живут какой-то параллельной жизнью, говорят на параллельном языке, у них свои инстинкты, они лишены людских понятий доброты или вины и позволяют прикоснуться к необузданному, таинственному состоянию духа. Великий бог Пан живет в скаковых лошадях. Опасно рубить ему ногу.
На более прозаическом уровне существования я положил ногу обратно на землю, отцепил от пояса сотовый телефон и, заглянув в его электронную записную книжку, позвонил своему другу-ветеринару, который работал хирургом в больнице для лошадей в Ламборне.
– Билл? Это Сид Холли.
– Давай спи, – отозвался он.
– Проснись. Сейчас шесть пятьдесят, а я нахожусь в Беркшире, и у нас тут двухлеток с отрубленной ногой.
– Господи. – Он сразу проснулся.
– Я хочу, чтобы ты взглянул на него. Что бы ты посоветовал?
– Как давно это случилось? Есть ли возможность пришить ногу?
– Это произошло не меньше трех часов назад. Может, больше. Никаких признаков ахиллесова сухожилия. Оно сократилось и ушло внутрь. Сама ампутация прошла через сустав.
– Одним ударом, как и остальные?
Я запнулся:
– Я не видел другие.
– Тебя что-то смущает?
– Я хочу, чтобы ты посмотрел, – сказал я.
Я и раньше сотрудничал с Биллом Раскином, и нас связывала дружба, которая оставалась неизменной, даже если мы подолгу не встречались.
– Вообще в каком состоянии жеребец?
– Спокойный. Не заметно, чтобы ему было больно.
– Владелец богат?
– Похоже на то.
– Спроси, доставит ли он жеребца – вместе с ногой, разумеется, – сюда?
– Она, – поправил я. – Я спрошу.
Миссис Брэккен завороженно смотрела на меня, когда я излагал ей это предложение, и слабо выговорила: «Да!»
– Найдите стерильную хирургическую повязку и наложите на ногу, – проинструктировал Билл. – Отрубленную ногу тоже заверните в стерильную повязку, оберните в полиэтилен и положите в ведро со льдом. Она чистая?
– Ее нашли какие-то прохожие утром.
Он застонал.
– Я высылаю машину. Куда?
Я объяснил, где нахожусь, и добавил:
– Тут у нас ветеринар-шотландец, который торопится поскорее забить жеребца. Уговори его.
– Дай ему телефон.
Я вернулся к тому месту, где был жеребец, объяснил, с кем предстоит говорить ветеринару, и передал ему телефон. Шотландец нахмурился. Миссис Брэккен снова и снова повторяла: «Все, что угодно!» Билл уговаривал.
– Очень хорошо, – наконец холодно сказал шотландец. – Но поймите, миссис Брэккен, что ваш жеребец не сможет скакать, даже если операция пройдет успешно, что очень и очень сомнительно.
– Я не хочу потерять его, – просто ответила она. – Он стоит того, чтобы попытаться.
Шотландец, надо отдать ему должное, немедленно наложил стерильную повязку на рану и завернул обрубок. Толпа, облепившая загон, с интересом наблюдала. Мужеподобная дама, которая держала жеребца, успокаивала его, негромко напевая. По ее обветренным щекам скатилось несколько слезинок. Наконец мы с миссис Брэккен вернулись в дом, где было по-прежнему шумно. Любопытствующие шатались, кажется, по всему первому этажу и оценивали возможность проникнуть наверх. Миссис Брэккен в отчаянии схватилась за голову и сказала:
– Пожалуйста, уйдите все.
Но ее никто не услышал.
Я попросил одного из полицейских:
– Не могли бы вы крикнуть им погромче?
Наконец большая часть толпы удалилась, и в комнате осталось пять или шесть человек, три собаки и куча пластиковых стаканчиков, испятнавших влажными следами старинные полированные столы. Миссис Брэккен, как лунатик, ходила и собирала эти стаканы с одного места, чтобы тут же переложить их на другое. Я люблю аккуратность и не смог удержаться – взял корзину для бумаг и пошел за ней следом, забирая стаканы и складывая их в корзину.
Она рассеянно посмотрела на меня:
– Я заплатила за этого жеребца четверть миллиона.
– Он застрахован?
– Нет. У меня и драгоценности не застрахованы.
– И здоровье?
– Конечно нет.
Она окинула комнату невидящим взглядом. Пять человек сидели в креслах, не помогая и не оказывая поддержки.
– Не сделает ли кто чаю? – спросила она.
Никто не шевельнулся.
– Эстер не начинает работу раньше восьми, – объяснила мне миссис Брэккен.
– Мм… А… кто есть кто? – спросил я.
– Господи, ну конечно. Как невежливо с моей стороны. Это мой муж. – Ее взгляд с любовью остановился на лысом старике, который выглядел так, как будто ничего не понимал. – Он глухой.
– Вижу.
– А это моя тетя, которая большую часть времени живет здесь.
Тетя была старой и эгоистичной, помощи от нее ждать не приходилось.
– Наши жильцы. – Миссис Брэккен указала на флегматичную пару. – Они снимают часть дома. И мой племянник.
Даже хорошие манеры не помогли ей скрыть раздражение, отразившееся на лице и проскользнувшее в голосе при последних словах. Племянник был подростком с безвольным ртом и плохой осанкой.
Никто из этой беспомощной компании не был похож на соучастника в нападении на безобидное животное, даже этот недовольный мальчишка, который пялился на меня так, как будто требовал, чтобы его заметили. Здесь было нечто большее, чем простое любопытство, но взгляд не выражал, насколько я мог заметить, ни агрессии, ни страха.