Лейси уснула практически мгновенно, а я все лежала и слушала, как дождь барабанит по нашей остроконечной крыше из дубовой дранки. Ветер задувал со всей силы, и в нашей крошечной комнате было хорошо слышно, как он воет. На меня отбрасывала свет лампа, отчего моя тень растянулась по всей стене, напоминая привидение. Дело в том, что я пыталась читать журнал «Любовь и романтика», который однажды нашла в мусорном баке за магазином в Калоуи. Такое, само собой, мне читать не разрешалось. Я спрятала журнал под курткой – любопытство пересилило страх перед перспективой того, что случится, если мама меня застукает. Обложка была вся истрепанная и захватанная от частого использования, а сам журнал будто бы сам собой открывался аккурат на тех местах, где происходило все самое интересное. Несмотря на шум бури и острое ощущение того, что вот-вот что-то должно случиться, я задула лампу и закрыла глаза.
Я проснулась от громкого треска, за которым последовал глухой удар, раздавшийся где-то поблизости от нашего дома. Я выбралась из-под тоненького муслинового одеяла, тяжело дыша, как иногда делаю, когда мы собираемся петь. В том месте, где на мне лежала рука Лейси, на ночной рубашке остался влажный отпечаток. Влага буквально висела в воздухе, и ничего с этим нельзя было поделать. Если б не дождь, мы бы открыли окно комнаты, но сейчас шел проливной ливень. Я одернула ночнушку, которая так и липла к телу. Поскольку мне недавно обкорнали волосы, я почувствовала, как шею обдал горячий воздух. Ощущение странное, непривычное, но мне оно понравилось.
Я слышала, как шумит речка. Что-то в этом шуме было не так. Обычно вода негромко журчит, струясь меж камней, а сейчас она ярилась, будто бы преисполненная злобы. Часы на первом этаже пробили четыре. Пол, крытый сосновыми досками, вибрировал от каждого раската грома, а от каждого свирепого порыва ветра дом начинал скрипеть. Комнату то и дело озаряли вспышки молний. Подобравшись к окну, я кинула взгляд через плечо на кровать. Лейси лежала лицом к стене. Под одеялом угадывались очертания ее длинных, тонких рук и ног.
Я принялась смотреть в окно, дожидаясь очередной молнии. Когда она, наконец, полыхнула, я увидела, что речка пенится, словно пасть бешеного пса. Ответвления-ручейки уже потянулись к нам в сад. Река теперь сделалась гораздо шире, чем сегодня вечером. До меня дошло, что с такой погодой вода будет только прибывать. Я попятилась от окна. Во рту пересохло, словно туда напихали ваты, а в груди сперло дыхание, будто меня кто-то крепко-крепко сжал. Я кинулась к постели и принялась трясти Лейси. Она привстала на локтях и посмотрела на меня – самым обычным своим взглядом: без тревоги, вообще без всякого выражения.
– Лейси, вставай! – сказала я.
Она свесила с кровати ноги. Не дожидаясь сестры, я кинулась вниз по лестнице. Темнота мне нисколько не мешала, в доме я ориентировалась даже с закрытыми глазами. Мама стояла у подножия лестницы. Ее бледное лицо было напряжено. Поскольку Сеф у нее на руках все еще спал, уткнувшись ей в плечо, она обратилась ко мне шепотом, сказав:
– Уоллис Энн, ты сама прекрасно знаешь, что делать. Поторопись. Помоги сестре. Поняла?
Папа как раз заправлял рубаху в комбинезон.
– Попробуем добраться до Солт-Рока? – спросила я его.
Он кивнул. Его лицо окаменело, а морщинки, придававшие ему мягкость, исчезли без следа. Взяв лампу со стола, он чиркнул спичкой и зажег ее. Подойдя к двери, он нацепил на голову шляпу. Я поспешила на помощь, открыла отцу дверь, и он вышел. Я услышала, как наша лошадь Либерти и мул Пит время от времени бьют копытами в запертую дверь сарая. Мы не могли позволить себе их потерять.
Папа припустил бегом через двор. Из-за дождя его силуэт казался мне серым и плоским. Лампа светила тускло, не ярче светлячка. Папа заскочил в сарай, и через несколько мгновений свет лампы пропал из виду. Еще один раскат грома, еще одна вспышка молнии, озарившая все вокруг. Ветер обрушился с новой, невиданной доселе мощью, и мне с огромным трудом удалось закрыть дверь. Когда я ее наконец захлопнула, то сразу же поспешила к окну на кухне, из которого увидала, что речные воды уже зашли дальше плакучих ив. В затянутом грозовыми тучами небе то и дело вспыхивали молнии.
– Ну что ты у окна встала-то? – закричала мне мама. – Одевайся скорее. Как оденешься, не забудь прихватить с кухни корзину, я нам кое-что собрала. Давай, пошевеливайся.
Взлетев вверх по лестнице, я обнаружила, что Лейси сидит на кровати и ковыряет пальцем платье, лежащее у нее на коленях. Мне сразу вспомнилось, как мама шила нам эти платья из мешковины. Она засиживалась допоздна, пришивая отложные воротнички и дополнительный отрез материи к платью Лейси – потому что моя сестра была очень высокой, и в противном случае наряд бы на ней смотрелся слишком коротким. Судя по виду Лейси, она собиралась снова улечься.
– Не-е-ет, – протянула я, одновременно срывая с себя ночнушку. Мне потребовалось меньше минуты, чтобы натянуть на себя нижнее белье и платье.
Все это было сродни некоему ритуалу – именно так я заставляла Лейси делать то, что мне нужно. Над нашими головами гремели раскаты грома. Я привычно почувствовала, как мою руку обхватили пальцы Лейси.
– Все в порядке, – сказала ей я. – Это просто гроза.
Я знаком показала, чтобы она надела платье. Сестра натянула его через голову и повернулась ко мне спиной, чтобы я застегнула пуговицы. Я отвела в сторону ее волосы, чтобы не мешали, и быстро справилась с пуговицами. После этого мы присели на краешек кровати, чтобы натянуть носки и ботинки.
Потом я встала.
– Пошли, Лейси.
Сестра вскинула подбородок и скривила рот. На ее обычно бесстрастном лице появилось упрямое выражение. Лейси редко проявляла эмоции, но именно сейчас, в столь неподходящий момент, вдруг решила показать характер. Я схватила ее за руку. Лейси даже не подумала сдвинуться с места. Ее рука словно одеревенела.
– Ну чего? В чем дело?
Лейси устремила взгляд в угол комнаты, скользнув им по нашему старому деревянному умывальнику, стулу с плетеной спинкой у окна, на котором я часто сидела, подперев голову руками, и размышляла об огромном мире за пределами Стамперс-Крик, гадая, что там, за пределами холмов и долин, за тем краем, что зову домом. Лейси сверлящим взглядом уставилась в самый темный угол нашей комнаты, где находилась та единственная вещь, что принадлежала ей. Ее скрипка. Я залезла под кровать, где стоял сундук, достала оттуда одеяло, завернула в него инструмент и протянула сестре. Она крепко, словно ребенка, прижала его к себе, после чего ее лицо приобрело обычное спокойное выражение. Я схватила завязанную в узел одежду, которую приготовила несколько часов назад.
Топоча ногами, я сбежала вниз по лестнице. Лейси следовала за мной по пятам. Я кинулась на кухню. Как и велела мама, я схватила со стола корзину и поставила ее у входной двери. Забрав у Лейси сверток со скрипкой, я положила его на стол, а сестре вручила мешок, который сняла с крюка возле мойки, и показала на кладовку. Лейси потянулась было к скрипке, но я ее остановила.
– Пусть пока тут полежит. Лучше мне помоги.
Она подчинилась, отчего я не смогла сдержать вздох облегчения. Вода подступила еще ближе. Понимая, что сейчас любая минута промедления может дорого нам обойтись, я принялась спешно укладывать в подставленный Лейси мешок бобы, сахар, кофе и муку. Завернула в марлю солонину, схватила каравай хлеба, после чего сложила всю эту снедь в корзину, стоявшую у дверей.
Грянул еще один раскат грома, заставивший содрогнуться весь дом. В комнату вошла мама. Она уже была одета. Она вела за руку Сефа, который спотыкался, упирался, не понимая, что происходит, и потому орал так, словно вознамерился заглушить рев бури. Мама отвела локон волос, и я увидела, что у нее дрожат руки. Ее папу смыло вместе с домом, после того как за сутки выпало 560 миллиметров осадков. Это случилось в Алтапассе – маме тогда было столько же, сколько сейчас Лейси. Сейчас мама внешне продолжала хранить спокойствие, но из-за бушевавшего шторма в ее голосе теперь слышались и нотки страха.
– Все взяли? – неестественно бодрым тоном спросила она.
– Да, мэм.
– Ты в этом уверена, Уоллис Энн?
– Я все взяла. Вот, посмотри сама.
Я показала на корзину у двери, после чего взяла у Лейси мешок и показала его содержимое маме. Та с тревогой на лице кивнула и в последний раз окинула кухню взглядом. Она подошла к буфету, доставшемуся нам от бабушки, открыла его, посмотрела на пирог, который испекла мне на день рождения, и закрыла дверцу. Этот буфет был нашей семейной реликвией. Его подарили ей с папой на свадьбу, вместе с еще одним бабушкиным шкафом – платяным. В самую последнюю очередь мама подошла к своему главному сокровищу – кухонной плите «Гленвуд Си» кремово-зеленого цвета. Мама провела по ней рукой, задумчиво смахнув крошки, оставшиеся от пирога. Создавалось такое впечатление, что все эти действия ободряли ее, вселяя уверенность, что все обойдется и будет хорошо. Она повернулась ко мне, и при виде выражения ее лица мое сердце учащенно забилось, застучав, как двигатель папиного грузовика.
– Мам, все будет хорошо, – прошептала я.
Порой стоит произнести вслух то, во что хочешь, чтобы поверили другие, ведь тогда и сам начинаешь в это верить. Мы подошли к двери. Мама натянула на Сефа его курточку. Я надела на голову платок, туго повязав его слегка подрагивающими пальцами. Лейси последовала моему примеру. Мы надели куртки и на несколько секунд замерли, готовясь к встрече с бурей. Мама наклонилась и взяла на руки Сефа, крепко прижав его к себе. Я взяла в руки корзину и мешок с едой, а Лейси стиснула в руках сверток со скрипкой. Мама, кинув на нас строгий испытующий взгляд, открыла дверь.
В дом ворвался ветер. Он был столь сильным, что я даже немного попятилась. Мне в поясницу уперлась скрипка, а в спину – лоб Лейси.
– Давай! Пошли! – услышали мы крики папы из сарая – это он погонял лошадь с мулом.
Мы все вместе вышли навстречу дикому ветру, швырявшему в нас струи дождя. В несколько секунд мы промокли до костей. Пригнувшись, мы кинулись к грузовику, шлепая ногами по лужам и грязи. Ноги тут же промокли. Дождь лупил с такой силой, что было больно – словно в кожу вгоняют миллионы иголок сразу. По ощущениям очень похоже на то, когда стоишь под водопадом. У меня один раз было такое – в Дисмол-Фоллз, но только разница в том, что в тот раз я сама решала, когда встать под воду, а когда выйти из-под нее, сделав шаг по мокрым, скользким камням. У меня перехватило дыхание. Лейси следовала за мой по пятам. Удивительно, как мы в этой обстановке не споткнулись друг о друга и не упали лицом в грязь.
Потянувшись к дверной ручке, я замерла. Либерти и Пит на всех парах вылетели наружу, устремившись в сторону холма, располагавшегося за сараем. Я знала – инстинкты подскажут им, что делать. Вскоре лошадь и мул растворились во мгле, унося ноги от разливающейся реки, которая в обычной жизни была не больше ручья.
– Уоллис Энн! Ну что же ты? Давай! Открывай дверь! – заорала мама, силясь перекричать ветер и Сефа, вопящего ей в ухо.
Я рывком открыла дверь и сдвинулась в сторону, пропуская их. Первой залезла мама, усадив Сефа к себе на колени. Даже несмотря на рев бури, я слышала шум Такасиги. В обычные дни мерное журчание воды доносилась до нас, лишь когда стояло совершеннейшее безмолвие. Сейчас же река ревела, словно несущийся на всей скорости локомотив. Дождь лил, а ветер дул с такой силой, что казалось – хуже уже быть не может. Мама протянула руку к корзине и, взяв ее, задвинула под сиденье, после чего в грузовик залезла Лейси. Она все еще пыталась устроиться поудобнее, когда внутрь забралась я. Я плюхнулась прямо сестре на колени, крепко прижимая к груди мешок с едой.
Как правило, мы с Лейси ездили в кузове, а в кабину не совались, потому что там было слишком тесно. Я захлопнула дверь и посмотрела на маму. Она была белая как простыня, а под глазами залегли тени. Жутковатый, в общем, видок. А еще одежда липла к телу, а платки – к головам. Мы были мокрые до нитки. Я дрожала, и, судя по ощущениям, Лейси тоже. Папа примчался с той стороны дома, где у нас располагался курятник со свинарником. Он открыл двери, чтобы дать шанс курам, петухам и свиньям спастись – об этом они должны были позаботиться сами. Когда папа забрался в грузовик, в кабине сделалось тесно, как в бочке с сельдью. Поначалу двигатель не хотел заводиться, но после того, как папа поправил дроссельную заслонку, мотор все же удалось запустить. Папа треснул кулаком по приборной панели, будто бы желая тем самым приободрить грузовик. Мы двинулись прочь от Стамперс-Крик.
Пару раз грузовик начинал идти юзом по грязи, но всякий раз папа выравнивал машину поворотом руля. Мне очень хотелось посмотреть в окно, но я не могла пошевелиться. Сперва мы ехали по тропе, а потом выбрались на грунтовку, которая шла вдоль Такасиги. Что-либо разглядеть представлялось практически невозможным. Казалось, грузовик плывет посреди реки. Вода подступила к самой дороге, заливая ямы и выбоины. Машину ужасно трясло. Папа крепко-накрепко вцепился в руль обеими руками, кидая грузовик то в одну, то в другую сторону, чтобы избежать ям. Несмотря на все его усилия, нас страшно трясло. То и дело отовсюду раздавались странные скребущие звуки, словно к нам в грузовик силилось забраться какое-то чудовище.
Из-за льющего как из ведра дождя на дороге образовались здоровенные промоины, в которые, несмотря на свет фар и усилия папы, время от времени попадали колеса нашего грузовика. В подобные моменты нас подбрасывало и кидало из стороны в сторону, словно горох в консервной банке. Когда это происходило, папа порой чертыхался. Мама хранила молчание. Она сосредоточила все свое внимание на Сефе, чтобы малыш во время тряски не ушиб голову о приборную панель. Чем дальше мы ехали, тем хуже становилось. Залитая водой дорога за лобовым стеклом выглядела так, словно она слилась с рекой и теперь представляла с ней единое целое. Грузовик качнуло, он накренился, потом резко выпрямился.
– Уильям, – вздохнула мама.
– Нам надо ехать как можно быстрее.
И тут грузовик опять повело в сторону, и он окончательно утратил сцепление с землей. Возникло ощущение, что мы в лодке. Стоило нам поплыть, как мы тут же набрали скорость.
– Господи, черт подери, – выругался папа.
Обычно мама в таких случаях изрекала что-нибудь осуждающее, но сейчас, когда грузовик, по сути дела, потерял управление, она онемела от страха. При этом мама ничем себя не выдала, разве что стала гладить Сефа по голове чуть быстрее. Тут грузовик резко дернулся – колеса снова соприкоснулись с почвой. Папа принялся крутить руль, чтобы выправить крен. Так мы и ехали, пока, наконец, не свернули на шоссе № 107. Там папа почувствовал себя уверенней. Он втопил педаль газа, и стрелка на датчике, показывавшая двадцать пять километров в час, сдвинулась к отметке «40».
Само собой, когда все идет из рук вон плохо, человеку свойственно перебирать в уме другие варианты – что можно было сделать иначе. Ты начинаешь думать: а что, если б мы остались? Может, так было бы лучше? Колеса снова отделились от дороги, и нас опять повело в сторону. Я почувствовала, что мои ноги стали еще мокрее, чем прежде. «В чем дело?» – подумала я и наклонилась, чтобы коснуться пола. Там плескалась вода, в которую и погрузились мои пальцы. Самое интересное, что остальные будто бы этого не замечали. Папа все свое внимание сосредоточил на управлении грузовиком, однако, когда я резко выпрямилась, он кинул в мою сторону взгляд. Я кивнула на пол. Мама закрыла глаза и принялась молиться. Папа подался вперед, желая разглядеть, что там у нас впереди, однако если учесть, что грузовик потерял управление, то с тем же успехом он мог убрать руки с руля и зажмуриться.
Может, нам и следовало ожидать того, что случилось потом, но, когда двигатель чихнул и заглох, мама понурила голову и перестала молиться.
Я уставилась на терзаемые штормом деревья и мрак, клубившийся там, куда не доставал тусклый свет фар, лучи которых устремлялись то в одну, то в другую сторону. Куда ни кинь взгляд, повсюду была вода. Мне подумалось, что нам надо как-то выбраться из этого потока, который все быстрее нес нас куда-то вперед. Я будто окоченела, осознав, что мы совершенно беспомощны.
– Уильям, – снова проговорила мама. На этот раз она говорила очень тихо, а в ее голосе было столько страха и тревоги, что мое сердце забилось, словно пойманная в силки птица.
Вода в кабине все прибывала. Я чувствовала, что она уже дошла мне до щиколоток. Грузовик резко дернуло, после чего он снова застыл, словно великан положил на него исполинских размеров руку. Уровень воды поднимался – как внутри, так и снаружи. Мы все сидели. Сеф ревел, а мама качала ногой, силясь его успокоить. Лейси, прижатая ко мне в дикой тесноте, дышала ровно, из чего я заключила, что пока ее не успел охватить страх. Сестра сунула руку в сверток, время от времени щипала пальцем струну скрипки, которая делала негромкое «бам!». Это был единственный звук, который исходил от Лейси. Наше отчаянное положение ввергло и меня в какое-то странное оцепенение. У меня перехватило в горле, а голос куда-то пропал. Я стала немой, как Лейси, и безмолвно сидела, дожидаясь, когда папа скажет, что нам делать. Он пристально смотрел вперед, но впереди ничего не было, кроме сплошной воды. Она все поднималась и уже дошла мне до икр.
Казалось, прошло несколько часов, и, наконец, папа сказал:
– Скорее всего, дамбу прорвало. Надо вылезать. Переберемся в кузов, а оттуда, если что, на крышу. А теперь опусти стекло, Уоллис Энн, да поживее.
От сурового тона его голоса мне словно дыру в брюхе просверлили. Я почувствовала во рту горечь. Вот он, оказывается, какой – вкус страха. Горький, мерзкий, вызывающий ощущение, что тебя вот-вот вырвет.
– Слушаюсь, сэр, – выдавила из себя я.
Я опустила стекло до половины. В кабину тут же ворвались ветер и дождь, отчего Лейси прижалась к маме в попытке укрыться от непогоды. Папа опустил стекло со своей стороны, и теперь, казалось, порывы ветра, проникавшие внутрь, состязались друг с другом в силе и злобе.
Папа заорал мне, чтобы перекрыть шум бури:
– Сядь на край окна. Упрись ногой о стойку, так чтоб тебя не снесло. Сделай это как можно быстрее, и забирайся в кузов. Поняла?
Ни «хулиганкой» меня не назвал, как обычно, в шутку, ни подмигнул, ни даже не улыбнулся, чтобы хоть как-то меня приободрить. Я уже и не помню, когда мне было так страшно. Наверное, никогда. То, что сейчас с нами происходило, было страшнее папиных рассказов про привидения, обитающие на постоялом дворе «Болзом-инн» в Сильве. Это было страшнее, чем когда мама сильно заболела и нам начало казаться, что она не справится с недугом. Это было страшнее, чем когда мой одноклассник, гадкий урод по имени Харлан Тиллис, пригрозил, что столкнет меня со скользкой скалы на водопаде Джобон-Фоллз, и мне было ясно, что если он так сделает, то я переломаю себе руки с ногами, а может, и того хуже.
– Главное, ухватись за что-нибудь покрепче, а потом помоги выбраться Лейси. А я помогу маме и Сефу. Поняла?
– Да, сэр, – ответила я. Вот только у меня, скорее, получилось: «Д-д-а, с-с-сэр».
Я неловко слезла с колен Лейси и попыталась усесться пятой точкой на окно. Каким-то чудом мне это удалось. Там, где должна была находиться стойка, бурлила вода. Я пригнула голову и заглянула обратно в кабину. Папа уже выбрался наружу и стоял возле своего окна. Я кинула взгляд поверх крыши кабины. Из-за дождя папу едва было видно.
Он прижался рукой к крыше, а другой рукой помахал мне, после чего проорал, перекрывая шум бури:
– Подожди!
Затем он перекинул ногу через борт и спешно перевалился в кузов. Поднявшись на ноги и стараясь не упасть, он поспешил на мою сторону и нагнулся, силясь схватить меня за руку. Наверное, до него дошло, что мне не хватит роста, чтобы выполнить то, что он от меня хочет. Я отпустила вторую руку, и папа тут же схватил меня за оба запястья. Он затащил меня в кузов. Я сама не заметила, как оказалась там.
– Помоги Лейси, а я за мамой и Сефом, – прокричал он мне на ухо. – Главное, крепче держи ее за руки.
Я была в таком ужасе, что ничего не ответила, а только кивнула.
Папа со всей осторожностью подобрался к кабине со стороны водителя и наклонился к окну. Сквозь заднее стекло я видела, что мама сидит за рулем, а рот Сефа распахнут – малыш явно заходился от крика. Зрелище было настолько душераздирающим, что я не могла на это смотреть. Мне надо вытащить Лейси.
Я хлопнула по заднему окошку кабины, аккурат за ее затылком, и завопила что есть мочи:
– Лейси!
Сестра сидела, прижав к груди свою скрипку. Я сунула руку в открытое окно, чтобы она ее мне отдала. Как же я обрадовалась, когда Лейси протянула мне инструмент! Я взяла скрипку и повернулась к старому ящику, в который папа обычно складывал инструменты и всякую всячину, перед тем как отправиться в город. Я подняла крышку, положила в ящик скрипку, искренне надеясь, что он уцелеет. К этому моменту до Лейси уже дошло, как выбраться из кабины, и она, следуя моему примеру, уселась на край окна.
– Лейси, стой! – заорала ей я.
Без всякого предупреждения она выбралась из кабины, встав на подножку. Потом, благодаря длинным ногам, сестра проделала то, что не удалось мне. Практически не прибегая к моей помощи (я на всякий случай все же ухватила ее за руку), Лейси забралась в кузов, после чего повернулась ко мне и уселась на ящик, в который я убрала ее несчастную скрипку.
Поскольку Лейси в данный момент больше во мне не нуждалась, я забрала у папы Сефа. Пока я возилась с сестрой, ему удалось забрать его из кабины, и теперь он собирался заняться мамой. Она, как и все мы, до этого сидела на краю окна. Я очень за нее переживала, потому что все ее внимание было сосредоточено на Сефе, который надрывался у меня на руках. Нащупав ногами стойку, она крепко ухватилась за край окна. Мама протянула руку папе, но в этот момент грузовик качнуло. Мама потеряла опору под ногами, и потому ей снова пришлось обеими руками ухватиться за край окна. Она тихо вскрикнула, когда ее подхватил поток воды. Теперь ее тело оказалось в воде, почти перпендикулярно грузовику. Сама не знаю, как я могла на это смотреть. Я очень боялась, что мама не выдержит и ее унесет.
Папа наклонился к ней, ухватил за запястья и принялся кричать ей: «Пусти!», «Отпускай!», а мама всякий раз кричала ему в ответ: «Нет!»
– Энн! – заорал он ей. – Давай на счет три. Раз! Два!..
На лице мамы появилось решительное выражение. Она поджала губы – обычно мама так делала, когда очень сердилась.
Когда папа крикнул «Три!», мама отпустила край окна.
По всей видимости, папе потребовались воистину титанические усилия, чтобы затащить маму в кузов. Лично мне казалось, что это вообще невозможно, но у него все же получилось. Несколько секунд мама неподвижно лежала на полу, а потом с трудом села. Папа оперся руками о борт. Переведя дух, он наклонился к маме, подхватил ее под руки и помог присесть на ящик рядом с Лейси. Поцеловав маму сперва в одну руку, а потом в другую, он отвел волосы с ее лица. На несколько мгновений он прижал ладони к ее щекам, а мама обхватила их своими руками. Я видела, что маме хочется заплакать, но знала, что она не даст волю слезам. Она просто смотрела на папу, и все. В такие моменты мне с беспредельной ясностью становилось понятно, как же сильно они друг друга любят – словно меня ставили перед грязным окном, а потом кто-то брал и протирал стекло до блеска. Я мечтала, что у меня когда-нибудь тоже будет такая любовь, которая не выгорает от времени и никогда не слабеет. И чтоб она, конечно же, была взаимной.
Через несколько мгновений папа отпустил мамино лицо и показал мне жестом, чтобы я отдала ему Сефа. Свист ветра и шум дождя практически полностью заглушал плач моего брата. Расставив ноги, чтобы не потерять равновесие, я со всей осторожностью отдала малыша папе. Потом я наклонилась к маме и прокричала ей на ухо:
– Отдохни, мам. Переведи дыхание!
Она прислонилась к Лейси, а папа, стоя лицом к ней, расставил пошире ноги и держал Сефа. С другой стороны от Лейси стояла я, держась руками за борт. Грузовик мотало из стороны в сторону, а потом в него врезалось что-то большое и твердое, отчего нас всех хорошенько тряхнуло. Мама чуть не свалилась с ящика, а я упала на колени. Лейси выглядела так, словно она с радостью забралась бы внутрь ящика, на котором сидела. Беда в том, что, поскольку папа держал на руках рыдающего, вырывающегося Сефа, то ему оказалось не за что ухватиться. Все произошло очень быстро и при этом медленно. Папу качнуло назад. Мне еще запомнилось ошарашенное выражение у него на лице. Буквально только что они с Сефом стояли рядом с нами, но вдруг папу швырнуло вбок, и он, перевалившись через борт, упал в реку.
Мы с мамой, словно громом пораженные, таращились на то место, где всего несколько секунд назад стоял папа. Удивительное дело, но на краткий миг воцарилась тишина. С чем сравнить-то? Представьте здоровенную пилораму на лесопилке в Эвергрине, которая работала много часов кряду, а потом ее кто-то взял и заглушил. Жутковатая тишина была оглушительней рева бури. Мы с мамой вскрикнули и кинулись к борту, словно мы смогли бы разглядеть в воде папу с Сефом. Естественно, ничего, кроме пенящегося, бурлящего потока, мы не увидели.
– Папа! Уильям! – кричали мы с мамой, вцепившись в скользкий металлический борт.
Полыхнула молния, и в ее отблеске я разглядела их метрах в десяти от нас. Схватив маму за плечо одной рукой, другой, трясущейся, ходящей ходуном, я показала в том направлении, где увидела отца с братом. Папа старался держать руки над водой, всеми силами стараясь уберечь Сефа. Они быстро удалялись от нас. Когда снова вспыхнула молния, их уже едва было можно разглядеть. Его голова превратилась в крошечную темную точку в бурном потоке. Само собой, папа уже не мог услышать наших криков. Больше всего нас потрясло и ужаснуло то, с каким трудом он боролся с течением, силясь спасти Сефа.
– Он справится, он не даст Сефу утонуть, он спасет его во что бы то ни стало. Он непременно выплывет.
Мама повторяла эти слова снова и снова. Я же подумала, что это самообман. Да, упорству и решимости папы можно было позавидовать, но сколько он мог так протянуть? Даже после того, как папа с Сефом исчезли за поворотом, мы все равно продолжали всматриваться в темноту. Мы кричали, пока у нас не сели голоса. Мы оказались во власти ненастья и обезумевшей реки. Снова и снова в наш грузовичок что-то врезалось, словно буря пыталась выместить на нас свою злобу. В кузов начала просачиваться вода. Нам оставалось только вычерпывать ее и звать папу. Через несколько минут я умолкла. Потом и мама. Теперь сама Такасиги должна была решить судьбу Сефа и отца.
Мама грузно опустилась на ящик рядом с Лейси. Рот мамы был открыт, она беззвучно плакала. Лейси сидела ссутулившись и при этом раскачивалась туда-сюда. В тот момент я еще ей позавидовала. Хорошо быть такой, как она.
Не думать о том, что я только что видела.