Мои критики до сих пор были довольно бесхитростными или только притворялись таковыми. Сначала я определяю работу и игру как антитезы: затем (критики возопят) я призываю к их синтезу! Гегелевский диалектик воспринял бы это с ходу, но, чтобы понять меня, не нужно уметь выполнять диалектическую акробатику. Если бы я умел это, я бы тоже себя не понял. С точки зрения схоластической логики работа и игра есть противоположности, но не противоречия. Они различны, но не обязательно противоположны, если только по определению. С самого начала я определил несколько предшественников, – особенно Шарля Фурье и Уильяма Морриса – которые в основном говорили то, что говорю я, но своими словами. Иными словами, я говорю в основном то, что говорили они, но в своих выражениях. Всё, что стоит сказать, должно быть произнесено и лучше всего сказать это несколькими способами. Как и у ситуационистов, моя цель – просто «заменить работу новым видом свободной деятельности».28 Мы можем озаботиться тем, как назвать её, после того, как у нас это получится.
С 1985 года я сталкиваюсь со всё большим количеством версий идеи, которая является центральной в моём тезисе: возможность упразднения работы посредством замены её обобщённой продуктивной игрой. Я не буду нагромождать здесь цитаты. Но, в качестве иллюстрации, вот нечто из неожиданного источника: философа-прагматика и педагога Джона Дьюи. Он был столпом интеллектуального истеблишмента и умеренным социалистом – хоть и не старался изо всех сил демонстрировать это. Он настолько респектабелен, что одна или две его книги всё ещё находятся в учебной программе для педагогических специальностей, включая книгу (впервые опубликованную в 1916 году), которую я сейчас процитирую: «В психологическом отношении труд – просто деятельность, сознательно включающая заботу о результатах, последствиях; он становится вынужденной повинностью в тех случаях, когда последствия как цель, для достижения которой деятельность – лишь средство, лежат вне этой деятельности. Работа, сохранившая элементы игры, – всегда искусство».29
Я продолжаю отвергать определения игры, данные Йоханом Хёйзингой и Адриано Тилгером,30 которые исключают возможность продуктивной игры. Словарные определения гораздо шире.31 Тилгер дошёл до того, что сказал: «Есть нечто большее в игре, чем действие ради простого удовольствия от действия. В игре – если это настоящая игра – всегда есть что-то тривиальное. Игра не является серьезной, в ней не может быть страсти».32 Хёйзинга хотя бы понимал, что игра может быть серьёзной.33 Только тот, кто никогда не видел играющих детей, может сказать, что игра никогда не бывает серьёзной. Так может говорить лишь тот, кто никогда не играл или забыл, что такое игра. Это в большей части работы «нет никакой страсти». Но очевидно, что существует продуктивная игра – есть люди, которые по выходным занимаются охотой, рыбалкой, садоводством и даже успешно играют в покер. Я не позволю определениям препятствовать тому, что я говорю, особенно – ошибочным определениям.
Ранее, в «Упразднении работы» я цитировал поэта-романтика Фридриха Шиллера: «животное работает, когда недостаток чего-либо является побудительной причиной его деятельности, и оно играет, когда избыток силы является этой причиной, когда избыток жизни сам побуждает к деятельности».34 Для Шиллера человек имеет двойственную природу: «чистый рассудок» (Разум) в мире сознания и «рассудок эмпирический» (Природа) в мире чувственного опыта.35 Эти рассудки примиряются и в игре человек полностью становится тем, кем он является: «таким образом побуждение к игре, в котором соединены оба побуждения, будет понуждать дух одновременно и физически и морально; оно, следовательно, даст человеку свободу как в физическом, так и в моральном отношении».36 Он призывал «заменить работу удовольствием, усилие расслаблением, деятельность пассивностью». Он думал, что «посредством красоты игра превращается в серьёзность, а серьёзность превращается в игру».37 Язык Шиллера несколько витиеват на современный взгляд, и иногда неясен, но по крайней мере один из его пунктов хорошо обоснован. Он имеет практические последствия. Как писал Шарль Фурье: «Наши удовольствия не связаны с промышленностью и, следовательно, непродуктивны; тогда как в объединённом порядке они будут связаны с производительной индустрией, которая сама станет преемственностью удовольствий, когда станет привлекательной».38 Синтез труда (производство полезной продукции) и игры (деятельность ради неё самой) – вот что я называю упразднением работы.39
Вот краткое изложение различий. У работы и игры общее то, что они являются видами деятельности, тогда как досуг (моя следующая тема) – это период времени. У игры и досуга общее то, что они являются добровольными, а работа – нет. Из этих трёх категорий работа по определению является продуктивной; игра не обязательно продуктивна или непродуктивна; и досуг по определению непродуктивен, потому что это не деятельность. «Досуг» – это сокращение от времени досуга. Иначе говоря, свободное время может быть использовано в продуктивной или непродуктивной деятельности, или просто может пройти (это безделье40). Другими словами: «В какой-то момент сокращение работы вкупе с более качественной работой превращаются в деятельность, которую больше нет смысла называть работой, хотя она обеспечивает средства к существованию».41
Мне повезло, что в 1985 году я почти ничего не знал об огромном массиве научной литературы о работе, играх и досуге. Если бы я изучил множество этих деревьев, я бы никогда не заметил леса.