Из поколения в поколение, от извечных времен вождем в болотных племенах выбирали самого сильного, самого умелого охотника. Или торговца – как в племени, владевшей тайной волшебного сока. Это действительно было тайной, тщательно оберегаемой племенем. Ибо – лишись эта кучка оборванных, носивших грязные шкуры дикарей своего единственного источника дохода, и судьба их была бы предрешена. В этом жестоком мире, ограниченном непроходимыми топями, места жалости не было даже внутри племени. Что уж говорить о конкурентах, которые смяли бы племя в один круг. Убили бы без жалости ради тайны зарослей трав, дающих жизненно необходимый сок.
– Или съели бы, – усмехнулся Вождь, убивающий взглядом, вспомнив другого вождя – того, что с гордостью носил единственный клочок меха на себе – в самом уязвимом месте, в паху, – говорят, что они считают человечину деликатесом… будут вам деликатесы – изысканные, римские.
Вождь знал много таких непонятных остальным словечек; часто пользовался ими, вызывая растерянность в перемазанных илом лицах. Когда-то, в детстве и юности, его называли по-простому – Джонсоном. Тогда он держал язык за зубами, и даже не мечтал, чтобы возглавить племя. А потом что-то произошло; он сам не понял что. Только проснулся в уверенности, что отныне мир должен принадлежать ему. Причем, весь мир – и кучка грязных оборванцев, и болота, и даже… римская провинция. Вся! С гордыми высокородными, склонившими спины и головы перед ним, могучим Вождем; особенно женщины – мягкие, чистые, пахнувшие приятно и волнующе. Во снах Джонсон грубо мял руками такую податливую женскую плоть. Лица были иными – не римскими, по большей части какими-то узкоглазыми и покорными. А сам Вождь в тех снах был сильным, могучим; от него резко пахло металлом, и еще смертоносным «порохом». Значения последнего слова он не знал. Не знал и другого, еще более будоражившего кровь – «Америка». Это слово обычно всплывало в памяти в сочетании с другими: «Америка превыше всего!». И еще – «капитан Америка»; последнее он почему-то примерял к собственной персоне; так же, как не такое пафосное «капитан Джонсон».
В первый раз он назвал себя так в тот круг, когда старый вождь осел под его взглядом на глиняный пол землянки. Эта землянка была на единственном холмике в крохотной деревушке племени; полы в ней никогда не заливало бурой болотной жижей. Вот по нему и топал ногами старик, когда Джонсон нагло потребовал от него передать власть, и главный секрет племени. Этот секрет – технологию производства сока (еще несколько непонятных слов) – вожди передавали от отца к сыну. Но у этого старика уже не было сына; того несчастного, что пузырил сейчас слюнями в своей землянке, нельзя было назвать ни сыном, ни вообще человеком.
– Но об этом, старик, – усмехнулся Джонсон, удивляясь собственной «человечности», – ты уже не узнаешь.
Могучий телом и духом старый вождь корчился на полу от единственного долгого взгляда «капитана Америки». Этим взглядом Джонсон словно выпил жизненную силу вождя.
– И еще, – понял он, – все твои тайны теперь – мои. Включая главную.
Он расхохотался – никакой тайны на самом деле не было. Бесчисленные снопы трав, что собирали подданные уже мертвого вождя, были обманкой, призванной отвести глаза любопытствующих. А тайной была лишь одна травка – которая в изобилии росла на каждой кочке болот. Нужно было лишь особым способом обработать ее. И все!…
Все это Джонсон вспоминал, стряхнув с себя образ римской крепости. И женщины, поющей на краю ее стены. Он по слогам произнес имя – Те-рен-ция Квин-тил-ла.
– Ты будешь петь для меня, – решил он, – а потом…
Пальцы сами собой начали сжиматься в кулаки – словно уже мяли податливое женское тело. А перед глазами вставала другая картинка: та же стена, но с нее к племенам – ко всем, без исключения – обращается уже Верховный Вождь. Он, Джонсон, «капитан Америка»! Вот над этим Вождь сейчас и работал. Он уже разослал гонцов к вождям пяти племен, которые сплошным кольцом окружали земли римской провинции. Ради этих родовых болот когда-то, на заре времен, велись кровопролитные схватки. С тех пор много воды пролилось с небес на болота. Границы были четко зафиксированы в памяти – каждая кочка, каждый клочок относительно сухой поверхности. Вождь на сходке, которую созывал впервые за множество кругов, готов был предложить племенам новый расклад – с учетом римских владений.
– Нет, не так! – поправил он себя, – не предложу, а просто поставлю перед фактом. Тем фактом, что отныне в мире будет один Вождь. И что особо приближенные к нему люди не будут больше нуждаться ни в чем. Что жить они будут в сухих помещениях крепости; что в слугах у них будут сами римляне, и что мягкие постели будут греть сладкие римские женщины… ну, или мужчины.
Вождь хищно улыбнулся – вспомнил, что два племени издревле подчиняются вождям-женщинам – как бы чудовищно это не звучало. Он представил одну из них перед собой – Викторию, белобрысую дылду с высокомерным лицом, в которой все было острым – и нос, и скулы, и ключицы с локтями, торчащие из шкур какого-то редкого животного. А самым острым был взгляд – колючий и проникающий до самой печенки. Но сейчас – как был уверен Джонсон – этот взгляд был наполнен жаждой подчинения; единственной страстью – припасть к ногам своего господина.
– Если, конечно, она выпила сок, напоенный моей силой; моим заклятием. Так же, как и вторая, ловко скрывающая свое положение в племени фигурой своего мужа.
Зинана – так звали эту женщину. Она действительно вертела, как хотела, и собственным мужем, и всем племенем – самым многочисленным в болотах. Она тоже была наделена силой, позволявшей ей вот уже много кругов верховодить в племени. И эта «красотка» тоже могла заподозрить неладное в щедром даре Джонсона. С торгов представители пяти племен уходили в свои болота не только впечатленными пением римлянки. Они еще везли бочонки с соком, раскупленные по смехотворной мене; настолько смехотворной, что большую часть товаров они тоже несли назад, домой.
Вождь продолжил перечислять будущих соратников; вернее, послушных исполнителей.
– Дикарь с меховой трубкой, и другими трубками – посредством которых его чумазые сородичи убивают самых страшных болотных зверей; Вождь, владеющий зарослями, чьи листья уносят в мир грез. И последний – огромный Вождь Дену, чьи подданные чуть ли не вдвое мельче своего представителя, а нравом и повадками превосходят в дикости даже болотников с трубками. Итого пять. Я шестой… точнее – первый. Ну, и римляне – хранящие седьмой Камень. Скоро, совсем скоро все семь Камней будут у меня, и тогда…
Что будет тогда, Джонсон не знал. Но чувствовал – прежде всего, своей колдовской сутью – что обладание этими камнями жизненно необходимо. Ему персонально.
– Потому что это будет главным аргументом на тот случай, если в мои замыслы вмешается тот, которого все называют Избавителем. Мне лично никакое избавление не нужно. Я сам избавлю всех – от своеволия, от нажитых богатств. Понадобится – от жизни. Но как быть с теми словами, от которых я, «капитан Америка», просыпаюсь по ночам и вскакиваю в холодном липком поту. От непонятных и страшных слов: «Русские идут!».
Он действительно подпрыгнул в неподдельном ужасе, потому что кто-то просунул голову в дверцу землянки, и прошептал, почти испуганно:
– Идут!
– Кто? – зашипел Джонсон на своего ближайшего помощника, на Марко да Гама, – кто идет?!
– Соседи, – пролепетал перепуганный до полусмерти помощник, – болотники с трубками.
– Много их? – отпустил шкуру помощника Вождь.
– Наверное, все племя явилось, – Марко рухнул на колени, и отвечал уже снизу, не смея поднимать голову.
Вождь знал, почему и Марко, и все остальные в племени, общаются с ним исключительно так – опустив глаза к глиняному полу. Он предполагал, что и сам бы содрогнулся, если бы заглянул в собственные глаза. Однако вещицы с непонятным и пугающим названием «зеркало» в племени не было. А знание об этом удивительном предмете было; еще большим было желание обладать и этим артефактом, и остальными – всем, что могло храниться в римской крепости. Оно название – «римский» – заставило Вождя заскрежетать зубами, и Марко в страхе распростерся на полу уже полностью. И тут же был вздернут не крупной, но такой сильной рукой Джонсона на ноги.
– Иди, – подтолкнул Вождь помощника в спину, – зови… «гостей». Точнее, одного гостя.
– С меховой трубкой, – догадался Марко, – вождя?
– Его, – кивнул Джонсон, – а остальных… остальным вели налить огненной воды.
«Огненная вода» – это был еще один секрет племени; не самый главный, скорее побочный. Эта горючая жидкость была отходами производства сока. Она действительно горела слабым синим пламенем; жарче она «горела» внутри тела. А еще эта вода заставляла душу веселиться, ноги – самим пускаться в пляс, а тело свершать всякие непотребства. За что потом и душу, и тело наказывали – в круге племени.
Марко выражать своего изумления не стал. Он поспешил на выход, чтобы исполнить повеление Вождя. Иначе поступить он не мог – разве что, покончив с жизнью. А вместо него в землянку вступил соседний вождь – низкорослый, дурно пахнувший, гордо выпятивший вперед свое главное украшение. Эта меховая трубка, скрывавшая внутри главное «достоинство» дикаря, служила в других племенах предметом нескончаемых усмешек. В главном сходились все – вождь людоедов потому и скрывает мужскую гордость внутри внушительной размерами и весом трубки, что гордиться там особо нечему. Джонсон чуть непроизвольно не отдал вместо приветствия приказ: «А ну-ка, сними! Покажи, что ты там прячешь?!». Но сдержался, понял по вспыхнувшему навстречу ему дикой злобностью взгляду дикаря, что этот вождь «заряженный» колдовской силой сок попробовать не решился. Или отверг его сознательно.
– Точнее – бессознательно, – поправил себя капитан Джонсон, раздвигая губы в приветственной улыбке, – единственно, подчиняясь природному чутью. Оно у дикарей неплохо развито.
Себя Джонсон к дикарям не причислял – что бы об этом не думали гордые римляне.
– Садись, – радушно махнул он рукой в сторону крепко сбитого стола, – сейчас принесут «огненную воду».
Дикарь шумно задышал; его приплюснутые широкие ноздри зашевелились – словно землянку Вождя уже заполнил резкий запах «огневки».
– Может, лучше моего порошка попробуем? – оба вождя резко повернулись к двери, в которой стоял очередной гость – предводитель племени, владевшего зарослями растения, которое оно само называло кокой.
Этот вождь действительно поднял перед собой какой-то мех, в котором – не сомневался капитан – действительно хранился белый порошок, дарующий неземное блаженство, а потом долгую, непреходящую боль в голове и ломоту в суставах, сравнимую с той, на которую жаловались все без исключения старики болотных племен.
Джонсон пробовал дышать этой гадостью; оценил ее силу и коварство. Теперь же безразлично кивнул, не собираясь даже притрагиваться к этой отраве:
– Обязательно попробуем. Вот соберемся все, и попробуем.
Главным для него сейчас было заглянуть в глаза вновь прибывшего, который гордо называл себя Колумбийским Бароном. Заглянул. И убедился, что Барон тоже не решился опробовать «подарок» Джонсона. Этого гостя Вождь пока записал себе в пассив.
– Который, – подумал он, отступая на шаг, чтобы Барон мог пройти к столу, – можно будет превратить в актив, побив козырной картой.
Он входил во вкус владения и использования непонятными словами, которые словно сами рождались в его голове. За всем этим стояло что-то громадное, и пугающее – будто очередное слово могло сдвинуть какую-то лавину в памяти, которая погребла бы Вождя под собой; заставила бы задохнуться его сознание в болоте непознанного.
Стол, кстати, был основательно приготовлен к встрече. На нем не было пока огневки, но все остальное – главным образом мясо, во всех возможных способах и стадиях приготовления. В один из таких кусков – запеченную в углях ляжку болотного кабана – уже впился крепкими зубами дикарь, одетый в меховую трубку. Его весело и безумно сверкнувшие глаза словно выговаривали хозяину землянки:
– Зачем надо было портить мясо огнем?
Барон садиться за стол пока не стал. Вместе с Джонсоном он повернулся к очередному гостью; точнее гостям – Зинана прибыла на встречу со своим супругом, имя которого звучало вовсе невообразимо – Арчелия. Эти гости дали хозяину крошечный повод порадоваться. Сама Зинана, чей внешне кроткий взгляд царапнул душу Джонсона, тоже не решилась поучаствовать в эксперименте, поставленном Вождем. А вот своего спутника соком напоила. Потому он и уставился на Вождя с улыбкой, выражавшей готовность выполнить любое его повеление. Да хотя бы свернуть шею своей супруге, с которой он прожил множество кругов.
– Это не показатель, – усмехнулся внутри себя Джонсон, – может ты и без сока хотел бы совершить такую процедуру. Освободить, так сказать, землю, от вместилища вселенского Зла.
О том, что в нем самом Зла не меньше, а может, и много больше, чем в женщине, сейчас с показным радушием рассматривающей роскошное (как прежде казалось Вождю) жилище, и таких разных личностей, что уже собрались в ней, он не думал.
– Зло – это ведь для других, – решил для себя он уже давно, – а все, что делается на благо себя, любимого и единственного – Благо и есть. Какие бы потоки крови и немыслимые страдания это Благо не сопровождали.
Зинана чему-то кивнула, улыбнулась, и вдруг… запела. Не так божественно, конечно, как римлянка на стене крепости, но вполне приятно для слуха.
– «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!», – пропела она, и рассмеялась.
Ее смех прозвучал в мрачной землянке, освещаемой немилосердно чадящими светильниками очень неестественно.
– Что это? – воскликнули в один голос два вождя – Джонсон с Бароном.
А дикарь за столом даже перестал жевать – словно подавился особо крупным куском.
– Песенка такая, – пожала плечами Зинана, улыбнувшись сразу всем – кроме мужа, который тоже улыбался, глупо и жалко – за ее спиной, – издревле… русская.
Джонсон едва подавил крик, рвавшийся из груди:
– Уже? Идут?!
И тут же развернулся в прыжке к двери, радуясь так удачно подвернувшейся возможности скрыть и от Зинаны, и от остальных собственную панику. В двери, низко пригнувшись, входил еще один вождь.
– Не русский, – перевел дух капитан, кивая огромной фигуре, которая так и не распрямилась, чтобы не ткнуться макушкой в низкий потолок землянки, – Дену.
Этот вождь, как знали все, не отличался многословием. Вот и сейчас он, не говоря ни слова, шагнул к столу, и плюхнулся всем весом на скамью, которая едва не развалилась. И только потом улыбнулся – скорее всего, потому, что его темя ни во что не упиралась. Дену тоже оценил богатое угощение на столе; схватил было кусок размерами не меньший, что продолжил жадно обгладывать дикарь с трубкой. Но не донес его до широко раскрытого рта – когда его взгляд поймал Джонсон.
– Этот – мой, – искренне обрадовался Вождь, милостиво кивая Дену, и тем самым разрешая ему приступить к трапезе.
Огромный дикарь тут же принялся перемалывать мясо (может, вместе с костями) крепкими зубами, а Джонсон успел поймать взгляды, которыми обменялись Барон с Зинаной.
– Понятно, – читалось в этих взглядах, – ты, «уважаемый хозяин», готов всех нас подчинить своей воле. Но мы-то… не все! И не таких ломали.
– Таких вы еще не видели, – так же мысленно ответил им Джонсон, поворачиваясь к очередному, и последнему гостю.
И еще раз Вождь поправил себя: «Гостья, Виктория!».
Виктория тоже прибыла не одна. И тоже – как и Зинана – привела с собой на невидимом поводке бессмысленно глядевшего перед собой «бычка». Именно так обозвал Джонсон ее спутника – кряжистого черноволосого здоровяка, который встрепенулся лишь тогда, когда его равнодушный взгляд поймал капитан.
– Еще один, – чуть порадовался Джонсон, не скрывая от себя разочарования.
Он надеялся, что на этой встрече подавляющее большинство гостей будет готово подчиниться его воле. Пока же расклад был не в его пользу. Разве что огромная фигура Дену радовала глаз и своей мощью, и той осязаемой почти физически гранью, которая отделяла его расслабленность, его мерно жующие челюсти от мгновенного взрыва ярости, с которой дикарь рвал бы этими челюстями другую плоть – живую, человеческую. После команды Джонсона, конечно.
– Но этого не хватит, – оглядел предполагаемое поле битвы капитан, – если иметь в виду, что главными в ней могут стать не железные мускулы и крепкие зубы, а человеческая… вернее, нечеловеческая воля, и колдовские чары, которыми владели…, – ну, эти-то ведьмы точно владеют.
Две женщины улыбнулись хозяину землянки. Улыбнулись вполне дружелюбно, но Джонсон успел прочесть в их глазах: «Не тебе, мальчик, состязаться с нами в тайном искусстве!». Он действительно был юнцом рядом с этими перезревшими красотками. Но у него были та самая козырная карта. И предложение, от которого – он надеялся – никто не сможет отказаться.
– Прошу, – махнул он в сторону стола, и даже чуть склонил голову; как надеялся – в последний раз в жизни.
Женщины уселись за столом, гордо выпрямив спины, и вызвав их глубин память Вождя еще одно новое слово: «Королевы!». Но одна из королев тут же сломала осанку, и жадно протянула руки к мешочку, что водрузил на столешницу Барон, сдвинувший в сторону грубые миски с угощением. Еще недавно сам Джонсон считал посуду, в которой женщины племени приносили ему еду, вполне пристойной; даже роскошной по сравнению с теми лоханками, из которых хлебали его сородичи. Теперь же он видел внутренним взором какие-то сказочные картинки; может те, что ждали его в римском замке?
Виктория явно успела пристраститься к порошку Барона. Трясущимися пальцами она отсыпала из любезно подвинутого к ней мешка длинную полосу белой дряни, и шумно всосала ее в себя – ноздрей длинного крючковатого носа, прямо со столешницы. То обстоятельство, что жидкие белесые пряди волос при этом окунулись в миску, в жир, в котором плавало мясо еще одного болотного зверя, ничуть не смутило ее. Викторию ближайшую половину круга вообще ничего больше не интересовало. Прежде – как понял капитан – всю полноту власти в племени на это время брал на свои широкие плечи ее спутник – Джентале.
– А теперь – я, – хищно ощерился Джонсон, уже не скрывая своей радости.
А потом он свершил небывалое – достал из потайного кармашка своей меховой одежки, и осторожно положил на столешницу, на свободное место перед собой, величайшую реликвию племени. Камень. Он брызнул лучами во все, даже самые темные уголки землянки. И заставил всех за столом охнуть от изумления и мистического ужаса. Даже Викторию, в которой древние силы на какое-то мгновение возобладали над коварством порошка. А Дикарь напротив даже бросил на пол почти обглоданную кость, и грубо выругался. На непонятном для капитана языке. Еще и водрузил на столешницу, едва не достав до Камня, свой меховой «наряд». Джонсона едва не передернуло от омерзения. Потому что он понял – именно в этом пенале, рядом с вонючим дикарским отростком хранится один из Камней. Другого тайного места в теле дикого вождя капитан просто не видел.
Зинана восхищенно воскликнула, заставив душу капитана опять сжаться в неясном предчувствии краха:
– Ну, ты даешь, мужик! Где это ты так научился ругаться на русском языке?
Черное нутро Джонсона взвыло, как дикая болотная собака, но внешне он остался совершенно невозмутимым. Его планам на сегодняшний круг не мог помешать никто – даже неведомые русские.
– Я хочу собрать все Камни, – провозгласил он совсем не торжественно.
– Зачем?! – тут же откликнулась Зинана.
– Я сказал – все! Камни! – теперь уже с нажимом на последнем слове повторил Вождь.
– Так тебе римляне и отдадут свой Камень, – проворчал рядом Барон, – даже если представить себе невероятное – что мы отдадим тебе свои.
– Не мне, – поправил его капитан, – нам всем. И мы все вместе заставим отдать реликвию римлян.
– Зачем? – повторила Зинана, – даже я… даже я не знаю, зачем нужны эти Камни; какими силами они управляют.
– Это предлог, – как-то устало, словно повторил уже пару дюжин раз, начал объяснять Вождь, – предлог напасть на римлян.
– Напасть?! – теперь ужаснулись сразу несколько вождей.
Вскочила на ноги, и обрушилась с проклятьями на голову Джонсона все та же Зинана:
– Но это же разбудит древнее Проклятье! Это погубит все племена, ибо сказано в Заветах: «Да не подними руку на ближнего своего!».
– А мы и не поднимем, – усмехнулся Вождь в полной уверенности, что все вокруг; даже впавшая в забытье Виктория, не меньше его самого ненавидят заносчивых римлян, и жаждут урвать кусочек от их богатств, – это римляне окажутся виновными перед Заветами – когда откажутся соединить свой камень с остальными. Потому что тем самым они откажут нам в помощи перед новым Проклятием.
– Новым Проклятием?! – теперь вскочили все.
– Пойдемте, покажу, – Вождь махнул рукой так же устало, и первым направился к выходу.
За ним тут же шагнул Дену, не выпустивший из огромной ладони полуобглоданный мосол. Следом спешили двое спутников вождей, для которых счастьем было выполнить первую команду обретенного кумира. Ну, и остальные…
– С надеждой, – усмехнулся капитан, выходя под мелко сеющий дождик с непокрытой головой, – что я действительно найду возможность обойти Заветы. И еще большей уверенностью в том, что такого неумеху, как я, эти опытные вожди обойдут на повороте – когда придет время делить добро римлян. А может – и оставят меня; на том самом повороте. Утопив в самой глубокой топи.
Перед его землянкой тем временем уже успели скучковаться шесть племен. Несмотря на «огненную воду», которой сегодня щедро угощали хозяева, все были непривычно молчаливы, и даже испуганны. Видимо, ожидание какого-то чуда, бесконечно злого и неотвратимого, действительно витало в напитанном влагой и болотными испарениями воздухе. Вождь почти зримо ощущал давление дюжин взглядов, обращенных на него. Большей частью эти взгляды липли к его телу и душе обожанием, и готовностью выполнить любой, самый нелепый приказ.
– Да хоть покончить с жизнью, – довольно кивнул капитан Джонсон, – своей, или чужой. Кроме… вот этих.
Он повернулся к небольшой группе болотников, которую успела возглавить Зинана. Бледное лицо ее мужа, Арчелия, не маячило за ее плечами. Теперь у этого дикаря не было жены, и соплеменников; Был только господин, который грозно хмурил брови. А хмурил их Вождь потому, что понял – никому из соплеменников, кроме собственного мужа, Зинана не дала отхлебнуть сока из помеченного колдовством бочонка.
– Ну, что ж, – разгладил и брови, и все лицо капитан, – ты сама выбрала свою судьбу.
Он теперь мысленно обращался к тем, кто тоже следили за каждым его движением, но пока оставались невидимыми. Бесчисленные мошки, прятавшиеся под мокрыми сучками, листьями, и еще чем-то неведомым, но совершенно не существенным, ждали его команды. И она последовала – мысленная, но непререкаемая. Зинана впереди вздрогнула; даже раньше, чем к темному небу взмыла туча гнуса. А Вождь решил немного потянуть время; дать новым подданным насладиться зрелищем. Гнус опять – как над крепостью – размазался тонким слоем; закружил над землянками с такой скоростью, что даже их повелитель, капитан Джонсон, не мог теперь различить этих кровососов по отдельности. В сущности, это и был сейчас единый организм, готовый обрушиться на того, на кого покажет палец капитана. Или на тех. Палец показал на невеликое племя Зинаны.
Гнус, обычно возвещавший о своем появлении (считай – нападении) гулом бесчисленного количества крылышек, сейчас пронзительно запищал; впервые на памяти болотных племен. И неудивительно – ведь и Зинана, и ее люди были надежно защищены соком, который был растворен в крови болотников. Всех, присутствующих здесь. Но только на малое племя обрушилась туча. Обрушилась, чтобы убивать и умирать. Этот сок, безобидный для всех, кроме гнуса, убивал тварей за доли мгновения. Но этого хватало, чтобы глоток крови – крошечный, потеря которого ничем не грозила жертве – оказывалась в хоботке гнуса, и дальше – во внутренностях. Тела несчастных болотников стали черными от облепивших их тварей. Гнус отваливался дюжинами дюжин от людей, в которых сейчас невозможно было опознать никого – даже их предводительницу Зинану. Люди корчились и кричали – что-то совершенно непонятное. Единственное, что успел распознать Джонсон в этом слитном вое, это короткий выброс силы в слове, которое исторгло горло умирающей Зинаны: «Проклинаю!». Но от этого проклятья он отмахнулся – кого могут испугать слова колдуньи, не справившейся с какими-то мошками. А когда остатки тучи растворились в корявом болотном лесу, на мокрой траве лежали сухие тела, в которых опознавать кого-то было бесполезно. Этим усохшим, и легким мумиям был один путь – в погребальную топь племени – туда, где ничто не держалось на темной поверхности.
Кто-то за спиной Вождя горестно вздохнул. Это не было сожалением по загубленным за короткие мгновенья человеческим жизням. Это вздыхал дикий вождь, и капитан перевел этот вздох на человеческий язык:
– Сколько вкусного мяса пропало!
Джонсон медленно повернулся к четырем вождям, и благосклонно кивнул дикарю. Потому что тот лучше остальных был наделен природным чутьем, которое вовремя подсказало: «Покорись!». С подобострастной улыбкой на лице, которое наполовину было покрыто свежими потеками жира от недавнего угощения, дикарь протягивал ему, будущему повелителю мира, два артефакта – Камень своего племени, и меховую трубку. Капитан невольно остановился взглядом на мужском отростке; решил, что до Камня на дне убежища тот никак не мог достать, и уже без всякой брезгливости взял в руки артефакт. За другим бросился Арчелия, поняв повеление по легкому кивку головы господина. А остальные вожди, кроме Дену, конечно же, голов пока не склоняли. Барон первым, стараясь не встречаться взглядом с капитаном, повернулся к открытой двери землянки.
– Куда?! – хотелось вскричать Джонсону, – не хочешь на своей шкуре испытать силу моего войска?
Но он сдержался… пока сдержался. Потому что хотел увидеть растерянность и ужас римлян – когда перед крепостью выстроятся грозной ратью все племена.
– Куда-куда? – проворчала за спиной Виктория, с которой от ужаса бойни, учиненной гнусом, слетел весь наркотический дурман, – торговаться. Делить шкуру еще не убитого болотного медведя.