Февраль 1893 г.
=Эстер Тулл шла по Хаф-Мун-стрит и на подходе к особняку ощутила ласковое прикосновение первого снега.
Перед крыльцом она остановилась, опустила на землю саквояж и рукой в перчатке схватилась за перила. Не потому, что почувствовала слабость, хотя ей нездоровилось: боль возвращалась, но пока еще была терпимой. Просто ей хотелось посмотреть вверх. Скромное незамысловатое желание, оно возникло тотчас же, как первые снежинки задели щеку. Какие же они воздушные! Почти теплые на морозе. Ребенком Эстер на снег взирала с непостижимым изумлением. Словно наблюдала некое волшебство. Снег преображал мир, окутывая его безмолвием. Ею, как в детстве, овладел порыв подставить лицо под рой белых хлопьев, бесшумно кружащих в темноте.
Эстер подавила соблазн. Нечего задирать голову. Теперь-то какая от этого радость? Уж во всяком случае, не в этом месте и не в этот вечер. Она отняла левую руку от перил и с правой стянула перчатку. Потом осторожно повернула ее ладонью вверх и, закрыв глаза, стала ждать. Легкое головокружение, затем – крошечный укол холода.
Перед входной дверью она собралась с мыслями и подняла к звонку руку. Огляделась, раздумывая. Черный ход, которым пользовалась прислуга, Эстер был привычнее, но некоторое время назад ей велели заходить с парадного крыльца. Объяснений на этот счет Эстер не получила, а лишних вопросов, она знала, лучше не задавать. Эстер повернула медную ручку звонка. Как всегда, пройдет не одна минута, прежде чем мистер Кару соизволит ее впустить. Разумеется, когда требовалось, он умел быть расторопным, но, сворачивая с Пикадилли, Эстер слышала, как колокол церкви Святого Иакова пробил половину девятого. В этот час гостей не принимали. Во всяком случае, в этом доме.
Наконец мистер Кару открыл дверь и поприветствовал ее в своей обычной манере: опустил утопающий в жировых складках подбородок и вскинул руку, предупреждая, что прежде ему нужно прокашляться.
– А-а, мисс Тулл. – Он глянул поверх ее головы. – Скверную погоду вы с собой принесли. Будем надеяться, его светлость из-за этого не задержится.
Эстер промолчала в ответ. Просто стояла на верхней ступеньке, ожидая, когда дворецкий предложит ей войти. Мистер Кару еще с минуту смотрел на улицу, а потом, словно вспомнив про Эстер, снова обратил на нее взгляд. Наклонившись к ней, он демонстративно снял воображаемую соринку с ее пальто, внимательно рассмотрел кончики своих пальцев и только потом сказал:
– Входите, мисс Тулл. – Мистер Кару встал боком в дверях, оставив для нее ровно столько места, чтобы она могла протиснуться мимо него. – А то что толку от вас будет, если вы околеете на крыльце?
Эстер последовала за ним через просторный холл, где на подставках и в сумрачных нишах стояли предметы искусства, особенно ценимые лордом Страйтом. Она никогда пристально не разглядывала их – не считала, что вправе это делать. Обычно ее без лишних церемоний препровождали к лестнице для прислуги в глубине дома. Но сейчас мистер Кару остановился перед пустым постаментом.
– Сегодня вечером его светлость отправился с визитом к леди Ашенден. Она дает бал в его честь. По всей видимости, роскошное должно быть торжество. Помните, какой экспонат здесь стоял?
Эстер растерянно смотрела на постамент.
– Если б снова увидели, непременно бы вспомнили, – заявил мистер Кару. – Это редкая птица, мисс Тулл, весьма примечательное создание, по словам его светлости. Ее нашли в Маньчжурии, кажется. У нее есть название, но оно вам ни к чему. Нечто вроде феникса, как я слышал. Уникальная вещь, даже для такой коллекции, как его. Сколько, по-вашему, она стоит?
Эстер обеими руками сжимала ручку своего саквояжа с принадлежностями для шитья. Ее смятение усиливалось, хотя она надеялась, что своим видом этого не выдает. Она покачала головой.
– А вы попробуйте предположить. – Мистер Кару чуть расставил ноги и сунул руки в карманы брюк, приняв не совсем пристойную позу: в ее присутствии, считал он, можно позволить себе такую вольность. Эстер отвела глаза в сторону.
– Вы бледнее, чем обычно, мисс Тулл. Вам нездоровится?
– Я вполне здорова, мистер Кару. – Эстер осторожно втянула в себя воздух.
– Тогда ладно. И все же, выскажите догадку, сделайте милость. Вы же не хотите убедить меня, что не знаете цены вещам?
Дворецкий открыто ухмыльнулся. Вот уже много лет Эстер вела честную жизнь, но так было не всегда. Лорду Страйту и его прихвостням было известно о ее прошлом, и они не забывали ей о том напоминать.
– Мистер Кару, я понятия не имею, сколько это может стоить. Я не разбираюсь в таких вещах.
Лицо его исказила недовольная мина.
– Мисс Тулл, все же позвольте себе сделать одно предположение, будьте так любезны.
Эстер отвела назад плечи и испустила протяжный вздох.
– Десять фунтов, – произнесла она.
Мистер Кару в ужасе отшатнулся от нее, хватаясь рукой за лоб.
– Ох, мисс Тулл, – сказал он, снова приближаясь. – Десять? Десять фунтов? По-вашему, это большие деньги?
Он отвернулся, трясясь от беззвучного смеха.
– Десять фунтов, ну и ну, за птицу, которая почти что родня фениксу? За птицу, которая могла бы восстать из пепла?! Да это же практически бесценная вещь! Но его светлость настолько великодушен, что намерен выставить ее на аукционе, который состоится на балу. Выручка пойдет на нужды его нового учреждения. – Не получив от Эстер ответа, он снова стал серьезным и повторил: – Настолько он великодушен, мисс Тулл.
Та молчала – язык не поворачивался что-то сказать – и лишь склонила голову, изображая почтительность. Мистер Кару, догадывалась Эстер, не был удовлетворен, но, на ее счастье, внимание дворецкого отвлекло появление мальчика-слуги, которого она раньше встречала в доме несколько раз. Хилый юнец тринадцати-четырнадцати лет держал в руках огромный букет белых цветов вполовину его роста.
– Прошу прощения, мистер Кару, – обратился тот к дворецкому. – Вы велели известить вас, когда доставят цветы.
– Иди и поставь их в воду, болван, пока ковер не испортил. Пыльца лилий – сущее наказание. Мастер пришел?
– Еще нет, сэр.
– Сообщи, когда прибудет. Его светлость оставил указания. А теперь проваливай. – Кару вытащил округлые карманные часы и, глянув на них, неодобрительно поцокал языком. – Пойдемте, мисс Тулл, – сказал он таким тоном, будто мастер задерживался по ее вине. – У нас нет времени стоять тут и пялиться всю ночь.
Мастерская находилась на четвертом этаже. Мистер Кару проворством не отличался и поднимался медленно. После каждого лестничного пролета он останавливался и начинал суетиться по поводу какого-нибудь пустяка – стирал невидимое пятно или проверял состояние фитиля в одном из светильников, – пока дыхание не выравнивалось. Прежде Эстер часто раздражало, что ей приходится приноравливаться к его неспешному темпу. Дорогу до мастерской она хорошо знала и без сопровождающего могла бы подняться туда в два раза быстрее. Но сегодня она была рада, что вынуждена плестись за ним, не тратя лишних сил. Подъем разбередил раны. Она чувствовала, как они лопаются и горят. Если боль усилится, она не выдержит и застонет. Так или иначе выдаст свое недомогание.
Мистер Кару неуклюже тащился вверх, вроде как ни о чем не догадываясь, да и сама Эстер ничего необычного не замечала. Какой-то лакей с перекинутым через руку бархатным плащом, видимо после чистки, при их приближении отступил в сторону. Они прошли мимо дверей, из-за которых доносились тихие голоса или приглушенный гомон слуг, обсуждавших некое непонятное, но срочное дело. В этом доме много чего происходило, оставаясь тайной для окружающих.
Убран особняк был вполне элегантно, но его освещение оставляло желать лучшего. Газовые светильники, кои ныне были в моде во многих богатых домах, лорд Страйт не жаловал, и большинство помещений скупо озаряли лишь две-три масляные лампы. Горели они менее ярко, зато свет давали более естественный, утверждал он. Портьеры и обои были унылых тонов, либо они просто потемнели и выцвели за долгие годы. Их в свое время подобрал лорд Страйт-старший, и его сын с тех пор ничего не менял. Его светлость так и не женился, и, возможно, хлопоты по обновлению интерьера когда-нибудь лягут на плечи его сестры. Однако леди Ада в Страйт-хаус не жила. Ее мнения в подобных делах никто не спрашивал.
Верхний этаж, когда они наконец поднялись туда, как всегда, кутался в темноту. Лестничная площадка представляла собой узкий коридорчик, лишенный всякого убранства, не считая стола и стула у двери в мастерскую, где обычно располагался мистер Кару, пока Эстер работала внутри. По обыкновению она остановилась у лестницы, ожидая, когда он зажжет скромный светильник, что стоял на столе, и сядет на стул.
– Ну вот, мисс Тулл, – произнес дворецкий, рассматривая носовой платок, которым он промокнул вспотевший лоб, – мы в очередной раз исполнили свою епитимью. Насколько я понимаю, сегодня вы должны закончить свой заказ, а потом, бог даст, в следующие несколько недель можно будет расслабиться. Знаете, что лорд Страйт говорит о нас?
Эстер покачала головой, хотя знала прекрасно. Эту свою речь Кару повторял каждый раз, фактически слово в слово.
– Он говорит, что мы с вами, вероятно, уже стали завзятыми альпинистами, любую вершину Европы покорим. – Мистер Кару схватился за живот, словно сдерживая смех. – Завзятыми альпинистами! Ну надо же!
Он ждал, и Эстер, чтобы ублажить его, издала смешок, внезапно вызвавший приступ боли. Она сдвинула перед собой руки, чуть приподняв на весу саквояж.
– Да, он большой шутник, – продолжал мистер Кару. – Большой шутник. Не спускай глаз с мисс Тулл, говорит, ибо ей присущ неукротимый дух горцев. Того и гляди сорвется и бросится покорять Маттерхорн[2]. И, знаете, думаю, он прав. Но вы ведь не собираетесь никуда срываться, а, мисс Тулл?
Эстер смотрела на ручку саквояжа, которую она сжимала так крепко, что костяшки пальцев побелели.
– Я очень устала, мистер Кару, а впереди, боюсь, долгая ночь. Насколько я понимаю, мерки новые. А работы всегда много, если мерки меняют в последний момент.
Не отвечая, он скользил по ней взглядом – рассматривал с ног до головы, словно производил инвентаризацию.
– Это очень затейливое одеяние, – добавила Эстер. – Требует кропотливой и тонкой работы.
Мистер Кару непременно услышал бы беспокойство в ее голосе, если бы она не выдала себя по-другому. Эстер снова почувствовала, как будто что-то стало пульсировать на коже. Где-нибудь это проявится. И он увидит.
– Совершенно верно, мисс Тулл, – промолвил наконец дворецкий. – Хотя я и без ваших напоминаний знаю, что лорд Страйт весьма обстоятелен в своих требованиях. Дольше, чем нужно, я не стану вас задерживать. Но прежде чем вы войдете, я попрошу вас открыть свой саквояж и выложить на стол все, что в нем есть. – Мистер Кару провел рукой по желтоватой скатерти, словно расчищая стол, хотя на нем стояла одна лишь лампа. Потом он удобнее устроился на стуле и принял вид благодушного ожидания.
– Что в нем есть, – как дурочка, в недоумении повторила Эстер, сознавая, что от натуги в ее голосе появилась сиплость. Она чувствовала также, что у нее немеют лицо и шея, и это усиливало ощущение дискомфорта.
– Вы сегодня как будто сама не своя, мисс Тулл. Да, выложите, пожалуйста, на стол содержимое вашего саквояжа. Эту же процедуру мы повторим, когда вы будете уходить. Разве для вас это в новинку? Как я могу быть уверен, что вы ничего лишнего не прихватили с собой, если мне неведомо, с чем вы пришли?
– Это же давно было, мистер Кару. Я думала, что, может…
– Что, может, мы снова стали вам доверять? Его светлость – благожелательный человек, мисс Тулл, но далеко не дурак. Еще месяца не миновало с тех пор, как мы обнаружили в вашем саквояже вещи, которые вам не принадлежали.
– Мистер Кару, я знала, что вы их хватитесь, но просто хотела доделать работу дома. Зачем бы еще я стала их брать? За кого вы меня принимаете?
Взгляд дворецкого потемнел, с угрожающим видом он медленно поднялся со стула. Эстер отпрянула, хотя знала, что гнев его притворный. Не по делу разболталась, отругала она себя.
– Вы забываетесь, мисс Тулл, – сказал мистер Кару. – Вас никто ни в чем не обвинял. Во всяком случае, пока. Однако его светлость на сей счет оставил четкие распоряжения. Вы не должны приносить ничего, кроме принадлежностей для шитья, и тем более ничего не выносить. Лорд Страйт полагал, что он ясно выразился. Но, возможно, вы его не поняли.
Эстер почувствовала, что ее покачивает. И не только от боли. Она не ужинала и вообще ничего не ела с самого утра.
– Он ясно выразился, мистер Кару.
– Очень хорошо, мисс Тулл. – Дворецкий наклонил голову, лбом почти касаясь ее лба. – Я очень рад это слышать. Значит, вы помните, что особенно его заботит?
– Помню.
– Помните его слова?
– Помню… помню, мистер Кару, только не точь-в-точь.
– Его светлость держит много слуг, дает работу многим лавочникам и ремесленникам. У каждого из них свои обязанности, но все должны соблюдать одно условие. Помните, что это за условие?
– Да, мистер Кару.
– Какое же? Из вас что, каждое слово клещами тащить нужно? Какова первейшая обязанность человека, нанятого его светлостью?
– Держать язык за зубами, мистер Кару.
– Не слышу. – Он поднес ладонь к своему мясистому уху.
– Держать язык за зубами, мистер Кару.
Дворецкий подождал еще несколько секунд и затем отстранился от Эстер. Она стояла, опустив глаза, но чувствовала на себе его пристальный взгляд.
– Что ж, очень хорошо. – Он снова сел. – Приступайте, мисс Тулл.
Ей потребовалось несколько минут, чтобы опустошить саквояж. Она и без того нервничала, а под его пронизывающим оком и вовсе стала неуклюжей – шилом проткнула манжету своего платья, выронила ножницы. Когда все вещи были выложены, оказалось, на столе уже почти не осталось свободного пятачка. Фасон одеяния, что ей заказали, действительно был очень сложный, а швейная машинка годилась лишь для самых простых стежков. Пожалуй, в ее наборе приспособлений не было ни одного, которым бы она не воспользовалась за последние недели.
Мистер Кару взял лампу и, медленно водя ею над столом, стал светить на катушки и наперстки, на иглы и крючки, время от времени переворачивая или беря в руки тот или иной предмет, чтобы рассмотреть его получше. Вряд ли ему известно предназначение хотя бы половины из этих приспособлений, подумала Эстер. Тускло блеснуло лезвие стилета, который он поднес к свету. Им обычно прорезали отверстия, но его длинный острый клинок вполне мог бы послужить и для менее благих целей. Мистер Кару положил нож и поставил лампу на место. Затем повернулся к Эстер и зевнул, не удосуживаясь прикрыть ладонью рот.
– Теперь сам саквояж, мисс Тулл, будьте любезны.
В лице дворецкого отразилось неимоверное удовлетворение, когда Эстер подала ему пустой саквояж. Мистер Кару открыл сумку и сначала рассмотрел под лампой ее нутро, растормошил, проверяя каждый уголок, потом принялся ощупывать руками. Эстер подумала, что в саквояже, должно быть, не осталось ни одного квадратного дюйма подкладки, которого не коснулись бы его пальцы. Наконец – к этому времени напряжение из его лица ушло, сменившись разочарованием, – дворецкий перевернул саквояж вверх тормашками и встряхнул.
– Что ж, мисс Тулл, – недовольный, мистер Кару развалился на стуле и нетерпеливо махнул на ее вещи, – будьте добры, уберите все это, и займемся делом. Целое представление устроили. Я же говорил, вам нечего бояться.
Избегая встречаться с ним взглядом, Эстер принялась складывать в саквояж свой набор для шитья. Неужели он попытается обыскать ее одежду? Прежде он так далеко не заходил, но, может быть, его подтолкнет к тому какое-то новое подозрение.
– Этого вы не говорили, мистер Кару, – как можно более ровным тоном отвечала она, – но, очевидно, подразумевали.
Он строго посмотрел на нее, но дальше развивать эту тему не стал. Эстер собрала саквояж, и дворецкий пошел отпирать дверь. Пока он стоял к ней спиной, она сделала последние приготовления, незаметно поправив на себе одежду. Отчасти чтобы облегчить боль. Но ее тревожило и кое-что другое: она внесла некоторые усовершенствования в свое платье, в тех местах, что скрыты от посторонних глаз. От них будет зависеть ее судьба, когда настанет час.
– Ну вот, прошу, – сказал мистер Кару. Они вошли в мастерскую. – Чистота и порядок. Что бы о нас ни говорили, нельзя допустить, чтобы люди болтали, будто у нас здесь бардак. Что скажете, мисс Тулл?
Это замечание она тоже слышала от него не раз, причем в одних и тех же выражениях. Правда, сейчас, слава богу, он не стал дожидаться от нее ответа. В мастерской всегда было холодно, и мистер Кару предпочитал в этой комнате не задерживаться. Пыхтя, он вперевалку потащился к сейфу, стоявшему в углу напротив двери. Эстер внимательно следила за его движениями, запоминая, в какой карман он положил один ключ, из какого достал другой.
– Отвернитесь, мисс Тулл, окажите любезность.
В угоду дворецкому Эстер повернулась к нему спиной. Она уже знала, что хранится в сейфе. Мистер Кару гордился собственной проницательностью. Возможно, и хозяин ценил его за это, но в действительности дворецкий зачастую был невнимателен. И Эстер при каждом удобном случае старалась подсмотреть. Увидела она достаточно.
Пока мистер Кару переносил на рабочий стол отдельные элементы платья, Эстер стояла в молчании, стараясь не показывать, что ее шатает. Она слышала, как он тяжелым шаркающим шагом вернулся к сейфу. Раза три-четыре он будет ходить туда-сюда, пока перенесет все вещи. В сейф запирали недошитое платье, а вместе с ним – коробку карт с мерками, которые были изготовлены из других видов материи. Эстер было все равно, где и как их достали.
Напрягая слух, она ждала, когда мистер Кару закроет сейф. Петли обычно скрипели, но она их смазала – совсем чуть-чуть – маслом, которое использовала для швейной машинки «Зингер». Он плечом толкнул дверцу. Та, захлопываясь, издала глухой лязг, которого можно было бы избежать, если действовать осторожно. Сами петли шума не производили.
Эстер обернулась на звук шагов дворецкого, возвращавшегося к рабочему столу.
– Прошу вас, мисс Тулл, – напыщенно произнес мистер Кару, словно подчеркивая, что он удостоил ее неким благодеянием. – Полагаю, у вас есть все, что нужно.
Эстер ждала. Спешить нельзя. Нельзя выказать даже малейшее нетерпение или торопливость.
– Спасибо, мистер Кару, – поблагодарила она. Не отрывисто, но и без заискивания. Эту фразу Эстер репетировала перед зеркалом, подбирая верное выражение лица, пока не прониклась уверенностью, что оно возымеет желаемый эффект. Мистер Кару привык, что она с ним всегда почтительна, и на малейшие отклонения в ее поведении неизменно реагировал единственно приемлемым, на его взгляд, способом.
Он подступил к ней почти вплотную, коленями касаясь ее юбок. Дыхание его немного выровнялось, но все равно оставалось затрудненным, и Эстер ощущала его на своей щеке. От мистера Кару несло коричным кексом с изюмом, похотью и табаком.
– Вас здесь все устраивает, мисс Тулл?
– Да, мистер Кару. – Она не смягчила голос. Время еще не пришло.
– Вы уверены? – Он пододвинулся ближе. – Может быть, я могу сделать для вас что-то еще?
– Ничего, мистер Кару.
Он вскинул руку, и она ощутила, как его пальцы впились ей в затылок.
– Вы ведь знаете, что всегда можете обратиться ко мне, мисс Тулл, если вам что-то нужно. Я буду рад вам услужить.
Эстер чуть запрокинула голову, поднимая к нему лицо, которому она придала выражение муки и раскаяния. Это все, что требовалось. Пока мистер Кару довольно всматривался в ее черты, она сделала одно незаметное движение.
– Простите, мистер Кару, – сказала Эстер. – Просто я очень устала. У меня сестра болеет, как вам известно, и я почти всю ночь просидела у ее постели.
– Ну будет, будет, мисс Тулл. – Он отвернулся, думая уже о другом. – Каждый несет свой крест. Что ж, работайте. Я оставлю вас. Дверь, как всегда, должна быть заперта, но, если что понадобится, стучите. Я буду на своем посту за дверью. Да, кстати, куда же я положил свою газету?
Газета лежала на рабочем столе, фактически у него под рукой, не заметить ее он никак не мог. Но мистер Кару дождался, пока Эстер возьмет газету и вручит ему – еще один маленький акт возмездия, довершивший ее наказание. Он развернул газету и направился к двери, на ходу разглядывая пугающую иллюстрацию, которая занимала большую часть первой полосы.
– Да помогут нам Небеса, мисс Тулл. В Сауторке обнаружили одного местного жителя, обглоданного его собственными котами. Меньше чем в трех милях от нас. Куда катится мир?
Ахая и цокая языком, он покинул мастерскую и запер за собой дверь. Эстер испустила протяжный тихий вздох. Теперь, когда за ней никто не наблюдал, она позволила себе немного обмякнуть и сгорбиться, расслабила завязки на одежде, чтобы ткань не давила на раны. Этот момент она воображала много раз, опасаясь, что мужество в конце концов покинет ее. Она молилась, понимая, что совершает грех. Господа не призывают те, кто избрал ее путь.
Однако сил прибавилось. И они поддерживали ее, словно некий внутренний стержень, хотя сейчас она еле стояла на ногах. Непривычная к воздействию опиума, Эстер приберегла это лекарство на самый последний момент. Вышивку делала на себе, не приняв обезболивающего средства, так как боялась впасть в состояние бесчувствия. Чтобы не вскрикивать, затянула челюсть кожаным ремнем. Опиум она приняла позже, и облегчение, наступившее со временем, заставило ее заплакать. Опиум сделал свое дело, не больше и не меньше. Силы, что позволили ей терпеть адскую муку, имели иной источник происхождения.
После она протерла стежки раствором карболовой кислоты и затем в зеркало принялась рассматривать свое творение. Слова отражались задом наперед, а она и в лучшие свои дни грамотой владела не очень хорошо. Но она не торопилась, внимательно читая надпись, – хотела убедиться, что потрудилась на славу. То, что она увидела, доставило ей удовлетворение, ведь даже в мгновения убийственной боли ее рука не дрогнула, делая аккуратные стежки. Она гордилась собой, но в следующую минуту отмела это чувство, осознав, что оно греховно. Эстер отвернулась от зеркала и принялась одеваться, опасаясь, как бы ей не опоздать.
Теперь она выпрямила спину. Предстояло еще многое сделать, да и опасность пока не миновала. Из кармана, пришитого к нижней юбке – первое из усовершенствований, что она внесла в свой наряд, – Эстер вынула обрывок марли, смоченной в спиртовом растворе, и, сунув руку под одежду, стала промокать кожу вокруг стежков. Делала она это на ощупь, поскольку раздеться не могла – слишком велик был риск, – и одной рукой зажимала себе рот, чтобы с губ не слетел стон. Периодически она вытаскивала марлю, рассматривала ее и складывала заново, касаясь кожи чистой сторонкой. Занести в раны грязь она не боялась – по крайней мере, на этот счет не стоило волноваться, – но ее беспокоило, что кровь зальет стежки. А они должны быть видны четко, хотя бы относительно, иначе окажется, что она зря истерзала себя. Это была лишь малая часть ее плана, без которой можно было бы обойтись, будь у нее только одна цель. Но речь шла не только о том, чтобы спасти тех, кого еще можно было спасти. В конечном счете она увидит, что станет с ее душой.
Морщась, Эстер наклонилась, чтобы развязать шнурки на ботинках. Боль обострилась, но она старалась не обращать на это внимания. Слишком важный момент. Ей следовало действовать быстро, аккуратно и, главное, бесшумно.
Эстер пошла по стеночке, потому как с краев половицы меньше скрипели под ее ногами в одних чулках. Много лет назад эту хитрость она узнала от отца, который научил ее и многому другому. Человек он был порочный, но она вспоминала его с любовью. Дойдя до сейфа, Эстер остановилась и прислушалась. Именно так поступил бы и отец.
Воровство – это наполовину умение ждать, детка. Лицо отца давно стерлось из памяти, но голос его она до сих пор помнила. Воровство – это наполовину умение ждать и наполовину умение слушать.
Прошла минута, может, дольше. Мистер Кару один раз кашлянул, и потом – ни звука. Из узенького кармашка под манжетой Эстер вытянула ключ, украденный у дворецкого. Тот ничего не почувствовал. Искусству воровства она научилась у отца, ребенком вместе с ним промышляя в трущобах Спитлфилдза. Это дело она давно бросила, но приобретенные навыки вспомнились сами собой. После смерти отца она выбрала честное ремесло, но такое, что не позволяло пальцам утратить ловкость. Усвоенную в детстве науку она не забыла.
Замок был тугой, но поддался без звука. Его она тоже смазала маслом с помощью вязального крючка. Эстер снова застыла в ожидании, на этот раз закрыв глаза, чтобы обострился слух. Ничего. Она чуть потянула дверцу сейфа на себя. Тишина. Она приоткрыла дверцу еще на дюйм.
Эстер замерла. Скрежет был слабый – даже не скрежет, а просто дрожь тяжелого железа, которую она мгновенно пресекла, положив руку на дверцу, – да и мистер Кару не мог похвастать острым слухом. Однако в этой тишине даже он был способен что-то да уловить. Эстер глянула на стол, где стоял ее раскрытый саквояж. По отношению к ней дворецкий нередко проявлял мелочную жестокость, но она не желала ему зла, хотя, бывало, и подумывала о мести. Если он сейчас уличит ее, терять ей будет нечего. Она гораздо проворнее его, в три шага преодолеет расстояние до стола. Тогда он и узнает, на что еще нужен стилет. Она сделает то, что должна.
Но нет, дворецкий только в очередной раз кашлянул и затем хмыкнул. Видимо, нашел еще что-то забавное в «Иллюстрейтед Лондон Ньюс»[3]. Эстер снова сосредоточила внимание на сейфе. Одним осторожным, но быстрым движением наполовину отворила дверцу. Большего и не требовалось.
Всю среднюю полку занимал выстланный бархатом поднос с одиннадцатью хрустальными сосудами. Каждый стоял в своей собственной выемке. Вообще-то поднос был рассчитан на двенадцать флаконов, но одна выемка пустовала. До сей минуты Эстер только мельком видела их. Рифленые, украшенные тонкой резьбой, они поражали красотой, искрясь приглушенным блеском в желтоватом свете. Их создал, она знала, мастер из Антверпена по рисункам его светлости. По утверждению мистера Кару, подобных изящных сосудов не сыскать во всей Англии. Дворецкий, конечно, сболтнул лишнего, но очень уж он любил потешить свою презренную гордыню, а хвастуны не способны хранить тайны. Разумеется, всех подробностей Эстер не знала, но известно ей было достаточно.
Из одиннадцати флаконов восемь были пусты и бесцветны. Их можно было использовать только раз, как она выяснила, однако пузырьки вернули на место после того, как их содержимое израсходовали. Использовав флакон, который сейчас отсутствовал – может, чуть позже сегодня вечером; ей о том было неведомо, – они пополнят поднос девятым почерневшим сосудом. И заодно обнаружат пропажу. Только вот ей не суждено увидеть их реакцию. Жаль.
Остальные три флакона были нетронуты. На первый взгляд казалось, что они пусты, но все три были закупорены и залиты воском. На дне каждого темнело некое вязкое масло. Смола, называли его, как слышала Эстер. При соприкосновении с воздухом смола эта испарялась. Для их целей это зачем-то было необходимо. Более того Эстер не знала и знать не хотела.
Именно флаконы в этом сейфе были главным сокровищем. Тот голландец такие больше не изготовлял – по неизвестным ей причинам. Может быть, умер, или спор какой между ними вышел. Другого такого мастера, наверно, можно было бы найти, но не без труда. Однако эти пузырьки были почти бесценны.
Из потайной складки в юбках Эстер достала еще одно свое творение – нечто вроде сумочки, сшитой из прочной парусины. В ней имелось три отделения, и каждое было простегано ватой, чтобы сосуды при носке не звенели, стукаясь друг о друга. С величайшей осторожностью Эстер взяла за горлышко один из закупоренных флаконов и подняла его с подноса. Сосуд был увесистый, хотя жидкости в нем было налито не больше, чем на унцию. Однако по размеру он оказался меньше, чем она полагала, и полностью исчез в своем мешочке. Отлично. Много места – не мало.
И Эстер снова замерла, хотя теперь каждая секунда промедления была для нее пыткой. Жди, девочка. Жди и слушай.
Она опустила в сумочку второй пузырек, тот мягко угнездился рядом со своим соседом, а она снова застыла в ожидании. Десять секунд. Двадцать. Она переложила в сумочку третий флакон.
Когда дело наконец было сделано, Эстер вернулась к столу и опустилась на табурет, позволяя себе минутку посидеть. Ее взгляд упал на недошитое одеяние. Само платье, даже без рукавов, поражало некой печальной безучастной пышностью. Перчатки и вуаль тоже были разложены, равно как и несколько кружевных деталей, которые требовалось пришить.
Она освободится от всего этого, как о том давно мечтала. Удерживала ее в эти последние мгновения не сентиментальность, а некая настоятельная необходимость, определение которой Эстер затруднялась подобрать. В ее планы не входило тратить время на молитву, но сейчас она ощущала в себе эту потребность. Эстер преклонила колени перед платьем, поскольку это в некотором роде сближало ее с той, для кого оно предназначалось. И с другими, которые ушли из жизни раньше. Таким образом она чтила их память.
У Эстер мелькнула еще одна мысль. Из коробки на столе она вытащила самую новую карточку. Как бы ни были получены указанные на ней мерки, сняты они были с потрясающей точностью, до одной восьмой дюйма. Пробегая глазами колонки, Эстер шепотом произносила цифры, и воображение рисовало ей фигуру худенькой девушки. Она представляла ее так живо, словно баюкала на руках. Эстер коснулась карточки, оставив на ней смазанное пятно крови, и на мгновение смежила веки.
Поднявшись с табурета, она с минуту бесцельно постояла на месте. Больше ничто ее здесь не удерживало. Она расправила на себе юбки, пригладила волосы, но прихорашиваться не стала. Последний раз обвела взглядом комнату, ожидая, что ее захлестнет паника.
Все. Больше ничего, ничего. Время пришло.
Эстер наклонилась за низенькой деревянной приступкой, что стояла под столом, перевернула ее, рассматривая ножки. Она подбила их фетром, чтобы они не скрежетали о пол. Эстер осторожно поставила приступку под окно, подождала десять-пятнадцать секунд, потом поднялась на нее, чтобы дотянуться до шпингалета над переплетом. Его она тоже смазала маслом в процессе подготовки, и потому рычажок поддался сразу, без особых усилий с ее стороны. Нижняя створка тоже легко скользнула вверх, как и тогда, когда она открывала окно в прошлый раз.
Поднявшись на подоконник, она выпрямилась во весь рост, но, вопреки ожиданиям, огней гостиницы «Уолсингем-хаус» не увидела: ее почти полностью заслоняли крыши домов напротив. В конце улицы какой-то мужчина топтался под фонарем. Эстер различила вдалеке силуэты зданий Пикадилли и темный край Грин-парка. И больше ничего.
Она извлекла первый флакон из его мягкого мешочка и вытянула перед собой. Легонько раскачивая сосуд в руке, она любовалось мягким блеском смолы. Потом чуть наклонилась вперед и разжала пальцы. При ударе о землю флакон лишь тихо звякнул. Издал нежный звон. Эстер не посмотрела вниз. Этого, она знала, делать нельзя.
Мужчина, что стоял под фонарем, снова попался ей на глаза. Теперь он быстро перебегал улицу. Эстер не придала этому значения. Наверняка они выставили наблюдателя. Он увидел ее, насторожился. Теперь это уже неважно. Слишком поздно. Она вытащила из сумочки второй флакон, бросила его. То же самое проделала с третьим.
И вот наступила долгожданная минута покоя. Мгновение совершенной безмятежности, которое она пообещала подарить себе перед самым концом. Мгновение, принадлежащее ей одной. Эстер вдохнула полной грудью и протяжно выдохнула. Ее живое тепло на холоде обратилось в пар. Однако мороз не жалил, как она ожидала, и было почти безветренно. Она ступила на карниз, чуть раскинула в стороны руки, чтобы удержать равновесие, и только потом – почувствовав, как нечто пушистое задевает костяшки пальцев, – вспомнила про снег.
Эстер подняла лицо вверх. Снег теперь был всюду. Густой, он сыпал с мягкой настойчивостью. Обволакивал ее своей нежностью, напоследок даря милость. И когда решающий момент настал, у нее не возникло ощущения, что она падает. Она – ни много ни мало – отдала всю себя, а выжидающий воздух, быстрый и надежный, признал ее за свою. Он стремительно подхватил ее и, словно бесплотного духа, понес прочь от земли.