Бабушка Майи умерла за месяц до Обри.
Позже доктор Барри укажет на эти две потери, случившиеся за столь короткое время, как на причину того, что Майя стала уязвима. Отсюда и психоз. Но еще позже – годы спустя – Майя поймет, что именно горе сделало ее беззащитной перед Фрэнком. Если оглянуться назад, это покажется очевидным: он знал, что ей больно, когда они встретились. Он это почувствовал. Даже если она сама этого еще не осознала.
Сначала она не разобралась в своих чувствах. Она никогда лично не встречалась со своей бабушкой. И не нашлась что сказать, когда мама тихонько постучала в дверь ее спальни, чтобы сообщить, что Abuela[22] умерла.
Майя только начала собирать вещи. До переезда в общежитие оставалось еще два месяца, но она была слишком взволнована, чтобы ждать. Она начала с книг и провела последний час, перебирая свою внушительную библиотеку, решая, что взять с собой. У нее имелось место только для двадцати книг, и она только что переложила роман Стивена Кинга в стопку «Оставить дома», чтобы освободить место для «Моста в Терабитию» Кэтрин Патерсон, которую мама читала ей вслух, когда Майе было десять и она на неделю застряла дома с ангиной. Держа книгу в руках, она вспомнила голос своей матери и историю о детях, которые придумывают свой собственный мир. Воспоминание, пронизанное ощущением невероятного счастья, и Майя не сможет с ним расстаться. Ее волнение по поводу отъезда из Питтсфилда омрачено грустью и мучительным чувством вины за то, что она оставляет свою мать. Она говорит себе, что будет приезжать домой раз в месяц. Вот о чем она думает, когда мама сообщает эту новость.
– Что? – спрашивает Майя, поднимая взгляд от стопок окружающих ее на полу книг, хотя она прекрасно расслышала слова.
Ее бабушка умерла от инсульта в своем доме в Гватемала-сити. Она ощущалась постоянным, но далеким присутствием в жизни Майи. Голос по телефону несколько раз в год. Фотография. Написанные от руки поздравительные открытки на день рождения. Конечно, и отец Майи умер, но так было всегда. Никто из тех, кого она на самом деле знает, до сих пор не умирал.
– О, милая, – мягко говорит мама, входя в комнату, в то время как Майя прокручивает в памяти образ бабушки, которую она внезапно потеряла, и вдруг понимает, что никогда по-настоящему не знала ее. До этого момента ее бабушка была такой же абстрактной, как сама смерть, – голосом в трубке, не более того, – но внезапно ее отсутствие кажется очень реальным, в груди нарастает пустота.
Abuela была связью с отцом Майи, человеком, который знал его лучше всех. Есть так много вопросов, которые Майя должна была задать.
Мама садится рядом с ней на ковер, стараясь не потревожить стопки книг. Она выглядит почти извиняющейся.
– Я так и не ответила на ее последнюю поздравительную открытку, – вздыхает Майя.
Бренда всегда внушала, как важно общаться с матерью своего отца, напоминая Майе, чтобы та писала и звонила бабушке. Но Майя была слишком мала, чтобы понять, или, вероятно, слишком эгоистична, как все дети. Слишком погружена в себя. Слишком стеснялась своего ужасного акцента, чтобы говорить по-испански по телефону, вынуждая бабушку исправлять ее в тех редких случаях, когда они все-таки разговаривали.
Мама кладет руку ей на плечо.
– Не переживай об этом, – шепчет она. В ее голосе слышатся слезы.
– Я хочу поехать на похороны.
Мама пристально смотрит на нее.
Майя никогда не бывала в Гватемале.
Ее мать всегда говорила, что это слишком опасно, – и было достаточно рассказа о том, что случилось с отцом Майи: Хайро Эк Басурто был застрелен в дверях дома своих родителей в возрасте двадцати двух лет.
Шел 1990 год, гражданская война в Гватемале только начинала утихать, и армия продолжала убивать тех, кто выступал против диктата.
Майе было двенадцать, когда ей удалось выпытать эту информацию у своей мамы. Это потрясло ее. Зачем армии убивать свой собственный народ? Бренда познакомилась с Хайро, находясь в Гватемале в миссионерской поездке по делам церкви своих родителей. Она как могла объяснила все ребенку. Земля, на которой тысячелетиями жили майя, оказалась идеальной для выращивания большого количества бананов. Chiquita[23] еще в 1940-е годы была крупнейшим землевладельцем страны. Тогда она называлась «United Fruit Company», и у нее было серьезное влияние на правительство Гватемалы.
Но в 1944 году народ Гватемалы избавился от правительства, лояльного к фруктовой компании, и избрал президента, который, помимо прочего, хотел забрать часть земли компании и вернуть ее тем, кто на ней жил. Эта земля считалась священной. Густые джунгли и туманные высокогорья. Вулканы и сеноты.
Новоизбранный президент, а затем и его преемник верили, что люди сто́ят больше, чем деньги, больше, чем дешевые бананы. «United Fruit Company» с этим не согласилась. Она жаждала заполучить эту землю. Фруктовая компания была родоначальницей современной пиар-кампании, и точно так же, как она убедила американцев покупать больше бананов, она убедила президента Америки в том, что новый президент Гватемалы – коммунист. Это было в 1950-х годах, когда холодная война нарастала как снежный ком. В двенадцать лет Майя ничего не знала о холодной войне, но по тону своей мамы почувствовала, что это было мрачно и опасно.
Президент Эйзенхауэр прислушался к мнению фруктовой компании. Он направил в Гватемалу представителей ЦРУ, чтобы они тайно расшевелили небольшую гватемальскую оппозицию. США обучили их и дали им оружие. И в 1954 году эта оппозиция, при серьезной поддержке со стороны США, свергла демократически избранного президента. Они назначили на его место военного офицера, человека, который был рад позволить фруктовой компании выращивать свои бананы.
Тогда народу майя стало очень тяжело, особенно крестьянам, а также всем, кто их поддерживал. Студенты, учителя, художники, писатели, просто соседи. Эти люди составляли бо́льшую часть страны, но вся власть принадлежала небольшой кучке. Часть населения оказалась настолько разгневана, что убежала в горы воевать, вербуя на свою сторону голодающих детей. Гражданская война длилась тридцать шесть лет, и в ней погибли двести тысяч человек. Многих пытали, тысячи и тысячи пропали без вести – термин, которого двенадцатилетняя Майя не понимала.
«Это значит, что полиция тайно арестовала их, – объяснила мама, – и больше их никто не видел».
Двенадцатилетняя Майя к этому моменту уже начинала жалеть, что спросила об этом. Сколько она себя помнила, приставала к своей маме с просьбой открыть, почему умер ее отец. И как? И где? И когда? Но как только мама начала рассказывать, девочка почувствовала, как у нее сжалось горло.
Ее отец был студентом колледжа, изучавшим литературу. Еще он был писателем – но это была другая история, о которой Майе уже было известно.
Такова была история его смерти, которую она наконец-то узнала. И в то же время – слишком рано для своих лет.
Ее отец был членом студенческой организации, которая отправилась в маленькую деревню в высокогорье. Незадолго до этого армия устроила там резню, и отец Майи вместе с другими студентами и несколькими профессорами вышел на марш с выжившими, требуя прекратить присутствие армии в деревне. Сердце Майи при этом наполнилось гордостью, а затем сжалось от страха, когда мама объяснила, что кто-то сфотографировал его там.
В те дни это было все, что требовалось.
Мир начал замечать то, что впоследствии назовут Молчаливым холокостом, но в 1990 году армии все еще сходили с рук убийства людей, которые с ними не соглашались.
Таких, как отец Майи.
Вот в чем была причина того, что с ним случилось.
Ответом на протест стала пуля в голову.
Это произошло через два месяца после акции, во время которой Хайро сфотографировали марширующим рядом с известным профессором истории, вскоре пропавшим без вести. А кроме него – еще трое его друзей. Пекарь. Учитель. Священник. В те дни достаточно было быть связанным с определенным профессором истории.
Убийца никогда не будет назван, не говоря уже о том, чтобы предстать перед судом. Он мог служить в армии, или подрабатывать на них, или, возможно, быть членом печально известных гватемальских эскадронов смерти. Субботним утром он подошел прямо к двери Хайро.
Мать Хайро была за домом и полоскала в корыте скатерть в красный цветочек. Его отец – в гостиной, читал газету, сидя на диване.
Мама Майи находилась на кухне.
Бренда готовила себе чашку растворимого кофе – одну ложку «Нескафе», одну ложку сахара и две ложки сухого молока. Она пробыла в Гватемале чуть больше месяца, была беременна, но еще не знала об этом, и это было частью ее распорядка дня: ей нравилось пить кофе на улице и подниматься по шаткой металлической лестнице на крышу солнечным утром, таким, как это.
(Но это тоже была другая история.)
Она помешивала растворимый кофе в дымящейся кружке, когда услышала выстрел. Она никогда этого не забудет.
Она пристально смотрит на свою дочь.
– Я хочу поехать на похороны, – снова говорит Майя, словно не помнит, что мать рассказывала все это, когда ей было двенадцать.
– Ты же знаешь, что это слишком опасно. – Бренда обещала отвезти дочь в Гватемалу, как только там станет достаточно спокойно, но по сей день этого не произошло.
– Я буду осторожна, – настаивает Майя, хотя мама качает головой. – В августе мне исполнится восемнадцать!
В глазах матери вспыхивает гнев.
Майя никогда не встречалась со своей бабушкой, а теперь никогда и не встретится. И все, что у нее есть от отца, – это несколько фотографий и несколько историй, рассказанных ее мамой, которая сама познакомилась с ним лишь за месяц до его смерти.
Внезапно на Майю обрушивается груз всего того, чего она не знает о своей собственной семье.
– Я поеду, – говорит она. Ее глаза сверкают.