Зал был многолюден.
Духота и жара… Помещение натоплено, забито до отказа журналистами, едва ли не лезущими друг другу на головы. Блокноты, карандаши, ручки… Камкордеры, айпады, профессиональные камеры… Пишущая толпа. Журналисты и телевизионщики толпились даже в дверном проеме, не давая ей, звезде дня, пройти внутрь.
О да! Она была великолепна, несмотря на свою экстраординарную внешность. Многие мужчины сами не понимали, как оказывались под чарами ее обаяния – достаточно было только взглянуть на нее. Казалось, острый нос и крысиный профиль должны были отталкивать, но Клер умело пользовалась внешностью, которой наградила ее природа. Да и разве можно было устоять против соблазна, порожденного ее голосом, будоражащим весь диапазон чувств – от возвышенных до животных инстинктов…
– Прошу пропустить, а то пресс-конференция не состоится, – Клер пришлось заговорить, чтобы толпа дала ей дорогу.
Едва она вошла в конференц-зал, как журналисты тут же отрезали путь Олафу и Малефисент. Клер, не оглядываясь, шла к трибуне.
Подойдя к стойке с микрофоном, она устремила взгляд в
противоположную точку – к выходу, словно в конференц-зале никого не было.
– Наконец, я развожусь с мужем. Мне это необходимо для развития карьеры: у меня открываются новые перспективы, и я не хочу их терять. К тому же, есть некие факты, которые помогут ускорить развод. Все подробности можно узнать у моего пресс-атташе. Всем спасибо за то, что пришли.
Закончив речь, Клер направилась к выходу. Ей не пришлось протискиваться сквозь толпу журналистов. Они сами расступались перед ней. А она шествовала в озарении фотовспышек, безучастная ко всему происходящему вокруг.
Выйдя из бизнес-центра и сев в машину, Клер велела водителю ехать к опере, не обращая внимания на Олафа, умудрившегося при всей его тучности выбраться из здания и семенящего прямо к авто.
Подъехав к карикатурному строению, Клер направила свои стопы прямо внутрь этого монстра из стекла и металла. Затем, поднявшись по главной лестнице, она свернула в боковой пролет, где располагались грим-уборные. Пройдя в конец коридора, Клер открыла неприметную дверь своим ключом и, оказавшись внутри, заперлась. Сбросив пальто и сняв шапочку с вуалью, она растянулась на кушетке и уставилась в потолок.
Полежав в таком состоянии минут пять, Клер подошла к зеркалу и принялась наносить макияж. Эту работу она предпочитала теперь делать сама, с тех пор, как похвалила жуткую постановку «Волшебной флейты», а теперь… ее голос наконец оценили по достоинству! La Scalla! Миг признания наступил. Она взойдет на эту священную сцену и покорит публику своим голосом, воистину гениальным, потому что она теперь могла менять диапазоны и все оперные партии были ей доступны, и не было ни одной роли, которой она не смогла бы исполнить.
А здесь? Жалкое прозябание под фонограммы. Не о такой карьере Клер мечтала, когда впервые пришла под свод этого строения простой хористкой – одной из многих. Каждый раз, когда она пыталась внести в партии что-то свое, ей затыкали рот, и дело не ограничивалось обыкновенными замечаниями – все заканчивалось переходом на личности и оскорблениями по поводу внешности. Нет, видели, сенсация? Поющая крысоморда! Так выразилась блиставшая тогда прима, обладающая пышными формами.
И это чудо исполняло партию Тоски… Было смешно смотреть, как она еле машет руками и выпячивает глаза во время исполнения высоких нот… Тщедушного Скарпиа она могла спокойно раздавить своей массой, но по сюжету коварного графа нужно было заколоть. Эта сцена всегда вызывала у зрителей хохот. Похоже, публика забывала о своих делах, когда на сцену выходила примадонна – такое зрелище невозможно было пропустить.
Правда, с примадонной случилась одна маленькая неприятность. В ее коктейль, который она любила принимать после каждого акта, однажды попала серная кислота – так что дело потерей голоса не обошлось. Скорая, как всегда, прибыла вовремя – когда примадонну уже нельзя было спасти, полиция так ни до чего и не докопалась, тем более, что поговаривали, будто бы прима сама любила эксперименты с ядами. Так что экзотическое зелье могла спутать и с кислотой, скажем, положила его не в ту склянку.
Дело быстро замяли, а все главные партии перешли к Клер, потому что она была единственной, кто мог в этом балагане хоть как-то петь. И Клер пела. Но не как попало, не просто попадая в ноты. Она жила всем этим, но что толку, если оркестра нет, а твой талант никому не нужен. Она видела, какая публика приходит в оперу, которая давно уже перестала быть храмом. Это было строение, в котором собиралась тусовка более высокого ранга – не более того. Но Клер осознавала одно: плевать на публику. Нужно совершенствоваться самой, а время покажет.
Сегодня ее последний спектакль в этом убожестве. В этом дурдоме, где собираются одни сумасшедшие, помешанные на деньгах. Далее – сразу на самолет, а бракоразводным процессом можно руководить из Италии. Сегодня она должна затмить все – даже громко включенную фонограмму с синтезированным голосом – потом пускай обвиняют в безвкусице: а разве не безвкусица, когда имея природные данные, нельзя пользоваться ими?
С этими мыслями Клер занялась губами. Чувственные и алые. Именно такие ей были нужны.
Скрип ключа в замке заставил ее отбросить в сторону кисточку и обернуться. Дверь бесшумно открылась, и в гримерке появился Олаф, утирающий раскрасневшееся лицо платком. По пути в оперу, его угораздило потерять цилиндр, от его важного вида не осталось и следа. Клер хихикнула, отчего стали видны ее передние острые зубы.
– Т-ты можешь объяснить, что означает твой демарш? – потребовал дрожащим от волнения голосом Олаф. – Что еще за развод? У нас, если помнишь, брачный договор, и в случае расторжения…
– У меня свой договор, – резко ответила Клер. – Мне все равно, что будет с твоими деньгами. Ты неспособен ни на одно решение, так что считаю себя свободой с этого момента. Все бумаги тебе пришлют, когда я обживусь на новом месте. Да, муженек, ты мне надоел. Надоели и твои дела, в которых я должна разбираться. Ты уже взрослый мальчик, Олаф, так что принимай решения сам.
Последние слова она произнесла с оттенком пренебрежения, чем окончательно довела Олафа до потери рассудка. Зрелище было воистину жалким. Олаф – эта куча жира в черном – рухнул на колени и пополз к Клер, рыдая, как беспомощный ребенок. Клер сидела на стуле, словно мраморная статуя.
– Что-то случилось? – на шум из комнаты заглянула уборщица.
Олаф оглянулся. В его взгляде было нечто звериное, так что уборщица поспешила исчезнуть. Нервно покусывая губу, Олаф поспешил ретироваться. Клер же продолжила наносить макияж.
Через пару часов сидения в гримерке, она, наконец, подняла трубку телефона и вызвала костюмершу – невысокую, угловатую барышню с ужимками бабуина, что впрочем, не мешало ей быть отличным спецом в своем деле. Пока несли костюм, Клер уселась у зеркала и мечтательно представила себя в костюме позапрошлого века… какая же это красота. И ее голос, ее неземной голос, затмит все недостатки ее внешности. Больше драмы, больше чувств – с этим она справится.
И вот в дверь постучали. Тихо и три раза.
– Войдите! – произнесла Клер.
В комнату вошла Асни – та самая костюмерша. Умилительная мордочка шимпанзе сидела на низкорослом неуклюжем теле. Длинные руки, едва ли не до колен, полусогнутые ноги и согбенная осанка. На голове темнел пушок – Асни избавлялась от растительности всеми доступными способами, кроме эпиляции – на эту процедуру она не отваживалась ни при каких обстоятельствах.
– Я принесла костюм, – ответила она, приближаясь к Клер скачками. – Новейший дизайн.
И при этом сочувственно кивнула.
Клер уже поняла, что это значило.
Обреченно вздохнув, она взяла вешалку в чехле – удивительно легкую. Казалось, сценический костюм Тоски был невесом.
Асни попятилась к выходу, все также нелепо подскакивая на каждом шагу
– Сочувствую, – на удивление музыкально произнесла она. – Там такое накручено.
Клер дернула зиппер – и чехол сам сполз с вешалки.
То, что висело на ней, повергло приму в шок.
– Но это же нельзя надевать! – воскликнула она. – Что за вульгарщина!
– Это новый арт-концепт. Говорят, пригласили дизайнеров от тех, о ком не принято говорить, – прошептала Асни.
– О ком не принято говорить, – прошептала Клер. – О Корпорации что ли?
Асни в священном ужасе поднесла палец к губам.
– Знаю, знаю, что не принято, но я же на нее работаю, и не скрываю, – спокойно ответила Клер. – Но это! Кого они пригласили?
– Мадам Личинль, – ответила Фрида, отскакивая еще ближе к выходу.
– Ощущение такое, что этой англоманке изменил вкус, – прошептала Клер. – Она явно сошла с ума от одиночества. «Дисгайз лимитед»… Тоже еще бренд состряпала.
Когда она оглянулась, дверь была закрыта, Асни же и след простыл. Клер повесила пялку с костюмом на вешалку и еще раз осмотрела его – нет, это было нечто невозможное. Ее невеселые мысли прервал звонок – пора было идти на сцену и еще раз определиться расположением – у режиссера была привычка делать расстановку в самый последний момент, ну разве не может это не раздражать?
Клер вышла на подмостки. В зале и на сцене никого не было. Она решила вернуться в гримерку, как вдруг вспыхнул свет и в бледном пятне софита она увидела восседающую в кресле знакомую темную фигуру.
– А, Мал, всего лишь это ты? – Клер бросила в зал небрежную реплику.
– Что-то слишком легковесно мы бросаемся словами, – вкрадчиво, но несколько неудовлетворенно произнесла Малефисент, вставая со стула и направляясь к своей подопечной. – Слышишь, Клер, я с отличной новостью. Немедленно собирай чемоданы. Рейс в Милан перенесли на два часа раньше.
– А «Тоска»?
– Отменим этот новомодный бред, – спокойно отреагировала
Малефисент. – Что тебе здесь? Пустота, суета, прозябание, а там – только вообрази! – Италия, тепло, апельсины, свежая горячая кровь… Последние слова заставили Клер улыбнуться.
– Здесь так все серо и холодно. Я не хочу оставаться здесь. Я еду домой, о Мал, ты поедешь со мной?
– Сожалею, но времени на это у меня нет. Мне тоже нужно упаковать вещи. Но в Италию мы отправимся вместе. Естественно, я – в качестве твоего антрепренера. Продюсер, агент, арт-менеджер – все эти слова не подходят мне. А теперь иди и готовься. В полпятого ты должна быть в аэропорту, а в полвосьмого сидеть в бизнес-классе самолета на Милан.
– Но…
– Время – деньги и кое-что еще, – прошептала Малефисент и направилась к выходу.
Клер смотрела вслед скрывшейся в дверях Малефисент, но вдруг та заглянула и крикнула:
– Только что звонили из аэропорта. Погода нелетная все откладывается до завтра. Тоску сегодня тебе играть все-таки придется.
И тут же исчезла.
Клер вздохнула и поплелась обратно в гримерку. Партия Тоски в навороченной постановке ей была явно не по вкусу. Впрочем, шить она особо не умела. Внезапно ее осенила идея: если костюм прибыл из салона «Disguise Ltd», значит, его можно заменить. Для мадам Дисгайз, по слухам, не было ничего невозможного. Клер кинулась обратно в гримерку, схватила сценический костюм и, когда выкидыш архитектуры изрыгнул ее из своего чрева, она быстро поймала такси и поехала в пригород, где находился торговый центр.
Быстро сориентировавшись в стеклянно-металлическом лабиринте, Клер спустилась к неприметной двери и вошла в полутемное помещение, пропахшее нафталином. Ничего не изменилось с ее последнего визита. Те же стены в шелковых драпировках и деревянных панелях, та же стойка и та же шкатулка, непрестанно наигрывающая уэбберовскую мелодию. Клер нажала на кнопку звонка. Через некоторое время раздался знакомый шелест юбок.
Мадам Дисгайз все же испугала гостью. Она возникла у Клер за спиной и положила ей на плечо свою руку в надушенной перчатке.
– Ты совсем не изменилась, сестра, – тихо прошелестела модистка. – Все так же экстравагантна в желании выделиться из толпы. Одобряю. Толпа – ничто, а такие, как мы – вот кому нужно ею управлять. Впрочем, что послужило целью твоего прихода?
– Костюм, – чуть слышно пропищала Клер. – С каких пор ты – театральная костюмерша?
Маска прошелестела в ответ смехом.
– Во-первых, не путай понятия костюмер и художник по костюмам, Клер Крысиная Башка, – произнесла она, занимая ближайшее кресло. – Вряд ли ты отличалась от меня умом. Во-вторых, не забывай, что ты тоже работаешь на Корпорацию, – так что подчиняйся правилам. В этом месте командую я. Да, милочка, хоть ты и старше, хочу тебе кое-что сказать. Недавно – буквально, на днях, – я узнала все. Икол Лауфейсон заезжал ко мне. Имя ничего не говорит?
На крысиной физиономии Клер недоумение застыло, подобно маске. Другая же маска, более дорогая, спокойно созерцала процесс.
– Лауфейсон спонсирует эту вашу новую «Тоску». И все его пожелания, касаемо постановки, – все равно, что приказ. Так что Малефисент явно проигрывает в карты, можешь ей так и передать, сестра. Кстати, Клер, ты не забыла кое-что прихватить. Скажем, пузырек с кислотой?
Последовавшее хихиканье вывело Клер из себя. Она совсем забыла, зачем приехала, и чтобы хоть как-нибудь отплатить модистке, она вскочила с места и сорвала с сестры маску. В ответ раздался смех совершенно иного рода – металлический скрежет исходил из горла мадам Дисгайз. И вот теперь она возвышалась над поверженной крысой, готовясь нанести последний удар.
– Да, сестренка, – модистка скрипела изо всех сил – Это я. Ты не забыла, как подмешала в мой крем много-много кислоты? Смотри на мое лицо. Хотя… Я ведь не случайно взяла себе псевдоним Дисгайз. На мне сейчас золотое личико китаянки, а хочешь – будет африканка из черного дерева?
Медленно, словно находясь под воздействием наркотика, мадам Дисгайз поднесла руки к блестящей маске с узкими прорезями для глаз – и резко сорвала это подобие лица, открывая расширенным от ужаса зрачкам Клер узкую резную маску африканского идола… маска за маской, лицо за лицом, образ за образом – казалось, мадам Дисгайз была многоликой и в то же время, у нее не было никакого лица…
Клер, наконец, едва выдавила:
– Ты не человек…
– ТЫ ТОЖЕ, – проскрипела в ответ модистка. – У НАС ОБЕИХ КОНТРАКТЫ С КОРПОРАЦИЕЙ, только я об этом знаю и живу, а ты – не живешь и не знаешь. Забирай костюм и уходи. Иначе ты увидишь, на что я способна.
Клер судорожно подхватила костюм и поползла к выходу. Напоследок она оглянулась и увидела, как ворох масок разлетается по комнате и как каждая маска начинает буравить незваную гостью пустыми глазницами…
…Ну вот, наконец, последняя ступенька звук открывающейся двери – и слепящий свет после полутьмы салона…
– Мама, мама, эта тетя – большая крыса? – раздался детский голос.
Клер медленно плелась к выходу из центра, словно сомнамбула. Добравшись до паркинга, она пробормотала, что ей нужно в оперу.
Как раз там обнаружилось, что костюм пропал. Скорее всего, Клер посеяла его в торговом центре. Прима облегченно вздохнула. Что ж, она будет исполнять партию Тоски в своей одежде. По крайней мере, внешние приличия будут соблюдены. Впрочем, неприличности этого дня еще не начинались…
…На подходе к гримерке Клер услышала шум и лязг, как будто громыхали огромными кастрюлями Еще пару шагов вперед – и из распахнутых дверей гримерки пахнуло тухлятиной.
Не успела Клер войти, как в нее полетела алюминиевая кастрюля, едва не ударив по голове. Но это было еще не самое страшное – запах подгнившего мяса перемешался с чадом, будто в комнате наскоро установили печь. Стук ножей по разделочным доскам окончательно вывел Клер из себя.
– Что здесь происходит? – завизжала она.
– Новый костюм для фру и эвакуация кухни, – раздалось в ответ.
Гвалт стоял такой, что не возможно было определить, кому принадлежит голос.
– В моей гримерной… Что происходит? – Клер кричала изо всех сил, но потом закашлялась.
Затем, немного придя в себя, она кинулась на ближайшего обвальщика с кулаками, но ее удары были все равно, что укус назойливой мухи.
– Отойдите, фру, а то покалечитесь, – прогремело у нее над ухом.
Клер ничего не оставалось, как покинуть оскверненную гримерку. Она оперлась об стену, не понимая до конца, что происходит. Казалось, ее мир рухнул в одно мгновение, и вместо него появилась бездна.
Дверь вскоре распахнулась, и из комнаты выкатили вешалку с новым нарядом для Тоски. Платье точь-в-точь копировало костюм той эпохи, но что-то очень смущало Клер – странный цвет: такого не было ни у одной ткани. Клер подошла ближе и не смогла сдержать отвращения: от костюма несло гнилым смрадом, а ткань, из которой он был сшит, при прикосновении выделяла влагу. Радовало только одно: это выглядело приличнее того, что ей предложили в первый раз.
И, тем не менее, Клер заверещала на весь коридор так громко, что не ее визг сбежались люди из других помещений:
– С великими не спорят!!!!! Это издевательство над классикой!!!!!
В ответ актеры и обслуживающий персонал только качали головами, а Клер, забившись в истерике, подбегала к каждому из них. Жалкое было зрелище, когда из крысообразного лица вырывались человеческие слова, кое-то даже начала хихикать. Наконец, ее взяли под руки и увели обратно, в гримерку, пахнущую сырым мясом.
Пока Клер приводили в чувство – а сделать это было трудно из-за запаха гнилого мяса и шума в гримерке – два часа до начала «New Tosca» промчались, как не бывало.
Клер еле открыла глаза. Кухня и не думала сворачиваться. Из-за жары и пара к зеркалу было не подойти – так что прима не видела, что с ней сотворили гримеры. Только две вещи ощущала Клер: скользкое мокрое платье и головокружение, от которого не помогало ни одно лекарство. Под руки ее вывели по коридорам и лестницам, захламленным так, что можно было за секунду несколько раз переломать все кости.
Наконец, после получаса ходьбы спортивным маршем, раздалась музыка Пуччини – но какая! Фальшивые ноты и диссонансы выли, скрипели, визжали, грозя оглушить не только слушателей, но находящихся за кулисами, ибо динамики развесили по всему периметру сцены и зрительного зала, не забыв даже вип-места и ложи.
Неизвестно, в какой последовательности исполнялись партии, но когда Клер вытолкнули на платформу без перил, она едва не свалилась с нее. Через секунду платформа поехала навстречу чавкающему и безразличному залу, столкнув мимоходом статую Мари. Только тогда постамент замер. Все прожектора устремились прямо на Клер, а непонятно откуда выскочивший кордебалет бойко начал отплясывать канкан под жуткую какофонию экспериментального прочтения партитуры Пуччини.
Клер смотрела под ноги, пытаясь защититься от слепящего света. Из зала она слышала уже не чавканье, а едкие ядовитые смешки, направленные в ее сторону, а когда до ее слуха долетела фраза: «Фи! Beata Maria с крысиной мордой», – только тогда стало очевидно, что возле стульев и кресел установлены микрофоны.
Клер еле стояла на платформе, но когда вместо Тоски на сцену выкатилась резиновая кукла в мини-юбке и на весь зал завопила некачественная фанера, она не выдержала. Благо платформа висела невысоко. Прима спрыгнула с нее, опрокинула куклу и помчалась в партер. Под Ta Deum рухнул железный занавес, едва не раздавив живую крысу. Подобно фурии в мясном наряде, она металась среди чавкающей публики, которой без повода захотелось набить животы. Чавкать заранее припасенными бутербродами и хлюпать дешевым пивом в жестянках все начали, словно по команде. А в ложах все было гораздо проще: стоило нажатием специальных кнопок вызвать официантов.
– Вы не понимаете! – Клер кричала, на пределе голосовых связок, подбегая то к одному зрителю, то к другому. – Это же великая музыка, классика, трагедия, наконец! Ну, что же вы – такие безразличные, тупые, быдло!
Ta Deum ревел во всю, и поэтому чавкающие не слышали воплей примы и думали, что это часть зрелища, отпуская по поводу вонючего наряда и внешности Клер колкости, пошлости и сальности. В итоге Клер поплелась обратно к закрытой сцене. Она оглянулась – и тут же получила привет из зала. Сэндвич с кетчупом распластался на ее крысиной физиономии. Занавес заскрежетал, и Клер пришлось проползти в узкую щель, благо она была субтильного телосложения.
Начался акт второй. Вместо Скарпиа в кресле развалилась голограмма – нечто невменяемое, словно перепившее тосканского вина. Фанера работала теперь иначе: звук был идеальным. Но когда пришла очередь реплики Тоски, Клер только и могла, что открывать рот. Да, занятное оказалось зрелище: крысорыба пытается исторгнуть из глотки хотя бы некое подобие звука.
Зал покатывался со смеху, а потом в Клер полетели остатки объедков… Шоу, явно, не заладилось.
Спотыкаясь, Клер поплелась за кулисы и с трудом дошла до гримерки. Постояв у двери несколько минут, она решила ее не открывать. Кухня все еще работала…
Так и не переодевшись, Клер поплелась в холл, а потом – к центральному выходу. Архитектурное чудовище и не мене мерзкая публика окончательно доконали ее. Медленно спускаясь по обледеневшим ступенькам, Клер сломала каблук и рухнула на брусчатку мостовой, больно ударившись. Наверное, эта боль – единственное, что могло вывести ее из ступора.
«А ведь скоро выйдут и увидят меня такой, – внезапно промелькнула мысль. – А дальше?»
Что будет дальше, Клер почему-то думать не хотелось.
Она с трудом встала и пошла к такси на стоянке, но тут ее осенило: сумочка в гримерке, а возвращаться туда не хотелось.
Клер медленно заковыляла по наледи к одному из многих узких проулков, словно сеть, расходящихся от театральной площади. Тупая боль в ноге понемногу давала о себе знать. Видно ушиб или вывих. Но придется идти по пустым улицам.
Нужно было выбраться на другой берег, но Клер привыкла разъезжать на машинах, и потому ей совсем было неинтересно, как найти нужную дорогу. А теперь она брела, куда глаза глядят, по темным и пустым улицам, дрожа от холода и стыда – вот кто-то возьмет и увидит ее такой.
Неизвестно, что помогло: то ли интуиция, то ли вид из окон как-то отложился в памяти, но проплутав часа два, Клер все же приближалась к мосту. Казалось, что еще немного – и она будет подниматься в старый город на том берегу.
Гав!
Гав-гав!
Гав-гав-гав!
Клер уже не понимала, откуда доносится лай. Собаки чудились ей повсюду. Наконец, ей в ногу уткнулся теплый мокрый нос, и тут Клер завопила от страха.
Лай смешался с рычанием, нарастающим, словно по команде – и стало ясно: больше ждать нельзя – разорвут. Она подхватила подол платья и хотела бежать, как вдруг мясной костюм полегчал, видимо, в половину юбки вцепились несколько собак и оторвали лакомый кусок. Часть стаи тут же набросилась на добычу, а Клер, забыв о боли в ноге, побежала веред – и если бы случайный прохожий проходил мимо, он бы увидел, как в свете желтых фонарей бежала темная тень с крысиной мордой, а за ней мчалась свора собак.
Ну, вот и он, мост. Клер повалилась на брусчатку. Она совсем выбилась из сил, и ей казалось, что она вот-вот умрет. Но собаки отстали. То ли испугались открытого пространства, то ли решили вернуться и сражаться с товарками за свою долю добычи – лай постепенно удалился.
Нога, должно быть, распухла. Клер не могла ступить на нее. Опираясь на перила пешеходной дорожки моста, прима потратила еще пару часов, чтобы перебраться через реку.
Дальше – еще не известно, сколько времени утекло, пока Клер приковыляла на вершину королевского холма и свернула влево от собора к особняку из известняка, – запертая дверь. Клер опустилась на ступени у входа. Ей уже было все равно – наверное, успели увидеть, сфотографировать, снимки попадут в газеты… Италия… Италия! О ней теперь можно забыть: Малефисент ждать не будет. Клер разразилась истерическим смехом без звука, каждое усилие болью отдавалось в горле. Ну да! Все – конец всему: голос-то потерян! Да и шоу, небось, было поставлено специально для этого. Все против нее. В мгновение ока разум Клер будто пронзила молния. С ней покончено – как с певицей. Но это ведь не конец. Она жива.
Клер приподняла крайний справа булыжник на нижней ступеньке. В выемке был ключ от дома. Ловко она придумала, пряча запасной от мужа. Скривившись от боли в ноге, она отперла дверь и вошла в темную прихожую.
Хохот. Похотливый хохот мужчины и женщины, направляющихся из гостиной наверх. Все, что угодно, но не в этом доме!
Клер сбросила с себя остатки отвратительного костюма. Скользкая, мокрая, продрогшая, она направилась в ванну, чтобы смыть последние следы ужасного вечера. Ей не было дела до того, что и с кем вытворяет Олаф.
Покончив с душем, Клер обрела некое подобие спокойствия. Облачившись в купальный халат, она вышла в спальню. С мужем Клер давно спала в разных комнатах.
Однако любопытство заставило ее покинуть комнату с фотоаппаратом в руках – миниатюрной камеры было вполне достаточно, чтобы зафиксировать факт супружеской измены. Открывая дверь, Клер обнаружила конверт. Значит, время фотосета ненадолго откладывается. Только почему-то рука дрожала, когда поднимала с неизвестное послание.
От нетерпения Клер разорвала конверт надвое, чудом не задев аккуратный, пахнущий сиренью, листок с машинописным текстом… Быстро пробежав глазами текст, прима рухнула на пол, закрыв лицо руками… стонать она не могла; а потом, резко выйдя из ступора, она схватила с ночного столика медную антикварную лампу и заковыляла в спальню к Олафу. Несколько ударов по голове любовницы – кажется, дело сделано. Но Клер не успокоилась. Видимо, намаявшись от трудов, Олаф храпел, как нажравшийся боров. С мыслью: «Дом снова мой!» – Клер решилась на операцию. Зуб взять было сложнее, а вот око – пожалуйста. Рев Олафа был таким громким, что Клер принялась отступать спиной к двустворчатому окну до пола, пока не сделала последний шаг, подвернув больную ногу…
Она ухватлась за тонкий, скользкий от наледи провод, кричала о помощи, а внизу за ней никто не наблюдал, кроме мужчины, громко смеявшимя над ее воплями. Отсмеявшись вволю, он ушел, выбросив на мостовую надованную игральную карту…
…Провод оборвался…
Пару месяцев спустя, Олаф отважился на встречу лицом к лицу с ней. Помещение было разделено стеклянной стеной. Клер вывезли в инвалидном кресле. С крысиной морды, изувеченной шрамами, не сходила злорадная ухмылка. Впрочем, она застыла на лице в момент падения. Олаф постоял с минуту, посмотрел оставшимся глазом на то, что осталось от примы, и ушел.