Бывают истории, которые никогда не наскучит рассказывать, пусть даже все уже слышали их по многу раз. История о Джонатане Андерссоне именно такая. В Уддвикене не было ни одного ребёнка, который не знал бы её, и всё же она не переставала будоражить воображение. История эта короткая и не особо мудрёная. Вот она:
«19 октября 1992 года Джонатан Андерссон вернулся домой из школы на велосипеде. Он съел свой обед и сделал домашнее задание. Потом поднялся на чердак и повесился. Ему было всего лишь тринадцать лет от роду».
Это – факты. Всё произошло именно так и именно в таком порядке. Но дальше история начинала обрастать многочисленными подробностями, и каждый новый рассказчик норовил придумать свою версию произошедшего.
Одни утверждали, что Джонатан завёз свой велосипед в гараж, другие же считали, что он оставил его на лужайке перед домом.
В зависимости от личных предпочтений рассказчика обед Джонатана мог состоять из чего угодно, начиная от хрустящих хлебцев и заканчивая овсянкой, супом из шиповника и вафлями.
Некоторые без колебаний заявляли, что Джонатан, поев, вымыл за собой посуду, в то время как другие были твёрдо уверены в том, что он оставил грязную посуду на столе и, когда его нашли повесившимся на верёвке двумя этажами выше, кухня выглядела так, будто в неё угодила граната.
Даже то, какое именно домашнее задание сделал Джонатан перед смертью, порой тоже становилось причиной ожесточённых споров на школьном дворе. Но все как один утверждали, что, конечно же, это была математика. Как частенько говорил Калле Джоэлю, когда заходил разговор про Джонатана Андерссона: «Если и есть предмет, из-за которого мне самому порой хочется повеситься, так это математика».
Разговор о Джонатане Андерссоне заходил чаще, если Джоэль был поблизости. И не удивительно, ведь он жил как раз напротив ворот дома, в котором повесился Джонатан. Из окон комнаты Джоэля на втором этаже открывался вид на богатую виллу из красного кирпича с побелкой, построенную в конце девятнадцатого века. Лестница из трёх ступеней вела на веранду с двумя римскими колоннами, а на белой входной двери висел массивный дверной молоток в виде позолоченной львиной лапы.
До 19 октября 1992 года во всём Уддвикене не было дома больше и красивее, чем этот. Теперь же это были руины. Пустая оболочка былой роскоши, прятавшаяся в диких зарослях сорняка, заполонившего весь двор и сад. Трава здесь вымахала такой высоты, что при малейшем дуновении ветра её прижимало к земле, а красный кирпич на нижней части фасада едва выглядывал из-под никогда не высыхавшей лужи дождевой воды, которая скапливалась, сбегая из сломанной водосточной трубы во время грозы.
Никто не жил здесь. Никто не жил в этом доме уже много лет, поэтому его прозвали Заброшенным Домом, и все в Уддвикенской школе знали, что над этим местом тяготеет проклятие.
Дети осмеливались бродить только вдоль кованой железной ограды с внешней стороны сада. Некоторые смельчаки, кто постарше – девяти-десяти лет, – забегали за ограду, добегали до дома и, прикоснувшись к кирпичной стене, мигом мчались обратно. А уж о том, чтобы постучать в дверной молоток, даже речи не шло.
Джоэль впервые сделал это в семь лет.
Конечно же, это была идея Калле – только ему в голову могла прийти подобная мысль. В один прекрасный день Калле на перемене заявил, что пришло для этого время, – а когда Калле говорит, что для чего-то пришло время, то так оно и есть.
– Это же твоя идея, – сказал Кристофер. От волнения его голос дрожал, но Калле был безмятежен.
– И что? – только и спросил он.
– ДА ТО! Значит, ты должен идти первым!
Джоэлю, Калле и трем их одноклассникам – Кристоферу, Сэму и Томасу – потребовалось минут двадцать, чтобы дойти от школы до Заброшенного Дома, и ещё по меньшей мере столько же времени ушло на перешёптывания и ругань в кустах у ограды.
Покидая школьный двор, все были твёрдо уверены в том, что первым пойдёт Калле (потому что это была его идея), затем Джоэль (потому что он был оруженосцем Калле), следом Сэм с Томасом (потому что они всё всегда делали вместе) и, наконец, Кристофер (если тот не улизнёт раньше); но теперь Калле отказывался быть первым.
Слишком испуганным он не выглядел – скорее, наоборот, забавлялся происходящим. Заставить его пойти первым или каким-либо ещё было невозможно – Калле никогда не вёлся на поводу у других. И больше всего это раздражало Кристофера.
– Так ты трус, да? – прошипел он.
– А ты? – спросил Калле и так издевательски-нежно улыбнулся Кристоферу, что тот окончательно вышел из себя. – Я всегда иду первым, пусть теперь кто-нибудь другой идёт вместо меня.
– Тогда Джоэль! – крикнул Кристофер и ткнул пальцем в Джоэля, который не проронил ни слова с тех пор, как они покинули школу.
В отличие от Калле Джоэль боялся; вот только не Заброшенного Дома, а того, что скажет мама.
Он ненавидел делать то, что могло заставить его маму разочароваться в нём. А это обязательно случится, если она узнает, что они тут замышляют. Но Калле бы тоже разочаровался, если бы он не пошёл с ним, поэтому Джоэль успокаивал себя мыслью, что, может быть, мама ничего и не узнает. Страх, правда, всё равно не отступал, и с каждой минутой, пока они стояли тут и трепались, становилось только хуже.
Напротив – ворота его собственного дома. Неподалёку возятся в своих садах соседи. Из окна может выглянуть мама. И если они ничего не предпримут в ближайшие пять минут, его застукают. Не кого-то, а именно его.
– Не, – мотнул головой Калле, – не Джоэль. Ты пойдёшь первым.
– Можно жребий кинуть, – предложил Сэм, не любивший ссориться.
– Да, камень, ножницы, бумага, – поддержал друга Томас.
Кристофер вскипел.
– МЫ НЕ БУДЕМ БРОСАТЬ ЖРЕБИЙ!!! ЭТО БЫЛА ИДЕЯ КАЛЛЕ, И ЕСЛИ КАЛЛЕ НЕ ПОЙДЁТ ПЕРВЫМ, ТО Я ИДУ ДОМОЙ!
Джоэль всем сердцем пожелал, чтобы Кристофера поскорее сдуло отсюда. Тогда, возможно, всё отменится. И никто не будет разочарован. По крайней мере, в нём.
Кристофер не ушёл.
– Я собираюсь ВСЕМ рассказать, какой ты трус, – угрожающе прошипел он, но Калле продолжал выглядеть всё таким же безмятежным, как и раньше. Ситуация зашла в тупик.
Почти не отдавая себе отчёт в том, что делает, Джоэль вскарабкался на ограду, перекинул ноги на ту сторону и спрыгнул в высокую траву. Он обернулся и посмотрел на друзей. Всё, чего ему сейчас хотелось, – чтобы они перестали, наконец, ругаться и последовали за ним; но на их лицах он увидел совсем другое – он увидел, что должен умереть.
Если бы можно было сбежать отсюда, он бы обязательно это сделал, но теперь уже поздно. Если он сбежит, его до конца дней будут считать трусом.
Он снова посмотрел на Калле, и Калле улыбнулся ему. Не насмешливо, как Кристоферу, а ободряюще. Джоэль глубоко вздохнул. И шагнул.
Ноги были как свинцовые, но взгляды мальчишек за оградой жгли ему затылок, и он приказал себе идти вперёд. Сначала направо. Потом налево. Снова направо. Дом приближался. Внутри, за грязными стёклами окон и опущенными жалюзи, его ждал мёртвый тринадцатилетний подросток.
Джоэль уже представлял себе, как затрясётся весь дом, когда он ударит в дверь львиной лапой. Содрогнётся земля, его дрожащие колени подогнутся, и он провалится в разверзнувшуюся пропасть. Земная твердь поглотит его, и он навсегда исчезнет из этого мира. А виноват будет только он. Никто же не заставлял его тащиться сюда.
Джоэль попробовал идти по тропинке медленнее, но дверь приближалась к нему с одинаковой скоростью, независимо от того, как быстро он шёл. Как будто дверь сама стремилась к нему, а не наоборот. Наконец он почувствовал под ладонью металл и понял, что он у цели. Дверной молоток был теплее, чем ожидалось. Он не был холодной, безжизненной вещью, он пульсировал. Не могла же его собственная кровь так пульсировать в скрюченных пальцах? И не могло же его собственное сердце так тяжело ухать в груди?
На какое-то мгновение Джоэль почти поверил, что сейчас свалится в обморок. Он оглянулся на ребят, надеясь, что они скажут ему, что с него уже хватит, ему больше не нужно ничего доказывать.
Но они молчали – и он ударил.
Раз. Два. Три.
Это был самый громкий звук, который Джоэль когда-либо слышал. Следом упала тишина, и это было ещё ужаснее. Она плотным коконом окутала его, и он позабыл, что в мире есть ещё какие-то звуки. Исчезли щебет птиц и шум автомобилей. Стих ветер, и перестала шуршать листва. Не было слышно даже его собственного дыхания.
Он понял, что не дышит, и, с усилием выдохнув воздух, наполнил лёгкие свежим кислородом. Уф-ф, и что ему делать дальше? Наверное, должен быть какой-то знак?
Беззвучно зашевелились губы Калле. «Беги», – прочитал Джоэль, но не сдвинулся с места. Он ещё не понял, чем же всё должно закончиться. Где землетрясение, где пропасть, а самое главное, где мёртвый подросток?
Мысль о том, что все его страхи напрасны, казалась настолько чужой, что ему потребовалось несколько секунд, чтобы привыкнуть к ней. Волнение сменилось спокойствием. И затем – возбуждением: он сделал это! Он ударил в дверной молоток, и с ним не случилось ничего ужасного.
Только Джоэль успел так подумать, как дверь распахнулась и на улицу выбежала женщина. Это была не дверь Заброшенного Дома, а дверь его собственного. А женщиной была его мама. Тремя большими шагами она пересекла улицу и схватила сына за шиворот.
Она высказала ему всё то, чего он так боялся. Что он никогда не должен был приходить сюда. Что она была о нём лучшего мнения, но, очевидно, ошибалась. Что она разочаровалась в нём.
Пока мама тащила его домой, он краем глаза увидел, как Кристофер и Сэм с Томасом удирали вниз по улице.
Но не Калле.
Калле, оставаясь на месте, провожал Джоэля взглядом до тех пор, пока за ним не захлопнулась дверь.
Джоэлю на целый месяц запретили гулять и смотреть телевизор, лишили карманных денег и сладостей по субботам. Такое количество запретов за раз для семилетнего мальчишки казалось сродни смертному приговору. Этот месяц стал самым долгим в жизни Джоэля.
Единственное, что делало его жизнь чуть более сносной, было то, что на несколько недель он стал настоящим королём школы. Даже ученики постарше приветствовали его восхищёнными возгласами, когда он проходил по коридорам.
Единственным, кто оказался этим недоволен, был Кристофер, но, после того как Калле пригрозил побить его, если тот не угомонится, Кристоферу пришлось смириться.
Через какое-то время всё пришло в норму. Джоэлю разрешили смотреть телевизор и есть конфеты, и все в школе забыли, что какой-то первоклашка сделал то, чего не осмелился бы сделать даже четырёх- или пятиклассник.
Забыли все, кроме Джоэля; уж он-то больше не приближался к Заброшенному Дому. Пока не прошло шесть лет. Пока ему не стукнуло столько же, сколько было Джонатану, когда тот умер. И всё, что произошло дальше, случилось в сентябре-месяце на четырнадцатом году жизни Джоэля. К тому времени он перестал понимать, почему все вокруг продолжают повторять историю про Джонатана Андерссона, ведь это же только пустой трёп.
Но, возможно, историю повторяли именно из-за недостатка ответов, а не вопреки ему. Наверное, все думали, что вот пройдёт какое-то время и всё встанет на свои места.
А пока Джоэль иногда ел что-то другое на обед, иногда делал другое домашнее задание, но казалось невероятным, что всё рано или поздно закончится другим, понятным, концом. Концом, который всё объяснит.
Со временем Джоэль узнал то, чего не знал никто другой. Он узнал, какой на самом деле был конец у этой истории.